Текст книги "Господин двух царств"

Автор книги: Джудит Тарр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Она заснула сама, соскользнув в долгую тьму без снов. И проснулась от движения, от шума голосов, кто-то спрашивал и кто-то отвечал.

– Она еще жива?

– Жива.

– Слава богам.

– Конечно, я еще жива! – Мериамон открыла глаза и увидела незнакомые лица. Голоса звучали отдаленно. Она вдыхала ароматы персидских снадобий, смотрела на персидские лица и думала: «Нет. Прочь. Надо идти… прочь…»

Они подхватили ее и заставили выпить густого вина со специями и снотворными и удерживали, пока снадобье не начало действовать. Мериамон еще пыталась бороться, вырываясь из их рук.

– Как она?

Этот голос она узнала бы даже лежа в могиле. Этот голос созвал бы ее души и оживил бы ее.

– Спит, – отвечала какая-то женщина. – Дышит лучше, чем раньше, мне кажется. Нам пришлось ее усыпить. Она пришла в ярость, когда увидела, где находится.

– Разве ее не предупредили? – резко спросил он.

– Александр, – ответила женщина с почти рабской покорностью, – она была так больна, что вряд ли поняла бы.

– Верно, – сказал он, помолчав. Когда заговорил снова, голос его звучал ближе, прямо над ней, а вес, который она чувствовала, была мурлыкающая Сехмет. – Великая Гигейя, она же просто сошла на нет! Чем же ее кормили?

– Чем только удавалось.

– Наверное, это было очень мало, раз она так плоха. Я велю своим поварам приготовить для нее горячий пунш с молоком.

Он прикоснулся к ней. Его рука была горячей, как огонь, даже на ее пылающей коже. Он коснулся ее лба, щеки. Задержался у сердца, на груди, не такой маленькой, как можно было ожидать, глядя на ее птичью хрупкость. Он не отдернул руку.

– И воды, – сказал он. – Самой чистой, какой удастся найти. Я все устрою. Она совсем высохла от жара.

– Мы давали ей, что у нас было, – сказала женщина, – но хорошо, если будет еще. – Она помолчала. – Она дорога тебе.

Он убрал руку с груди Мериамон.

– Да, дорога. Тебя это волнует?

– Нет, – отвечала женщина на безукоризненном греческом, но с оттенком персидской напевности. Барсина. Пришло имя, и вспомнилось ее лицо. – Нет. Ты ценишь в ней не тело.

– А мог бы, – сказал Александр. Легко, словно поддразнивая.

Барсина не ответила.

– Все, что мне нужно, я получаю от тебя.

– Правда?

Мериамон могла бы открыть глаза, но она этого не сделала. То, что она слышала, не предназначалось для чужих ушей.

– Ты придешь ко мне еще?

– Да, – ответил Александр. Легко. Просто. Правдиво.

– Он не возражает?

– Кто? Пармений?

– Он тоже твой любовник?

Александр засмеялся.

– Нет, Гефестион не возражает. Он понимает, что важнее.

– Да, – сказала Барсина ровным голосом. Бесцветным.

Может быть, он услышал это. Может быть, нет. Он поднялся.

– Позаботься о моем друге. Помоги ей выздороветь.

И ушел. Барсина не двинулась с места.

– Это первое, – сказала она, обращаясь в пространство, – а мы, те, кто всегда вторые, что остается нам?

Дружба, могла бы ответить ей Мериамон. Привязанность, поддержка. Она это знала. Но на обиду, как и на глупость, каждый имеет право.

Мериамон была очень больна, она знала это. Голова у нее была легкая, мысли разбредались, но иногда она могла соображать достаточно четко. Она могла считать, и вычислять, и что-то предполагать. Получалось, что идет третий день пути, как они вышли из Сидона. Это означало, что сейчас они в Тире, или недалеко от него, если дождь задержал их. Но дождь уже прекратился. Над шатром гудел ветер, сотрясая тяжелые стены, светило солнце, слышался шум моря.

Над ее головой продолжали разговаривать. Александр уже ушел, а спустя некоторое время ушла и Барсина. Женщины, которые пришли сидеть с Мериамон, болтали, и болтали непрерывно.

– Сестра, ты слышала, что он собирается делать в Тире?

