Текст книги "Загадочные события во Франчесе"

Автор книги: Джозефина Тэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

– Ладно, пусть так, становитесь частью пейзажа. Но пока сделайте мне одно одолжение. – На окнах раздвигались занавески, и выглядывали любопытные лица. – Оставьте вашу затею с кофе в «Энн Болейн», хотя бы на сегодня, и давайте вместе попьем кофе в «Розе и короне».

– Я бы с восторгом выпила кофе в вашей компании, мистер Блэр, но это ничуть не облегчит духовное несварение, столь губительное для моего здоровья.

– Мисс Шарп, я прошу вас. Ведь вы сами говорили, что ведете себя по-детски, и я, как ваше доверенное лицо, прошу вас о личном одолжении – оставьте вашу затею с кофе в «Энн Болейн».

– Это просто шантаж, – заметила миссис Шарп.

– Однако он ненаказуем, – сказала Марион, улыбнувшись Роберту. – Итак, мы идем пить кофе в «Розу и корону». – Она вздохнула. – А я как раз вошла в образ!

– Ну и ну! – раздалось сверху. На этот раз это был не Карли, и в голосе звучало не восхищение, а возмущение.

– Здесь нельзя ставить машину, – сказал Роберт. – Во-первых, это против правил, а во-вторых, машина – чуть ли не главная улика.

– Мы вовсе не собирались оставлять здесь машину, – сказала Марион. – Мы хотели отвезти ее в гараж, чтобы Стэнли посмотрел, можно ли там что-нибудь подкрутить. Стэнли весьма невысокого мнения о нашей машине.

– Надо думать. Хорошо, я еду вместе с вами, и, если можно, давайте поскорее, а то нас задержат за то, что мы тут собрали толпу.

– Бедный мистер Блэр, – сказала Марион, заводя машину. – Как ужасно перестать быть частью пейзажа после стольких лет слияния с ним!

Она говорила без всякого ехидства, с искренним сожалением, но эта фраза больно уколола его, и пока они сворачивали на Син Лейн, пропускали пять лошадей и пони, резво выбегавших из конюшни, и, наконец, не въехали в гараж, он все время думал о ней.

Навстречу вышел Билл, вытирая на ходу руки масляной тряпкой.

– Добрый день, миссис Шарп. Рад вас видеть. Добрый день, мисс Шарп. Здорово вы перевязали Стэнли. Края раны такие ровные, будто их зашили. Вам следовало стать медсестрой.

– Что вы! У меня не хватает терпения на капризы людей. А вот хирургом смогла бы. На операционном столе очень не покапризничаешь.

Появился Стэнли и, не обращая внимания на женщин, которых считал теперь своими людьми, сразу же занялся машиной.

– Когда вы вернетесь за этой развалиной? – спросил он.

– Часа хватит? – спросила Марион.

– Да с ней и за год не управиться, но я постараюсь сделать, что можно, за час. – Он взглянул на Роберта. – Ну что там новенького на скачках?

– Мне советуют ставить на Бали Буш.

– Глупости, – сказала миссис Шарп. – Когда дело доходит до борьбы, потомство Гиппократа никуда не годится. Они ломаются.

Все мужчины уставились на нее в полном изумлении.

– Вы увлекаетесь скачками? – спросил Роберт, не в силах этому поверить.

– Нет, я интересуюсь лошадьми. Мой брат занимался разведением чистокровных лошадей. – Взглянув на них, она коротко рассмеялась. – А вы что, думали, я ложусь спать с Библией, мистер Блэр? Или с книгой по черной магии? Ничего подобного – на сон грядущий я читаю в газете страницу, посвященную скачкам. И я очень советую Стэнли поберечь свои деньги и не ставить на Бали Буш (кстати, эта кляча вполне заслуживает такую жуткую кличку).

– А на кого же тогда ставить? – деловито осведомился Стэнли.

– Говорят, лошади умны хотя бы потому, что не ставят на людей. Но раз уж вы жить не можете без этих глупостей, поставьте на Комински.

– На Комински? – удивился Стэнли. – Да разве у него хорошие шансы?

– Вы вольны сами решать, как распорядиться своими деньгами, – сухо сказала она. – Так мы ждем, мистер Блэр?

