Текст книги "Господин двух царств"

Автор книги: Джудит Тарр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

Ей было жаль слезать с лошади – день был такой яркий, хотя было холодно и ветрено, но воздух был так чист! Пропитанный ароматами сумрак распахнулся и поглотил ее.

Так, значит, это не Царица-мать. Ее фургон был гораздо больше и весь в золоте. «Там кишмя кишели женщины и евнухи, а этот, – подумала Мериамон, – был почти пустым по сравнению с остальными». Хозяйка его сидела, опираясь на подушки. На ней были вуаль и персидский плащ, но под ним греческая одежда, и волосы ее были заколоты в узел так, как это обожала делать Таис, и перевязаны шелковым шнуром.

Но, несмотря на это, профиль у нее был абсолютно персидский. В этом тряском, шатком ящике красота Барсины казалась еще ослепительней. Глаза ее прямо-таки пожирали Мериамон, когда та забиралась в фургон.

Мериамон с трудом удержалась на ногах, чтобы не упасть прямо в объятия толстобрюхого евнуха, ее сильно качнуло, и она плюхнулась перед Барсиной без всякого изящества. Никто не засмеялся. Мериамон воспользовалась моментом, чтобы восстановить дыхание. Волосы упали ей на лицо. Она стряхнула их вместе с персидской шапкой и не стала надевать ее снова.

– Госпожа Мариамне, – величественно сказала Барсина.

– Госпожа, – ответила Мериамон, еще не совсем отдышавшись, – Барсина.

Наступило молчание. Мериамон не спешила его нарушать. Слишком много ушей, слишком много глаз. Было хуже, чем на посвящении новичков в храме, когда все смотрели, шептались и обсуждали, сможет ли она петь или будет танцовщицей, и сколько нужно времени, чтобы она научилась что-нибудь делать.

Мериамон умела петь, была неплохой танцовщицей, хотя другие перед богами умели делать это лучше. Но сейчас Мериамон не собиралась петь или танцевать. Она сидела, выравнивая дыхание, и ждала.

Барсина слегка улыбнулась.

– Добро пожаловать в мой дворец, – сказала она. – Я надеялась, что ты возьмешь с собой кошку.

– Если бы я знала, – ответила Мериамон, – я попросила бы ее прийти.

– Она не слушается никаких команд?

– Это же кошка, – сказала Мериамон. Улыбка Барсины стала шире.

– Когда я была маленькой, у нас в доме были кошки. Мне не удалось выдрессировать ни одной.

– Кошки не поддаются дрессировке, – сказала Мериамон.

– Так же говорил мой отец. – Барсина откинулась на подушки, опершись на локоть. Она была стройная, узкобедрая, с высокой грудью, как юная девушка, хотя ей было не меньше двадцати пяти. «Похожа на мальчишку», – подумала Мериамон. Даже ее лицо – в шапке, в мужской одежде – можно было принять за юношеское с этим носом с горбинкой и крепким подбородком. Персидские юноши бывают такими красивыми, может быть, поэтому они так ценят и холят свои бороды, что по ним можно отличить, кто мужчина, а кто нет.

– Ты очень хорошо говоришь по-гречески, – сказала Мериамон. – Лучше, чем я.

Ресницы затенили огромные глаза.

– Спасибо, – ответила Барсина. – Меня хорошо учили. Еще ребенком меня выдали замуж за Ментора Родосского, который служил Великому Царю, но никогда не забывал, что он эллин. Когда Ментор умер, меня отдали его брату. Они хотели, чтобы я говорила на их языке. Я была хорошей женой: я подчинилась им.

В ее тоне не слышно было насмешки. Глаза ее были опущены, и в них ничего нельзя было прочитать.

– А для тебя в этом не было удовольствия? – спросила Мериамон.

Барсина пожала плечами.

– Подчинение есть удовольствие.

– Но не в Египте, – сказала Мериамон.

Барсина подняла глаза.

– Даже для жены?

– Я никогда не была женой, – ответила Мериамон.

– Нет? – Барсина снова потупила взгляд. Персидская манера: они считают очень невежливым смотреть прямо в глаза. – Как интересно!