– Что, как не совершить жертвоприношение в храме? – ответила сестра. – Говорят, это один из его богов. Тот самый, от которого, как он заявляет, он произошел, который носил львиную шкуру, как это иногда делает он. Как ты считаешь, он красивый?

– Думаю, наша госпожа влюблена в него. Она глупая. Все знают про другого, который такой красивый, но никогда даже не глядит на женщин.

– Позор, – сказала сестра.

– Да. Но это не останавливает царя.

– Его ничто не останавливает. Они обе вздохнули.

– Ты видела послов, когда они пришли в лагерь? Они были так робки, что было больно смотреть. Их царь во флоте Великого Царя, а этот царь у дверей, и некуда деваться; а теперь он хочет молиться их богу. Я думаю, он загнал их в тупик. Они не могли сказать ни да, ни нет. Им пришлось уйти и обещать вернуться.

– Он был этим недоволен. Он терпеть не может ждать.

– Ему не придется ждать долго. Они возвращаются сегодня утром, сказал Сардат, когда приносил завтрак.

– Мы могли бы пойти, – сказала другая, – и посмотреть.

– Не стоит.

– А я пойду.

– Но, – возразила ее сестра, – если нас поймает госпожа… или Сардат…

– Не поймают, – ответила другая спокойно и убеждающе. – Мышка заснула, погляди. За час с ней ничего не случится.

– А вдруг она умрет? – с сомнением сказала сестра.

– До сих пор не умерла же. Давай, бери наши платки и пошли, пока не явился Сардат.

Они ушли, одна настаивала, другая еще сопротивлялась, но в конце концов послушалась.

«Мышка», – подумала Мериамон. Они назвали ее «мышкой». Потом она рассердится. Или будет смеяться.

Это прозвище лучше многих других, которые они могли бы дать ей.

Они были в Тире. Значит, она рассчитала верно. И Александр собирался принести здесь жертву богу. Это должен быть Мелькарт, которого эллины отождествляют со своим Гераклом.

Александр любил оказывать уважение богам, где бы он ни был. В этом проявлялась его вежливость и его вера. Он был и царем, и жрецом; его дело было совершать жертвоприношения.

Мериамон села. Голова кружилась, но она не обращала на это внимания.

Мериамон вздрогнула. Под всеми одеялами и мехами на ней было широкое персидское платье, но воздух был очень холоден. Она упала, выбираясь из постели, и оказалась на четвереньках. Собравшись с силами, по-прежнему на четвереньках, она разыскала свой плащ и туфли. После того как надела туфли и закуталась в плащ, ей пришлось отдохнуть.

Кое-как Мериамон поднялась и обнаружила, что может держаться на ногах, если пойдет, не останавливаясь.

Солнце ослепило ее, но не сильнее, чем тот свет, который ее звал. Ветер чуть не свалил ее с ног, но он был не сильнее той силы, которая влекла ее на берег. Мериамон наклонила голову, съежилась и пошла против ветра. Иногда у нее темнело в глазах, но она не останавливалась, чтобы разобраться, куда идет. Запах моря был так силен, его голос пел в ней. Солнце грело ей спину, хотя ветер был резкий.

Там были люди, но они виделись ей только как тени. Она видела, где они стояли – длинная белая полоса берега, синий блеск моря, посредине скала, окруженная стенами и увенчанная башнями. Были корабли – черные, красные и цвета тирского пурпура, и пурпурные паруса, и моряки с ястребиными носами и золотыми серьгами в ушах перегибались через борта.

Мериамон была близко от них, настолько близко, что могла бы омочить в море ноги. Дальше по берегу она видела их, отдаленных и четких, как образы в магической чаше, – македонцы в плащах и туниках, не боящиеся холода и ветра, жители Тира в длинных одеждах, с курчавыми бородами, мельче македонцев, похожие на египтян, тонкие, смуглые и лукавые. Тирцы были вежливы, даже улыбались. Они не уступили ни на йоту.

– Владыка царь, – сказал один, стоявший впереди всех, не самый старый, не самый молодой, но явно самый высокий по положению. Его одеяние было окрашено знаменитым тирским пурпуром и расшито золотом. – Жрецы сказали свое слово, старейшины с ними согласны. Ни один перс и ни один македонец не войдут внутрь стен нашего города.