– Ладно, – сказал Стэнли. – Поставлю на Комински. Считайте, что десятая часть выигрыша ваша.

Они отправились в «Розу и корону» пешком. Когда после довольно уединенной Син Лейн они вышли на центральную улицу, Роберт почувствовал себя таким же беззащитным, как в детстве во время воздушной тревоги. Тогда ночью ему казалось, что он один на белом свете, и именно на него направлено все зло и спрятаться от него негде. Так и теперь, в солнечный летний день, идя по улице, он чувствовал себя таким же беззащитным под прицелом враждебных глаз. Глядя на Марион, которая с беззаботным видом (во всяком случае, внешне) шла рядом, ему стало стыдно, и хотелось верить, что его смущение не так очевидно. Он старался говорить как можно более непринужденно, но, зная, как легко она читает его мысли, чувствовал, что и на сей раз провести ее не удастся.

В кафе никого не было, только официант, появившийся забрать шиллинг, оставленный на столике Беном Карли. Они уселись за черный дубовый стол, в центре которого стояла ваза с желтофиолями, и Марион сказала:

– Знаете, а нам уже вставили стекла.

– Знаю, мне сказал констебль Ньюзэм, он зашел ко мне по дороге домой. Отличная работа.

– Вы что, дали им взятку? – спросила миссис Шарп.

– Нет, просто я сказал, что стекла выбили хулиганы. Если бы их выбило ураганом, вам бы еще долго пришлось без них обходиться. Ураган – стихийное бедствие, значит, с ним нужно мириться. А вот хулиганство – это совсем другое, с этим нужно что-то делать. Отсюда и новые стекла. Жаль, с остальным все не так легко и просто.

Он не заметил, как изменился его тон, но Марион внимательно посмотрела ему в лицо и спросила:

– Что-то случилось?

– Боюсь, что да. Я как раз хотел сообщить вам об этом. «Ак-Эмма», похоже, исчерпала себя – сегодня всего одно письмо и то довольно сдержанное; и теперь, когда «Ак-Эмме», наконец, надоело дело Бетти Кейн, за него принимается «Наблюдатель».

– Все выше! – сказала Марион. – Прелестная картина: «Наблюдатель» выхватывает факел из слабеющих рук «Ак-Эммы».

– Бен Карли сформулировал это иначе: «Наблюдатель» идет по стопам «Ак-Эммы», – по сути то же самое.

– А у вас есть свои шпионы в «Наблюдателе» мистер Блэр? – осведомилась миссис Шарп.

– Нет, это узнал Невиль. Они собираются опубликовать письмо его будущего тестя, епископа ларборского.

– Ба! – воскликнула миссис Шарп. – Тоби Берн.

– А вы его знаете? – спросил Роберт и подумал: в ее тоне столько желчи, что попади она на полированное дерево, лак тут же бы облез.

– Он учился вместе с моим племянником, сыном моего брата-коновала. Ну, конечно, это он, Тоби Берн. Он все такой же.

– Насколько я могу судить, вы его не слишком жалуете.

– Собственно, я его не знаю. Он как-то приехал на каникулы вместе с племянником, но больше его ни разу не приглашали.

– Вот как?

– Он сделал для себя открытие, что конюхи встают с петухами, и пришел в ужас. Да это рабство, сказал он, и начал агитировать их бороться за свои права. Если вы объединитесь, взывал он, ни одна лошадь не выйдет из конюшни раньше девяти утра. Конюхи потом не один год представляли его в лицах, но мы больше его не приглашали.

– Да, он не изменился, – согласился Роберт. – Он использует все те же методы: чем меньше он знает о предмете своей заботы, тем сильнее любит. Невиль считает, что сделать ничего уже нельзя: епископ написал письмо, а то, что епископ написал, нельзя выбросить как ненужную бумагу. Но я не могу вот так сидеть сложа руки и ждать; поэтому я после ужина позвонил ему и как можно тактичнее заметил, что он занялся весьма сомнительным делом и тем самым наносит вред двум невинным людям. Но я зря все это затеял. Он сказал, что «Наблюдатель» существует для того, чтобы каждый мог свободно высказать свое мнение, и сделал вывод, что я против такой свободы. В заключение я спросил, может, он одобряет и суд Линча – ведь, судя по его поступкам, он как раз его и готовит. Это я сказал уже потом, когда понял, что надежды нет, и перестал быть тактичным. – Он взял чашку кофе, который ему налила миссис Шарп. – Далеко ему до своего предшественника – тот слыл грозой всех грешников в пяти графствах, не говоря уже о том, что это был настоящий ученый муж.

