Текст книги "Я покорю Манхэттен"
Автор книги: Джудит Крэнц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 35 страниц)
Мэкси так и осталась стоять в опустевшей комнате с открытым от удивления ртом. Она слышала, как мягко захлопнулась за Рокко входная дверь. Прошло несколько томительных минут: она все ждала, что вот-вот раздастся звонок в дверь. Но никто не звонил. С Анжеликой на руках Мэкси перешла в любовно обставленную ею гостиную и присела на большую, обтянутую золотистым бархатом софу, одну из нескольких, стоявших в комнате.
– Он еще вернется, – прошептала она Анжелике. – Ему надо понять, что мною так не помыкают. Да и кто он такой в самом деле? Со мной в жизни никто так не разговаривал. Понимаешь: никто!
И Макси, не в силах больше сдерживаться, разрыдалась. Горе ее было тем безутешней, чем больше она боялась, понимая, что никто из них двоих никогда не уступит другому, просто не сумеет этого сделать. Рокко даже и пытаться не станет, с его глупой и никому не нужной гордостью. Паршивый упрямец! А она? Тем более не станет, это исключено! Все-таки она не кто-нибудь, а Мэкси Эмбервилл. И какого черта уступать должна она?!
Глава 13
В квартире, которую – себе на горе – она с такой радостью обставляла, Мэкси так ни разу и не осталась на ночь. На следующий день по ее распоряжению стол и все другие рабочие принадлежности Рокко были отправлены ему обратно. Самой же квартире со всем, что там находилось, вплоть до последней медной кастрюли, надлежало быть проданной как можно скорее за любую предложенную цену, о чем она уведомила своего агента по недвижимости.
Бракоразводный процесс благодаря опытным адвокатам из конторы, обслуживавшей «Эмбервилл пабликейшнс», занял минимум времени и прошел без излишней огласки. После того как Рокко получил право на участие в воспитании дочери, он дал свое согласие, чтобы Анжелика постоянно проживала с матерью. Тем временем он возвратился обратно к Конде Насту: при другом решении суда ему пришлось бы нанимать для Анжелики няню, что было бессмысленным, поскольку Мэкси – отличная мать. Однако, пользуясь своим правом, он не упускал возможности забирать Анжелику к себе на выходные, пополнив ряды разведенных отцов, гулявших в ближайшем от дома парке со своими детьми, с одной лишь разницей, что его ребенок был в этой компании самым младшим.
Мэкси, чтобы пережить развод, с головой ушла в мельчайшие детали воспитания дочери, направив сюда все свои чувства. Она научилась сдерживать себя – не думать, не вспоминать, не задаваться вопросами «а если бы…», предпочитая вместо этого подробно выяснять у терпеливых владельцев шести магазинов на Мэдисон-авеню, где они делали закупки, какого качества у них апельсины (из них она выжимала для Анжелики сок) и откуда получены куриные грудки. Но все равно страшная, мучительная боль, таившаяся где-то в глубине сердца, не отпускала ее, постоянно вибрируя, подобно камертону, и единственной радостью для Мэкси были лишь моменты общения с дочкой, правда, весьма редкие, потому что Анжелика, будучи здоровым ребенком, большую часть первого года своей жизни просто спала. К чести Мэкси, она смогла выдержать эту страшную пытку молчанием, понимая, что другого пути у нее нет. Все свободное время у нее было занято кормлением и купанием Анжелики. Часто она спускалась с девочкой вниз, чтобы посидеть с Лили и Зэкари. В ту же ночь, когда Рокко отказался жить в ее новой квартире, она вернулась в родительский дом – самое надежное ее убежище.
Ее «траур» длился всю осень 73-го и зиму 74-го года. И только поздней весной, уже на двадцатом году жизни, наконец-то пришел день, когда Мэкси поняла, что уже может осмыслить случившееся. Для облегчения мыслительного процесса она легла на спину, подложив под голову целую гору подушек и прижав к груди сладко пахнущее теплое тельце спящей Анжелики, согревавшее ее, словно горчичник. Девочке шел второй год, и она была уже достаточно большой, чтобы о ней не тревожиться и предаваться грустным раздумьям о своем душевном состоянии.