Александр стоял перед ним, завернувшись в львиную шкуру, которую он обожал, с головой льва вместо шлема. На взгляд Мериамон, он выглядел странно, получеловек, полулев, но все же это был Александр. Лицо его горело от ветра и гнева, но голос звучал спокойно:

– Даже если я приду один, только с другом или двумя? Даже если я обещаю ничего не трогать и никого не обидеть и почтить бога так, как предписывают его жрецы?

– Жрецы предписывают, что никакого жертвоприношения не будет, – сказал посланник.

– Геракл мой предок, – ответил Александр. – Я хочу воздать ему честь в его городе.

– Если ты хочешь воздать ему честь, – сказал посланник, – ты можешь сделать это в Старом Тире, который находится ниже по берегу. Там есть храм Мелькарта; его жрецы будут рады принять тебя.

– Город Геракла – Новый Тир, – возразил Александр, все еще спокойно. – Он построил его собственными руками, он освятил его своим присутствием.

Посланник замотал головой.

– Владыка царь, я сожалею, что приходится отказывать тебе, но мы должны так поступить. Этого требуют наши законы. Мы не можем допустить чужестранца в наш город. Мы приветствуем тебя здесь и в Старом Тире; ты можешь приносить жертвы своему предку с благословения наших жрецов, но не в нашем городе.

– Я понимаю, – произнес Александр мягко, едва слышно за пением ветра. Чем спокойней он говорил, тем больше хмурился, огонь в нем разгорался все выше. – Царь приносит жертву здесь. Вы не допустите этого царя в стены города. Вы не передумаете?

– Мы не можем, – отвечал посланник. Александр вскинул голову. Краска отхлынула от его лица, глаза сверкали, широко раскрытые, устремленные на город.

– Я совершу жертвоприношение, – сказал он. – Даю вам слово.

– Тогда тебе придется ждать долго, – отвечал посланник. Он тоже побледнел, это было видно даже под бородой и загаром. Бледность Александра была вызвана яростью, бледность посланника – злобой, но более того – страхом. Но он не собирался уступать – и Александр тоже.

– Я буду ждать столько, сколько понадобится, – сказал Александр. – Я не двинусь отсюда, пока не совершу жертвоприношение.

Даже его люди задохнулись, услышав это. Они видели город на скале, и простор моря, и корабли, крошечные по сравнению с исполинскими стенами. Сорок пять метров была высота этих стен. Никто никогда не преодолевал их. Никто никогда не брал город.

Александр улыбнулся, глядя на них.

– Я возьму, – сказал он. – Я совершу свое жертвоприношение.

11

– Это не безумие, – сказал Птолемей. – В этом есть определенный смысл.

– Безумный смысл, – возмутился Нико. – Ты хорошо разглядел это место, где расположен этот город? Между ним и нами полмили воды, у нас нет кораблей, а царь взбесился, потому что ему сказали, что он не получит, чего хочет.

– Я бы сказал, он зол, – заметил Птолемей. – Он терпеть не может, когда ему перечат. Но разума он не лишился. Как раз думать он способен. Вспомни, что мы здесь делаем. В Тире целый флот, платят ему персидским золотом, построили его и плавают на нем в основном финикийцы. Возглавляет его, можешь быть уверен, тирский царь. Он может прийти сюда с целой армией, обеспечить ей снабжение, высадиться, когда ему придет в голову сражаться, держать эту армию недостижимой для нас, когда ему захочется отдохнуть, и тем самым лишить нас всех шансов сбросить персидское ярмо.

– Да знаю я! – вспылил Нико. – Готов поспорить, что я знаю это не хуже тебя. Но он не сумеет взять Тир. Как он собирается сделать это? На крыльях?

– У него есть план, – возразил Птолемей. – Вот увидишь.

– Да? И долго этого ждать?

– Сколько нужно, – ответил его брат. Мериамон не помнила, как зашла так далеко вдоль берега. Сначала она была в женском конце лагеря, а теперь оказалась дальше царского шатра, опираясь на копье, которое кто-то воткнул в песок и позабыл, и слушала разговор Нико с братом. Вокруг были и другие люди. Все они кричали, повторяя примерно то же, что говорили Птолемей и Нико. Большинство из них думали так же, как Нико.

