Текст книги "Отголосок (ЛП)"

Автор книги: Э. К. Блэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

– Ты не можешь.

Окончательность моего выбора, знание того, что его нельзя отменить, – это ужасный груз, который я теперь ношу с собой. Я сомневаюсь, что смогу нести его еще долго.

– Элизабет, посмотри на меня! Сосредоточься!

– Посмотри на него, Элизабет.

– Он не любит меня. Это причиняет мне боль, смотреть на него.

– Он скрывает это, но, если ты посмотришь достаточно внимательно, ты можешь увидеть его трещины.

– А как насчет тебя? Я хочу, чтобы ты остался. Я хочу, чтобы ты вернулся. Я умоляю тебя, – как маленький ребёнок прошу о чем—то невозможном, но я все равно прошу.

– Я внутри тебя. Я не могу быть еще ближе.

– Черт побери, посмотри на меня!

– Ты его пугаешь, – говорит он спокойным голосом, а затем в последний раз убеждает: – Посмотри на него, Элизабет.

И когда я это делаю, одно прикосновение меняется на другое. Моя рука становится холоднее, моё лицо согревается под прикосновением Деклана, я резко переключаюсь и начинаю неудержимо рыдать.

– Мне очень жаль, ― рыдает она, не глядя на меня. ― Я хочу забрать все плохое, Пик, но я не могу! Я не знаю, как.

Она только что сказала Пик? Что, черт возьми, происходит?

– Дорогая, посмотри на меня. С кем ты разговариваешь? ― спрашиваю я, надавливая на голову Элизабет пропитанным кровью полотенцем, пытаясь остановить кровотечение. Но она как будто не слышит меня и продолжает говорить с кем—то.

– Скажи мне, как, Пик. Как мне вернуться и исправить всё это?

– Элизабет, посмотри на меня! Сосредоточься! ― Я кричу на нее, пытаясь вырвать ее из той галлюцинации, в которой она находится.

– Он меня не любит, ― продолжает она. ― Это причиняет мне боль, смотреть на него.

Бл*дь, что с ней происходит? Она пугает меня дерьмом своих загадочных глаз и этим таинственным разговором.

– Но как же ты? Я хочу, чтобы ты остался. Я хочу вернуть тебя.

– Черт побери, посмотри на меня! ― Я снова кричу, хватая ее за плечи и встряхивая.

Медленно, она, наконец, поворачивает голову и поднимает глаза. Мои руки теперь убаюкивают ее лицо, и после пары морганий она срывается и начинает реветь – полностью разбитая. Я держу ее так, что мое сердце бешено колотится, сбитое с толку этим дерьмом.

Количество адреналина в моей крови медленно снижается, когда я сажусь с ней на пол. Ее кровь повсюду, и я до сих пор не знаю, что, черт возьми, случилось в этой комнате, прежде чем я вышиб дверь ногой.

Её тело внезапно вздрагивает, руки прикрывают уши, а лицо сжимается, когда она издаёт жуткий крик. Ужас охватывает меня, и я хватаю ее за плечи, чтобы поднять.

Ее глаза закрыты, когда она кричит:

– Это так громко! Останови это!

– Что остановить? Расскажи мне, что происходит, ― прошу я.

Она протягивает руку за спину, и когда я пытаюсь заставить ее открыть глаза и успокоиться, я в ужасе замечаю, как она расцарапывает кожу на своей голове. Она извивается, шипя от боли. Я борюсь с ней, хватая ее за руки, чтобы удержать их за спиной. Она изо всех сил пытается освободиться, но я усиливаю свою хватку, когда вижу нелепые коросты, которые она сорвала ногтями.

Гребаный Христос, у этой девушки конкретное нервное расстройство.

– Прекрати бороться со мной, ― резко требую я.

Но она, не останавливаясь, кричит:

– Это так громко. Отпусти меня!

– Дыши. Перестань сражаться со мной и просто дыши.