– Потрясающе. – Мериамон поджала ноги. Фургон теперь уже не качало так сильно: они уже спустились с холмов на равнину. Если прислушаться, то за разнообразными звуками, производимыми армией на марше, можно было услышать шум моря, более отдаленный теперь, но еще ясный. – Ты пригласила меня, чтобы спросить, была ли я когда-нибудь замужем?

Щеки Барсины вспыхнули нежным цветом дамасской розы.

– Ты, наверное, думаешь, что я ужасно невежлива?

– Ты просто чужеземка, – ответила Мериамон, – и это интересно. Что я могу для тебя сделать?

Ее живость и прямота несколько успокоили персиянку.

– Ты говоришь, как мужчина, – сказала Барсина.

– Я и одеваюсь так же. Это теплей.

Барсина не смогла не улыбнуться.

– Все говорят, что ты… неповторима. Теперь я и сама это вижу.

– А не видишь ли ты, – спросила Мериамон, – что меня ждут дела? У тебя здесь хорошо, но у меня много работы.

Она услышала чье-то осторожное свистящее дыхание, и не одного человека. В воздухе появилось ощущение угрозы. Ее тень придвинулась ближе.

Улыбка Барсины осталась неизменной.

– Говорят, царь считает тебя другом.

– Мне так не говорили, – сказала Мериамон.

– Так говорят, – повторила Барсина. – А еще говорят, что ты могла бы быть ему больше, чем друг.

– Слишком много говорят. Сплошные разговоры.

– Если только это неправда.

Глаза Мериамон сузились. Это слово – ложь – было самым худшим из грехов, какие знали персы. Ездить верхом, стрелять, ненавидеть ложь – это было все, что должен был знать и уметь благородный перс; и, хотя было проще так говорить, чем поступать – поступать можно было только так.

Мериамон заговорила, тщательно подбирая слова:

– Чем я могла бы быть, знают только боги. Что я есть, ты видишь перед собой. Царь не любитель женщин.

– Царь… – Барсина запнулась. – Царь просил меня… быть…

Мериамон закусила губу. То, что поднималось в ней, была ревность. И смех: над собой, над царем, над Барсиной. Которая, хотя и была персиянкой, вовсе не имела в виду ранить чувства Мериамон. Мериамон не поднимала глаз, чтобы не выдать себя.

– И ты просишь моего совета?

– Я прошу у той, кто мог бы – кто должен был бы – быть той, кого он выбрал.

– Почему ты так считаешь?

– Это должна быть одна из дочерей Великого Царя. Мы все знаем это. Но он отказывается, из учтивости, потому что он мечтает о царственном жесте. Ты такой же царской крови, как и они, если он подумает об этом. Ты достойна его.

– А ты нет?

– Я уже старая, – ответила Барсина, которая вряд ли была старше Мериамон, а Мериамон была самое большее на год старше Александра. – Я уже не девушка, и я не царской крови.

– Может быть, именно поэтому он хочет тебя.

Барсина изумленно взглянула на нее.

Мериамон улыбнулась. Раз уж этот разговор начался, продолжать было нетрудно.

– Ты очень красивая, но это красота, которую он может достичь. Ты знаешь, он любит разговаривать с людьми. И трудно представить себе, что, когда лампы погашены, в постель с вами должен ложиться переводчик.

Барсина прижала ладони к щекам. У нее был такой вид, как будто она не знала, смеяться ей или гневаться.

– И конечно, – продолжала Мериамон, – это все Пармений. За ним стоит вся Македония, а Македония хочет, чтобы царь имел наследников. Но царь будет иметь их тогда, и только тогда, когда он сам этого пожелает. Он всегда так упорствовал, чтобы идти своим путем?

– Всегда, – пробормотала Барсина и отняла ладони от лица. – Откуда тебе известно, что я знала его?

– Я догадалась. Твой отец взял тебя с собой, когда отправлялся в изгнание в Македонию.

– Он взял нас всех. Иначе Великий Царь убил бы нас.

– Значит, – сказала Мериамон, – ты знала Александра, когда он был еще маленьким.

Барсина улыбнулась.

