Текст книги "Низина"

Автор книги: Джумпа Лахири

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Мы создадим новое солнце и новую луну, которые засияют над нашей великой родиной! – закончил он.

Эти его слова прозвенели на многие мили.

Газеты опубликовали потом фотографии прошедшего митинга, снятые с отдаленного расстояния. На них были запечатлены массы людей, пришедших послушать речь Санъяла и увидеть красный салют. Пламенные призывы проникли в их души. На снимках была запечатлена Калькутта тех дней.

Это был портрет города, чьей частью Субхаш больше уже не считал себя. Города, стоявшего на пороге чего-то неизвестного. Города, который он собирался покинуть.

Субхаш знал: Удаян был на том митинге. Субхаш не пошел туда с ним, а Удаян и не приглашал. В этом смысле они уже отдалились друг от друга.

Глава 6

Спустя несколько месяцев Субхаш тоже поехал в деревню. Да, этим словом принято называть подобные места у американцев. Этим старомодным словом, обозначавшим первоначально поселение или просто тихое, спокойное место. Однако же такая деревня всегда содержала в себе признаки цивилизации: церковь, здание суда, ресторанчик, тюрьму.

Университет начинался как сельскохозяйственная школа, и колледж по-прежнему окружали фруктовые сады, оранжереи, кукурузные поля. И луга, где учеными культивировались травы. Эти плантации старательно орошались, удобрялись и скашивались. И эти лужайки были гораздо красивее, чем виденные Субхашем когда-то на территории «Толли-клаб».

Но теперь он был не в Толлиганге. Оторвался, как отрывался когда-то по утрам от снов, чья яркая реалистичность и логика утрачивала всякий смысл при свете наступившего дня.

Разница была такой огромной, что эти два места никак не могли уместиться у него в голове одновременно. В этой новой для него огромной стране, казалось, не было пространства, где можно было бы приютить старую жизнь. Их ничто не связывало, кроме самого Субхаша. Жизнь здесь текла просто и была лишена всяческих препон. Люди здесь не носились толпами, как угорелые.

И все же физическое устройство Род-Айленда – штата столь крохотного в масштабах Америки, что на некоторых картах он обозначался лишь циферкой и стрелочкой, – приблизительно соответствовало положению Калькутты в Индии. На севере горы, на востоке океан, а на юге и на западе – громадные просторы.

Обе местности были расположены почти на уровне моря, и пресная вода в устьях рек здесь перемешивалась с соленой. Как и Толлиганг, в свое время затопленный морем, весь Род-Айленд, как узнал теперь Субхаш, когда-то был покрыт пластами льда. Наползание и сползание этих ледников, их таяние вызвали сдвиг земной коры на нынешней территории Новой Англии и оставили после себя след в виде наносных пород. Здесь образовались болота, залив, дюны и морены. То есть они сформировали структуру современного побережья.

Субхаш подыскал себе комнату в белом деревянном домике возле шоссе, с черными ставнями на окнах. Ставни были декоративными, они не открывались и не закрывались. А у них дома, в Калькутте, ставни защищали дом от жары и сырости, от дождя, ветра и яркого солнца.

Его комната располагалась на втором этаже, а кухню и ванную он делил с аспирантом по имени Ричард Грифалькони. По ночам Субхаш слышал тиканье будильника на тумбочке и стрекот цикад за окном. По утрам его будили птицы – эти маленькие, совсем не похожие на индийских птиц пичужки все равно не давали спать своим чириканьем.

Ричард изучал социологию, писал статьи для университетской газеты. Когда он не работал над своей диссертацией, то неизменно писал что-нибудь на злободневные темы. Например, о недавнем увольнении профессора зоологии, высказавшегося против использования напалма. Или о том, что было бы куда более целесообразным построить плавательный бассейн вместо очередных корпусов общежития.

Ричард происходил из квакерской семьи в Висконсине. Он носил длинные волосы, завязанные хвостиком, и не брил бороды. Он постоянно сидел за кухонным столом с неизменной сигаретой во рту и, деловито сдвинув на нос очки в металлической оправе, строчил статьи.

Он сказал Субхашу, что ему недавно исполнилось тридцать лет и что он собирается, ради грядущего поколения, стать преподавателем. Когда он был студентом, то ездил на юг и протестовал там против расовой сегрегации в общественном транспорте. Даже сидел две недели в тюрьме в штате Миссисипи.