Царь ушел. Так же поступили и тирцы, отплыв на одной из своих лодок и, без сомнения, радуясь, что остались в живых. Гнев царя имел запах раскаленного железа, он висел в воздухе, заставляя белеть глаза мужчин.

– Он не может сделать это, – сказала Мериамон.

Ее голос четко прозвучал в тишине. Нико резко повернулся, быстро, как испуганный кот. Она встретилась с ним взглядом.

– Он не может сделать это, – повторила она. – Он не может оставаться здесь. Ему надо своротить небо и землю, чтобы взять этот город. Что же будет со страной Кемет?

– Во имя богов, что ты здесь делаешь?!

Его возмущение не волновало ее. Даже опираясь на копье, Мериамон пошатывалась, колени ее подгибались, руки ослабели. Но она хотела получить ответ.

– Что же будет с моей страной? Во что она успеет превратиться, пока Александр тешит свою гордыню, осаждая Тир?

– Ладно, – сказал Птолемей. – Твоя страна подождет. Она еще может подождать.

– Месяцы! – закричала она. – Годы! Это слишком долго! Это – слишком…

Нико подхватил ее. Мериамон удивилась. Она могла бы ожидать, что это сделает Птолемей, поскольку Нико так не нравилось быть при ней нянькой, и он так ловко отделался от нее, оставив на попечение персидских женщин. Но он подхватил ее, когда она падала, не дав ей ушибиться, и при этом ругался, что не может поднять ее одной рукой. Его брат сделал это вместо него, словно и не заметив ее ничтожной тяжести.

– Слишком долго, – повторила Мериамон.

– Очень может быть, – ответил Нико, – если ты убьешь себя, беспокоясь об этом. Я сверну этим бабам шеи, честное слово! Как они могли позволить тебе выйти, полумертвой, в лихорадке, и как ты могла дойти так далеко…

– Не знаю, – отвечала она, – как я добралась сюда. Разве ты не доволен? Царь убьет их вместо тебя, если мне не станет лучше.

– Я убью тебя, – прорычал Нико.

– Послушайте, – вмешался Птолемей. Он был обеспокен; его брови нахмурились, когда он взглянул на Мериамон. Но он был также и доволен. – Послушайте меня. Я отнесу тебя туда, где тебе положено быть, госпожа, а тебе, Нико, наверное, стоило бы некоторое время присмотреть за ней. Ты же знаешь, что она права. Ты спихнул ее Барсине. Не хотел бы я слышать, что скажет царь, если узнает об этом.

– Он знает, – ответила Мериамон. – Он приходил, но сказал только, что я очень худая.

– Ты действительно худая. – Птолемей двинулся в путь. Он шагал размашисто и твердо, нес ее без труда, время от времени кивая знакомым. Они смотрели удивленно. Мериамон болезненно ощущала их взгляды, потому что у нее не было тени, чтобы защитить ее. Она забыла о своей тени. Мериамон попыталась освободиться.

– Нет, – сказала она, – не надо снова туда.

– Не надо к женщинам? – Птолемей смотрел хмуро и удивленно. – Тебе там будет лучше всего, пойми. Барсина даже немного изучала медицину у греческих врачей. Таис не сумеет так хорошо заботиться о тебе.

– Нет, – повторила Мериамон.

– Бредит, – заметил Нико. – Как и тогда, когда очнулась и увидела, где находится. Разбушевалась. Им пришлось усыпить ее.

– Нет! – закричала Мериамон. – Я не хочу снова туда! Не надо нести меня туда!

Она была слаба, но, может быть, сильнее, чем ожидал Птолемей. Ей почти удалось вырваться, и Птолемей охнул: локтем она ударила его по ребрам.

Его руки крепко сжались. Мериамон едва могла дышать. Косы ее растрепались, и волосы закрыли лицо. Руки ее были прижаты, и она не могла больше сопротивляться. Голова кружилась, болел живот.

Птолемей не выпускал ее.

– Ладно, хватит, – сказал он. – Я отнесу ее к Филиппосу. Или, – он насмешливо посмотрел на нее, – ваше высочество опять будет против?