– Маленьким-то он был, но у него была воля гиганта. Он лез во все. Меня заставляли бегать за ним, потому что я была достаточно быстрая и достаточно маленькая, чтобы пролезть туда же, куда и он, и достаточно сильная, чтобы оттащить его, если не помогали уговоры. Он терпеть не мог, когда ему указывали, что делать.

– В это я могу поверить, – сухо сказала Мериамон. – Теперь ты понимаешь, почему он просил именно тебя. Ты знаешь его, он, наверное, помнит тебя. И это – его выбор. Если он вообще должен выбирать.

Барсина разгладила складку на платье, снова сложила и сжала ее.

– Он пришел ко мне сам и был очень краток. «Я бы хотел, чтобы ты стала моей любовницей, – сказал он, – если это устраивает тебя»

– А тебя это устраивает?

– Разве у меня есть выбор?

– Конечно! – Барсина разгладила другую складку, снова сложила и снова сжала. Мериамон продолжала мягче: – Он обидел тебя? Не предложив тебе стать царицей?

– Нет! – Казалось, сама эта мысль потрясла Барсину. – Конечно, нет! Я никогда не хотела быть царицей и не ждала этого. Но с его стороны делать вид, что я могу выбирать… Это жестоко!

– В этом нет жестокости, – возразила Мериамон. – Просто таков Александр. Я думаю, ему проще управляться с армией, чем с женщиной. И он привык иметь дело с мужчинами, которые могут сказать «нет».

– А если бы я так сказала, что бы он сделал? – спросила Барсина.

Она была испугана, Мериамон это ясно видела. Но Барсина была смелая женщина и упорно пыталась докопаться до истины.

– Что бы он сделал, когда вы были детьми? – спросила Мериамон.

– Но теперь он не ребенок, – ответила Барсина. – Он – царь.

– Все равно он Александр.

Барсина задумалась, и между бровями ее появилась тонкая складка.

– Наверное, – сказала она медленно, – он не сделал бы ничего. – Голос ее окреп, она заговорила увереннее: – Наверное, он попытался бы убедить меня, но никогда не стал бы заставлять. Он так не поступает.

Мериамон слушала и ждала.

– Я знаю его так давно, – пробормотала Барсина, – но ты знаешь его так хорошо.

– Я знаю только то, что известно всем.

– Но ты понимаешь.

– Понимают мои боги, – возразила Мериамон. Барсина села. Ее вряд ли могла шокировать чужая вера, поскольку она была женой эллинов.

– Я подумаю над тем, что ты сказала. Правы были те, кто назвал тебя мудрой и другом царя.

Мудры были боги Мериамон. И дружба была частью этой мудрости. Она не сказала этого. Барсине просто нужно было с кем-нибудь поговорить, чтобы самой решить, что же ей делать. Было нечто большее, чем ирония в том, что персидская женщина искала мудрости у египтянки, у врага, но сейчас Мериамон об этом не задумывалась.

Боги мудры и непредсказуемы в своей мудрости. Тень Мериамон только смеялась. Она не видела ничего странного в том, что Мериамон понравилась персиянка, персиянка, которая к тому же наполовину эллинка. Она будет любить эллинку и ненавидеть персиянку, раз боги захотели этого. И ни при чем тут и память, и ум, и здравомыслие, и хорошая чистая ненависть.

7

Армия Александра спустилась в Финикию, где море со стороны заходящего солнца, а горы Ливана вырисовываются на утреннем небе. Снег на горах, когда они не были закрыты облаками, сверкал бело и чуждо для глаз рожденного в стране Кемет.

Это была странная, узкая страна, зажатая между стеной гор и водами моря: глубокие ущелья и теснины, стремительные реки, плоские долины, где усталые люди и животные могли найти отдых. Это было бы похоже на Элладу, говорили эллины, не будь здесь так узко. Македония была шире, ее народ знал горы и называл их своим домом. Македонцы со смехом забирались на самые крутые склоны и в самый холод ходили с голыми руками и ногами и даже вовсе раздевшись.