Я отпускаю ее руки, но тут же быстро прижимаю их к ее бокам и крепко обхватываю ее руками за грудь, взяв над ней контроль. Ей тяжело бороться со мной и дергаться в этом положении, но она продолжает пытаться. Итак, я держу ее, пока она не начинает уставать. Делая все возможное, чтобы сохранить ровный тон, я продолжаю свои попытки успокоить ее, повторяя снова и снова:

–Все в порядке... Ты в безопасности... Дыши…

Когда ее тело ослабевает, теряя напряжение, и снова приникает ко мне, я ослабляю свою хватку. Она тихо и глубоко вздыхает. Я не знаю, что с ней происходит, но я знаю, что она теряет свое дерьмо. Тот факт, что она скрывается здесь и причиняет эти увечья своему телу, уже не тревожит. Но что, если она хочет покончить с собой. И тот факт, что я только что поймал ее, когда она беседовала с тем, кого больше не существует, это безумие.

Я не знаю, что делать, но я знаю, что не могу оставить ее здесь одну. Бог знает, что она будет делать дальше. Итак, я встаю и собираю все бумаги, которые валяются на полу, а затем хватаю ее на руки. Ее кровь повсюду, и на мне, и на её лице. Ее тело свернулось в моих руках, и я забираю ее нахрен отсюда.

– Она в порядке? Куда вы ее везете? ― с заботой спрашивает Айла, когда я пробираюсь к входной двери.

– Она в порядке. Я забираю ее к себе.

Выйдя в резкий ночной холод, я посадил ее в свой внедорожник. Она молчит. Она совершенно отсутствует. Я пристегиваю её ремнем безопасности и еду к себе домой.

Пока я еду, я вытаскиваю свой телефон и звоню своему другу, у которого жена врач. Я подчеркиваю срочность данной ситуации и жду, когда он объяснит своей жене что происходит, затем она соглашается приехать ко мне домой.

Как только мы возвращаемся ко мне, я поднимаю ее на руки и несу наверх, чтобы отнести ее в душ и помыть. Она полностью в отключке, когда я начинаю снимать с неё одежду. Увидев ее раздетой, я был потрясен.

Она покрыта множеством синяков: синими, фиолетовыми, зелеными, желтыми, коричневыми. Они повсюду: на ее груди, животе и бедрах – пятна приглушенных оттенков.

– Ты сделала это с собой? ― спрашиваю я, но она не отвечает. Она опускает глаза и не произносит ни слова. ― Посмотри на меня.

Но она этого не делает.

Я наклоняю голову, чтобы попытаться поймать ее взгляд, но я не получаю ничего, кроме опустошения. Включив воду, я тоже снимаю одежду и помогаю ей в душе. Она стоит, не двигаясь, когда я умываю ее. Вода становится красной, пробегая по нашим телам и унося кровь в водосток.

Я продолжаю двигаться, чтобы отвлечь себя, но после того, как мы оба чисты, все замедляется. Стоя под горячей водой, я вижу девушку, которую никогда не видел. Она разорвана, потеряна и слаба. Она не похожа на ту женщину, с которой я познакомился в Чикаго – Нину. И я начинаю задумываться, насколько эти два человека на самом деле отличаются друг от друга.

Кто такая Элизабет? Она похожа на Нину? Сильная? Вспыльчивая? Веселая? Умная? Кто эта девушка, стоящая передо мной?

Я пробегаю ладонями по ее щекам и зажимаю подбородок, подталкивая ее голову ко мне. Ее взгляд переместился на меня, и когда я смотрю на нее, я бормочу:

–Кто ты, Элизабет?

Она моргает, без выражения на лице, и после некоторого времени она, наконец, отвечает холодными словами:

– Я никто.

С тем же безумием, насколько я её ненавижу, насколько хочу отметить ее падение, я желаю убедить ее, что она – кто—то. Я хочу напомнить ей все причины, по которым я её полюбил, но кто может знать, не были ли эти причины просто продуктом ее обмана. Мне нужна четкая ясность происходящего с ней, но я не знаю, случится ли это когда—нибудь.

И что бы я сделал, если бы получил ее?

Столько всего, что я хочу сказать, так много вопросов, но я знаю, что сейчас не время для этого. Отключив воду, я хватаю полотенца и завязываю одно вокруг талии, прежде чем заворачиваю ее.

Я подвожу ее к кровати и, усаживая, говорю:

– Оставайся здесь. Я скоро вернусь с одеждой.