У нее не осталось ни слов, ни страха, ни сил. Главное, что Филиппос не перс. Остальное сейчас не волновало.

Ей не следовало ходить по воде. Мериамон это прекрасно понимала и не нуждалась в том, чтобы это ей беспрерывно повторяли, как только она пришла в себя.

Она чуть не умерла. Это ей тоже говорили. Часто. Неужели они думают, что она не знает? Она видела тьму, и долгий свет, и голоса без слов. Она видела сухую землю и пустое небо. Она видела тени, которые проходили мимо. Она видела смерть. Она ходила по краю ее всю жизнь, в тишине, куда не доходили приказы богов.

Боги еще не хотели ее. Смерть и демоны забрали бы ее, несмотря на богов, но Филиппос оказался сильнее. В стране Кемет он был бы жрецом. У него был дар, и мастерство, и сила воли. Он был лучшим целителем тел, чем она; какой из него вышел бы целитель душ, она тоже прекрасно видела.

Когда Филиппоса не было, был Клеомен. Он не говорил много, и это было странно, потому что Клеомен любил поболтать. Он смотрел, слушал, делал, что нужно. Что-то в его поведении открыло ей правду, и даже на краю тьмы она улыбнулась. Мальчик влюбился в нее. Бедняга, ему следовало бы иметь больше здравого смысла.

Нико… У Нико он был. Нико спал возле ее ложа, если спал вообще, помогал, как мог, и ни Филиппос, ни Клеомен не стеснялись попросить его о помощи. Он был любезнее, чем она думала, если объектом этой любезности не является она сама. Уж он-то не был в нее влюблен.

Обожание Клеомена было как рука на ее теле – постоянно, неизменно, иногда успокаивало, иногда причиняло неудобство. Нико просто присутствовал, в нем не было поклонения. Даже находясь глубоко во тьме, она ощущала его присутствие, он стоял, как камень, среди теней, охраняя ее. Когда Филиппос бился за ее жизнь, Нико был рядом. Когда Филиппос уходил отдохнуть, Нико оставался. Она была его обязанностью. Однажды он покинул ее. Больше он этого не сделает.

Нико был здесь, когда она решила очнуться. Именно его присутствие заставило ее сделать это. Филиппос был слишком могуществен, Клеомен слишком переполнен немым обожанием. Нико просто был здесь, и этого было достаточно. Мериамон открыла глаза на свет лампы и сказала:

– Я хочу есть.

Нико сидел у ее постели с Сехмет на коленях. Он не изумился, но видно было, что почувствовал явное облегчение. Посадил рядом с ней кошку, поднялся и вышел. Мериамон услышала, как он зовет кого-то и кто-то откликается. Немного погодя Нико вернулся.

– Тебе принесут молочный пунш, – сказал он, – а пока выпей это.

Он поддерживал ее голову, пока она пила из чаши сладкую воду. Мериамон снова ложилась, чувствуя головокружение от усилия, когда ее словно ударило. Одной рукой он держал ее, а другой – чашу.

Рука эта была все еще перевязана, но уже без лубков.

– Сколько же прошло времени? – спросила Мериамон, глядя на эту руку.

– Много. – Нико говорил сердито, может быть, нетерпеливо. Она была слишком слаба, чтобы понять.

– Сколько…

– Не следует тебе об этом говорить.

Мериамон попыталась сесть. Приподняла голову, но на большее ее не хватило.

– Полмесяца, – сказал он, заметив это. – Не вставай, ты убьешь себя.

– Нет, – возразила Мериамон, – теперь я уже не умру.

Но уже не пробовала шевелиться, просто лежала и дышала. Она никогда не думала, что может быть такой слабой, так уставать от самой малости. И так долго. Всякое могло случиться. О боги! Все, что угодно!

Мериамон собрала все силы, чтобы подавить легкую панику и сдержать подступающие слезы.

– Мы все еще в Тире?

– Все еще.

Мериамон вздохнула. Сердце стало биться спокойнее, глаза прояснились. Она осмотрелась.

– Я в шатре Таис.

– Ты не хотела оставаться у Барсины.