Чего, собственно, она добилась в жизни? И как можно определить ее нынешнее положение? У нее есть дочь, она разведена, и ей скоро двадцать. Она уже не девочка, не студентка колледжа, но и не мать-одиночка. С другой стороны, она не работает и не собирается делать карьеру. Оставалось, таким образом, всего одна категория, под которую она подпадает: интересная, нет, лучше сказать, прелестная молодая «разведенка» (если этим словом все еще пользуются).
Какие возможности открываются перед молодой женщиной в ее положении – да еще с теми миллионами, которые были на ее счетах и частью которых она уже могла распоряжаться? В принципе, имея столько денег и свободного времени, можно было делать все что угодно. Ясно, что она может продолжать жить в этом большом сером доме, где она находится в полной безопасности и где ее так любят и вместе с тем предоставляют полную свободу, считая ее уже полностью взрослой.
Итак, подытожила свои раздумья Мэкси, вполне возможно использовать родительский дом в качестве отправной точки для… чего, собственно?
Ну, во-первых, она может и, наверное, даже должна поступить в один из манхэттенских колледжей. Но для этого, черт побери, надо сперва кончить школу! Весь предшествующий опыт, связанный с переходами из одного учебного заведения в другое и постоянными поисками обходных путей и тихих заводей, убедил Мэкси в том, что найти подходящую школу, которая согласилась бы взять ее всего на один, последний, пропущенный ею год, не проблема. Значит, колледж – дело вполне реальное. Другой вопрос: надо ли ей вообще снова взваливать на свои плечи бремя занятий? Не слишком ли поздно сейчас (а может, наоборот, рано) опять погружаться в учебу? Ладно, колледж вычеркиваем.
Конечно, остаются путешествия. Взять с собой Анжелику, найти няню – и отправиться в Англию на полгода или год. Там дорогие дедушка и бабушка позаботятся о том, чтобы вывезти ее в свет. При мысли о том, как она покорит Лондон, Мэкси сладко зажмурилась. Она накупит себе самые экзотические наряды из коллекции Сандры Роудс, снимет самые большие апартаменты на Итон-сквер, будет разъезжать на «роллс-ройсе», «бентли» или «дайм-лере», одной из тех машин, на которых всегда разъезжала английская королева, – они еще слишком широки для американских дорог. Вот уж когда она закружится в вихре светских развлечений, так и оставшихся неизвестными для ее матери. Развлечений, которые теперь станут доступными Мэкси благодаря связям девятнадцатого баронета и второго виконта из рода Адамсфилдов. Ах, если бы 60-е уже не кончились! Но пусть эра «свинга» прошла, отголоски тех лет где-нибудь да сохранились. Да, Лондон, Лондон… Мэкси не могла удержаться от счастливой улыбки, обращенной в полутьму сатинового балдахина над ее кроватью. Неожиданно глаза ее широко распахнулись при мысли о Рокко. Суровая реальность больно кольнула сердце. Этот невероятно преданный дочери итальянский папочка не согласится, чтобы она увезла от него дочь на целые полгода. Ни за что! Значит, выбраться можно будет всего на неделю-другую. Ладно, путешествия тоже вычеркиваем.
Работа? С какой готовностью бралась она за самые пустячные поручения в художественном отделе – и вот что из всего этого вышло! Может быть, вообще этот мир не для нее? И потом у нее есть ребенок, о котором надо заботиться. Итак, работа отпадает.
Словом, Мэкси пришла к тому же, с чего начала, возлежа на горе подушек у себя в спальне в родительском доме. Но оставаться здесь нельзя. Исключено! Как бы не хотели этого родители.
Мэкси осторожно подышала Анжелике в волосы и слегка подергала за маленький темный завиток.