Я мчусь в свою комнату, чтобы бросить штаны и футболку, прежде чем вернуться с парой моих боксеров и рубашкой для нее. Я одеваю ее и кладу на кровать. Она остается спокойной. Я даже не пытаюсь говорить, когда она скатывается на бок, отвернувшись от меня. Я знаю, что она должна быть физически и эмоционально истощена, и я хочу позволить ей отдохнуть, но я также боюсь оставить ее одну прямо сейчас.

Поэтому, пока я жду прибытия Кайлы, я беру конверт с бумагами, которые я взял из комнаты Элизабет, и сажусь у окна на один из стульев в углу комнаты. Я вытаскиваю пачку документов и начинаю сортировать их, чтобы привести в порядок, прежде чем начну читать.

Информация, содержащаяся в судебных документах, вызывает тревогу, и я не могу поверить в то, что читаю. Я провожу следующие полчаса, вчитываясь в показания ее матери, где она признается, что хотела прервать беременность, когда узнала об этом, но муж попросил ее сохранить ребенка для него, и она это сделала. Но после рождения младенца она стала впадать в депрессию и начала думать о вреде и даже убийстве Элизабет. Как она чувствовала, что ее муж любит их дочь больше, чем ее. И, в конце концов, как она тайно продала ребенка тому парню, с которым познакомилась через друзей, живших в Кентукки.

Внутренняя связь гудит, предупреждая о нахождении кого—то у ворот, вырывая меня из моих глубоких мыслей.

Положив бумаги на столик, я подхожу к кровати и с удивлением вижу, что она все еще не спит, безучастно глядя в окно.

– Ты в порядке?

Нет ответа.

– Мне нужно спуститься вниз ненадолго, ― говорю я ей, но все равно не получаю ответа.

Прежде чем выйти из комнаты, я нажимаю кнопку на домофоне, открывающую ворота, а затем спускаюсь вниз, чтобы встретиться с Кайлой.

– Спасибо, что приехала так быстро, ― говорю я ей, когда она входит в мой дом.

– Алик подчеркнул, насколько важно для вас держать этот вопрос в секрете.

– Да. Последнее, что мне нужно, так это чтобы какой—то репортер начал крутиться вокруг, узнав, что я был в больнице с женщиной.

Ее улыбка теплая, и когда она касается моей руки, она говорит:

– Ты и Алик были друзьями в течение многих лет, и, хотя мы с тобой не так хорошо знакомы, я хочу, чтобы ты знал, что можешь доверять мне.

– Спасибо.

– Прежде, чем я проверю девушку...

– Ее зовут Элизабет, ― перебиваю я, мой живот все еще туго скручен от чтения о ее матери.

– Прежде чем я обследую Элизабет, вы можете рассказать мне, что случилось сегодня вечером?

– Мне позвонил друг, сообщив, что она узнает что—то, что, вероятно, ее расстроит.

Ее брови поднялись.

– Детали не важны, но, разумеется, она не восприняла новость хорошо. После того, как я закончил разговор с моим другом, я бросился туда, где она остановилась, желая проверить её, и когда я приехал, она заперлась в своей комнате. Она кричала, как маньяк, и рыдала. Я выбил дверь, и она была покрыта кровью. Она, должно быть, ударилась головой обо что—то. Всё кругом было в крови. Она немного успокоилась и заговорила. Я думал, что она говорит со мной, поэтому я отвечал ей, но она не смотрела на меня. И затем она упомянула чужое имя.

Я рассказываю ей, не желая раскрывать слишком много деталей.

– Должно быть, у нее были галлюцинации, а потом было похоже, что все ее тело заболело, и она стала жаловаться на звон в голове.

– У нее было такое раньше?

– Я предполагаю, но точно не знаю. Когда я привел ее сюда, я посадил ее в душ, и все ее тело было покрыто синяками. Как будто она избивала себя. Я знаю, что у нее есть рана на голове, которую она раздирает.

– Она на каких—нибудь лекарствах, о которых вы знаете?

– Нет. Я не знаю.

– Все в порядке, ― уверяет она, а затем просит ее увидеть.

Я провожаю ее по лестнице в комнату для гостей, где я оставил Элизабет. Я стою в стороне, а Кайла подходит к кровати, чтобы поговорить с ней.

– Привет. Я доктор Аллавай. Вы можете сказать мне свое имя?

Я смотрю, ожидая какого—то движения, но нет никакого сдвига, когда я слышу ее слабый голос:

–Элизабет.