Здесь, на этой маленькой земле у великого моря, на прибрежных утесах жили люди. При приближении армии они отплыли от берега на своих лодках, оставив в деревнях только собак и домашнюю птицу.

Александр не позволил армии грабить эти деревни. Воины, которые оказались пошустрее, поймали несколько куриц, а собак никто не тронул. Некоторые шутники прыгали у кромки прибоя, что-то кричали сидевшим в лодках людям, не то насмехаясь, не то успокаивая их.

Маратос был совсем другое дело. Это был город, и немаленький, на высокой скале, а внизу гавань с кораблями. Александр взял его без боя. Правитель этой страны сдался при одном слухе о приближении армии и короновал Александра золотой тиарой в знак признания его власти.

Александр принял это как должное. Его армия – настоящие дикари, даже лучшие из них, – праздновала бескровную победу, а Стратон, сын правителя, скрипел зубами и платил за все. Маратос был процветающим торговым городом и мог скоро восполнить свои потери; а его собственный город Арадос на отдаленном острове, куда армия Александра добраться не могла, был в безопасности.

– На кораблях можно, – сказал Нико, но говорил он это не Мериамон. Она отправилась на базар купить каких-нибудь безделушек, и несколько царских друзей отправились с ней и ее стражем. Она была хорошо защищена, окруженная стеной здоровенных македонцев, и Нико на этот раз был почти счастлив.

Такое было уже не впервые, хотя Мериамон и видела, что он с трудом сносит насмешки над своей новой обязанностью. Но его друзья были как все здравомыслящие эллины: они смотрели на Мериамон и видели в ней женщину и чужестранку, и тут, конечно, можно было нахмуриться, но они видели в ней также жрицу и оракула, а посему обращались с ней уважительно, потому что так им было спокойнее, и приветствовали Нико с искренней радостью. После этого он быстро успокоился и говорил теперь с ними о кораблях.

– Если бы у нас был флот, – сказал он, – мы были бы в два раза грознее и сильнее, чем теперь. Персы сильны на море; пока у нас нет кораблей, их флот угрожает нам с тыла.

– Да, но когда это мы были сильны на море? – поинтересовался один из спутников.

– Нам это было и не нужно, – отвечал Нико. – Наши прадеды были пастухами и охотниками. Они одевались в шкуры и были счастливы, когда на праздник у них была чарка вина. Филипп все это изменил. Он поднял нас, он сделал нас силой. Он создал лучшую в мире армию. Теперь Александр пользуется этой армией. Но если он хочет действительно добиться чего-либо, в придачу к армии нужен еще и флот.

– Зачем, если он просто отнимет у Персии греческие города? А в этих городах есть свои корабли, если они ему понадобятся.

– Но корабли не его, – возразил Нико. – Зачем только боги дали тебе глаза, если ты не видишь того, что прямо перед тобой?

– Я вижу перед собой винную лавку и прислужника, за которого я отдал бы весь флот. Эй, красавчик, подожди меня!

Он устремился вперед, а за ним и все остальные. Нико посмотрел им вслед.

– Щенки, – пробормотал он.

– Ты меня радуешь, – сказала Мериамон.

Он замер. Он совсем забыл о ней. Его лицо замкнулось, и он весь обратился во внимание. Мериамон вздохнула. Он никогда не позволял ей забыть, что для него общение с ней было обязанностью, а не удовольствием.

– Не знаешь ли, где мне найти золотых дел мастера?

– Это там, – ответил он. – Мы проходили мимо, когда шли сюда.

Она слушала тогда слишком внимательно и не заметила.

– Проводи меня, – сказала она.

Она купила сережку-колечко для Сехмет и размышляла, что бы выбрать для Таис. У гетеры было много украшений; это была ее обычная плата. Для Таис нужно что-нибудь другое, совсем другое.

Когда Мериамон шла на базар, настроение у нее было вполне безоблачным, но омрачилось почти до бури к тому моменту, когда она вышла от золотых дел мастера. Тот был египтянином и предложил ей пива, которое варила его жена. Тонкие черты его темного лица, тонкий вкус его темного пива пробудили в ее сердце острую тоску по родине. Ей очень не хотелось уходить от него, но еще хуже было бы остаться и думать, что судьба связала ее с варварами.