Ясно, что родители не верят в ее самостоятельность. Это же читается в их взглядах, хотя они и не решаются сказать, что всячески желали бы продлить нынешнее положение вещей. Однако распознать их тревожные мысли не так уж трудно. Им бы, конечно, хотелось, чтобы она оставалась у них под крылышком, пока на горизонте не появится другой – более подходящий – мужчина, который бы побудил ее заново создать семейный очаг, о чем Мэкси сейчас вовсе не помышляла.
Процесс последовательного исключения одного варианта за другим поставил ее перед единственным выбором – перебраться на свою собственную квартиру на Манхэттене. И немедленно! Стоит задержаться – и ей снова уготовано знакомое приятное существование в роли единственной дочери в доме. Роли, из которой она безусловно выросла. На какое-то мгновение Мэкси кольнула тревога: ведь до сих пор она никогда не жила одна, сразу же перейдя из отцовского дома в дом мужа, а затем тут же вернувшись обратно.
Что ж, убеждала она себя, плотно сжав губы, тем больше оснований принять этот вызов. Завтра же надо начать поиски подходящего дома. Это должен быть небольшой двух – или трехэтажный кирпичный коттедж в английском духе (раз уж ей нельзя переехать в Лондон», где она будет принимать гостей. Каких гостей? Ведь с того самого – рокового! – дня, когда два года назад Мэкси переступила порог художественного отдела «Житейской мудрости», она до такой степени погрузилась в драматические перипетии собственной жизни, что растеряла связи со всеми своими сверстниками, кроме Инди, этой эгоистки, которая как ни в чем не бывало пошла после школы в колледж. Хорошо, но кого-нибудь она все-таки знает? Разве не говорила хозяйка одного модного светского салона, что для привлечения гостей достаточно просто открыть банку сардин и оповестить людей, что их ждут?
Придется купить консервный нож и сардины – только и всего. Если чему-нибудь жизнь ее и научила, то лишь тому, что одно цепляется за другое, а потом все идет само собой. Может быть, в жизни существуют и другие уроки, но Мэкси про них пока ничего не знала.
Едва решив покинуть родительский кров, Мэкси тут же нашла подходящий кирпичный дом и двух декораторов, Людвига и Бичета, годовых придать ему вид, совершенно не связанный с хронологией. Вся атмосфера дома должна была говорить о том, что здесь живет не импульсивная молодая особа, а умудренная жизненным опытом богатая наследница, чьи вкусы тяготеют к эклектическим интерьерам, где стиль Людовика XV очаровательно разбавлялся буйными вкраплениями венецианской фантазии, смягченными выдержанным в английском духе набивным ситцем.
После первой робкой вылазки Мэкси в мир самоанализа, касавшегося ее прошлого и настоящего, она все чаще стала подолгу задумываться о своем будущем. Амплуа молодой «разведенки», столь прельстившее ее поначалу, было почти сразу же отвергнуто. Что, спрашивается, толку быть одной из множества точно таких же обитательниц Манхэттена и вступить в их, пусть нигде не зарегистрированный, клуб, где членов хватает и без нее? Вместо этого она принялась с искусством и терпением, куда большими, чем когда готовилась к первому рабочему дню, создавать образ новой Мэксим Эммы Эмбервилл-Сиприани, глядя на который можно будет сразу сказать, что перед тобой вдова.Вдовство – раннее, жестокое, трагическое и таинственное – представлялось ей гораздо более желанным, чем любое другое состояние, в котором она смогла бы пребывать. Оно сочетало в себе некую траурную элегантность с поэтической (да, именно поэтической!) аурой. Надо было только соответствующим образом держаться, рассуждала Мэкси, нижняя губа ее при этом так и подрагивала от еле сдерживаемого смеха.