Как-то Ричард позвал Субхаша в студенческий паб, где они пили пиво и смотрели в теленовостях репортажи из Вьетнама. Ричард выступал против войны, хотя не был коммунистом. Он признался Субхашу, что считает Махатму Ганди своим кумиром. Если бы Удаян был здесь, то наверняка презрительно усмехнулся бы и сказал, что Ганди принял сторону врагов народа. Что во имя идеи освобождения он разоружил и обезоружил Индию.

Однажды в университетском дворе Субхаш увидел Ричарда, выступающего перед группой студентов и преподавателей. С черной повязкой на рукаве тот стоял на крыше фургона, брошенного посреди лужайки.

Вещая перед собравшимися людьми в мегафон, Ричард говорил, что Вьетнам – это ошибка и что американское правительство не имело права вмешиваться.

Некоторые люди поддерживали его выкриками, но большинство просто слушало и хлопало, словно в театре. Собравшиеся лежали на травке под лучами ласкового солнышка и слушали речь Ричарда, протестующего против войны, которая велась за многие тысячи миль отсюда.

Субхаш оказался там единственным иностранцем из Азии. Это собрание ничем не походило на демонстрации, возмущавшие теперь покой в Калькутте. Там дезорганизованные толпы представителей соперничающих коммунистических партий беспорядочно носились по улицам, громко вопили, не знали жалости, их демонстрации почти всегда оборачивались насилием.

Субхаш послушал речь Ричарда всего несколько минут, а потом ушел. Он представил, как сейчас посмеялся бы над ним Удаян – за его вечное желание оградить себя от проблем.

Субхаш тоже не поддерживал войны во Вьетнаме, но, как и его отец, понимал: нужно сохранять благоразумие. Ведь его могли арестовать в Америке за несогласие с политикой правительства. С политикой государства, которое дало ему визу и возможность тут учиться. Государства, где он был гостем.

Здесь он каждый день вспоминал, как они с Удаяном забирались по вечерам на территорию «Толли-клаб». Но сюда, на территорию этой страны, его впустили официально, хотя он все равно чувствовал себя словно бы на пороге. Он понимал: эта дверь может захлопнуться перед ним так же быстро, как и открылась, его в любой момент могут выслать туда, откуда он явился. А его место займет кто-нибудь другой.

* * *

В университете, кроме него, училось еще несколько индийцев – большинство из них со степенью бакалавра. Но, как выяснил Субхаш, из Калькутты был только он один. Здесь он познакомился с одним преподавателем экономики по имени Нарасимхан. Тот был из Мадраса, был женат на американке и имел двух смуглых светлоглазых сыновей, совершенно не похожих ни на одного из родителей.

Нарасимхан обладал пышными бакенбардами и носил джинсы клеш. Его супруга, миловидная женщина с изящной шеей, с короткой рыжей стрижкой и с длинными сережками-висюльками в ушах, была симпатичной. Впервые Субхаш увидел все его семейство в университетском дворе. В тот субботний день только они присутствовали на этом квадрате зеленой травы с деревьями по краям в окружении учебных корпусов.

Мальчики играли на лужайке в мяч с отцом. Как, помнится, играли в свое время Субхаш с Удаяном на поле за низиной, хотя их отец никогда не составлял им компанию. Жена Нарасимхана лежала на расстеленном пледе на травке, курила и что-то зарисовывала в тетрадке.

Нарасимхан женился именно на этой женщине, а не на любой из девушек Мадраса, как хотели бы его родители. Субхашу было, конечно, интересно, как семья Нарасимхана отреагировала на этот выбор. Ему было интересно, бывала ли эта женщина когда-нибудь в Индии. И если бывала, то понравилось ли ей там или нет. Со стороны, конечно, трудно было получить ответы на подобные невысказанные вопросы.

Мяч покатился прямо на Субхаша, и он ударом ноги отправил его к игрокам, собираясь продолжить путь.

– Вы, должно быть, новенький студент с отделения морской химии? – спросил Нарасимхан, подойдя к нему и пожав руку. – Субхаш Митра?

– Да.

– Из Калькутты?

Субхаш кивнул.

– А мне надлежит немного опекать вас. Сам-то я, кстати, родился в Калькутте и даже немножко понимаю, когда говорят по-бенгальски.