– Фамилия?

– Арчер.

Кайла ставит свою медицинскую сумку на тумбочку и начинает задавать Элизабет ряд вопросов о событиях вечера. Кайла помогает приспособиться Элизабет в постели и усаживает ее со стопкой подушек за спиной. Они начинают говорить, и голос Элизабет звучит глухо, когда она рассказывает о своей матери, и по тому, что она говорит, я могу сказать, что она не знает всех фактов, как я. Вероятно, она только прочитала несколько слов и так взбесилась, что сорвалась.

– Был ли еще кто—нибудь в комнате с вами и Декланом? ― задает она вопросы, зная, что я упомянул о том, что она говорила с кем—то, кого там не было.

Я прислоняюсь к стене молча, скрестив руки на груди, и я вижу, как ее глаза блестят от слез.

Она кивает, и Кайла спрашивает:

– Кто еще был там?

– Мой брат, ― слабо отвечает она.

– Можешь сказать, где сейчас твой брат?

– Я не сумасшедшая, ― немедленно защищается Элизабет.

– Никто так не считает. Но мне нужно, чтобы ты была честна со мной, чтобы я могла помочь тебе.

– Вы не можете мне помочь.

– Ты позволишь мне попробовать? ― предлагает она. ― Мы можем не говорить сейчас о твоем брате, если ты не хочешь, но позволишь ли ты мне взглянуть на твою голову?

Кайла начинает лечить раны на лбу, а также одну на затылке. Затем она движется, чтобы исследовать синяки на ее теле, в то же время осматривая ее жизненно важные органы. Пока она делает все это, она продолжает говорить с Элизабет, и вскоре та рассказывает:

– Иногда, когда я действительно расстроена или испытываю стресс, я вижу своего брата. Он разговаривает со мной и успокаивает.

Закончив осмотр, она выписала рецепт успокоительного, и когда я провожаю ее, она говорит:

– Я бы хотела увидеть ее снова, но я хочу, чтобы она также посетила психиатра. Как я уже сказала, я мало знаю об этом случае или семейной истории пациента, но моя первая мысль заключается в том, что она, скорее всего, имеет дело с необработанным депрессивным эпизодом с некоторым конгруэнтным психозом.

– Что это значит?

– Нет сомнений, что она сейчас ужасно подавлена, но из—за того, что она видит и слышит вещи, которые не существуют, и из—за ее неустойчивого поведения, возникает довольно много красных флагов. На самом деле это хороший знак, хотя ее галлюцинации, похоже, связаны с ее бедой.

– Я никогда не знал, чтобы она была такой неустойчивой, ― говорю я ей, вспоминая то время, которое мы проводили вместе в Чикаго. ― Она всегда была так скрытна и остроумна. Уверен, что у нее были моменты грусти, но ничего подобного.

– Это не совсем необычная реакция, и чаще всего она проявляется в моменты сильного стресса, ― сообщает она. ― У нее также небольшое сотрясение из—за травмы головы. Ничего серьезного, но я настоятельно рекомендую вам будить ее каждые два—три часа, хорошо?

– Конечно.

– Я пришлю вам список врачей, которых я рекомендовала бы ей посетить, когда завтра приеду в офис.

Когда она надевает свое пальто, я подаю ее сумку, говоря:

– Не знаю, как отблагодарить вас за это.

Она улыбается и кивает.

– Если вам что—нибудь понадобится или вы заметите какие—либо изменения в ней, пожалуйста, позвоните мне.

Я наблюдаю, как она идет к своей машине, и прежде чем она выходит, она напоминает:

– И уберите эти бумажки.

– Осторожней в пути.

Возвращаясь обратно, я немедленно вытаскиваю свой телефон и звоню Лаклану.

Он берет со второго гудка.

– Здравствуй?

– О чем, бл*дь, ты думал, когда звонил мне после того, как передал ей информацию о ее матери? – огрызаюсь я.

– Все в порядке?

– Я сказал тебе, что хотел бы узнать, как только ты узнаешь, а не после того, как ты с ней встретишься. Если тебе трудно следовать моим простым инструкциям, может быть, ты лучше подойдешь для работы тем, кому наплевать на внимание к деталям.

– Это была полная оплошность с моей стороны. Я извиняюсь.