Работу над задуманным имиджем Мэкси начала с придания своей улыбке элегического флера. Она научила себя неожиданно обрывать повествование на дрожащей ноте и надолго замолкать, напускать на себя гордый вид оскорбленного достоинства, не оскорбляя им, однако, никого из окружающих. Она ограничила поле приложения своей всегдашней энергии, направив ее внутрь самой себя, подчеркивая (правда, без нажима или стремления вызвать в собеседнике чувство боли), что страдает от невысказанной печали – ноши, которую ей бы не хотелось перекладывать на чьи-то другие плечи. Все время она теперь появлялась в черном: ткань этого цвета была спокойной, серьезной, дорогой и до неприличия ей шла. Единственной драгоценностью, которую она себе позволяла носить, был свадебный подарок родителей – двойная нитка роскошного бирманского жемчуга диаметром от двенадцати до девятнадцати миллиметров, причем каждая горошина была абсолютно круглой и излучала бесподобное сияние. Кроме этого, как положено вдовам, носила она и простенькое золотое, без камней, обручальное колечко, которое, честно говоря, ей больше всего хотелось выкинуть на помойку. Очутившись дома одна, Мэкси тут же переодевалась в старые джинсы и майку, но из дому неизменно выходила в иссиня-черном от головы до пят, даже если отправлялась за город, когда ее нарядом служили черные брюки и черная шелковая блузка. С присущим ей умением она с помощью косметики добивалась восхитительной бледности лица, забросив подальше набор румян и губную помаду. Главное внимание теперь она уделяла ненавязчивому подчеркиванию темноты вокруг глаз, для чего в ход шли коричневато-серые тона. Господи, приехала бы сюда Инди, чтобы оценить ее усилия, каждый раз с тоской думала Мэкси, занимаясь своим лицом.
Запретив себе смеяться прежним, заливистым смехом, как не соответствующим новому облику, Мэкси точно так же взяла за правило ничего не говорить о себе. Вместо этого она научилась мастерски выспрашивать у других о наиболее любимом для них предмете: о них же самих! Научилась она ловко обходить и любые вопросы, связанные с ее личной жизнью, автоматически отсекая два из каждых трех приглашений, которые она получала во множестве («сардины» срабатывали на диво), чтобы иметь возможнось побольше оставаться дома с Анжеликой. Хотя ее постоянно терзало искушение сказать, что Рокко Сиприани умер (да, да, лежит в гробу), она велела себе вообще не вспоминать ни о бывшем муже, ни о своем замужестве.
Поскольку время, в течение которого люди обычно сохраняют в памяти подробности чужой жизни, определяется на Манхэттене объемом подливаемого в огонь масла, через год, то есть к тому моменту, когда Мэкси отметила свой двадцать первый день рождения, репутация вдовы закрепилась за ней довольно прочно.
Впрочем, вдовство ее не было слишком уж строгим. Проявляя Мэксимальное благоразумие, молодая «вдова» тем не менее успела переменить с дюжину любовников, стараясь, правда, не делать этого слишком уж поспешно. Каждый из них был безупречен во всех отношениях и считался завидным женихом, каждый предлагал ей свои руку и сердце, и ни с кем из них у нее не возникало проблемы из-за того, что их куда больше привлекают ее деньги, чем она сама. Но никто не нравился ей настолько, чтобы стать по-настоящему необходимым вее жизни, так что дольше нескольких месяцев не задерживался. Мэкси постепенно пришла к выводу, что больше никогда не влюбится: заключение весьма печальное, если бы не чувство свободы, которое оно ей давало. Мэкси льстила себя надеждой, что сделалась осовремененной героиней в духе Генри Джеймса: женщина с прошлым, которого никто толком не знает; настоящим, вызывавшим жгучее любопытство, таинственным и вместе с тем высвеченным ярким светом, излучавшимся ее независимостью, семьей, состоянием и, что там скрывать, лицом; и наконец, будущим, столь много обещавшим.
…Благоухающим августовским вечером 1978 года Мэкси занесло в казино Монте-Карло. Не смущаясь царившей в холле темнотой, она, одна, без спутников, прошла внутрь, утешая себя тем, что в княжестве Монако, к счастью, на каждых пять туристов один полицейский, так что любая женщина может без опаски появляться на улице даже самой темной и безлюдной со всеми своими бриллиантами. Интуитивно она чувствовала, что за карточным столом ее ждет удача, но не спешила садиться за игру.
