Текст книги "Владычица Хан-Гилена"

Автор книги: Джудит Тарр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Глава 17

С крытой галереи можно было смотреть вниз на зал и оставаться незамеченным. Вот почему этот узкий балкончик назывался женской беседкой или будкой часового.

Элиан считала, что является отчасти и тем и другим. Хотя она снова носила форму Мирейна, несколько платьев нашли приют в ее сундуке среди плащей и штанов. Во взгляде ее матери не было и тени подозрения. Радость от воссоединения была еще слишком сильна и смешана со страхом нового расставания.

Не так давно Элиан радовалась бы, что мать пытается говорить без осуждения, принимая ее такой, какая она есть. Но теперь, одержав победу, она считала, что это не имеет значения. Победы всегда таковы: пресные на вкус и даже вызывают слабое чувство стыда.

Элиан встряхнулась. Эта победа не заслуживала сладости. Лучшим в ней была радость, что Элиан снова обрела семью, что битва с родными оказалась вовсе не битвой и все дело было только в ее трусливом упрямстве.

Даже в эту минуту разум ее отца касался ее разума; она чувствовала теплоту его улыбки, хотя он казался занятым разговором с просителем, стоявшим перед его троном. Ее брат стоял рядом с ним. Мирейн, вопреки своему положению короля и императора, не вмешивался в текущие дела правящего князя и предпочел затеряться в толпе придворной знати. Точнее сказать, попытался сделать это. Здесь не было человека, который бы не знал, где находится тот, кто и без трона, красоты и пышных императорских одежд все равно оставался Солнцерожденным.

Элиан всмотрелась в толпу. Сегодня Илариос намерен выиграть пари: сдерживая свою силу, она искала его одними глазами. Кто бы мог подумать, что в Хан-Гилене столько светловолосых людей? И что многие предпочтут одеться в темные тона именно в этот день?

Некоторые из них были женщинами. Одни – слишком высокими, другие – слишком толстыми или худыми, многие – смуглолицыми, с коричневатой или бронзовой кожей. Вот кто-то с копной волос настоящего золотистого цвета – но нет, это женщина, одетая в темно-голубое.

Кажется, нашла наконец. Возле группы одетых в темное переписчиков, почти среди них. Этот поворот головы не узнать невозможно. Каким-то образом ему удалось отделаться от своих телохранителей, или же они сумели очень хорошо спрятаться от ее глаз. На Илариосе было темное устаревшее одеяние переписчика, в руках он держал ящичек с письменными принадлежностями; волосы зачесаны назад и завязаны узлом на затылке. Без этого золотистого обрамления лицо каталось круглее и моложе. И тем не менее он выглядел по-королевски. По-императорски. Никто не обращал на него ни малейшего внимания. К нему подошел лорд из его свиты, конечно же, знавший, кто перед ним, и о чем-то заговорил. Илариос склонил голову, что считалось признаком унижения. А дворянин принялся жестикулировать с повелительным видом. Высокородный принц Асаниана сел, скрестив ноги, в самом конце ряда переписчиков и начал что-то писать под диктовку дворянина. Была ли улыбка в уголках его губ? Когда Илариос покинул зал, Элиан уже ждала его. Прижимая к груди свой ящичек, он почтительно поклонился ей, затем выпрямился и засмеялся от радости и удовольствия.

Элиан рассмеялась вместе с ним и поцеловала его, ничего в это не вкладывая. Поцелуй был очень нежным, и принц смутился, что сделало его лицо еще милее. Он взял ее за руку.

– Госпожа, – сказал он, задыхаясь, – о госпожа… – Хотя он выглядел и говорил так, словно был моложе ее, он по-прежнему оставался Илариосом. – Здесь есть места и получше, чтобы я мог получить остаток своего выигрыша.

Мимо них прошла леди со своей свитой. Увидев, что в проходе стоят переписчик и оруженосец, она требовательно позвала:

– Эй, писец! Мне нужны твои услуги. Элиан замерла. Но глаза Илариоса искрились. Господи, эти люди даже более слепы, чем она думала, если они принимают его за покорного простолюдина. – Да, сударыня, – сказал он, – сию минуту. Элиан на миг удержала его, схватив за рукав. – Когда закончите, в южной башне. Улыбка была его единственным ответом.