– Ты знал, что было в этих судебных документах, и твоя забота о ней была очень пренебрежительной.

– Согласен.

– Как, черт возьми, ты смог заполучить эти документы, связанные с несовершеннолетним? ― спрашиваю я.

– К счастью, я знаю кое—кого, кому известно, что я могу расплатиться в обмен на бумаги, ― объясняет он, а затем спрашивает: ― Она их читала?

– Да, она читала их.

– Она в порядке?

– Не твое дело. Я думаю, ты забываешься. Я хочу, чтобы ты прекратил следить за ней, потому что, кажется, ты отвлекаешься, и я не хочу никакого надзора с твоей стороны, ― заявляю я, а затем отключаю звонок.

Когда оборачиваюсь, я замираю увидев Элизабет, стоящую у подножия лестницы.

– Ты следил за мной?

– Ты обвиняешь меня? – спрашивает он после моего вопроса.

И он прав, я не могу винить его. Как я могу ожидать, что он не будет относиться ко мне с подозрением?

На его лице читается разочарование, когда он подходит ко мне. Он потирает мое плечо, говоря:

– Ложись спать, – а затем поднимается вверх по лестнице.

– Почему я здесь?

Он поворачивается и смотрит на меня.

– Потому что я не доверяю тебе оставаться наедине с собой.

Он начинает подниматься по лестнице и через несколько шагов, не обращая на меня никакого внимания, добавляет:

– Доктор говорит, у тебя небольшое сотрясение мозга, поэтому я буду будить тебя каждые пару часов. Тебе нужно отдохнуть.

– Почему ты настолько холоден? Ты таким и останешься? – спрашиваю я, смущенная своей реакцией на него.

– Конечно, тебе не нужно напоминать, почему, не так ли?

Я наблюдаю, как он поднимается, затем остаюсь одна в тишине его дома. Его поведение меняется мгновенно, и я могу только предположить, что тот, с кем он разговаривает по телефону, является причиной внезапной перемены. Я не беспокоюсь о том, что меня преследуют, потому что я заслуживаю недоверия.

Поднимаясь вверх по лестнице, я замечаю, что дверь в его комнату слегка приоткрыта. Когда я заглядываю, он лежит на своей совершенной постели. Сложив руки за головой, скрестив лодыжки и глядя в потолок. Я позволяю себе немного времени, чтобы полюбоваться им, прежде чем он почувствует мое присутствие.

Его тело неподвижно и глаза прикованы к потолку, и он без малейшего выражения произносит:

– Убирайся из моей комнаты.

Его тон ровный, но я слышу враждебность глубоко внутри. Поэтому я иду в комнату, в которую он поселил меня, и заползаю под одеяло. Внутри меня пустота, без сомнения, из—за окончания этого вечера. Может быть, мне должно быть стыдно, что Деклан увидел, что я полностью сбилась с пути, как и он, но сейчас я оцепенела от эмоций. Мое тело истощено, и для анализа этой ситуации потребовалось бы больше энергии, чем у меня есть. Поэтому я скатываюсь на бок и смотрю из больших окон на полнолуние, которое освещает краски ночи и медленно засыпаю.

Меня окутывает шепот, оборачиваясь сладким тембром вокруг моего сердца, и осторожно вытаскивает из моего сна.

– Элизабет, – зовет он, – открой свои глаза.

Пальцы прочесывают мои волосы, и прикосновение посылает через меня сверкающую дрожь, согревающую изнутри и пробуждающую.

Деклан сидит на краю кровати, держа рукой мою голову, глядя на меня сверху вниз. Он такой красивый, и я сомневаюсь, что все еще сплю.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

Усталость повсюду, и как бы я ни хотела остаться с ним, мои веки тяжелеют. Я могу ответить на его вопрос только кивком и снова погружаюсь в сон.

Слабый свет проникает через мои веки, и когда мои глаза раскрываются, я вижу, что Деклан двигается по ванной. Когда он появляется в дверях со стаканом воды, он выключает свет, погружая комнату в темноту. Я в тумане, когда его тень приближается ко мне, и я чувствую, что кровать прогибается, моя рука инстинктивно тянется к нему.

– Вот, – говорит он, – возьми это.