То был ее первый вечер в Монте-Карло и первая в жизни – в буквальном смысле – возможность поступать так, как ей хочется, ведь рядом никого, перед кем надо было бы отчитываться или кто мог бы отчитать ее саму. Родители в Саутгемптоне, Рокко наконец договорился у себя в журнале об отпуске и, взяв с собой Анжелику, уехал к родителям, в их загородный дом возле Хартфорда.
Мэкси отказалась от нескольких приглашений погостить летом у знакомых или попутешествовать с друзьями и без особой огласки зарезервировала для себя люкс в «Отель де Пари» в Монте-Карло: номер отличался великолепной планировкой и, будучи угловым, имел полукруглый балкон, на который можно было выходить из гостиной, чтобы любоваться закатом. Далеко внизу виднелся вечно оживленный порт, а за ним, на скалистом мысе, – дворец, за которым открывался неописуемой красоты небосвод, сливавшийся с не менее сказочным морем, по которому в порт стремились десятки прогулочных судов. Когда видишь Монте-Карло таким, каким он виделся Мэкси с ее балкона, то как-то не верится, что каждую неделю здесь сносится очередная великолепная вилла эпохи английских королей Эдуардов, из тех, что всегда были украшением столицы княжества, для того чтобы на ее месте возвели очередной высотный жилой дом, каких полно в Майами. Не верится, что каждый дюйм древней территории используется с безжалостным прагматизмом, по своей природе куда более швейцарским, нежели средиземноморским.
Август в Монте-Карло, несмотря на жару, считается разгаром бархатного сезона, временем балов и фейерверков, балетных спектаклей и сборищ весьма специфической публики, не упускающей возможности раз в году слететься в столицу княжества Монако. Август – единственный тридцатиоднодневный благословенный месяц в году, когда «беглецы от налогов» из девяноста девяти стран мира, которые по настоянию своих адвокатов и финансовых советников перебрались на жительство в Монако, могут сдать свои роскошные апартаменты и заработать достаточно, чтобы содержать их следующие одиннадцать месяцев; единственный месяц, когда места стоянки на яхтенном причале пользуются наивысшим спросом; единственный месяц, когда снова возрождается миф о Монте-Карло, чтобы безотказно действовать затем целый год.
Да и сама Мэкси чувствовала себя сейчас возрожденной настолько, что у нее кружилась голова. Готовясь к этой поездке, она обновила свой гардероб, занявший семь больших чемоданов: характерно, что черные тона в нем полностью отсутствовали. Вооружилась Мэкси и внушительным аккредитивом и по приезде, днем, обменяла на франки столько долларов, что сумочка, которую она взяла вечером с собой в казино, разбухла от денег.
До сих пор ее опыт в азартных играх в основном ограничивался покером, который иногда, в начале ее «вдовства», помогал коротать долгие вечера на Манхэттене. Хотя ставки бывали довольно высокими, Мэкси все время тянуло побывать в настоящем казино, которое не напоминало бы ей Лас-Вегас. Азартные игры, на ее взгляд, были в чем-то сродни хождению по магазинам: и в том и в другом случае ничего путного, если вы вдвоем, у вас все равно не выйдет. Называйте это как хотите – искусством, везением или просто выбором чисел, любая азартная игра сводилась к принятию решения, а принимать его невозможно вместе с кем-либо или по чьему-либо совету, когда над твоим плечом склоняется доброжелатель, нашептывающий тебе, что и как надо делать. Да, внушала себе Мэкси, ей давно пора встряхнуться, ее «вдовство» явно затянулось. В конце концов, она заслужилаэтот маленький праздник своим примерным поведением, и, оглядываясь вокруг, видела, что и другие, спешившие в казино, чувствовали то же самое.