* * *

Илариос задерживался. Элиан долго ждала его в башне. Но это место было приятным: башня возвышалась над городом, в нижней ее части располагалась библиотека отца. Выбрав наугад книгу, Элиан поднялась по длинной винтовой лестнице.

Наверху находилась комната, которая не так давно была учебным классом и снова станет им, когда дети Халенана вырастут настолько, чтобы сменить няню на наставника. Мебель была старая и порядком износившаяся, но крайне удобная. Обстановка вызывала у Элиан множество воспоминаний. Самый высокий стул принадлежал ей, потому что она была самой маленькой, а также потому, что только у него было обитое сиденье, хотя обивка давно, затвердела и выступала буграми. Усевшись на него, Элиан вспомнила своим задом каждую впадинку и выпуклость.

Она облокотилась на тяжелый, потемневший от времени стол. Его потрескавшаяся поверхность была покрыта вырезанными именами утомленных учеников, в основном княжеских отпрысков. Надпись «Халенан» повторялась чаще всего и была вырезана не одной рукой, а девятью разными, как всегда утверждал Хал, хотя первый из Халенанов вряд ли учил здесь буквы: этот бродяга пришел в Хан-Гилен, не имея ничего, кроме своего имени, меча и дара колдовства. Хал еще раз вырезал старинное имя, доведя число до десяти и сломав при этом свой не лучшего качества кинжал.

Пальцы Элиан пробежали по буквам, затем скользнули по изрезанной деревянной поверхности к яркому блеску чуда. Оно было похоже на удивительную инкрустацию в виде золотого солнца. Но ни один золотых дел мастер не мог поместить его здесь, ибо подобный блеск выглядел неуместно среди детских каракулей. Сам того не желая, его сотворил Мирейн спустя недолгое время после смерти матери, когда сила и вспыльчивость кипели в нем и делали его горе ужасным. Задетый за живое какой-то незначительной мелочью – репликой Халенана или выговором наставника, он восстал, и сила его взыграла и воспламенилась. В последний миг ему удалось совладать со своей яростью, но сила, которая натолкнулась на препятствие, была настолько велика, что не могла более находиться в нем, и оставила свой след, вырвавшись наружу.

Элиан стремительно встала и отошла от стола. Высокие узкие окна прорезали стену, впуская холодный солнечный свет. Она опустилась на колени возле крытого очага, в котором были аккуратно сложены дрова, словно в них ежедневно нуждались. Хотя кремень и огниво по-прежнему находились в нише, Элиан призвала искорку силы, задержала ее в руке, пока не почувствовала жжение, и положила ее на дрова. Красно-золотые, как ее волосы, язычки пламени взвились вверх и заиграли красными, желтыми и голубоватыми огоньками.

Теплая волна омыла лицо Элиан. Она забыла про книгу, лежащую на столе; глаза ее неотступно следили за танцем огня. Язычки пламени сплетались, образовывая картины прошлого, настоящего и будущего. Какой-то уголок ее разума сопротивлялся, протестовал. Остальная часть пребывала в спокойном ожидании. Это были мирные видения, без тени страха. Анаки и новорожденная Элиан – маленькая головка, покрытая светлым пушком, и гладкая темноволосая. Анаки глубокомысленно и таинственно улыбалась, прекрасная в своей простоте. Князь Орсан и его супруга, отбросив свое княжеское высокомерие, смеялись, постепенно пододвигаясь все ближе друг к другу и забыли о смехе, когда их тела соприкоснулись. Илхари с серым жеребцом Хала на зеленом лугу, серебро на огненно-золотом.

Элиан покраснела не только от жара, исходящего от очага. Это, конечно, были видения, но ее всегда учили тому, что пророк может воплощать в форму то, что он видел. Даже нечаянно.

Резко, почти гневно она прогнала видение сенелей. Огонь был огнем, не более того. Никаких видений. Никаких страстных желаний.

«А чего страстно желаешь ты?» – издевался над ней внутренний голос. Огонь усилился и сам принял форму. Один раз и еще один. Темное и золотое. Император и будущий император.