– А как же Тоби Берн получил сан епископа? – полюбопытствовала миссис Шарп.

– Думаю, в его продвижении по службе не последнюю роль сыграл «Клюквенный Соус Коуэна».

– Ну конечно. Я и забыла, кто его жена. Вам с сахаром, мистер Блэр?

– Кстати, вот еще два ключа для ваших ворот. С вашего позволения один я оставлю себе. А другой советую отдать в полицию, чтобы они в случае необходимости могли к вам заглянуть. Считаю также необходимым сообщить вам, что у нас теперь есть частный детектив. – И он рассказал, как в половине девятого утра у входа в контору встретил Алекса Рамсдена.

– Пока никто не узнал фотографию в «Ак-Эмме» и не сообщил в Скотланд Ярд? – спросила Марион. – Я так на это надеялась.

– Пока нет. Но, может, еще сообщат.

– Вот уже пять дней, как ее напечатали. Если бы кто-то узнал девушку, давно бы уже сообщили.

– Вы не учитываете, что некоторые используют старые газеты как обертку. Кто-нибудь развернет сверток с чипсами и подумает: «Да где же я мог ее видеть?» Или газеты постелили на дно ящиков в отеле… Не теряйте надежды, мисс Шарп. С помощью Господа Бога и Алекса Рамсдена мы в конце концов победим.

Она пристально посмотрела на него.

– Вы на самом деле так думаете? – спросила она так, словно столкнулась с новым для себя явлением и пытается его оценить.

– Да, я так думаю.

– Вы верите в торжество справедливости?

– Верю.

– Почему?

– Не знаю. Наверно, потому что по-другому и быть не может. Вот и все мои аргументы.

– А вот я больше уверовала бы в Бога, если бы он не дал Тоби Берну сан епископа, – вставила миссис Шарп. – Между прочим, когда напечатают его письмо?

– В пятницу утром.

– Я просто сгораю от нетерпения.

15

В пятницу днем Роберт уже не был так уверен в торжестве справедливости.

Его веру пошатнуло не само письмо епископа. В сущности, случившееся в пятницу выбило почву из-под ног епископа, и если бы еще в среду утром Роберту сказали, что он будет горько сожалеть об этом, он бы ни за что не поверил.

В этом письме его преосвященство был, как всегда верен себе. «Наблюдатель» традиционно противостоит насилию, писал он, и остается верен своим идеалам, но бывают случаи, когда насилие есть симптом глубоких социальных волнений, недовольства и нестабильности. Взять, к примеру, недавнее дело в Наллабаде. (В этом деле «социальные волнения, недовольство и нестабильность» нашли свое отражение в поведении двух воров: не сумев найти опаловый браслет, который собирались украсть, они убили в отместку семь спящих обитателей дома). Несомненно, бывают моменты, когда пролетариат чувствует себя беспомощным перед ликом зла, и нет ничего удивительного, что наиболее страстные натуры вынуждены прибегать к различным формам протеста. (Роберт подумал, что Билл и Стэнли вряд ли бы признали в ночных громилах «страстные натуры», а «различные формы протеста» применительно к перебитым окнам первого этажа – сказано весьма мягко). Люди же, виновные в волнениях («Наблюдатель» обожал эвфемизмы: волнения, неимущие, неразвитые, несчастные – когда весь мир говорил о насилии, нищих, умственно отсталых и проститутках; тут Роберту пришло в голову, что «Ак-Эмму» и «Наблюдателя» роднит их вера в то, что все проститутки – нежные майские розы, случайно ступившие на путь порока), – люди же, виновные в беспорядках, – это вовсе не те обманутые, которые так демонстративно проявляют свое недовольство, а власть предержащие, чья слабость, неумение и нежелание выполнять свой долг выражаются, в частности, в деле, не доведенном до конца. Согласно незыблемой английской традиции, мало того, чтобы свершилась справедливость, необходимо, чтобы все видели ее торжество, то есть открытый судебный процесс.

