Текст книги "Низина"

Автор книги: Джумпа Лахири

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Часть вторая

Глава 1

Обычно она читала на балконе или находилась в соседней комнате, когда ее брат с Удаяном занимались и курили, выпивая одну чашку чая за другой. Манаш познакомился с Удаяном в Калькуттском университете, где оба учились в аспирантуре на факультете физики. Большую часть времени их книги о свойствах жидкостей и газов пролеживали впустую, пока они увлеченно обсуждали последствия происшествий в Наксалбари и события текущего дня.

Дискуссии эти неизменно сбивались на тему повстанческих движений в странах Индокитая и Латинской Америки. Кубинская революция – это даже не массовое движение, особо отмечал Удаян, а небольшая группа людей, атакующая правильные цели.

По всему миру студенческие движения набирали силу, восставая против эксплуататорской системы. «Второй закон Ньютона в действии, – любил шутить Удаян. – Ускорение прямо пропорционально силе и обратно пропорционально массе».

Но Манаш относился к ним скептически.

– Что могут знать эти городские студенты о жизни в деревне?

– Ничего, – отвечал Удаян. – Нам придется поучиться у них.

В приоткрытую дверь она любовалась им. Высокий, стройный, он выглядел старше своих двадцати трех. Одежда свободно висела на нем. Он одевался и в национальные рубашки, и в европейские тоже. Носил навыпуск, никогда не застегивал верхние пуговицы и всегда закатывал рукава по локоть.

Он сидел в комнате, где они слушали радио на кровати Гори, которая днем служила диваном. У него были худые руки, а пальцы его казались еще длиннее, когда держали фарфоровую чашечку с чаем. Волосы у него были волнистые, брови густые, а взгляд темных глаз – томный.

Руки его всегда находились в движении, словно дополняли голос, уточняя сказанное. Он всегда открыто улыбался, даже когда спорил. Зубы немного выдавались вперед, когда он смеялся, как будто их оказалось слишком много. Она почувствовала какое-то притяжение к нему с самого начала их знакомства.

Он никогда не заговаривал с Гори, если ей случалось прошмыгнуть мимо. В общем-то даже не смотрел в ее сторону, словно не замечал вовсе младшей сестры Маната. Так продолжалось до одного дня, когда мальчишку, служившего в доме по хозяйству, отправили куда-то с поручением, и Манат попросил Гори приготовить им чай.

Она не смогла найти поднос, чтобы поставить чашки, и внесла их в комнату просто в руках, открыв дверь плечом. Удаян взял у нее из рук чашку, остановил на девушке долгий взгляд и задал ей первый вопрос:

– Где ты учишься?

Поскольку Президенси-колледж и Калькуттский университет располагались рядом, она искала его глазами все время – то во дворе перед учебными корпусами, то в библиотеке, то в студенческой столовой, когда приходила туда с подружками. Что-то подсказывало ей: он не посещает занятия так регулярно, как она. И она начала постоянно высматривать его с балкона квартиры ее бабушки и дедушки, выходившего на угол Корнуоллис-стрит.

И однажды она разглядела его с балкона, даже сама удивилась, как узнала его среди сотен темноволосых прохожих. Он стоял на углу на противоположной стороне и покупал сигареты. Потом он перешел через дорогу и направился к их дому.

Она присела под перила, под развешанное на веревке белье, боясь, как бы он не заметил ее. А через две минуты на лестничной площадке уже послышались его шаги и стук дверного молотка. Она слышала, как слуга-мальчишка впустил его.

В тот день, кроме нее, дома никого не было. Она думала, что он уйдет, не застав дома Манаша, но он вышел к ней на балкон.

– Никого больше нет? – спросил он.

Она покачала головой.

– Тогда можно с тобой поговорить?

Белье на веревке – ее трусики и блузки – было еще влажным. Он открепил одну из блузок и перевесил на прищепках подальше, чтобы освободить место.

Он делал это медленно, и пальцы его дрожали. Стоя с ним рядом, она заметила: он гораздо выше ее ростом и плечи у него чуть ссутулены. Он чиркнул спичкой и прикурил сигарету. Мальчик-слуга принес печенье и чай.

С четвертого этажа они смотрели на перекресток, стояли рядышком, облокотившись на перила, видели величавые каменные громады домов с усталыми от времени колоннами и осыпающимися карнизами.