Субхаш спросил его, где он живет в Род-Айленде и далеко ли его дом от студенческого городка.

Нарасимхан покачал головой. Их дом оказался в Провиденсе, а его жена Кейт, оказывается, училась в Род-Айленде в школе дизайна.

– А вы? Где в Калькутте живет ваша семья?

– В Толлиганге.

– А-а… это где гольф-клуб.

– Да.

– А здесь где живете? В международной общаге?

– Нет, я нашел себе жилье с кухней. Просто хотел сам себе готовить.

– Ну а вы уже как-то обжились, друзьями обзавелись?

– Да, немного обзавелся.

– И к холоду привыкли?

– Более или менее.

– Кейт, запиши ему номер нашего телефона, ладно?

Она вырвала страничку из своей тетрадки, записала на ней номер и вручила Субхашу.

– Если вам что-то понадобится, просто позвоните, – сказал Нарасимхан, похлопал его по плечу и вернулся к своим сыновьям.

– Спасибо.

– Как-нибудь на днях я позову вас на плов! – издали крикнул Нарасимхан.

Но дальнейшего приглашения так и не последовало.

Студенческий городок океанографического отделения располагался на берегу Наррагансет-Бэй. Каждый день Субхаш садился на автобус и ехал по дороге со столбиками с почтовыми ящиками, за густым лесом по обочинам почти не просматривались дома, только деревянная башня местного маяка видна была отовсюду.

Автобус пересекал извилистую дельту, перевозил пассажиров в «захолустье», где людям дышалось совсем по-другому, где даже свет падал по-другому.

Корпуса лаборатории походили на самолетные ангары, на какие-то авианосцы из проржавевшего металла. Субхаш изучал газы, растворявшиеся в морской воде, изотопы, найденные в остаточных породах, йод в водорослях, углерод в планктоне, медь в организмах крабов.

Рядом со студенческим городком тянулся обрывистый морской берег с узеньким пляжем серо-желтого камня, куда Субхаш любил приходить и съедать свой обед. Там можно было любоваться заливом и двумя мостами. Джеймстаун-Бридж располагался поближе, Ньюпорт-Бридж – подальше. В облачные дни туманную мглу прорезывал одинокий гудок, словно ветры дули в морскую раковину, суеверно отгоняя зло. Совсем как в Калькутте.

Вокруг было разбросано много островов, куда добирались только на лодках. В домах на островах не было ни электричества, ни водопровода. В таких условиях, кстати, некоторые весьма состоятельные американцы любили проводить лето. Был даже такой островок, где умещался только маяк. И все эти крохотные участки суши имели названия – Остров Терпения и Благоразумия, Остров Лисы и Козы, Остров Кролика и Розы, Остров Надежды и Отчаяния.

На холме высилась деревянная церковь с крышей из белой дранки в виде сот. Краска на стенах ее давно выцвела, а сами доски впитали в себя соль морских ветров Род-Айленда.

Однажды, проезжая днем мимо церкви, он с удивлением увидел множество припаркованных возле нее машин. Он вообще впервые видел двери этой церкви открытыми. Во дворе толпились люди – дети и взрослые.

Он успел заметить на ступеньках церкви только что обвенчавшуюся пару средних лет. Седоватый мужчина с гвоздикой в петлице и женщина в голубом костюме. Они улыбались гостям, а те осыпали их пригоршнями рисовых зерен. По возрасту они смотрелись скорее как родители традиционных молодоженов.

Возможно, это был не первый их брак. Не исключено, что они пережили развод или овдовели, а теперь вот нашли себе новую свою половинку и решили обвенчаться.

Церковь эта напомнила Субхашу мечеть на развилке в Толлиганге – место религиозного поклонения людей другой веры, всегда служившее ему чем-то вроде ориентира.

В другой день, когда церковь пустовала, он поднялся по каменной дорожке. Дверь была довольно узкой – не шире обхвата его рук. Над этой зеленой скругленной дверью располагались круглые оконца красно-белого стекла – такие крошечные, что в них не поместилось бы даже лицо, а только ладонь.

Дверь была заперта, поэтому он обошел вокруг церкви и, привстав на цыпочки, заглянул в большое окно.