Она уже не вернулась на базар, а отправилась прямо в лагерь за городскими стенами, в палатку врачей. В лазарете уже не оставалось раненых: последние, самые тяжелые, или умерли, или достаточно оправились, чтобы его покинуть. Были только несколько человек, подхвативших заразу, гулявшую в окрестностях, пара симулянтов, которых пользовали всяческими ужасными, но вполне безвредными снадобьями, конюх, которого лягнула лошадь, и слуга, обварившийся на кухне. Здесь ей нечего было делать. Можно было бы сходить на базар за лекарственными растениями и снадобьями, но ей не хотелось возвращаться туда. Вместо этого она пошла к себе в шатер, чтобы там поразмыслить и успокоиться.

Но в шатре была Таис с Птолемеем и целой армией поклонников. Они не могли даже дождаться подобающего часа, а может быть, они вообще не расходились со вчерашнего дня? Кто-то приволок бочонок с яблоками, а кто-то сказал, что Александр придет, как только покончит с делами в шатре Великого Царя, потому что Александр обожает яблоки.

– Помнишь, как мы плавали на лодках по реке – Киднос, что ли? И у нас была яблочная война, лодка Александра против лодки Неарха, и Александр победил благодаря последнему огрызку.

Сам Неарх, узкобедрый критянин, с длинными кудрями и умными глазами, смеялся вместе со всеми.

– Прямо в сердце, сразил меня наповал! Замечательное было морское сражение!

Мериамон было не до смеха. Ее охватило такое же уныние, как Нико в его худшие времена, и вроде бы без всякой причины. Она убежала, воспользовавшись их весельем, куда глаза глядят, лишь бы было тихо.

Мериамон пошла к коновязям, которые находились в конце лагеря. Эллины считали пределом унижения ездить на мерине или на кобыле. Их жеребцы были настоящие звери, и их крепко привязывали за недоуздки подальше от захваченных персидских кобыл. Конское ржание, в отличие от людского шума, даже успокаивало. Большинство коней были очень чутки и стояли, навострив уши, ожидая, чтобы их приласкали.

Конь Александра имел отдельную палатку и целую армию слуг, как царь, и, как царь, он правил ими милостиво и строго. У него была и охрана: царские стражники, сменяясь, несли здесь службу, как при Александре.

Двое стражников не возражали, когда Мериамон прошла мимо них к стойлу жеребца. Может быть, на них подействовал вид Нико в плаще царского друга, который им еще надо было заслужить. А может быть, им захотелось немного развлечься. Один из них даже осмелился улыбнуться Мериамон, и она слегка улыбнулась в ответ.

Царский конь был тоже привязан, но не за недоуздок, а на длинном поводе, позволявшем ему почти свободно бродить вокруг. По сравнению с персидскими стройными красавцами, в нем не было ничего замечательного: невысокий, с тяжелой шеей и горбатой мордой. Но даже стреноженный, он двигался превосходно, а глаз, который он скосил на Мериамон, был ясным и озорным.

Она почтительно приблизилась к нему. Конь смотрел, насторожив уши, ноздри его раздувались, чтобы уловить запах. Она увидела на его плече тавро – голову быка, от которой он получил свое имя.

– Буцефал, – сказала она. Конь фыркнул. Мериамон улыбнулась и подошла достаточно близко, чтобы потрогать его. Она положила руку ему на шею, погладила бархатистую морду. Конь деликатно лизнул ее ладонь, как будто стараясь опровергнуть сказки о нраве боевых коней, которые ей приходилось слышать.

Конь был уже не молод: над глазами глубокие впадины, кожа плотно прилегает к черепу. Но он двигался, как молодой, косил глазом, как молодой, словно говоря, что он ведет себя так спокойно только из вежливости, но что он царь и поступает так, как пожелает. Буцефал был почти ровесником царю и ей самой.

Ее тень почувствовала в нем силу, ведь он был частью Александра, частью легенды, которая создавалась с самого момента рождения царя. Царь все еще сражался на нем в бою, все еще предпочитал его молодым и красивым коням, потому что это был Буцефал.