Его рука с дымящейся в пальцах сигаретой свисала через край перил. Рукава рубашки были закатаны, и на руке просвечивали через кожу зеленовато-серые прожилки вен.

Внизу колыхалась многолюдная толпа, вызывавшая ощущение какой-то бушующей стихии. Люди двигались – кто пешком, кто в автобусах и трамваях, кто на рикшах. На противоположной стороне улицы располагался ряд ювелирных магазинов с зеркальными стенами и потолками, в которых покупатели превращались в бесконечный ряд отражений. Там же находилось ателье, куда они носили гладить одежду. Магазин канцелярских товаров, где Гори покупала чернила и тетрадки. И лавки сладостей, где прилавки были заставлены лотками со всяким конфетным товаром, над которым жужжали мухи.

На углу, скрестив ноги, сидел продавец бетеля. А в центре перекрестка в будке регулировщик уличного движения в шлеме то и дело свистел и давал отмашку машинам – легковым и грузовым, автобусам, мотоциклам и мотороллерам, чьи работающие моторы сливались в едином рокоте.

– Мне нравится этот вид с балкона, – сказал он.

И она призналась, что тоже любит наблюдать за жизнью города отсюда, с балкона. Политические демонстрации, шествия, парады. Непрекращающийся поток машин, начинающийся с рассветом. Похороны писателей и разных знаменитостей, траурные шествия, несущие гроб, усыпанный цветами. Пешеходы пробирались по колено в воде во время муссонных дождей.

Осенью праздник Дурги, а зимой – Сарасвати. Их величественные глиняные изваяния торжественно въезжают в город под дробь национальных барабанов и пронзительные звуки труб. Фигуры привозят на передвижных грузовых платформах, а в конце праздников увозят, чтобы погрузить в реку.

И протестные марши студентов, шагающих от Колледж-стрит с флагами и транспарантами, с поднятыми вверх кулаками в знак солидарности с повстанцами Наксалбари.

Он заметил на балконе складной матерчатый стульчик, на котором обычно сидела Гори. И рядом со стульчиком открытую книгу – «Первоначала философии» Декарта. Он взял книгу в руки.

– Ты читаешь здесь, при таком грохоте?

– А это помогает мне сосредоточиться, – объяснила она.

Девушка вправду привыкла заниматься и спать при таком шумовом фоне, сопровождавшем ее жизнь, ее мысли. Привыкла к этому постоянному, нескончаемому гулу и грохоту и даже находила в нем больше успокоения, чем в тишине. В доме у нее не было своей комнаты – только спальное место, – а здесь, на балконе, она чувствовала себя уютно. Балкон, по сути, и был ее комнатой.

Гори рассказала ему, что когда была совсем маленькой, то часто выбиралась по ночам из своей постельки, а утром бабушка с дедушкой находили ее спящей на балконе, прямо на каменном полу, с личиком, прижавшимся к чугунному литью перил. Она спала там, невзирая на шум грохочущей улицы. Ей нравилось просыпаться «на улице», где не было давящего ощущения потолка и стен. Первый раз, не обнаружив ребенка утром в кроватке, ее родные решили, что она пропала. Они переполошились, отправили людей на улицу на ее розыски, и те бегали по мостовой, выкрикивали ее имя.

– А потом как же? – спросил Удаян.

– А потом они нашли меня здесь спящей.

– Ну, они потом запретили тебе так делать?

– Нет. Просто стали оставлять на балконе для меня стеганое одеяло.

– Значит, таково твое древо-бодхи, где ты достигаешь просветления.

Она пожала плечами.

Взгляд его упал на книгу, и он сказал:

– А что говорит нам об устройстве мира господин Декарт?

Она рассказала ему, что знала. О границах восприятия и об опыте с кусочком воска. Нагретый над огнем воск оставался как вещество, хотя физическая его форма менялась. Но воспринять это люди способны только разумом, а не чувствами.

– То есть мысль первична, чувства вторичны?

– Для Декарта да.

– А Маркса ты читала?

– Немного.

– А почему ты решила изучать именно философию?

– Философия помогает мне понимать многие вещи.

– Ну а на практике как ее применить?

– Платон утверждал, что цель философии – это научить нас умирать.