Ясно, что ему это не нравилось, да и почему должно нравиться? Сехмет, урча, растянулась рядом с Мериамон, приглашая вернуться к жизни. Она погладит кошку немного погодя, а сейчас она слишком устала. Ей нужен сон, решила Мериамон, настоящий, целительный сон, без сновидений.

Учиться жить заново приходилось не спеша. Иногда Мериамон задумывалась, для чего она вообще затеяла все это. Здесь был Александр, а там был Тир, и они никогда не уступят друг другу, хоть все звезды упади с неба. Александр никогда не дойдет до Египта. Он будет жить здесь и умрет здесь, потому что все люди смертны, даже рожденные от богов.

Но жизнь, раз уж завоевала ее, вовсе не собиралась ее отпускать. Она спала, и сон исцелял ее. Она ела, и к ней возвращались силы. Она снова училась ходить, медленными неверными шагами, опираясь на Николаоса, Клеомена или Таис. Гетеру она видела и раньше, во мраке, но редко; она не была так сильна, как другие, исцеление не было ее даром. Ее дар – жить и смеяться, и она могла заставить Мериамон вспомнить и то и другое.

Она первой позаботилась о том, чтобы Мериамон могла как следует вымыться, задолго до того, как кто-нибудь другой позволил ей это, и спасла ее волосы.

– Их хотели обрезать, – сказала Таис, – но я не позволила. Ох уж эти мужчины! Им никогда не придет в голову просто заплести косы. Они привыкли резать и никогда не думают о последствиях.

Но Мериамон не возражала бы, если бы их обрезали. Волосы у нее были тонкие и спутывались даже в косах. Странно, что в них не завелись насекомые. Однако было приятно лежать в теплой воде, когда тебя гладят как кошку, а потом быть в рубашке из нежной ткани, пока Таис и Филиппа расчесывали ее волосы. Влажные, они доставали почти до пояса. Мериамон удивилась. Значит, они отросли. Из-за болезни они стали тусклыми, сильно лезли, и, наверное, их все равно придется обрезать, несмотря на старания Таис.

Мериамон подложила руку под щеку. Хотя ей пришлось встать и принимать ванну, она не чувствовала себя особенно усталой. Прежде чем Филинна пришла помогать Таис расчесывать волосы, Мериамон подняла полу шатра и подвязала ее, чтобы впустить солнце и легкий ветерок. Было теплее, чем она ожидала. Смотреть было особенно не на что, кроме палатки, стоящей через дорогу, пары спящих собак да изредка проходивших слуг или воинов. Они не возражали бы поболтаться тут и подольше, но пришел ее страж, молчаливый и мрачный, и велел им всем убираться.

Один из них, однако, не ушел. Высокий, худой и неуклюжий, он подошел поближе, не опасаясь копья Нико, и улыбнулся, глядя на Мериамон.

– Ну, теперь ты в порядке, – сказал Клеомен, – раз ты приняла ванну.

– Разве я была такая страшная? – спросила Мериамон.

– Да нет, – отвечал он смущенно, – вовсе нет.

Она вздохнула. Она не знала, была ли готова к обожанию, даже Клеомена. К счастью, для мира в ее душе, он просто сел рядом и, не обращая внимания на свирепые взгляды Нико, стал внимательно разглядывать ее глазом врача.

– Все в порядке, – решил он. – Я не скажу Филиппосу, что ты была мокрой. Ты знаешь, что бы он сказал.

Мериамон знала.

– Это он послал тебя?

– Ладно, – сказал Клеомен. – Он. В разговоре, так, как бы между прочим. Он хотел знать, как твои дела. Я пришел поглядеть. Ты выглядишь неплохо, – добавил он, – если иметь в виду…

Если иметь в виду, что она выглядела как столетний труп. От нее остались кожа да кости. Она не пыталась найти зеркало. В нем она увидела бы только глаза и скулы.

– Знала бы ты, что делает царь, – говорил тем временем Клеомен. Он рассказывал какое-то время, но она проспала, как с ней еще иногда случалось. Его это не смутило. – Он собирается взять Тир. Он поклялся. Собрал целую армию рабочих, людей из Старого Тира и из деревень, механиков и всех солдат, свободных от службы.

Она этого знать не желала, но спросила, не могла удержаться:

– Зачем?