Почувствовав в руке пару обезболивающих средств, я кладу их себе в рот, а затем делаю глоток воды, которую он мне дает. Моя голова откидывается назад на подушку, весом в тысячу фунтов, и пульсирует от возрастающей головной боли. Я благодарна за то, что Деклан был на шаг впереди меня, зная, что мне понадобится обезболивающее. И закрыв глаза, я чувствую, что туман сгущается, и я погружаюсь в темноту.

Тяжело дыша, я вырываюсь из мертвого сна, чувствуя, как вздымается мое тело. Глаза широко раскрываются, и я прижимаю ладонь к груди. Моя голова затуманена сном, ей с трудом удается нагнать мое напряженное тело. Осматривая незнакомую мне обстановку, я впадаю в панику. Я дезориентирована.

– Элизабет.

Мое внимание устремляется к дверям комнаты, где стоит Деклан, и тогда моё замешательство рассеивается.

– Ты в порядке? – спрашивает он, подходя ко мне, и садится на кровать.

– Да, – дрожу я.

– Что случилось?

– Я не знаю. Плохой сон, наверное.

Мы сидим лицом друг к другу, и я замечаю, что на нем нет рубашки, и как только мои глаза улавливают это, моё дыхание сбивается.

Он там, на его груди – мой позор.

Очевидное доказательство.

Реальность моего мошенничества.

Мое внимание сосредоточено на том, что осталось от моей извращенной игры. Это портит его совершенное тело.

Два пулевых ранения заклеймили его на левом плече, запятнав его грудь моей нечистью.

Мой пульс учащается, и когда он смотрит вниз, чтобы понять, что меня так потрясло, мое сердце пронзает та же боль, как от мысли что потеряла его навсегда.

Моя рука поднимается, и он не останавливает меня, когда я протягиваю руку и скольжу кончиками пальцев по пулевым ранениям. Упругая плоть, которая скрывает глубокие шрамы, ее вид ранит меня в самое сердце.

Я не свожу глаз с его груди, когда он позволяет мне прикоснуться. Мой подбородок начинает дрожать, и я заставляю себя произнести слова сквозь комок, застрявший у меня в горле из—за слез.

– Я думала, ты умер.

И в неожиданном движении, нежном жесте, который, я думала, никогда снова не получу, он заключает мое лицо и слизывает капельки слез. Мои руки крепко сжимают его запястья, пока он держит меня за щеки. Закрыв глаза, я наклоняюсь к его рту, когда он глотает мои соленые слезы.

В одно мгновение его облизывание переходит в шелковистый поцелуй, который вспыхивает чудесным воскрешением внутри моего лона. Я хочу верить, что его эмоции реальны, я делаю вид, что они есть, потому что я так сильно хочу его любви. Я хочу верить, что его губы искренны, и они означают именно то, что мое сердце жаждет для них значить.

Я успокаиваюсь, так как теперь мы дышим одним воздухом. Мои руки все еще цепляются за его запястья, потому что мне нужна поддержка его силы в этот момент. Открывая мои губы своими, он погружает свой язык глубоко в мой рот, требуя и связывая нас вместе.

Его вкус – это по—домашнему знакомо и восхитительно.

Мое тело начинает плавать в блаженстве, когда он кладет меня на спину, и мои ноги опускаются на него. Он невероятно жестко прижимается ко мне. Я хныкаю, когда его поцелуи становятся более стремительными. Его губы начинают пылко двигаться, восхищаясь моим ртом, и я сливаюсь с ним, позволяя ему брать, брать, брать. Я бы отдала ему последний вздох, если бы он этого захотел.

Он – эпитафия моего тела.

Его интенсивность растет, и мы не что иное, как дикие сердцебиения, отчаянные вдохи, кровоточащие губы, разбитые души. Мы сливаемся, хватаем и цепляемся за наш путь к непостижимой близости. Его рот находит изгиб моей шеи, и я извиваюсь от удовольствия, когда он кусает меня, помечает мою плоть, прорывает тонкую ткань.

Он глубоко рычит, грудь вибрирует возле моей. Достигая низа, он хватает край моей рубашки и тянет ее вверх, но быстро останавливается. Держась надо мной, он смотрит вниз на мой живот, и, когда мои глаза двигаются, чтобы увидеть, что оттолкнуло его от меня, мои внутренности переворачиваются. Я изуродовала свою кожу, одарив ее чудовищными синяками.