– А кто же, по его логике, выиграет, если полиция угробит массу времени на подготовку дела к суду, притом дела, заранее обреченного на провал? – спросил Роберт Невиля, который стоял и читал письмо через его плечо.

– Нам это было бы даже на руку, – сказал Невиль. – Похоже, он об этом не подумал. Если полицейский судья отклонит дело, трудно будет избавиться от мысли, что его бедная избитая малютка рассказывает небылицы. Ты уже читал про синяки?

– Нет еще.

Синяки появились ближе к финалу. «Тело несчастной, невинной юной девушки, покрытое синяками» есть вопиющий обвинительный приговор закону, который был не в силах защитить ее и теперь не в силах наказать виновных. По мнению его преосвященства, необходимо внимательнейшим образом проследить за всем ходом дела.

– Представляю, как сегодня утром обрадовались в Скотланд Ярде, – сказал Роберт.

– Сегодня днем, – поправил его Невиль.

– Почему днем?

– Да потому, что в Скотланд Ярде не читают такую дешевку как «Наблюдатель». Они его и не увидят, если его им не пришлют.

Однако, как выяснилось, там его все-таки увидели. Грант прочел газету в поезде. Он купил «Наблюдатель» и еще три газеты в киоске на вокзале – и не потому, что они ему так понравились, а потому, что у него не было выбора: кроме них в киоске были только иллюстрированные журналы с красотками в купальниках на обложках.

Роберт вышел из конторы и отправился во Франчес, захватив с собой «Наблюдатель» и утренний номер «Ак-Эммы», которая, очевидно, совершенно утратила к делу всякий интерес. После последнего умеренного письма в среду они вообще не обмолвились о Франчесе ни единым словом. День был отличный: трава во дворе казалась неестественно зеленой, грязновато-белый фасад дома в лучах солнца приятно преобразился, а отраженный от розового кирпича свет наполнял скромно обставленную гостиную теплом и уютом. Они сидели втроем, весьма довольные всем. «Ак-Эмма», наконец, прекратила свои нападки, письмо епископа оказалось не таким и ужасным, на них работает Алекс Рамсден и, наверняка, рано или поздно раскопает факты, которые помогут снять с них обвинение; наступает лето, а значит, – короткие ночи; Стэнли, «такой милый», очень им помогает; вчера они опять ненадолго ездили в Милфорд; в исполнение своего плана стать частью пейзажа, а ничего ужасного не произошло – так, косые взгляды да замечания вслух. Короче, общее настроение было таково, что все могло бы быть и хуже.

– Ну и какой, по-вашему, будет результат? – спросила Роберта миссис Шарп, тыча костлявым пальцем в страницу писем «Наблюдателя».

– Думаю, минимальный. Я так полагаю, что даже на епископа там сейчас посматривают искоса. Он очень навредил себе, когда защищал Махоуни.

– А кто это, Махоуни? – спросила Марион.

– Как, вы не помните Махоуни? Это ирландский «патриот», который подложил бомбу в корзину на велосипеде одной женщины на оживленной улице в Англии; четырех человек разорвало на куски, в том числе и женщину, ее потом опознали по обручальному кольцу. По мнению епископа, Махоуни не убийца, а заблудшая душа; представьте себе, он боролся за угнетенное меньшинство – ирландцев, и мы не должны делать из него мученика. Тут он несколько перегнул – даже «Наблюдатель» такое скушать не в силах, и, насколько я знаю, престиж епископа здорово пошатнулся.

– Удивительно, как быстро мы забываем то, что нас не касается! – сказала Марион. – А Махоуни повесили?

– К счастью, повесили – чем он сам был весьма неприятно удивлен. Сколько его предшественников пользовались тем, что мы не должны делать из них мучеников, они даже перестали считать убийство опасным занятием. Оно стало таким же безопасным, как банковское дело.