Да, она – истинное дитя Халенанов. Следуя девичьим капризам, она посягнула на самое высокое. Одного она могла бы получить, сказав всего лишь слово. А второй…

Второй исчез. Возле очага стоял на коленях Илариос, все еще в платье переписчика, бледный, словно отбеленная кость; его глаза горели по-кошачьи желтым огнем. С тщательно контролируемой яростью он сорвал повязку с волос, и они рассыпались по плечам, упали на лицо.

Зубы Элиан сжались, прикусив губу. Она почувствовала вкус крови.

– Мой господин, – сказала она, – вас кто-то оскорбил?

Илариос не ответил. Она продолжала: – Вы легко выиграли пари. Быть может, слишком легко. Если кто-нибудь был с вами невежлив, вы должны простить его. Он ведь не мог знать…

Принц откинул назад волосы. Несмотря на сдерживаемую ярость, его голос звучал мягко, и это тревожило Элиан.

– Никто не выказал мне неуважения. Идея быть писцом, а не высокородным принцем… интересна: ты видишь многое, а тебя никто не замечает. Пока… – Его голос дрогнул. – Пока что-то не происходит.

Она ждала.

Илариос смотрел на свои кулаки, прижатые к бедрам. Дыхание успокоилось, но напряжение не покидало его.

– Мы получили послание. Я получил их множество с тех пор как Солнцерожденный прибыл в Хан-Гилен. Это, последнее, было коротким и деловым. И прислал его мой отец. – Он взглянул на Элиан, обжигая ее вспышкой золота. – Со всем должным уважением к его божественному величеству он считает, что господин Ан-Ш'Эндор имеет множество последователей. И он не нуждается в наследнике Асаниана. – Когда?

Элиан едва могла говорить, даже одно это слово далось ей с трудом. Он горько улыбнулся.

– О, мне не нужно уезжать немедленно. Это было бы неподобающим поступком. Мне отведено три дня на устройство дел. – А если вы не поедете?

– Мне следует помнить о том, что, хотя у меня нет родных братьев, у моего отца пятнадцать сыновей от наложниц. Все они взрослые, все честолюбивы и рвутся служить моему царственному отцу.

Элиан сидела без движения. После долгого молчания она сказала: – Вы знали, что это случится. – Знал. – Илариос разжал кулаки, сначала правый, потом левый. – Это мои единокровные братья. Есть еще четыре родные сестры. Две не замужем, они жрицы тысячи жадных божеств. Две вышли за принцев. Честолюбивых принцев. Один богат, но не сказочно, другой вообще считает себя бедным. А трон Асаниана сделан из чистого золота.

Элиан коснулась его. Под ее рукой дрогнуло живое золото, потом теплая плоть. Быстрый и сильный как барс, он схватил ее.

– Госпожа, – сказал он. – Элиан, поедем со мной.

Еще никогда в своей жизни она не была так близка с мужчиной. Тело соприкасалось с телом. Сердце прижималось к отчаянно бьющемуся сердцу. Она высвободила руки и обвила его шею. – Поедем со мной, – повторил он. Огненно-горячий, принц дрожал, но весь его гнев исчез. Элиан смотрела в его глаза, ставшие теперь солнечно-эолотыми, одновременно горящими и нежными.

– Во имя всех богов, во имя вашего сияющего Аварьяна, Элиан, владычица Хан-Гилена, я люблю тебя. Я всегда любил тебя. Поедем со мной, и будь моей невестой.

Ее зубы сжались. Тело горело, бедра свела сладострастная судорога. Она ощущала каждый изгиб его тела.

– Я сделаю тебя своей императрицей, – сказал Илариос, – или, если ты не захочешь этого, если золотой трон покажется тебе слишком холодным и слишком высоким, я откажусь от него. – Он возбужденно хохотнул. – Неволя томит тебя, и меня тоже. Давай переоденемся и сбежим, на север, или на восток, или на юг, или даже на запад, где мое лицо будет выглядеть самым обычным. Мы сможем идти куда нам захочется, и жить как нам захочется, и любить, как любят простые люди, не думая о судьбе, гордости или династиях, думая только друг о друге. – Его руки крепче сжали ее. – О госпожа! Ты будешь? Ты будешь любить меня?

Его страсть была как ветер и огонь; его красота пронзала ее сердце. И тем не менее в каком-то отдаленном уголке ее разума возникла мысль: «Какой он юный!»