Конь поднял голову и заржал. Мериамон заткнула уши. Он замотал головой и пошел боком, пофыркивая.

Кобылы. Входили новые кобылы, со слугами и конюхами, на каждой персидская попона. Тень Мериамон напряглась: она почувствовала запах раскаленного железа, – запах персидской магии. Маги ставят охрану, но что они охраняют? Одни боги знают, что они делают за стенами, так близко от царя. Мериамон торопливо попрощалась с Буцефалом. Ее тень рвалась вперед, ее нужно было освободить. Мериамон бросилась бежать, а тень расправила крылья и полетела.

Маленькое гибкое существо в персидской одежде могло проникнуть туда, куда не прошли бы ни женщина, ни македонский воин. Прямо сквозь толпу, собравшуюся поглядеть на въезд персидского посольства, под руками и копьями стражи, охранявшей царя, сидевшего под балдахином Великого Царя на резном золоченом кресле, принадлежавшем Дарию. Александра предупредили, и он воспользовался своим преимуществом. На нем была золотая кираса и тяжелая золотая перевязь. Концы пурпурной ленты вились под легким ветерком, но сам царь сидел неподвижно.

Мериамон остановилась во внутреннем ряду зрителей, между здоровенным македонцем и стройным нервным персом. Самый высокий из персов стоял перед царем – стоял прямо; понимает ли Александр, какое это оскорбление?

Ей не нужны были глаза, чтобы увидеть магов. Их было трое, в белом с головы до пят, один с седой бородой, двое других помоложе, наверное, его сыновья.

Они не почувствовали ее присутствия. Она была для них просто тенью, ее сила была за пределами их силы, и, может быть, их боги не говорили с ее богами. Они провозгласили одну и единственную Истину, которая сослужила им плохую службу в стране Кемет.

Ветер гудел в золототканом балдахине. Под ним царило молчание, а затем раздался ясный спокойный голос Александра:

– Значит, Дарий направил мне послание. Что же это за послание?

Один из послов в сверкающей одежде согнул палец. Другой достал свиток, увешанный печатями, стучащими друг о друга. Третий подал его, кланяясь, царскому переводчику.

Этот почтенный чиновник не потрудился сломать печати собственноручно. Со всяческими церемониями это сделал другой.

– Написано по-гречески, – сказал переводчик. Александра, казалось, все это развлекало.

– Прочти это, Тирсипп, – сказал он. Сказано было вежливо, но это был приказ.

Переводчик набрал воздуха в грудь и начал:

– «Филипп Македонский жил в дружбе с Великим Царем Артаксерксом, но когда Артаксерксу наследовал его сын, царь Филипп обидел его без всякой причины и начал против него войну. Теперь Александр правит на месте Филиппа, и мы еще не получили от него слов о союзе или о дружбе. Напротив, он ввел свою армию в Азию и причинил много вреда царю и народу Персии. Таким образом, царь Дарий был втянут в войну, чтобы защитить свое царство и трон своих предков. Богу было угодно, чтобы битва закончилась так, как она закончилась. Теперь царь Дарий просит царя Александра освободить из плена его жену, мать и детей и даровать свою дружбу и союз. Он также умоляет Александра прислать свое посольство, которое будут сопровождать преданные слуги царя, Арсим и Мениск, чтобы можно было обменяться гарантиями чести и дружбы».

Переводчик опустил письмо. Тишина была гробовая.

Все взгляды были устремлены на Александра, который сидел неподвижно, словно бронзовая статуя. Когда он пошевелился, это было так же странно, как если бы шевельнулась гора. Александр наклонился, протянул руку, и Тирсипп вложил в нее письмо. Он быстро его прочел, чуть шевеля губами, и Мериамон не услышала этого шепота.

Царь свернул письмо и держал его, слегка постукивая им по ладони. Глаза его были темны и туманны, чуть ли не сонные.

– Тирсипп, – сказал он, – возьми свои письменные принадлежности.

Один из писцов засуетился и по команде переводчика приготовился заняться делом.