– Живому незачем учить такие вещи. А в смерти мы все равны. В этом заключается преимущество смерти перед жизнью. – Он отдал ей закрытую книгу, не задумываясь о закладке. – А сейчас и вообще высшее образование теряет свою значимость в нашей стране.

– Но ты же изучаешь физику в аспирантуре, – возразила она.

– Потому что это радует моих родителей. А для меня эта учеба мало что значит.

– А что для тебя много значит?

Он повел рукой, указал вниз на улицу:

– Вот этот наш невозможный город.

На этом он сменил тему, стал расспрашивать о ее родственниках, которые, кроме нее и Манаша, жили в этой квартире. Два ее дяди с женами и детьми. Ее бабушки и дедушки по материнской линии, которым в свое время принадлежала эта квартира, теперь уже не было в живых. Как и ее родителей. Старшие сестры вышли замуж и разъехались кто куда.

– Вы все росли здесь?

Она покачала головой. Оказалось, раньше они жили в разных местах – в Восточной Бенгалии, в Кхулне, в Фаридпуре. Отец ее был окружным судьей, и семья каждый год переезжала на новое место, в красивые загородные дома, которые предоставлялись за казенный счет и в которых имелась прислуга – повара и привратники.

В одном из таких домов родился Манаш. Сам он почти ничего не помнил, а вот ее сестры то и дело предавались воспоминаниям о тех временах. Об учителях, которые приходили в дом давать им уроки пения и танцев, о мраморных столах, за которыми они обедали, о просторных верандах, где они резвились, об отдельной игровой комнате с самыми разными куклами и игрушками.

В 1946 году эти судейские назначения закончились, и семья вернулась в Калькутту. Но уже через несколько месяцев отец заявил, что не хочет доживать свой век в городе, ведь всю жизнь провел вдали от городской суматохи. Да и теперь люди здесь режут и истребляют друг друга, а целые кварталы полыхают пожарами.

Однажды утром во время массовых бунтов, вот с этого самого балкона, где сейчас стояли Удаян и Гори, ее родители видели страшную сцену. Толпа окружила мусульманина, везшего на велосипеде молоко в их дом. Разъяренные люди жаждали расправы после того, как стало известно, что двоюродный брат этого молочника участвовал в нападении на индуса где-то в другой части города. Родители Гори видели, как один из индусов вонзил нож молочнику под ребра. Недоставленное молоко разлилось по мостовой, порозовев от перемешавшейся с ним крови.

Поэтому семья переехала жить в деревню на западе от Калькутты, в нескольких часах езды от города. Там, на природе, в тишине и спокойствии, они решили остаться навсегда. Недалеко от деревни был пруд, где ловили рыбу, в их дворе бегали куры, которые несли яйца, а за их огородом любил ухаживать отец. Ничего, кроме полей, грязных дорог, неба и деревьев. Ближайший кинотеатр находился за двадцать миль от их дома. Раз в год приезжала ярмарка, где можно было купить книги. А по ночам там стояла кромешная темень.

Когда в 1948 году родилась Гори, ее мать уже занималась свадебными приготовлениями для старших дочерей. Ее сестры были старше Гори почти на поколение – когда она была крохотной, они стали уже девушками, а когда она чуть подросла, они были уже молодыми женщинами. Она потом оказалась теткой их детям, хотя была одного с ними возраста.

– И долго вы жили в деревне?

– До тех пор, пока мне не исполнилось пять лет.

К тому времени болезнь уже приковала ее мать к постели – туберкулез позвоночника. Сестры Гори, конечно, управлялись по хозяйству самостоятельно, но Гори с Манашем были им в тягость. Поэтому их отправили в город, к бабушке с дедушкой, к дядям и тетям.

Даже когда мать потом поднялась с постели, они все равно остались жить в городе. Манаш пошел в школу, а Гори ни за что не хотела с ним разлучаться. Тем более что вскоре она и сама стала школьницей.

Она в любой момент могла вернуться в деревню к родителям, но, навещая их по праздникам, все больше и больше понимала – сельская жизнь не привлекает ее. Она совсем не обижалась на родителей, что они не растят ее – ведь такое часто случалось в больших семьях при определенных обстоятельствах. Наоборот, она даже была им благодарна, что они позволили ей пойти по самостоятельному пути.

– Это был их дар тебе, – сказал Удаян. – Автономия.