Ему было всего девятнадцать лет. Хладнокровный, сдержанный высокородный принц казался взрослым мужчиной. Таким же взрослым, как Мирейн, Халенан или… иди даже как ее отец. А он был просто мальчиком.

Красивым, пылким, отчаянным мальчиком. Голос не повиновался ей. Но тело молчать не желало.

Этот поцелуй длился вечность и был полон обжигающей нежности.

Наконец они отстранились друг от друга. Элиан в смущении заморгала. Ее глаза увлажнились, по щекам потекли слезы.

– Я… – начала она, замялась, потом с усилием продолжала: – Я люблю тебя. Но… я недостойна трона.

Илариос вспыхнул от радости и засмеялся, не переставая дрожать.

– Трон ничего не стоит, если ты не разделишь его со мной.

– Я люблю тебя, – повторила она настойчиво, – но… я нс знаю… я должна подумать!

Принц не мог погасить пламя, пожиравшее его, хотя и пытался. Он овладел своим лицом и голосом, но глаза его пылали.

– Да, – сказал он самым нежным голосом, – это трудно. Ты так долго отсутствовала, и все ваши неурядицы только-только разрешились. Но если ты уедешь отсюда как моя принцесса, разве твои родственники не будут рады?

– Мама будет даже больше чем рада. – Элиан слегка напряглась, и он разжал руки, продолжая пожирать ее горящими глазами. – Я должна подумать. Ты мог бы… ты…

Он ответил знакомой улыбкой, по-детски нежной, но вовсе не ребяческой.

– Я оставлю тебя наедине с твоими мыслями. Не торопись. У меня еще три дня в запасе.

– Не так уж это и много. Я отвечу… сегодня. После ночного колокола. Он махнул рукой в знак согласия. – Здесь?

Элиан обвела взглядом комнату, вздрогнула и закрыла глаза.

– Нет. В другом месте. Где-нибудь… она задумалась, – где мы будем одни. В храме. Так поздно туда никто не придет.

– В храме, – повторил Илариос, – после ночного колокола. – Он встал и наклонился к ее губам. – Тогда до встречи, любимая. Пусть твой бог ведет тебя.

Оставшись одна в пустой комнате, Элиан неистово захохотала, потом заплакала, потом снова засмеялась. От обязанностей оруженосца ее пока никто не освобождал. Она поправила форму, пригладила волосы и отправилась выполнять свой долг. Сделать нужно было немного, но и это немногое Элиан делала с трудом. Мирейн намеревался заняться чем-то, что ее не касалось, и рано отпустил ее. Это, конечно, не было знаком немилости. Он вряд ли вообще замечал ее.

Ванна немного успокоила Элиан. Она занялась подготовкой спальни Мирейна к ночи: расправила постель, наполнила маслом ночной светильник, приготовила ванну. Ему нравилось, когда вода источает слабый аромат свежести – смесь листьев дерева айлит с душистыми травами. Когда Элиан бросила их в горячую воду, мрак затопил ее мозг, и она задрожала.

– Дура! – выбранила она себя. – Идиотка! Томящаяся от любви телка и та вела бы себя приличнее.

Любовь это была или боязнь? Боязнь самой себя, боязнь Илариоса или… кого-то иного? Наконец, боязнь снова попасть в ловушку, из которой она только что выбралась?

Ее клятва не нарушена. Она пришла к Мирейну, она сражалась за него. А другая, более старая клятва… должна ли она хранить верность и ей? И хотела ли она этого вообще?

В спальне раздались голоса. Мирейн желал спокойной ночи лордам, отпускал слуг. Элиан хотела встать, но ноги не держали ее. Если она выйдет замуж за Илариоса, ей больше не нужно будет делать все это. Выполнять работу слуги, работу лакея: наполнять ароматом ванну Мирейна, заплетать его волосы, следить за одеждой. Чистить его оружие, ухаживать за его сенелем, ехать по правую руку от него, когда слева от него Хал, под самой Элиан – Илхари и ветер бьет в лицо.