– Пиши, – Александр заговорил медленно, потом все быстрее, по мере того как слова рождались у него в мозгу. – Александр Македонский Дарию Персидскому. Твои предки принесли войну и вторглись в Македонию и Элладу и произвели опустошение среди нашего народа без всякой причины или повода. Как командующий армиями Эллады, я пришел в Азию, чтобы отомстить за войну, в которой виновна Персия, и только Персия. Я победил твоих сатрапов и военачальников. Теперь я победил тебя самого и все твои армии. По воле богов я правлю в твоей стране и забрал себе тех твоих людей, которые искали у меня убежища. Никто их не принуждал, они служат мне добровольно и с охотой, как они сами могут подтвердить.

Александр замолчал. Персы ничего не говорили и ничего не делали. Казалось, у них нет сил даже пошевелиться. Александр наклонился к ним, потом заговорил, слегка повысив голос:

– Приходи ко мне, Дарий. Приходи ко мне как к властелину Азии. Ты боишься, что я причиню тебе зло? Тогда пришли своих друзей, и я гарантирую их безопасность. Попроси меня вернуть твою мать, твою царицу и твоих детей и все, что только пожелаешь, и я отдам их тебе. Помни только, что я царь Азии, и ты мне не ровня. Все, что было твоим, стало моим. Попроси, как должно, и я верну тебе, но если ты этого не сделаешь, я накажу тебя как вора. А может быть, ты хочешь назад свой трон? Тогда встань и сражайся за него. Не убегай. Где бы ты ни спрятался, будь уверен: Александр найдет тебя.

Он откинулся в кресле.

– Запишите все это слово в слово, – сказал он, – и ты, Тирсипп, отвезешь письмо Дарию. С тобой ничего не случится. Даю слово.

Никто не решался спросить, какие поручительства он может дать Дарию. Все, даже его люди, словно лишились дара речи. Царь Азии! Уж не сошел ли он с ума?!

Едва ли! Александр рассмеялся, видя их растерянные глаза. Этакий смешливый мальчик, дразнящий льва в стае, танцующий с ураганом.

Персы не пожелали оставаться, чтобы сносить выходки безумца. Они только попросили, чтобы им дали возможность убедиться, что с царскими женщинами все в порядке. Убедившись в этом, они сели на коней и, хотя уже наступала холодная ночь, двинулись в обратный путь вместе с небольшим посольством Александра.

– Жаль, – сказал Александр, – я угостил бы их отличными яблоками.

«И еще изрядной долей унижений», – подумала Мериамон, но не сказала этого вслух. Как же ей было приятно увидеть лица послов, когда они поняли, кто такой Александр. Безумный, да, но безумный так, как может быть безумен бог, или царь, которого создали боги.

Путь от Маратоса до Сидона был триумфальным шествием. Древний город Сидон распахнул объятия Александру и назвал его царем Азии.

В городе был свой царь, который воевал вместе с сидонским флотом на стороне персов. Его сына и наследника не смогли найти, когда Александр послал за ним: он благоразумно скрылся. Если у него был здравый смысл, он должен был бы отправиться в море, где Александру было его не достать.

Александр и не собирался гоняться за ним. Вместо этого он отправился на охоту в сопровождении небольшой компании: несколько охранников, некоторые старшие слуги, пара друзей, даже некоторые самые отчаянные сидонские вельможи. Это была славная, шумная охота, немало было пролито пота и крови, и в конце концов царь убил льва.

– Лучше, чем битва, – сказал на ломаном греческом один из сидонцев, ухмыляясь в разлохмаченную бороду. Гефестион посмотрел сверху вниз на человека, который едва доставал ему до плеча, и тоже ухмыльнулся, хотя и кривовато. Он слишком приблизился ко льву и был ранен ударом когтей, но это позволило Александру убить зверя копьем в самое сердце. Вечером Александру будет что сказать по этому поводу. А сейчас он ехал во главе охотников обратно в город и вез с собой львиную шкуру для плаща и череп для шлема.

Гефестион немного замедлил шаг. О ранах не стоило беспокоиться: на вид страшные, но неглубокие и хорошо перевязаны. Правда, мешала повязка на груди, затрудняя дыхание.