Деклан опускает голову, кончики его волос щекочут мне живот. В тот момент, когда мои руки касаются его головы, он вскакивает и отталкивается от меня. Я сажусь, и мне сразу не хватает его, я наблюдаю за его внезапным изменением. Его глаза сужаются, затем зажмуриваются, когда боль пронизывает его лицо.

То, что он может исправить внутри меня так быстро, он разрушает еще быстрее.

Он встает и уходит, разрушая добро, которым он только что наполнил меня. Но прежде чем уйти, он разворачивается и говорит:

– Ты выдыхаешь лживые пары, я почувствовал это в нашем поцелуе.

И затем он ушел, оставив мне опустошенный беспорядок, не желая думать о войне, которая происходит внутри него, потому что эта война всегда будет направлена на меня, и я не могу справиться с бременем ответственности в этот момент. Я слишком слаба.

Когда солнце начинает светить сквозь окна, я просыпаюсь. Моя голова раскалывается, когда я потягиваюсь и сажусь, устав от пробуждения среди ночи. Мне было тяжело снова заснуть после поцелуя Деклана, и когда я иду в ванную, мои темные круги под глазами подтверждают это.

Я роюсь кругом, но не могу найти никаких туалетных принадлежностей. Все мои вещи остались у Айлы. Я дрожу от холода в этом доме, когда пробираюсь в комнату Деклана, но она пуста.

– Что ты делаешь? – спрашивает он, напугав меня, и когда я оборачиваюсь, он поднимается по лестнице с кружкой в каждой руке.

– Я проснулась и... Я просто искала тебя. Я хотела освежиться, но в ванной ничего не было.

Он вручает мне одну из кружек, и меня немедленно встречает цветочно—пряный аромат чая, который он сделал для меня.

– Ммм... спасибо, – бормочу я, когда он проходит мимо меня в свою спальню.

Я не знаю, следует ли мне последовать за ним, поэтому я остаюсь на месте, но мне не приходится долго ждать, он возвращается со своей кожаной сумкой для туалетных принадлежностей, которую я помню с его квартиры в Чикаго.

– Вот, – говорит он, протягивая мне руку. – Ты можешь использовать мои вещи.

Затем он входит в мою комнату, и на этот раз я следую за ним. Он садится на место возле окна, и я вхожу в ванную, закрывая за собой дверь. Я открываю его сумку, вытаскиваю его зубную щетку и с удовольствием использую ее вместе с его дезодорантом. Я расчесываю волосы, стараясь не сорвать повязку, которую доктор положил на струпы на затылке.

Когда я выхожу, он устраивается поудобнее, выглядя собранным в чистых брюках и угольной рубашке. Но я вижу усталость под его глазами. Я подхожу и забираюсь обратно в постель, накрываясь теплым одеялом, садясь напротив мягкого изголовья кровати. Я делаю глоток чая из своей чашки и смотрю на Деклана, который просматривает стопку бумаг.

– Это?..

Он поднимает голову и говорит:

– Я хотел знать, что тебя расстроило, поэтому я взял их из твоей комнаты.

– У тебя... Я имею в виду, ты... – я путаюсь в своих словах, вспоминая, что я читала, и мое беспокойство усиливается.

– Я подумал, что было бы лучше поговорить об этом и разобраться, вместо того, чтобы следить за тобой.

Покачав головой, я говорю ему:

– Я не хочу говорить об этом, Деклан.

– Почему?

Отставив чай на тумбочку, я ложусь в постель и признаюсь ему.

– Потому что это слишком больно. Потому что разговор не изменит ничего. Потому что моя жизнь уже слишком запутана для меня.

Он кладет бумаги на кофейный столик перед собой, наклоняется вперед и говорит:

– Игнорирование только ухудшит ситуацию. Это твоя проблема, Ни—Элизабет. – Покачав головой, он оглядывается на меня и продолжает: – Когда ты все это скрываешь, ты даешь этим власть над собой.

– Я не…

– Ты так не считаешь?

– Нет, – отвечаю я.

Он вздыхает и говорит:

– Тогда объясни мне вчерашний вечер.

– Это не было...

– Ты в последнее время смотришь на себя? – говорит он. – Женщина, которая контролирует ситуацию, не будет разбивать свою голову об гребаную стену.