Мирейн остановился на пороге в своем простом японском килте, с плащом, свисающим через плечо. Каким темным он был, каким обманчиво хрупким, как опасно сверкали его глаза. Они ничего не видели. Элиан встала. – Твоя ванна готова. Нужна ли моя помощь? Чаще всего он отказывался. А сегодня сказал: – Да. Мне надо вымыть голову. Говоря это, он скорчил гримасу. Сама того не желая, Элиан улыбнулась. – Ты мог бы подстричься. Мирейн коротко засмеялся.

– Это было бы слишком просто. К тому же, – добавил он с озорным блеском в глазах, – тогда мне не пришлось бы просить тебя расчесывать мои волосы.

У нее перехватило горло. Мирейн ничего не заметил, снял килт, положил его и плащ рядом с ванной. Повернувшись спиной к Элиан, он взял набедренную повязку и стал надевать ее.

– Оставь это, – хрипло сказала она и добавила, когда он глянул через плечо: – Разве я более ранима, чем твои служанки в Я ноне? Я знаю, как выглядит мужчина.

Мирейн замер. После недолгого колебания он пожал плечами, бросил повязку и повернулся.

Горячая волна пробежала по всему ее телу от пяток до макущки, а затем обратно. Но Элиан заставила себя смотреть на него.

С легкой улыбкой Мирейн вошел в ванну. Элиан начала расплетать его косичку. Пальцы не слушались ее, и в душе она проклинала себя.

Мирейн вытянулся в воде, закрыв глаза и наслаждаясь. Он выглядел как большой ленивый кот. Пантера с бархатной шкурой и дремлющей упругой силой.

Ее глаза сузились, в ней проснулся какой-то древний инстинкт. Даже рубашка, мягкая и короткая, раздражала горящую кожу. Она скинула ее на пол. Мирейн ждал с царственным спокойствием, ибо это она прислуживала ему.

Элиан наполнила ладони мыльной пеной. Мирейн лежал не двигаясь. Но он не спал. Его сознание словно парило над ним, как хрустальный шар. Великий маг и великий король, сын божества, дитя утра, он был теплым и сонным и улыбался, омываемый ароматной водой.

Элиан наклонилась – от него пахло вином, пряниками и ог Нем. Кристалл вспыхнул. Сила, похожая на ураганный ветер, отбросила ее назад. Мир завертелся.

Но не обрушился. Черные глаза широко раскрылись. Элиан задохнулась, словно утопая.

«Элиан!» Это слово не было произнесено, оно заполнило ее мозг и очистило его.

Она лежала на чем-то мягком и влажном. Одежда, поняла Элиан, полотенце, плащ, подбитый мехом. А ее обнаженное тело сплелось с таким же обнаженным, но более высоким, крепким и, без сомнения, мужским.

Мирейн взглянул на нее. Его глаза были прикрыты и тем не менее блестели.

«Скажи это, – молча пожелала Элиан. – Скажи, что хочешь меня».

Он пошевелился, приподнялся и лег рядом. Его лицо было спокойно. Нет, он не собирался говорить. Он собирался отпустить ее, или позволить остаться, или дать возможность не делать ничего.

В ней проснулся демон, и никакими силами его было не унять. Он заставил ее произнести: – С Илариосом у нас не было ничего похожего. Мирейн не двинулся, словно король, изваянный в камне.

– Он очень нежный. Он согревает мое тело. Но это… Неудивительно, что у тебя было так мало женщин. – Я такой отвратительный?

Она прошла через стену, а может быть, и через две. Голос его зазвучал низко и почти грубо, лицо стало пугающим. И все же Элиан громко засмеялась.

– О небо, нет! Но если твой поцелуй может свести с ума твою собственную сестру, что же будет, если ты решишься на большее? Должно быть, на свете существует очень мало людей, которые способны вынести полную силу твоего огня. – Никого, – сказал он все тем же голосом. – Совсем никого? – В ее голосе прорвался смех, но ей удалось быстро подавить его. – А как же твои дамы-советницы? А девять красавиц в ванне? А… Мирейн приложил палец к ее губам. – Никого. – Глаза Элиан недоверчиво сверкнули, и он свирепо посмотрел на нее. – В моей постели бывали женщины. А почему бы и нет? Обеты жреца не имеют силы для короля. Но огонь… это нечто иное. – Он отпустил ее, отбросив назад свои волосы. Не совсем еще высохшие, они упали на его плечи, словно плащ, изодранный в лохмотья. – Возможно, это плод моего воображения, но по недавнему изумленному взгляду принца видно, что ты сильнее меня. Или горячее. Вся ее пылкая натура восстала. – Я дала ему не больше, чем давала когда-либо тебе.