Первые залы, большие и аляповато украшенные, вызвали у нее некоторое разочарование – небрежно одетые туристы, как заводные, дергали рычаги игральных автоматов, а сверху на их жалкие потуги, казалось, с горечью взирали расписные потолки. Но стоило ей миновать строгих стражей, охранявших вход во внутренние покои, как она обнаружила, что легенда о казино в Монте-Карло все еще существует – во всей своей безусловной подлинности она стала частью истории, как если бы была старинным парусником, который непонятно как объявился в гавани, приплыв из далекого прошлого. Во внутренних помещениях, украшенных позолоченной лепниной, как бы витал дух эпохи Эдуардов, чувственно-младо-страстный и пышно-бесстыдный: мелодии вальсов заглушал сумасшедший джазовый ритм, доносившийся из залов при входе; яркий свет лампочек, то и дело зажигавшихся на игральных автоматах, уступил место спокойному розоватому сиянию. Здесь находились совсем другие люди – спокойные, уверенные, с тихими голосами, хорошо одетые; вокруг Мэкси царила атмосфера почти невыносимого напряжения, какая бывает только в местах, отведенных картам, пари, игре – словом, тому, что принято связывать с азартом. Его чарам не мог противостоять никто из пришедших сюда и меньше всего Мэкси Эмбервилл.
Сдерживая свой нью-йоркский темперамент, Мекси старалась двигаться с подобающим достоинством и той самоуверенностью, какая может быть только у красивой женщины, чувствующей себя непринужденно даже без сопровождения. На ней было длинное, без бретелек, шифоновое платье, чуть более светлое, чем ее зеленые глаза, и до дерзости прозрачное. Черные волосы, которые в Нью-Йорке она носила гладко зачесанными назад, сейчас свободно разметались по плечам. Из двойной нитки жемчуга Мэкси сделала одну длинную, которая струилась по ее обнаженной белой спине; спереди ее украшением была веточка маленьких белых орхидей, приколотая за вырез платья. Словом, от былого «вдовства» не осталось и следа… Как, впрочем, и от девичества. Она выглядела столь же изощренно надменной, каковой себя и ощущала: великолепный экземпляр кошки, вышедшей на прогулку в поисках удовольствий.
Для баккара, решила она, явно слишком рано. Пожалуй, для «разогрева» стоит начать с рулетки, а там будет видно. В рулетку она еще никогда не играла, но похоже, это глупая детская игра, где не требуется особого искусства.
Мэкси подошла к кассиру и купила фишек на десять тысяч долларов – целую сотню больших черных фишек, каждая стоимостью пятьсот франков. Сумма, по ее понятиям, пустяковая. Мэкси спокойно опустилась на стул у ближайшей рулетки и, решив не рисковать, учитывая свою неопытность, попросила крупье поставить десять своих фишек на черный 23-й номер. Колесо завертелось, а когда остановилось, Мэкси была уже на тысячу долларов беднее. Может, поставить на свой следующий день рождения – двадцать четыре? Но черный 24-й номер снова не принес ей удачи. Что ж, утешала она себя, если бы ей повезло, выигрыш мог бы составить тридцать пять тысяч долларов, потому что все выигрыши шли сейчас в пропорции тридцать пять к одному. Где же это, спрашивается, удача, которая традиционно выпадает всем новичкам? С другой стороны, напомнила она себе, рулетка – не та игра, куда следовало вкладывать деньги, и Мэкси принялась обдумывать, на какое число все таки имеет смысл ставить теперь.
В этот момент к крупье обратился человек, сидевший рядом с ней.
– Десять на «зеро»! – произнес он с акцентом, показавшимся ей странным.