Внутри он увидел серые скамьи с красными краями. И там было так светло и просторно, что ему вдруг захотелось оказаться внутри, присесть на такую скамью, почувствовать уют этих светлых стен и чуть скошенных углом сводов.

Ему вспомнилась та недавно обвенчавшаяся пара, и впервые в жизни он задумался о своей будущей женитьбе. Возможно, потому, что здесь, в Род-Айленде, он чувствовал себя каким-то одиноким и потерянным.

Он пытался представить себе женщину, которую выбрали бы ему в жены родители. Хотел угадать, когда это будет. Ведь женитьба означала бы возвращение в Калькутту. Но с этим ему спешить не хотелось.

Он очень гордился тем, что смог приехать в Америку один. И осваивать ее самостоятельно – как когда-то он осваивал свои первые в жизни шаги и слова. Он ведь так хотел уехать из Калькутты – и не только ради образования, а еще и из-за того (теперь-то он мог себе в этом признаться), чтобы сделать какой-то серьезный в жизни шаг без Удаяна.

Собственно говоря, это и было основным мотивом его поступка. Хотя в итоге он оказался абсолютно неподготовленным к этой новой жизни. Несмотря на то что его жизнь с каждым днем все больше обретала привычный характер, он чувствовал какую-то неприкаянность. Здесь, в незнакомом месте рядом с морем, он остро чувствовал свою оторванность от дома, от своих корней, от Удаяна и от многих-многих дорогих сердцу особенностей.

Ричард редко бывал по вечерам дома, но когда такое случалось, он охотно принимал приглашение Субхаша вместе поужинать. Он выходил на кухню со своей пепельницей и пачкой сигарет и угощал Субхаша пивом, пока тот готовил карри и варил рис. Раз в неделю Ричард отвозил Субхаша в супермаркет и брал на себя половину расходов на продукты.

Однажды в выходной день, когда оба позволили себе оторваться от учебы, Ричард отвез Субхаша на пустую автостоянку в студенческом городке. Там он начал учить его водить машину, чтобы Субхаш потом мог сдать на водительские права, взять внаем автомобиль и ездить на нем, куда ему нужно.

Когда Ричард счел, что Субхаш уже достаточно подготовлен, то разрешил ему порулить по городу, они даже доехали до мыса Пойнт-Джудит. Вождение машины оказалось захватывающе интересным занятием. Субхашу очень понравилось сбрасывать скорость на городских светофорах, а потом набирать ее снова на пустынной загородной дороге вдоль побережья.

Он вел машину по Галилее, мимо пирсов и лиманов, где люди в высоких резиновых сапогах бродили по воде и собирали моллюсков. Мимо прибрежных кафешек, где подавали блюда из даров моря, нарисованных для рекламы прямо на фасадах. Потом они добрались до маяка на зеленом холме. Темные камни внизу опутывали водоросли, а наверху на башенке, в синеве неба, развевался флаг.

Им повезло увидеть красивый закат, когда солнце садилось за маяк на фоне голубого моря с белыми барашками волн, разбивающихся о прибрежные скалы. Они вышли из машины и закурили, подставив лица соленым морским брызгам.

Они заговорили о резне во вьетнамской деревне Мэй-Лэй – подробности тогда только-только появились в прессе. Сообщения о массовых убийствах, о рвах с мертвыми телами, об американском лейтенанте, находящемся под следствием.

– В Бостоне будет демонстрация протеста. У меня там есть друг, который мог бы приютить нас на ночь. Не хочешь поехать со мной?

– Не знаю, наверное, нет.

– Тебя не возмущает война?

– Нет, не в этом дело, просто я же не дома, разве могу тут протестовать?

Субхаш вдруг понял, что может быть честным с Ричардом. Ричард умел слушать, не перебивал и не перечил и ничуть не пытался навязать свои убеждения.

По дороге домой Ричард расспрашивал Субхаша об Индии, о ее кастовой системе, о всеобщей нищете.

– Ну и кто в этом виноват?

– Не знаю. Теперь все валят вину на других.

– А кто будет решать, как выйти из этого положения? На чьей стороне правительство?

Субхаш не знал, как описать американцу запутанную расстановку политических сил в Индии и сложную структуру индийского общества. Он просто сказал, что это очень древняя страна и вместе с тем очень молодая и что она сейчас пытается в борьбе познать саму себя.

– Тебе надо с моим братом говорить, – сказал он.