– А-а, – протянул он, и Элиан чуть не ударила его. А он неприятно засмеялся. – Бедный принц! У него нет силы, чтобы защититься. Будьте осторожны, госпожа: большинство смертных нам не подходит.

– Но я не дочь бога! – Элиан встала на колени. – Он хочет, чтобы я вышла за него замуж. Чтобы я уехала с ним и стала его императрицей. – А ты согласна?

Сталь. Сталь и королевский отказ сказать слово, всего одно слово, кроме тех, которые приличествуют брату.

– Я не знаю! – выпалила Элиан в ответ. И опустилась на пятки. Ибо это было совсем не то, что она хотела сказать.

– Я люблю его, – произнесла она. Маска не дрогнула. Веки опустились на черные глаза. – Люблю, – повторила Элиан. – Его невозможно не любить. Он такой великолепный, сильный и нежный, веселый и мудрый, царственный и прекрасный. В нем все совершенно. И он до безумия любит меня. – Она взглянула на себя и на Мирейна и принялась смеяться, пока смех не превратился в рыдание. – Вот я сижу здесь с тобой, как щлюха, которая рассказывает клиенту о своих прежних любовниках. Но я сказала ему, что сделаю выбор сегодня вечером, и теперь я не знаю, что делать. Я даже думать об этом не могу. Но я должна! – Знать или думать?

– И то и другое! – Элиан сильно прижала кулаки к глазам и увидела красноватую мглу, пронизанную звездочками. – Все мои чувства и все мое тело взывают к тому, чтобы я приняла его. Но что-то останавливает меня. И это не страх. Я могла бы стать императрицей Асаниана. Я могла бы построить империю по своему представлению, даже если речь идет об империи, которой тысячу лет правили королевы.

Мирейн ничего не сказал. Она открыла глаза свету. Это было больно. Благословенная, проклятая боль.

– Черт возьми, Мирейн, почему бы тебе не сказать все и не покончить с этим? – Что я должен сказать?

Так равнодушно, так по-королевски. Элиаи понимала эту гордость. Ту самую гордость, которая заставила ее отречься от своего рода, пока тень смерти, нависшая над ее семьей, не заставила ее вернуться.

– Я слышала ваш разговор перед отъездом Вадина в Янон, – неуверенно сказала она.

Челюсти Мирейна сжались, затем расслабились. Элиан хотелось, чтобы он пришел в ярость, или рассмеялся, или смутился. Но он по-прежнему был чертовски спокоен.

– Что заставило тебя поверить, будто речь шла о тебе?

– Вадин сказал. И, – добавила она, – я сама знала. – И что?

– А то. – Ей захотелось прикоснуться к нему, но рука не повиновалась. – Тогда было еще не поздно. Возможно, и сейчас тоже… – Она не могла смотреть на него и остановила взгляд на своих ногах. – Ведь я дала клятву быть твоей королевой, если ты этого захочешь.

– Долг, – тихо произнес Мирейн. – Данное тобой слово. Все твое сумасбродство – это иллюзия. Ты живешь только ради своей чести принцессы. А еще, – добавил он, – еще ты, должно быть, мечтаешь сбежать от всех нас и отправиться туда, где никто не будет тебя связывать.

– Я… думала об этом. – Элиан до боли сжала руки. – Я буду любить тебя, если ты попросишь.

Это сказал за нее все тот же демон. Мирейн невесело рассмеялся. – А если я откажусь?

– Будь ты проклят, Мирейн. Будь ты проклят! И она сама тоже, за то, что попросила его о таком. Он был спокоен как никогда и упрям до безумия. – Ты хочешь, чтобы я решил за тебя. А я не буду этого делать, Элиан. Твое сердце принадлежит только тебе. И только ты можешь следовать его зову.

– А у тебя-то есть сердце? – Он не удостоил ее ответом. – Да, я пришла к тебе потому, что обещала. И потому, что любила тебя. И потому, что Илариос мог слишком легко занять твое место, и это было бы предательством.