– Ты не понимаешь, – защищаюсь я.

– Тогда, пожалуйста, объясни мне. Позволь мне понять, почему твое тело покрыто ушибами.

Он смотрит на меня острым взглядом, вымещая на мне свое разочарование, пока я неловко сижу здесь. Зная, какой Деклан видел меня прошлой ночью, зная, что я ему открыла, я чувствую себя лишенной своей брони, за которой привыкла прятаться. Я раскрылась перед этим человеком, но теперь я хочу снова спрятаться. Хотела бы я покончить с этой видимостью и наброситься на него с грубыми словами. Избавить его от той честности, которую я ему давала.

Он видит, что я хочу избежать этого разговора, тогда он нажимает.

– Я хочу, чтобы ты рассказала мне, почему ты решила уничтожить себя. Скажи мне почему.

Качая головой, я заикаюсь.

– Не знаю... Ты не поймешь... Я не могу...

– Зачем скрывать сейчас? Зачем? Просто поговори со мной. Расскажи мне.

Но я сомневаюсь, что он сможет понять, если я расскажу ему. Я сама этого не понимаю. Когда я продолжаю избегать ответа, он встает и подходит ко мне, садясь на кровать передо мной. Его близость, особенно после поцелуя прошлой ночью, меня тревожит, и я позволяю своему страху расти.

Жестким голосом со своим сильным акцентом, он говорит:

– Помоги мне понять тебя. Скажи мне, почему ты причиняешь себе боль?

– Я не... – начинаю я, когда слышу скорбь в обрывках его сурового голоса. Я подчиняюсь его просьбе, потому что я знаю, что он этого заслуживает. Я должна ему все, что он хочет. – Я не причиняю себе вреда.

– Я не понимаю.

– Так я чувствую себя лучше, – признаюсь я. – Когда мне больно, действительно больно, я бью себя, и это снимает боль.

– Ты ошибаешься. Ты просто маскируешь боль. Ты не избавляешься от неё.

– Но я не знаю, как от неё избавиться.

– Ты справишься с этим. Поговори об этом, признай это и проанализируй.

Его слова напоминают слова Карнеги. Однажды он сказал мне что—то очень похожее, когда я говорила с ним о Беннетте. Но дело в том, что перед лицом такой боли требуется особая сила, которой я не обладаю.

– А как же ты? – предъявляю я ему. – Ты скрываешься.

– Да, – признается он. – Я скучаю по своей маме, и я прячусь от всей этой хреновой ситуации. Но это не мучает меня так, как ты относишься к вещам. Я не из тех, кто набрасывается на себя с кулаками, как ты.

Его слова едкие. Они злят меня, потому что они правдивы. Он прав, и я ненавижу это.

Ненавижу, что стала прозрачной для него. Ненавижу, что допустила это. Пропала маскировка. Я оставила её для искупления, для раскаяния.

– Я не знаю, как это сделать, – признаюсь я.

Он с пониманием кивает.

– Я знаю. Я просто хочу, чтобы ты поговорила, вот и все.

– О моей маме?

– Это хорошее начало.

– Что сказать? Я имею в виду, я боюсь узнать слишком много, – говорю я ему, изо всех сил стараясь не сломаться.

– Слишком много? Ты не все прочитала?

– Нет. Я была так расстроена, что я... Я просто не смогла все прочитать. Я не могла сосредоточиться.

Он настаивает, что мне нужно это знать, поэтому я сижу и слушаю, как он рассказывает мне документально подтвержденные факты, как и почему моя мать продала меня какому—то парню, которого она едва знала. И сфабрикованная история, которую она рассказала отцу и полиции, что меня похитили, когда она оставила меня в автокресле без присмотра, пока заходила на заправку, чтобы заплатить.

Он говорит подробно, поскольку я сижу здесь как каменная, заставляя свои чувства отодвинуться дальше. Я сохраняю свое дыхание настолько, насколько могу, концентрируясь на восстановлении своего стального каркаса, пока он продолжает рассказывать мне о её психической нестабильности. У нее была крайняя послеродовая депрессия, а позже ей был поставлен диагноз маниакальная депрессия и суды признали ее безумной, поэтому она была приговорена к заключению в психиатрическую больницу вместо тюрьмы.