– Кстати, о банках, – сказала миссис Шарп. – Я считаю, вам необходимо быть в курсе наших финансовых дел. Поэтому вам следует связаться с конторой мистера Кроули в Лондоне, которая занимается нашими делами. Я напишу туда и попрошу, чтобы они вас со всем ознакомили и вы знали, чем мы располагаем, и могли сделать письменные распоряжения, как нам следует потратить наши сбережения, чтобы защитить свое доброе имя. Правда, у нас на этот счет были совсем другие планы.

– Слава Богу, у нас хотя бы есть, что тратить, – сказала Марион. – Что бы мы делали в такой ситуации без гроша за душой?

На этот вопрос Роберт не рискнул ответить.

Он взял адрес конторы Кроули и пошел домой обедать с тетей Лин; впервые с прошлой пятницы, когда он на столе у Билла увидел первую страницу «Ак-Эммы», у него поднялось настроение. Он чувствовал себя как человек, попавший в сильный шторм, когда шторм начинает стихать: он еще не кончился, и еще долго будет плохо, но уже виден просвет, а всего минуту назад не было ничего, кроме жуткой тьмы вокруг.

Тетя Лин, похоже, забыла на время о неприятном деле во Франчесе и опять была нежна и мила – сейчас она была полностью поглощена подготовкой подарков к дню рождения близнецов Летиции в Саскачеване. Она приготовила его любимую еду – холодную буженину, отварной картофель и яблочный десерт с кремом – и с каждой минутой ему все труднее было поверить, что сегодня та самая пятница, которой он так страшился из-за начала кампании в «Наблюдателе». Кажется, епископ ларборский не «попал в масть», как говорит муж Летиции. Теперь он даже удивлялся тому, что так боялся появления его письма в газете.

В бодром расположении духа он вернулся в контору. И в таком же настроении поднял трубку, когда позвонил Хэллем.

– Мистер Блэр? Я в «Розе и короне». К сожалению, у меня для вас плохие вести. Со мной инспектор Грант.

– В «Розе и короне»?

– Да. У него ордер.

Роберт поглупел от неожиданности.

– Ордер на обыск?

– Нет, на арест.

– Не может быть!

– Увы, это так.

– Но этого не может быть!

– Я понимаю, какая это для вас неожиданность. Признаюсь, я и сам такого не ожидал.

– Вы хотите сказать, у него есть свидетель, подтверждающий заявление?

– Целых два. Так что их дело в шляпе.

– Я не верю.

– Вы сами подойдете, или нам к вам зайти? Вы, наверно, захотите пойти вместе с нами.

– Куда пойти? Ах, да. Конечно, пойду. Я сейчас буду в «Розе и короне». Вы где? В гостиной?

– Нет, в номере Гранта. В пятом. Знаете, комната с окном на улицу, прямо над баром.

– Хорошо. Я уже выхожу. Послушайте!

– Да?

– Ордер на обеих?

– Да, на обеих.

– Понятно. Спасибо. Я сейчас буду.

С минуту он сидел, стараясь прийти в себя. Невиль ушел по делу, хотя от Невиля в любом случае трудно ждать поддержки. Он встал, взял шляпу и подошел к двери.

– Можно вас на минутку, мистер Хезелтайн? – сказал он официально-вежливым тоном, как и всегда в присутствии молодых сотрудников, и старик вышел за ним в залитый солнцем холл.

– Тимми, у нас беда. Приехал инспектор Грант из Скотланд Ярда с ордером на арест Шарпов. – Даже теперь, сказав это, он все не мог поверить в реальность происходящего.

Хезелтайн был тоже поражен. Он молча таращил бледные старческие глаза.

– Весьма неожиданно, правда, Тимми? – Напрасно он ждал поддержки от старого больного клерка.

Однако, несмотря на удивление, старость и болезни, мистер Хезелтайн оставался юристом, и он тут же оказал Роберту столь необходимую ему помощь. После целой жизни, проведенной в обществе юридических формул, его мозг моментально включался и настраивался на букву закона.

– Ордер. А почему именно ордер?

– Потому что без ордера арестовать нельзя, – немного раздраженно сказал Роберт. Похоже, старина Тимми начал сдавать.