Ее родители погибли в мотоциклетной аварии на горной дороге. В плохую погоду они поехали на горную турбазу немного развеяться. Гори тогда было шестнадцать. Родительский дом был продан. Их внезапная гибель явилась для нее большим ударом, но смерть бабушки с дедушкой впоследствии опечалила ее еще больше. Ведь она выросла в их доме, видела их каждый день, на ее глазах они старели, становились немощными, но и научили почти всему. И именно дедушка, преподававший в Санскрит-колледже и умерший с раскрытой книгой на груди, вдохновил ее на изучение философии.

Она видела, что это путешествие по воспоминаниям о ее жизни интересно Удаяну – ее рождение в деревне, ее желание жить отдельно от родителей, ее несколько отчужденное положение среди родни, которое можно было воспринимать как своего рода независимость.

Он закурил новую сигарету и рассказал ей про свое детство, совсем не похожее на ее ранние годы. Про то, что они с братом были единственными детьми у своих родителей и что они все вчетвером живут в домике в Толлиганге.

– А чем занимается твой брат?

– Вот, стал поговаривать о поездке в Америку.

– А ты поедешь с ним?

– Нет. – Он повернулся к ней. – А ты? Ты будешь скучать об этом доме, когда выйдешь замуж?

Она обратила внимание на то, что губы у него не смыкаются полностью, что посерединке всегда остается ромбовидная дырочка.

– Я не собираюсь замуж.

– А родственники тебя не заставляют?

– Они не могут мной распоряжаться. У них есть свои дети.

– Тогда что ты хочешь делать, если не собираешься замуж?

– Я могла бы преподавать философию в колледже или в школе.

– И жить здесь?

– Да. А что?

– А вообще ты молодец. Почему ты должна уезжать из любимого дома и бросать любимое занятие ради мужчины?

Он явно заигрывал с ней – она не могла этого не заметить. Заигрывал в течение всего разговора, пока выпытывал подробности ее жизни, которых она не поведала бы ни одному мужчине.

Он помолчал и вдруг указал рукой на перекресток:

– А если бы ты, выйдя замуж, стала бы жить на балконе одного из этих вот соседних домов напротив, то тогда как?..

Она не смогла сдержать улыбки – сначала прикрыла рот ладошкой, а потом отвернулась и рассмеялась.

Сначала они встречались в его студенческом городке и в ее колледже. Но теперь они, даже если не назначали свидания, все равно бежали друг к другу. Он поджидал ее после занятий на ступеньках Президенси, и потом вместе сидели во дворе учебного корпуса, увешанного флагами и лозунгами студенческого профсоюза. Там они слушали речи на стихийных митингах: о неумеренном росте цен на продовольствие, о росте народонаселения, о сокращении рабочих мест. Когда эти митинги перерастали в марши и выдвигались по Колледж-стрит в город, он тоже шел с остальными и приглашал ее.

Он стал знакомить ее с определенной литературой – купил специально для нее «Манифест» Маркса, «Признания» Руссо и книгу Феликса Грина о Вьетнаме.

Она видела, что производит на него впечатление – не только тем, что читает эти книги, но и тем, что может их обсуждать. Они обменивались мнениями о границах политической свободы и рассуждали, можно ли считать свободу и власть одной и той же вещью. Об индивидуализме, ведущем к иерархичности. О том, каким является их общество сейчас, каким оно могло бы стать впоследствии.

Она чувствовала, как много новых мыслей появляется у нее, как сама учится сосредотачиваться, как ее убеждения меняются – теперь видит устройство железобетонных конструкций мира вместо того, чтобы просто подвергнуть сомнению их существование. В те дни, когда они не виделись с Удаяном, она ощущала даже еще большую близость с ним и постоянно думала о темах, которые были для него важны.

Поначалу они пытались держать свои отношения в тайне от Манаша, но обнаружили, что тот и сам лелеял такую надежду, сам был уверен, что эти двое должны образовать пару. Он даже старался облегчить Гори жизнь – «отмазывал» ее перед домашними, когда она бегала на свидания с Удаяном.

Расставались они всегда коротко и неожиданно, потому что Удаяну всегда нужно было попасть то на митинг, то на занятия – впрочем, он никогда толком не объяснял куда. Уходя, он никогда не оглядывался, но замедлял шаг, знал: она смотрит ему вслед, и закуривал на ходу сигарету, а потом его длинные ноги уже несли его куда-то.