– Говорят, что он сошел с ума, – ответил Клеомен. – Тир – это остров. Ладно, говорит он, но только пока за дело не возьмется Александр. Он построит мост. Он свяжет остров с сушей. А потом им придется сдаться, как это было со всеми в этой стране, и стать ее частью.

Мериамон закрыла глаза. Ну конечно, сумасшедший. Одержимый. Заговорила Таис:

– Здесь-то все просто. Но воды вокруг острова глубокие, а тирцы не будут смирно сидеть, дожидаясь его.

– Он сделает это, – ответил ей Клеомен, который обожал царя давно и поклонялся ему даже больше, чем Мериамон. – Он привел людей с гор, они нарубили деревьев, и люди растаскивают Старый Тир по камешку – а они огромные, должно быть, их клали великаны. Ты можешь уже увидеть, каким будет мост, с самого начала стройки.

– Покажи мне.

Сначала Мериамон подумала, что никто ее не услышал. Потом Клеомен спросил:

– Что?

– Покажи мне, что он сделал, – повторила Мериамон. – Возьми меня посмотреть мост.

– Может быть, через несколько дней, – ответил Клеомен, – когда ты немного окрепнешь.

– Сейчас, – сказала Мериамон.

Она добилась своего. Клеомен был сам не рад, но обожание приносит и такие плоды. Таис пожала плечами, Филинна пыталась возражать, но бесполезно. Нико ничего не сказал. Он свирепо смотрел на Клеомена, и, хуже всего, тому пришлось нести Мериамон. Рука Нико была еще недостаточно сильна для этого, если вообще когда-нибудь будет таковой.

Они составили великолепную процессию: во главе шла Сехмет, гордо подняв голову и хвост, остальные следовали за ней. Мериамон завернули, словно мумию, так же плотно и почти так же туго. Один из слуг нес балдахин от солнца, что Мериамон совсем не нравилось – она хотела, жаждала тепла на своем лице, света в глазах, хотя они горели и слезились от его силы.

Нико это понял. Он отстранил слугу с балдахином и, ни слова не говоря, занял его место. Мериамон была рада ему. В ее возвращении в жизнь он был надежным якорем, даже с таким мрачным лицом.

Ветер был холодный, но он был свеж, поскольку они пришли к морю. Мериамон жадно вдыхала его, словно стараясь напиться. Она почувствовала себя сильнее, почти так, чтобы встать и пойти. Может быть, когда они доберутся до моста, она попробует.

Пока она была больна, лагерь передвинулся южнее, к Старому Тиру, расположившись между городом и берегом напротив острова. Клеомену пришлось нести ее дольше, чем она ожидала, но он справился. Он вспотел, несмотря на холод, и тяжело дышал, когда они шли на звуки молотков, пил и бой барабанов у царского моста. Люди кричали, некоторые пели, и слышалось на удивление много смеха.

Это был Александр. Он был в самой гуще, участвуя везде, где нужно было приложить руки. Казалось, что он одновременно повсюду. То далеко внизу на дороге, подгоняя упряжку мулов, тащивших еще один срубленный гигантский кедр, то на берегу с группой механиков, чертя палочкой на гладком песке, то на самой дамбе, карабкаясь через камни и стволы к самому концу, где вода лизала ему ноги. Было выстроено уже несколько сот метров в длину и в ширину почти столько же – толстый палец, указывающий на Тир.

Всюду, где появлялся Александр, люди улыбались шире, двигались быстрее, работали энергичнее. Он согревал их, как костер, просто тем, что был с ними.

Клеомен осторожно усадил Мериамон на песок, в стороне от людей, но достаточно близко, чтобы видеть, что они делают, а сам плюхнулся рядом, стараясь отдышаться. Остальные, немного постояв, направились к мосту. Кроме Нико. Он стоял на страже с копьем в руке. Сехмет несколько портила картину, усевшись на его плече.

Мериамон наблюдала, как люди Александра строят мост Александра. Сделана уже такая огромная работа – и такой малый результат, а город молча ждет за высокими стенами, надменный и неприступный. Они будут сражаться, когда придет время. Корабли входили и выходили из гаваней: из Сидона – к северу от мола, из Египта – к югу. Они везли продовольствие осажденным. Моряки насмехались над людьми на берегу, смеялись и дразнили и несколько раз даже мочились в их сторону.