– Он… впечатляет, – сказал сидонец. Гефестион покосился на него, и улыбка его погасла. Подошел еще один, помоложе, с небольшой аккуратной курчавой бородкой, явно брат этого сидонца – невысокий рыжеватый человек, с ястребиным лицом и быстрым взглядом. Старший – Артас – и младший – Теннес – были его гостями-хозяевами в Сидоне и были способны на все.

– Ваш Александр, – сказал Теннес, – это нечто большее, чем о нем рассказывают.

– Царь-мальчик, – пояснил его слова Артас. – Молодой безумец, достаточно дерзкий, чтобы взяться за Персию. Никто не ожидал, что он такой…

– Блестящий, – сказал Теннес. – Потрясающий.

– Способный, – добавил Артас.

Гефестион не знал, стоит ли ему обижаться или хотя бы изобразить обиду. Он просто пожал плечами. Сидонцы болтливы, такая уж у них натура. Александр никогда не возражал, если люди говорили о нем, пока они делали это с должным уважением. А эти говорили с уважением, как у них было принято.

Они говорили уже о чем-то другом, причем по-гречески, и в этом проявлялась их вежливость, а может быть, ум.

– Царь Сидона не Александр, – сказал Теннес.

– Стратон? – фыркнул Артас. – Стратон, низкопоклонник персидского царя. Не зря его сын удрал, как только в город вошел Александр.

– Сидону нужен царь, – сказал Теннес.

– У него есть Александр, – ответил Гефестион. Они могли бы возразить, но они были сидонцы.

– Александр – царь царей, – сказал Артас. – Каким же царем он может быть над здешним царем, если тот, кто носит корону, командует флотом на стороне Дария?

Гефестион прищурился и улыбнулся недобро.

– Так что же, один из вас метит в цари?

У них отвисли челюсти. Это было что-то невероятное – увидеть сидонца в растерянности.

Артас обрел наконец голос. Слегка приглушенно он переспросил:

– Один из нас?

Гефестион остановился. Они шли последними и за разговором отстали. Остальные уже скрылись за поворотом дороги. Они были одни в этом пустынном каменистом месте, где лишь одно дерево скривилось над ними и полоса пыли отмечала дорогу в Сидон.

– Вы же этого просите, не так ли? Чтобы я поговорил с Александром и он провозгласил одного из вас царем?

Артас выпрямился. Он был невысок ростом, но умел выглядеть достойно, когда ему это было нужно.

– Я не могу быть царем. И мой брат не может. Наша кровь древняя и благородная, но не царская.

Теперь уже Гефестион лишился дара речи.

– Разве в Македонии не так? – спросил Теннес. – Разве царь не должен быть царского рода?

– Да, это так, – ответил Гефестион, преодолевая опасное искушение рассмеяться. Эти двое искусно загнали его в ловушку. Наверное, он сумел бы вырваться из нее, но можно было подождать и посмотреть, куда они клонят.

– Так что, как ты понимаешь, – сказал Теннес, – Ни один из нас поэтому не может быть царем.

– Большинство людей это не остановило бы, – ответил Гефестион.

Теннес рассмеялся, а Артас улыбнулся.

– Мы не философы, – сказал он, – и не альтруисты. Мы купцы. Зачем бы мне быть царем и сидеть безвылазно в городе и никуда не ездить торговать? Я бы от тоски с воем бегал по холмам.

Гефестион окинул взглядом холм, где они стояли, и горы в стороне.

– Наверное, и я бы тоже, – сказал он и переступил с ноги на ногу: так легче, меньше болит под повязкой.

– И все же, – продолжал Теннес, – кто-то должен быть царем. Городу нужна голова, кто-то должен бороться с трудностями и как царь говорить с царем.

– И что, по-вашему, я могу сделать? – спросил Гефестион, предупреждая их тем самым, что пора кончать этот разговор.

Они это поняли. Легкомысленное выражение исчезло с лица Артаса, он стал как бы старше и солидней. Он как будто говорил от лица своего народа, и, без сомнения, так оно и было.

– Мы знаем, что Александр прислушивается к тебе. Мы думаем…

– Мы? – переспросил Гефестион.