Мэкси с любопытством скосила глаза. Человек нависал над столом, опершись на локоть так, словно это была его точка опоры. Одет незнакомец был в сильно потертый смокинг, какого до сих пор ей ни разу не доводилось видеть. Темные волосы явно нуждались в стрижке, впалые заросшие щеки – в хорошей бритве, а прикрытые веками и длинными ресницами глаза – в том, чтобы их открыли. Больше всего он был похож на огородное чучело, усталое и в то же время по-своему даже элегантное. Мэкси невольно отодвинулась от незнакомца. Рядом с ней, вне всякого сомнения, находился типичный представитель социальных низов, для которого рискованная попытка поправить свои дела за счет рулетки является закономерным итогом морального падения жалкого пьяницы. Разве уже в самом его точеном профиле не виделось чего-то порочного? Вместе с тем она не могла не отметить, что его руки отличались поразительной красотой, а ногти были идеально подстрижены. Уж не просто ли профессиональный карточный шулер? Пожалуй, все-таки нет, потому что уважающий себя профессионал навряд ли появился бы в столь затрапезном и жалком виде.
Продолжая искоса наблюдать за соседом, который пока еще не соблаговолил удостоить ее своим вниманием, Мэкси просадила еще семьдесят фишек. Наверное, ему тридцать с небольшим, заключила она, и скорей всего он ирландец – ведь только у ирландцев бывает такая белая кожа и такие черные волосы. Интересно, какого цвета у него глаза? Если голубые, то сомнений в этом не останется, но незнакомец так ни разу и не приподнял век. За это время он поставил десять фишек по пятьсот франков каждая – и проиграл. Теперь он лениво поставил на «зеро» очередную пригоршню фишек стоимостью тысяча долларов. Выражение его лица при этом оставалось прежним: казалось, ирландца не интересует сумасшедший танец шарика при вращении постепенно замедлявшего свой бег круга. Макси снова проиграла, но теперь ее больше занимал не проигрыш, а сделанное ею поразительное открытие: незнакомец, оказывается, был в старых теннисках и белых растянутых носках. Смокинг же его одет прямо на белую майку, и на голой шее болтался небрежно завязанный галстук, больше напоминавший кусок веревки. Может, это и есть веревка, и при этом уже мохристая.
Неожиданно Мэкси поняла, что у нее остается всего десять последних фишек. Подозвав служащего казино, прохаживавшегося между столами, она протянула ему деньги на приобретение еще пятидесяти фишек. При звуках ее голоса незнакомец обернулся.
– И мне десять, – бросил он с ленцой, не предложив служащему никаких денег. (Наверное, решила Мэкси, он рассчитывает на кредит казино.)
– Прошу прощения, сэр, – ответил служащий, отказываясь выполнить его просьбу.
– Что, нельзя больше?
– Боюсь, что так, сэр.
– Да, не мой сегодня вечер, – бесстрастно прокомментировал незнакомец.
– Похоже, что так, сэр, – согласился служащий, направляясь к кассе, чтобы принести Мэкси заказанные ею фишки.
Ирландец, отметила Мэкси про себя, успев заметить классическую голубизну глаз, полыхнувших из-под приподнятых век. Ирландская портовая крыса, скорей всего улизнувшая из трюма одного из стоявших в гавани судов. Напялил на себя смокинг, одолженный на один вечер, и явился сюда, в казино, где просадил свой последний франк, доллар, фунт или какие там еще у него могли быть деньги. Вот только ирландской напевности в его словах не было, акцент у него совсем непонятный – английский, но никоим образом не британский, хотя сама Мэкси и не смогла бы провести четкую разграничительную линию.
Нагнувшись, ирландец вытащил из каждого носка по пять черных фишек с таким невозмутимо отрешенным видом, что Мэкси сразу поняла: запас был явно предназначен для такого вот критического момента. Она поняла, что чувствует к этому беспомощному созданию самую настоящую жалость. В том, как он упорно пытается не показать всей глубины своего отчаяния, было что-то мужественно-трогательное. Видно, он действительно дошел до ручки. Кто знает, что ждет его теперь, после того как он потеряет последний свой шанс. Наверняка он играет на одолженные деньги. Или даже краденые. Безумец, он опять ставит на «зеро» свои фишки – все до одной. Не оставляя себе возможности рискнуть еще раз в случае проигрыша. Мэкси затаила дыхание, следя за рулеткой, постепенно замедлявшей ход. Маленький шарик наконец остановился. На «зеро»! Она в восторге что есть силы захлопала в ладоши. Тридцать пять тысяч долларов – этого выигрыша будет достаточно, чтобы он не застрелился. Мэкси улыбнулась, поздравляя незнакомца с удачей, и в этот момент с удивлением заметила, что тот даже не поднял век. Может, его надо слегка подтолкнуть? Он что, не видел?!