– Я не то имею в виду. Я хочу сказать, они обвиняются в судебно-наказуемом проступке, а не в уголовном преступлении. В таком случае достаточно повестки, не так ли, мистер Роберт? Их не за что арестовывать. Во всяком случае за проступок не арестовывают.

Роберту это не приходило в голову. На самом деле, почему не повестка? Хотя, если они захотят, им ничего не стоит их арестовать.

– Да зачем им это? Такие люди, как Шарпы, не сбегают. И не причиняют никому вреда, пока ждут суда. Вам сказали, кто выписал ордер?

– Нет, не сказали. Огромное вам спасибо, Тимми, – вы мне здорово помогли. Ну я пошел в «Розу и корону» – там инспектор Грант и Хэллем, – а потом во Франчес. Предупредить Шарпов нельзя – у них сейчас нет телефона. Придется идти к ним в сопровождении Гранта и Хэллема. А мы как раз сегодня утром думали, что дела пошли на лад. Скажите Невилю, когда он вернется, хорошо? И остановите его, если он вздумает делать глупости.

– Вы же отлично знаете, мистер Роберт, что я никогда не мог остановить мистера Невиля, что бы ему ни взбрело в голову. Хотя мне показалось, последнюю неделю он ведет себя удивительно трезво, если можно так выразиться.

– Подольше бы так, – сказал Роберт, выходя на залитую солнцем улицу.

В это время в «Розе и короне», как обычно, не было посетителей, и пока он шел по холлу, поднимался по узкой лестнице и стучал в дверь номера пять, он не встретил ни одной живой души. Дверь открыл как всегда спокойный и обходительный Грант. Хэллем со скучающе-недовольным видом стоял, облокотившись на туалетный столик у окна.

– Я понимаю, для вас это полная неожиданность, мистер Блэр, – сказал Грант.

– Да, вы правы. Если откровенно, для меня это удар.

– Садитесь. Я вас не тороплю.

– Инспектор Хэллем сказал мне, что у вас есть новые доказательства.

– Да, и я бы сказал, неопровержимые доказательства.

– Могу я узнать, какие именно?

– Разумеется. Есть человек, который видел, как Бетти Кейн у автобусной остановки садилась в машину Шарпов…

– В какую-то машину, – поправил его Роберт.

– Если вам угодно, в какую-то машину – однако ее описание подходит к машине Шарпов.

– Не больше, чем к десяти тысячам прочих машин в Англии. Что еще?

– Девушка с фермы, которая раз в неделю приходила к Шарпам помогать по дому, утверждает, что слышала с чердака дома крики.

– Приходила? А сейчас не приходит?

– Нет, с тех пор как делу Кейн дали огласку.

– Понятно.

– Сами по себе это не слишком ценные показания, но они ценны тем, что подтверждают рассказ девушки. Например, то, что она действительно опоздала на автобус, идущий из Ларборо в Лондон. Наш свидетель утверждает, что автобус обогнал его, когда он прошел с полмили. А когда через несколько минут показалась автобусная остановка, девушка уже там стояла. Это длинная, прямая дорога, главная трасса из Лондона через Мейнсхилл…

– Да, я знаю.

– Ну так вот, он еще не дошел до остановки, как увидел, что рядом с девушкой остановилась машина, она в нее села, и машина поехала дальше.

– Но ведь он не видел, кто был за рулем?

– Нет, не видел. Он был слишком далеко.

– А девушка с фермы – она сама сделала заявление о том, что слышала крики?

– Нет, она говорила подругам; узнав об этом, мы обратились к ней, и она готова повторить показания под присягой.

– А она говорила об этом с подругами до того, как стало известно о похищении Бетти Кейн?

– Да.

Роберт не ожидал такого и внутренне содрогнулся. Если на самом деле девушка говорила про крики еще до того, как Шарпы попали в беду, – тогда показания неизбежно повлекут за собой обвинение. Роберт встал и заходил взад-вперед по комнате. Он с завистью подумал о Бене Карли. Бен в подобной ситуации никогда бы так не расчувствовался и не растерялся. Он был бы в своей стихии и получал бы истинное наслаждение, обдумывая, как лучше обойти букву закона. Роберт смутно догадывался, что его собственное врожденное уважение к закону – скорее недостаток, чем достоинство; ему как раз не хватает твердой убежденности Бена в том, что закон существует для того, чтобы его обходить.