– Предательством по отношению к чему? К твоему тяжкому долгу?

Ее глаза сузились. Губы поджались. – Твои враги правы. Ты терпишь рабов и вассалов… Но никогда не смиришься с равным себе.

– Женщина, равная мне, никогда не попросит о том, чтобы я думал за нее.

Гордость, гордость, гордость. Они слишком хорошо подходили друг другу, он и она; они были чертовски похожи. Гордость Илариоса тоньше. Чище. Мягче и разумнее. Он никогда не отверг бы любовь, если бы она оказалась менее совершенной, чем требовала его прихоть.

Элиан встала. Мирейн смотрел на нее без какого бы то ни было намека на уступку.

– Ваша ванна остывает, мой господин, – сказала Элиан, отвечая холодностью на холодность. – А я должна выполнить обещание.

* * *

Несмотря на то что Элиан нарочно медлила, она все равно пришла рано. Ночной колокол ударил, когда она уже миновала ворота храма.

Внутри царила тишина. Это был очень старый храм, и ощущение святости было разлито в самом его воздухе. Тени прятались среди тяжелых столбов и терялись под огромным сводом купола, в открытом центре которого сверкала единственная ледяная звезда.

Элиан ступила на потертые камни и медленно двинулась вперед. Под ее ногами сменялись рисунки, разбитые и стершиеся от времени: листья и цветы, люди и звери, птицы и рыбы. Некоторые из них взобрались на столбы, обвиваясь вокруг них, блестя тут и там глазами из золота или драгоценных камней.

В стороне от этого поблекшего великолепия стоял алтарь, возведенный на высоком постаменте. Он единственный не имел украшений или драгоценных инкрустаций: это был простой прямоугольный камень. Но позади него, на стене, сияло и горело единственное подобие, которое только и мог допустить бог, – золотое, чистое и величественное, сверкающее даже при свете мерцающей лампы изображение в полную величину знака Солнца на руке Мирейна.

Элиан низко склонилась перед ним, но ни одной молитвы не сорвалось с ее уст. Спустя мгновение она отвернулась.

В крытых нишах вокруг столбов, расположенных по кругу, стояли маленькие алтари. Там находились гробницы прежних князей. В одной из них покоилось тело избранницы бога, его невесты, жрицы Санелин. А другая, очень маленькая, очень древняя, заставила Элиан подойти ближе. Здесь не лежал ни господин, ни госпожа, здесь не было ни золотых украшений, ни резьбы. Даже сам камень не имел чистой красоты главного алтаря: простой серый гранит, грубо обтесанный и вделанный в пол. Его вершина была относительно гладкой, и это единственное, что можно было видеть, поскольку алтарь накрывала темная ткань, делавшая тени еще глубже. Но это было не алтарное покрывало, а мантия с капюшоном. А под ней, в углублении камня, мерцала вода, которая никогда не застаивалась и не высыхала, всегда оставаясь свежей и чистой, словно весенний ручеек. Вода Видения, покрытая мантией Пророка из Хан-Гилена.

Она знала Элиан и звала ее: «Возьми мой покров. Посмотри на меня. Владей мною. Пророчица. Пророчица из Хан-Гилена».

Элиан научилась сопротивляться. Но эту силу нельзя было отринуть. Неужели она владела умом Элиан даже во дворце ее отца, заставила ее назначить здесь свидание Илариосу, чтобы привести ее к себе?

«Посмотри на меня. Ты не знаешь, какой путь избрать. Посмотри на меня и увидишь».

– Я выберу его, – прошептала Элиан, – чтобы сбежать от тебя.

«Смотри на меня, – звучало пение, – владей мною». – Нет!

Элиан резко повернулась на каблуках. По непонятной ей самой причине она надела платье. Его тяжелые юбки взметнулись вокруг ее лодыжек, короткие волосы коснулись щек.

Неужели в ней нет ничего, кроме противоречий? Из хоровода теней выделилась одна. В неясном свете лампы блеснуло золото. Элиан мотнулась вперед, замерла, затем снова двинулась, уже менее порывисто и без улыбки.

Илариос взял ее руки и поцеловал их. Он все еще был одет в черное одеяние, поверх которого набросил темный плащ. Откинутый капюшон лежал на плечах, обнажая волосы.