– А у тебя есть брат?

Субхаш кивнул.

– Ты никогда о нем не упоминал. А как его зовут?

Субхаш помолчал, потом произнес имя Удаяна – впервые с тех пор, как приехал в Род-Айленд.

– Ну, так что сказал бы Удаян?

– Он сказал бы, что проблему составляет аграрная экономика, свойственная феодализму. Он сказал бы, что страна должна основываться на принципах равноправия и что она нуждается в земельной реформе.

– Звучит как китайская модель.

– Да. Он же поддерживает Наксалбари.

– Наксалбари? А что это?

Через несколько дней в своем почтовом ящике на факультете Субхаш нашел письмо от Удаяна. Оно было написано по-бенгальски, ровными абзацами, и отправлено в октябре, а сейчас на дворе уже стоял ноябрь.

Если письмо это дойдет до тебя, уничтожь его потом. Не нужно компрометировать нас обоих. Но поскольку вторгнуться в Соединенные Штаты я могу только письмом, то не могу устоять. Я только что вернулся из очередной поездки, встречался с товарищем Санъялом. Имел возможность сидеть с ним рядом, разговаривать. Мне пришлось надеть на глаза черную повязку. Когда-нибудь расскажу тебе об этой встрече.

Почему от тебя нет вестей? Неужели так пленила тебя флора и фауна мощнейшего мирового капиталиста? Но вот если ты смог порвать бы свои путы и попытаться принести пользу… Я слышал, у вас там антивоенное движение набирает силу.

А у нас здесь происходят обнадеживающие изменения. Формируется Красная гвардия, ее отряды разъезжают по деревням, пропагандируют учение Мао Цзэдуна. Наше поколение – это передовой авангард, студенческая борьба – это часть вооруженной борьбы крестьянства. Так говорит Маджумдар.

Ты вернешься в изменившуюся страну, в более справедливое общество, в этом я уверен. И родной дом тоже изменится. Папа взял в банке ссуду. Они хотят расширяться. Считают, что это просто необходимо. Что мы не сможем обзавестись семьями под крышей такого тесного дома.

Я сказал им, что это пустая трата денег, какая-то причуда, ведь ты даже не живешь здесь. Но они не стали меня слушать, а теперь поздно вмешиваться, уже приезжал архитектор, дом весь в строительных лесах. Родители говорят: стройка займет год или два.

Без тебя здесь как-то скучно. И хоть я не простил тебя за то, что ты не поддержал движения, призванного улучшить жизнь миллионов людей здесь, надеюсь, что ты простишь меня за доставленные тебе разочарования. Поскорей бы ты уж закончил то, чем ты там занимаешься. Обнимаю тебя с братскими чувствами.

Он закончил письмо цитатой: «Война принесет революцию, революция остановит войну».

Субхаш перечитал письмо несколько раз. Казалось, будто их и не разделяло расстояние длиной в полмира, будто Удаян был здесь, разговаривал с ним, поддразнивал его. Субхаш сейчас остро ощутил эту их взаимную привязанность. Она натянулась почти до разрыва из-за того, что стояло сейчас между ними, но все же не рвалась.

Конечно, Субхаш мог сохранить это письмо, написанное на бенгальском языке, но он понимал: Удаян прав – его содержание, упоминание о Санъяле, окажись данное письмо не в тех руках, могли грозить неприятностями им обоим. На следующий день он взял письмо с собой в лабораторию. Под вымышленным предлогом задержался там после занятий, дождался, когда останется совсем один. Тогда он положил письмо в лабораторную раковину, чиркнул спичкой и стал смотреть, как начали обугливаться края бумаги, как исчезали в огне слова, написанные братом.

Я занимаюсь изучением процесса окисления осадочных пород в эстуариях в период отлива. И различными процессами взаимодействия, происходящими между полосами барьерного рифа и материковой частью. Например, таким явлением, как почернение песка под воздействием сульфида железа.

Может, это звучит странно, но, когда небо здесь заволакивает тучами, что-то в прибрежном пейзаже, в воде, в траве, в запахе навевает мне воспоминания о доме. Передо мной всплывают картины нашей низины, наших заливных лугов. Конечно, рис здесь не растет – только мидии и всякие другие моллюски, которых любят употреблять в пищу американцы.