– Что же, спасибо вам за откровенность. Теперь я знаю, в чем обвиняются мои клиентки, но ведь это судебно-наказуемый проступок, а не уголовное преступление. Так зачем тогда ордер? В таких случаях вполне достаточно повестки!

– Вы правы, с точки зрения процедуры достаточно повестки, – уклончиво сказал Грант. – Но в случае, если имеют место отягчающие обстоятельства, а мое начальство именно так расценивает дело, выписывают ордер.

Роберт невольно подумал, насколько «Ак-Эмма» сумела повлиять на всегда трезвые суждения Скотланд Ярда. Он взглянул на Гранта и понял, что тот читает его мысли.

– Девушка пропадала чуть ли не целый месяц, с ней обходились крайне жестоко, к тому же это преднамеренный проступок. В таких случаях не может быть и речи о снисхождении.

– Но что вам даст этот арест? – спросил Роберт, вспомнив доводы Хезелтайна. – Ведь не думаете же вы на самом деле, что они попытаются сбежать до суда? Или совершат за это время еще одно преступление. Кстати, когда они должны явиться в суд?

– Они должны явиться в городской полицейский суд в понедельник.

– Ну так вызовите их повесткой.

– Начальство сочло нужным выписать ордер, – бесстрастно сказал Грант.

– Но вы-то можете иметь свое собственное мнение. Начальство может и не знать местных условий. Если Франчес останется без присмотра, его за неделю разнесут по кирпичику. Об этом ваше начальство подумало? Даже если вы арестуете этих женщин, вы сможете держать их под стражей только до понедельника, потому что в понедельник я буду ходатайствовать об их освобождении под залог. По-моему, не стоит рисковать домом только для того, чтобы разыграть арест. К тому же, насколько я знаю, у инспектора Хэллема нет лишних людей для охраны Франчеса.

После этого удара воцарилась пауза. Все-таки удивительно, насколько в англичанах глубоко чувство уважения к частной собственности; при первом же упоминании о том, что дом может пострадать, Грант изменился в лице. И Роберт вдруг с благодарностью подумал о ночных громилах, которые предоставили ему возможность подкрепить свои доводы конкретным примером. Что же касается Хэллема, ему явно не улыбалась перспектива новых хулиганских выходок во Франчесе и поисков их виновников.

Пауза затягивалась, и Хэллем осторожно заметил:

– По-моему, стоит прислушаться к словам мистера Блэра. Вся округа взбудоражена, и я сомневаюсь, что дом оставят в покое, если он будет без присмотра. Особенно, если узнают об их аресте.

Однако им понадобилось еще полчаса, чтобы убедить Гранта. Роберт не знал, в чем тут дело, но подозревал, что, вероятно, у Гранта затронуто что-то личное.

– Ну, ладно, – сдался, наконец, инспектор, – повестку можно вручить и без меня. (Роберт с облегчением подумал, что Грант напоминает сейчас хирурга, которого попросили вскрыть фурункул). Это сделает Хэллем, а я возвращусь в Лондон. Но на суде в понедельник я обязательно буду. Насколько я понимаю, необходима выездная сессия суда присяжных; значит, если мы избежим содержания под стражей, дело пойдет прямо на выездную сессию. Вы сумеете к понедельнику подготовиться к защите?

– Инспектор, моим клиенткам, увы, нечего готовить, так что мы готовы хоть сейчас, – горько усмехнулся Роберт.

К его удивлению, Грант повернулся к нему и широко улыбнулся. Это была очень добрая улыбка.

– Знаете, мистер Блэр, вот вы отговорили меня от ареста, а я вовсе на вас не сержусь. Напротив, я считаю, вашим клиенткам здорово повезло с поверенным, больше, чем они того заслуживают. Надеюсь, им меньше повезет с адвокатом.

Итак, Роберт отправился во Франчес без сопровождения Гранта и без ордера на арест. Он ехал с Хэллемом в его ставшей уже знакомой машине, в кармане сидения лежала повестка; Роберт испытывал страшную слабость – от облегчения, что удалось избежать ареста, и от дурных предчувствий, при мысли о новом повороте дела.