Иногда он заводил разговор о переезде в какую-нибудь деревню, вроде той, где могла вырасти она, если бы не уехала в город. В деревнях после событий в Наксалбари жизнь наверняка уже не была такой спокойной, как прежде.

Ему хотелось увидеть Индию, поездить по стране, как это делал Че в Южной Америке. Он намеревался собственными глазами увидеть и собственным умом охватить те обстоятельства, в каких жили люди. И еще у него было большое желание когда-нибудь все-таки побывать в Китае.

Он рассказывал ей про своих друзей, которые уже уехали из Калькутты, чтобы жить в деревне среди крестьян.

– А ты поняла бы меня, если я почувствовал бы необходимость так поступить? – спросил ее как-то Удаян.

Гори сразу сообразила: он проверяет ее, и она потеряет его уважение, если предастся чувствам и не захочет рискнуть. И поэтому, совсем не желая с ним разлучаться и боясь за него, она ответила, что поняла бы такое стремление.

Наедине с собой она размышляла о себе, о своем характере. О такой свободной девушке, погруженной в книги и просиживающей свои дни в прохладных чертогах библиотеки Президенси-колледжа. Но эту девушку, эту личность она уже начала подвергать критике после знакомства с Удаяном. Такую личность Удаян, с его нервными пальцами, уверенно отстранил бы от себя. И Гори начала мысленно очищать себя от всякой наносной шелухи, как очищают стекло от налета пыли.

В детстве, помня о своем неожиданном приходе в дом дедушки и бабушки, она так и не знала, кто она такая и кому принадлежит. Если не считать Манаша, ее отношения с другими детьми в семье не очень-то складывались. Она не помнила хотя бы одного момента, когда она могла остаться с мамой и папой наедине. Всегда только в хвосте очереди, в тени других. Это вечное чувство собственной незначительности, неспособности отбросить собственную тень.

В обществе мужчин она тоже чувствовала себя невидимкой. Она знала, что не относится к тем женщинам, на кого заглядываются на улице или на родственном свадебном торжестве. Никто не начинал ухаживать за ней, никто не звал замуж, как ее сестер. В этом смысле она сама себя разочаровывала.

На самом деле в ее внешности не было ничего отталкивающего или спорного, если не считать слишком уж яркого цвета лица, который можно было принять за румянец. И все же, задумываясь над своей внешностью, она всякий раз неизменно приходила к выводу: лицо у нее слишком вытянутое, а черты излишне четкие. Ей казалось – такое лицо не может понравиться, и ей хотелось как-то изменить свою внешность.

Но Удаян смотрел на нее так, словно других женщин в городе не было. Когда они встречались, Гори чувствовала: он ею восхищается. Ему очень приятно стоять с ней рядом, смотреть на нее, любоваться ею. Он заметил, когда она в один прекрасный день сменила в волосах прямой пробор на косой, и сказал, что так ей больше идет.

Однажды в книге, которую он ей дал, она нашла записку с приглашением в кино. На дневной сеанс, в кинотеатр неподалеку от Парк-стрит.

Она боялась пойти, но боялась и не пойти. Одно дело сидеть с ним «на сачке» в колледже, или в студенческой столовке, или на трибунах бассейна – там, где и полагается быть студентам, – и совсем другое дело – отправиться куда-то далеко, пусть даже и на дневной сеанс.

В тот день она долго собиралась с мыслями и в итоге опоздала – успела только к перерыву, и очень боялась его уже не застать. Но он не ушел.

Он ждал ее на улице, покуривал сигарету среди других зрителей, уже обсуждавших первую часть фильма. Солнце палило нещадно, он подошел к ней, соединил ладони и таким самодельным зонтиком прикрыл ее голову. Этот жест подарил ей ощущение защищенности. Какой-то их уединенности в этом многолюдном городе.

Лицо его не выражало ни малейшей раздражительности или нетерпения, когда он увидел ее. Только радость. Как будто он точно знал: она придет, хотя и так сильно опоздает. Когда она спросила о содержании фильма, он покачал головой.

– Не знаю, – ответил Удаян и протянул ее билет.

Он стоял, оказывается, все это время на тротуаре и ждал ее. И ждал, когда они окажутся в темноте кинотеатра, чтобы взять ее за руку.