Болотную осоку здесь называют «спартиной». Я узнал тут недавно, что она, оказывается, умеет выделять соль, поэтому ее стебли и листья часто покрыты белым кристаллическим налетом. По ее стеблям ползают улитки. Она растет здесь на местных торфяниках уже миллионы лет. Ее корни укрепляют берег. Вот ты знал, например, что она размножается спорическими ризосомами? Как наши мангровые деревья в Толлиганге. Нет? Мне просто очень хотелось рассказать тебе это.

Лужайка перед учебными корпусами была теперь вся засыпана опавшей сухой листвой, ее ворошил осенний ветер. Ноги по щиколотку утопали в этих листьях, которые то и дело дыбились и взвихрялись, словно под ними что-то живое пыталось подняться, но потом залегало снова.

Субхаш получил водительские права, и теперь у него были ключи от машины Ричарда. Тот уехал на междугородном автобусе на неделю праздников Дня благодарения к своей семье. Университет на праздники закрылся, даже библиотека не работала, так что пойти было совершенно некуда.

Днем он садился в машину и ехал наугад, безо всякой цели. Ездил через мост в Джеймстаун, Ньюпорт и обратно. В дороге слушал по радио эстрадные песни и сводки погоды на суше и на море: «Ветер северный, от десяти до пятнадцати узлов в секунду, во второй половине дня с переходом в северо-восточный. Высота волны от двух до четырех футов. Видимость – от одной до трех морских миль».

Вечер наступал быстро – в пять часов уже надо было включать фары. Однажды он решил поужинать в итальянском ресторанчике, где он иногда бывал с Ричардом. Он сидел за барной стойкой, пил пиво, ел сытную итальянскую еду и смотрел по телевизору футбол. Из посетителей он был там один. Когда он расплачивался, ему сказали, что в праздник Дня благодарения ресторанчик будет закрыт.

В тот день дороги были совсем пустынны, весь город словно вымер. Даже никаких признаков празднования на улицах. Никаких массовых мероприятий, никаких праздничных церемоний, о которых он был наслышан. Если не считать толпы, привалившей на футбольный матч на стадионе студенческого городка.

Еще он ездил по жилым кварталам, где жили многие преподаватели. Из каминных труб поднимался дым, на пустынных, шуршащих палой листвой улицах стояли припаркованные машины с номерными табличками разных штатов.

Он доехал до самых окраин Чарльзтауна, до зарослей теперь уже покоричневевшей осоки – спартины. Яркое солнце клонилось к закату. У соленого лимана Субхаш съехал на обочину.

В высокой болотной траве, почти сливаясь с ней сероватым оперением, стояла цапля – так близко от дороги, что Субхаш даже разглядел похожий на янтарную бусинку глаз птицы. Шея ее была изогнута изящной буквой S, а длинный острый клюв походил на нож для распечатывания писем, который родители подарили ему на память перед его отъездом.

Он опустил окошко. Цапля стояла неподвижно, потом ее длинная шея вдруг вытянулась и задрожала, словно птица почувствовала на себе взгляд Субхаша. В Толлиганге цапли в низине не были такими толстыми и такими царственно-важными.

Он наблюдал за птицей с интересом – как покатилась каплями вода с перьев у нее на груди, когда она окунула голову в воду, как она смешно перебирала длинными сгибающимися назад ногами, когда величаво ступала по воде.

Он долго бы еще любовался птицей, но на узкой, чавкающей грязью боковой дорожке показалась приближающаяся машина, и Субхаш вынужден был тронуться с места. Когда он объехал кругом и вернулся, цапли уже не было.

На следующий день он снова приехал на то место, долго бродил по краю болотистой заводи, выискивал глазами долговязую фигуру птицы. Потом стоял, любуясь горизонтом и золотистым закатом. Он решил уже, что птица, наверное, улетела на зимовку в теплые края, когда вдруг услышал хриплое настойчивое кряканье.

Это была цапля. Она летела над водой, медленно и размашисто хлопая большими крыльями, и выглядела сейчас ничем не обремененной и свободной. Ее длинная шея была втянута в туловище, темные ноги свободно висели. На фоне неба она казалась черным силуэтом.

Субхаш приехал туда и на третий день, но птицы нигде не нашел. Впервые в жизни он почувствовал в душе какую-то беспомощную любовь.