– Мы помочимся на вас! – кричали они на плохом греческом. – Приходите под стены и увидите. Прямо на вас, прямо в глаз вашему царишке!

– Поспорим? – Это был голос Александра, высокий, резкий, и ошибиться было невозможно: он смеялся.

– Давай, – закричал в ответ один из моряков. – На что?

– На твою шкуру, – отвечал Александр. – И в придачу на твой город.

Из-за заносчивости капитана корабль слишком приблизился к берегу и почти вылетел на песок. Морякам пришлось вытаскивать его на глубокую воду, а македонцы издевались над ними. Никто и не подумал выстрелить из лука или бросить копье.

«Еще не время, – подумала Мериамон. – Но скоро они вспомнят. Когда польется кровь».

Она очень устала, но ей не хотелось спать. Она лежала в своем песчаном гнезде. Сехмет гонялась за стайкой морских птиц – кошка песочного цвета на песчаном берегу.

Мериамон на мгновение закрыла глаза. Когда открыла их вновь, над ней стоял Александр, обветренный, загорелый и вспотевший. Он чуть ли не дымился. От него пахло морем и солью. У него был такой вид, как будто он хотел схватить ее и сжать в объятиях, или, наоборот, вытрясти из нее душу за то, что она слишком рано позволила себе слишком много.

Его сила была для нее слишком велика. Он словно пригвоздил ее там, где она лежала.

Он плюхнулся на песок рядом с ней, улыбаясь, как мальчишка, и хмурясь одновременно.

– Тебе нельзя быть здесь.

– Можно, – возразила она. Улыбка на его лице одержала победу.

– Конечно, ты должна была так поступить. Я бы сделал точно так же. Я поступал так, когда больной купался в Кидносе. Филиппос был вне себя.

– Я не боюсь Филиппоса.

– И я не боялся, – сказал Александр, – хотя должен был бы. Раньше я часто болел. Но потом стал сильнее. – Он внимательно рассматривал ее. – Ты выглядишь заметно лучше.

Мериамон засмеялась. Слабо, но с искренним весельем.

– Я выгляжу, как подкрадывающаяся смерть. Но это ничего. Я никогда особо не переживала из-за своего вида.

– Не говори так, – возразил Александр.

– Почему? Это же правда.

– Никогда не понимал излишней скромности, – сказал Александр и растянулся, опираясь на локоть. Он отдыхал, но видел все, что происходило там, где были люди. Глаза его никогда не отдыхали, так же, как и его ум.

– Ты приходил, когда я болела, – сказала она.

– Раз или два, – ответил он. – Ты заставила нас поволноваться.

Она не обратила внимания на эти слова.

– Ты был на свету. Я не знала, что это ты – и все же я знала. Понимаешь ли ты, сколько в тебе силы?

Она не имела в виду тело. Его глаза чуть сузились, брови сошлись.

– Я молился, – сказал он. – Я принес жертвы. Я решил, что твой Имхотеп не станет возражать, если я назову его Асклепием.

– Или Эшмуном? – спросила она. Александр пожал слегка плечами.

– Я посылал в храм в Сидоне. Жрецы сказали, что против болезни у тебя есть твои боги и твоя сила.

– Есть, – согласилась Мериамон и перевела взгляд с Александра на начатые им работы. – Ты, кажется, забыл про них.

– Нет, – ответил Александр.

– Разве?

Он был спокоен, голос звучал мягко. Не так, как во время разговора с послами из Тира. Но это был голос человека, с которым кто-либо мог спорить.

– Когда я спал ночью, накануне нашего прихода в Тир, я видел сон. Ко мне явился человек. Очень большой, но не такой большой, как я мог бы ожидать. У него была палица и одет он был в львиную шкуру. Конечно, я знал его имя.

«Геракл, – сказал я, – ты мне снишься или это знамение?»

«Если ты знаешь мое имя, ты знаешь и остальное», – отвечал он.

– Это меня рассмешило, – продолжал Александр. – Это было невежливо, но он тоже смеялся вместе со мной.

«Ты знаешь, что тебе надо делать, – сказал он. – Этот город твой; я объявляю тебя моим наследником».

«Даже если мне придется взять его силой?» – спросил я.