– Мне показалось, инспектор Грант был лично заинтересован в аресте, – сказал он по дороге Хэллему. – Как вы думаете, может это с подачи «Ак-Эммы»?

– Нет, что вы. Грант абсолютно равнодушен к подобным вещам.

– Так в чем же тогда дело?

– Знаете (только это между нами), по-моему, он не может простить им то, что они его одурачили, – я имею в виду Шарпов. Он считается в Скотланд Ярде хорошим психологом, и ему (опять же между нами) совсем не понравилась Кейн, да и ее история; но они стали нравиться ему еще меньше, когда он познакомился с Шарпами, хотя все свидетельствовало против них. А теперь он считает, что его обманули, и переживает. Представляю себе, с каким же бы удовольствием он предъявил ордер на арест в гостиной Франчеса.

Когда они подъехали к воротам Франчеса и Роберт достал свой ключ, Хэллем сказал:

– Откройте ворота, я загоню машину во двор, хоть мы и ненадолго. Не стоит афишировать наше присутствие.

Роберт открывал тяжелые чугунные створы ворот и думал, что, когда заезжие актрисы говорят: «У вас чудесные полицейские», они даже не представляют себе, насколько они правы. Он сел в машину, и Хэллем поехал по подъездной дорожке, которая сначала шла прямо, а потом раздваивалась и образовывала круг перед крыльцом. Когда Роберт вылезал из машины, из-за угла дома появилась Марион в рабочих перчатках и старой юбке. Ее темные волосы растрепались на ветру, и у лба распушилась челка. Она уже успела загореть и стала еще больше похожа на цыганку. Появление Роберта было для нее полной неожиданностью, она не сумела скрыть охватившую ее радость, и у Роберта защемило сердце, когда он увидел, как осветилось ее лицо.

– Как хорошо, что вы пришли! Мама еще отдыхает, но она скоро спустится, и мы будем пить чай. Я… – Тут она увидела Хэллема и осеклась. – Добрый день, инспектор.

– Добрый день, мисс Шарп. Прошу прощения, но вынужден прервать отдых вашей матери, будьте любезны, попросите ее спуститься. Это важно.

Она немного помолчала и повела их в дом.

– Разумеется. Есть какие-нибудь… новости? Проходите, садитесь.

Она привела их в такую же знакомую гостиную: красивое зеркало, страшноватого вида камин, расшитое бисером кресло, остатки дорогой мебели, старый розовый ковер, ставший от времени грязновато-серым, – и остановилась, тревожно вглядываясь в их лица и ища в них ответа на свой вопрос.

– Что случилось? – спросила она Роберта.

Но его опередил Хэллем.

– Будет лучше, если вы позовете миссис Шарп, и я вам обеим сразу все скажу.

– Да-да, разумеется, – согласилась она и собралась идти наверх. Но ей не пришлось: миссис Шарп уже вошла в гостиную; так же, как и в прошлый раз, когда Хэллем и Роберт были здесь, ее короткие седые волосы после сна стояли дыбом, в живых и пронзительных птичьих глазах застыл немой вопрос.

– Так бесшумно подъезжают только две категории людей: миллионеры и полиция. Поскольку среди первых знакомых у нас нет, а среди последних – с каждым днем становится все больше, я вычислила, что приехали наши знакомые.

– Боюсь, сегодня, миссис Шарп, я совсем не заслуживаю вашего радушия. Я пришел вручить вам и мисс Шарп повестку.

– Повестку? – удивилась Марион.

– Да, повестку. В понедельник утром вы должны явиться в полицейский суд по обвинению в похищении, оскорблении словом и действием, – сказал Хэллем таким тоном, что Роберту стало его жалко.

– Не может быть, – медленно сказала Марион. – Этого не может быть. Вы хотите сказать, нас во всем этом обвиняют?

– Да, мисс Шарп.

– Но почему? Почему вдруг сейчас?

Она повернулась к Роберту.

– Полиция считает, что у них есть подтверждающие свидетельские показания.

– Какие показания? – спросила миссис Шарп, впервые вмешавшись в разговор.

– Знаете, пусть инспектор Хэллем вручит вам повестки, а когда он уйдет, мы все обсудим.