Люди вокруг начали с интересом перешептываться, когда крупье, в очередной раз принимая ставки, обратился к ее неподвижно сидевшему соседу со словами: «Опять на „зеро“, сэр?» И получил в ответ короткое: «Да».
Боже, он же бросает деньги на ветер! Не может быть, чтобы «зеро» дважды, подряд, принесло ему удачу. Он что, сумасшедший? Пьяный? Под наркотиками? Или просто ничего не смыслит в игре?
От волнения Мэкси даже позабыла, что сама собиралась делать ставку, и, когда крупье рявкнул: «Ставки сделаны», поняла, что давать советы теперь уже поздно. Вздохнув, она принялась ждать неизбежного, следя за вращением круга и подскоками шарика. Но вот он замер. На «зеро»! У собравшихся одновременно вырвался вздох облегчения. Огородное чучело выиграло сто семьдесят пять тысяч франков, помноженных на тридцать пять! Даже почти забытая Мэкси таблица умножения подсказывала, что выигрыш превышал миллион американских долларов! И намного! Теперь-то уж он наверняка должен приподнять веки, теперь-то уж не должен выглядеть таким удрученным, мелькнуло у нее в голове. Повернувшись, она на секунду встретилась с ним взглядом. И что же – он улыбнулся? Поднял наконец веки? Или, может, хоть немного порозовели его щеки? Ничего подобного. Даже намека нет. По-прежнему сидит, опершись на локоть, не тянется за выигрышем, а вид у него столь же отрешенный и бесстрастный, как и тогда, когда служащий отказался покупать для него фишки в кредит. Сомнений нет – сумасшедший.
– Забирайте свои фишки, – тихо шепнула она своему соседу.
– Зачем?
– Да вы же их просадите, простофиля несчастный. И не спорьте. Больше не рискуйте. Такой шанс уже никогда не повторится, – прошипела она с яростью.
– Значит, играть без риска? – спросил он, слегка как бы забавляясь ее настойчивостью.
Между тем игра за столом прекратилась – крупье ожидал прихода управляющего, чтобы санкционировать дальнейшую игру. Тот наконец прибыл, взглянул на чучело с неопределенным выражением лица и с явной неохотой кивнул, давая свое разрешение. Вокруг их стола тотчас же сгрудилась целая толпа, люди возбужденно переговаривались, и Мэкси снова опоздала со своей ставкой. Конечно же, сумасшедший, лихорадочно рассуждала она. Преступно сумасшедший. Теорию вероятности ради него никто не отменял. Он что, думает, шарик снова остановится на «зеро»? В третий раз? И в казино это тоже знали, иначе управляющий не разрешил бы игру. Разве в Монте-Карло кому-нибудь позволят опустошить весь банк? Крупье между тем занимался другими игроками и лишь после того, как они сделали ставки, снова посмотрел на чучело.
– Остаетесь на «зеро», сэр?
– А почему бы и нет? – ответил тот, подавляя зевок.
Мэкси почти с ненавистью взглянула на крупье, запускавшего колесо. Толпа напряженно молчала. Губы крупье приоткрылись, чтобы произнести бесповоротное: «Ставки сделаны». В тот же миг Мэкси сорвало с места и метнуло к лежавшим на «зеро» фишкам. Она сгребла их с рулетки поближе к своему соседу, чтобы исключить то неминуемое, что могло бы случиться, опоздай она всего на полсекунды.
Из толпы послышались возмущенно-удивленные возгласы. Кто зто смеет нарушать правила игры в казино? Произошдшее было столь немыслимым, что взоры всех присутствующих сразу же обратились к Мэкси. Она с гневом встретила эти взгляды.