– Мой господин, – очень тихо сказала Элиан. – Моя госпожа.

Это не было вопросом, но в его словах трепетал и вопрос, и с трудом сдерживаемый пыл, и страх быть отвергнутым. Если бы Элиан попросила, он мог бы изображать галантного придворного и говорить о пустяках.

Но она не смогла бы вынести этого – играть в придворных, делать выбор. Горячие сильные руки Илариоса дрожали, лицо побледнело. Взгляд был спокойным и ясным.

– Мой господин… – Она с трудом сглотнула. – Я… Прости меня. О, пожалуйста, прости меня.

Она и сама не знала, что имеет в виду. Но свет в его глазах потух, а лицо лишилось последних красок. И тогда Элиан воскликнула:

– Я не могу быть той, в ком ты нуждаешься! Я не могу быть твоей императрицей или твоей странствующей возлюбленной. Я не могу любить тебя так. Этой любви во мне нет.

– Она есть, – сказал Илариос с горечью. – Но не для меня.

Элиан протестующе затрясла головой. – Пожалуйста, пойми меня. Я хочу принять твое предложение. Очень хочу. Но не могу. Меня держит Хан-Гилен. Я связана присягой оруженосца. Я должна принять свою судьбу здесь.

– Понимаю. – Илариос был очень спокоен. Слишком спокоен. – Ты принадлежишь своему господину так же, как я – своему. И когда начнется война – а это неминуемо случится, потому что мир не выдержит двух империй, – будет лучше, если мы оба не станем разрываться между двумя враждующими сторонами. – Но ведь возможно объединение. Если… – Оно возможно на какое-то время. Может быть, на год, на десять лет, на двадцать. Но в конце концов произойдет столкновение, и наш союз не сможет помещать этому. Империи не берут в расчет интересы влюбленных, даже если эти влюбленные принадлежат к королевским родам. – Нет, – сказала Элиан, – нет.

Илариос улыбнулся. Его улыбка оставалась по-прежнему нежной и печальной, но невинности в ней не было, да и не могло быть вопреки глупым фантазиям Элиан. Он был принцем Асаниана, сыном тысячелетней династии императоров. Он сказал:

– Я могу взять тебя независимо от того, скажешь ли ты «да» или «нет», будет ли это мудростью, или глупостью, или простым умопомрачением. Потому что ты – любовь моего сердца. Потому что без тебя я не смогу жить.

Он держал ее за руки. Элиан попыталась высвободиться. Из темноты выступили тени – стражи Илариоса в своих вечных непроницаемых черных одеждах, с холодными глазами, вооруженные асанианской сталью. Сила Элиан не могла подействовать на них.

– Да, – мягко сказал Илариос, – мои вышколенные воины имеют оружие против магии. Они поклялись умереть за меня, как ты поклялась умереть за твоего короля-разбойника.

Элиан вгляделась в него. Теперь он предстал перед ней в новом свете. Маски упали, мягкость тоже исчезла, ибо не одна она составляла его сущность. Мирейн смеялся, когда убивал, а потом плакал над ранеными. Зиад-Илариос мог плакать убивая и плакать после, но при этом его рука не становилась менее неумолимой. Он мог схватить Элиан, подчинить ее, заставить уехать с ним и быть его невестой.

Она не испугалась. Скорее была зачарована. Как странно они вели себя, эти царственные мужчины, перед лицом женской непреклонности. Как чудесно противостоять им; как это похоже на упоение битвой. Элиан чуть не засмеялась. Она была в плену – и все-таки свободна. Могла выбрать одного, или другого, или никого. Могла убежать. Могла умереть. Могла вообще ничего не делать.

Она посмотрела на свои руки, лежащие в его руках, а потом в его бледное лицо. Было ли любовью это нежное безумие? Элиан хотела поцеловать его. Ударить. Толкнуть на пол этого святого храма и сделать с ним все что ей захочется. Она хотела убежать от него, отбросить все мысли о нем, стать той, какой была до того, как он начал свою осаду. Ее разум кричал ему: «Да! Да, я поеду. К черту все предопределения, к черту все пророчества, к черту моего надменного короля, который не хочет и не может говорить».