Началось новое десятилетие – 1970-е. Зимой, когда деревья стояли голые, а мерзлая земля покрылась снегом, пришло второе письмо от Удаяна, на этот раз в конверте.

Субхаш разорвал его и вынул маленькую черно-белую фотографию. На ней была изображена молодая женщина в полный рост со скрещенными на груди руками.

Она держалась непринужденно, и взгляд у нее был даже чуточку скептический. Голова немного склонена набок, губы сомкнуты в едва заметной, игривой улыбке. Кожа лица ровная, гладкая. Волосы заплетены в косу, лежащую на плече.

Она была не просто привлекательна, но и уверена в себе. Совсем не похожа на тех девушек-скромниц, на которых им с Удаяном все кивала мать на свадьбах родни. Ее явно сфотографировали случайно на одной из улиц Калькутты, перед зданием, которого Субхаш не узнал. Интересно, подумал он, кто ее фотографировал? Удаян? И Удаян ли вызвал это игривое выражение на ее лице?

Это тебе вместо традиционного приветствия, хотя в свое время представлю вас друг другу как подобает. А пока вот познакомься по фотографии. Мы с ней знакомы уже пару лет. Старались держать все в тайне, но ты же знаешь, как это бывает. Зовут ее Гори, она учится на философском факультете в Президенси. Выросла и живет в северной Калькутте, на Корнуоллис-стрит. Родители ее умерли, она живет с братом (он мой друг) и с несколькими родственниками. Нарядам и украшениям она предпочитает книги. И она верит в те же идеи, что и я.

Как и председатель Мао, я целиком и полностью отторгаю идею брака по договоренности. Я думаю, это единственная особенность на Западе, которая меня восхищает. В общем, мы поженились. Но ты не волнуйся – мы просто сбежали, но никакого скандала не было. Дядей ты не станешь. Пока, во всяком случае. Слишком много детей страдают от несовершенства нашего общества, так что сначала надо разобраться с ним.

Жаль, что тебя нет здесь сейчас, но ты не пропустил ничего особенного. Никаких праздников мы не устраивали, была просто гражданская регистрация. Маму и папу я поставил в известность уже по факту, как и тебя сейчас. Я сказал им: либо вы примете ее, и мы вместе вернемся в Толлиганг, либо мы будем жить как муж и жена где-либо еще.

Они до сих пор в шоке, расстроены из-за этого, но Гори и я сейчас живем у них, учимся уживаться в одном доме все вместе. Им невыносимо было сообщить тебе о моем поступке, поэтому я сообщаю тебе сам.

В конце письма он попросил Субхаша купить для Гори несколько книг, которые, по его словам, гораздо легче найти в Штатах.

Только не посылай их почтой, они просто пропадут. Привези с собой. Ты же скоро приедешь поздравить меня?

На этот раз он не стал перечитывать письма – одного раза было достаточно.

Удаян имел работу, но его зарплаты было недостаточно, чтобы содержать не то что семью, а даже одного себя. Ему еще не исполнилось и двадцати пяти лет. Рано для женитьбы. И хоть родители уже начали расширять дом, Субхашу решение брата представлялось импульсивным, а хлопоты, возложенные им на родителей, – преждевременными. И его вообще озадачивало, как это Удаян, так много времени отдававший себя политике, общественным делам и так презрительно относившийся к бытовым условностям, вдруг вздумал жениться.

Удаян не только женился раньше Субхаша, но еще и женился на той, кого выбрал сам. Самостоятельно сделал шаг, которым, по мнению Субхаша, должны были все-таки руководить родители. Добавился еще один пример лидерства Удаяна перед Субхашем, его нежелания ни в чем оказываться вторым. Еще один пример его самостоятельности.

На обороте фотографии красовалась сделанная почерком Удаяна дата более чем годовой давности – 1968. То есть Удаян познакомился с девушкой и влюбился в нее, когда Субхаш еще жил в Калькутте. Значит, все это время Удаян скрывал от брата свою девушку.

Это письмо Субхаш тоже уничтожил. Оставил только фотографию, спрятав ее в одном из учебников.

Время от времени он доставал ее и разглядывал. Ему интересно было, когда он все-таки лично познакомится с Гори и какое мнение о ней составит, ведь их связывает родство. И где-то глубоко в душе он опять испытывал чувство поражения – Удаян опять обошел его, нашел себе такую девушку.