Текст книги "Бей в точку"

Автор книги: Джош Бейзел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

– Я опускаю трап, – объяснил Скинфлик.

Откинутый трап лежал плашмя на решетчатой площадке. Скинфлик поднял его в вертикальное положение и отпустил.

Стрела, к которой был подвешен трап, загудела, а когда он с оглушительным грохотом остановил свое падение под углом в сорок пять градусов к поверхности воды, мостки под нами затряслись так, что казалось, сейчас мы все полетим вниз.

– Гидрокостюмы видели? – спросил Скинфлик. – Поплавать никто не желает?

Ответом ему было гробовое молчание.

– Нет? – удивился он. – А я ногой попробую водичку. – С этими словами он ступил на трап.

– Адам, не надо! – закричала Дениз.

– Что за шуточки, – сказала Лиза.

– Слушай, Скинфлик. Не валяй дурака. – Я направился к площадке, чтобы удержать его, но отсутствие перил выглядело устрашающе.

Скинфлик опустился на пятую точку и начал сползать вниз по трапу.

– Дайте мне кто-нибудь руку, – сказал он, – а то немного жутковато.

– Без меня, – говорю.

– Сейчас, – откликнулась Дениз. Она подошла к трапу, легла на живот, протянула руку Скинфлику. И отвернулась, не в силах на это смотреть. Обеспечив себе страховку, он начал спускать ногу вниз.

– Скинфлик, остановись! – взмолился я.

В ответ он только хмыкнул. До воды было сантиметров тридцать, так что ему пришлось вытянуться во весь рост.

Он окунул мысок ботинка и вытащил ногу.

– Видали? – сказал он. – Ничего особенного.

Не успел он это сказать, как в районе того места, где он только что окунул мысок ботинка, забурлила вода, а через несколько секунд уже весь резервуар кишел громадными лоснящимися телами. Этакий клубок анаконд.

– Ё-мое! – Скинфлик мигом вскарабкался вверх по трапу и, обхватив Дениз, прижался вместе с ней к стене.

Буруны вздымались и опадали. Акулий плавник блеснул в луче прожектора. Но вот вся эта живая масса ушла на глубину, и вода в резервуаре успокоилась. Скинфлика разобрал нервный смех.

– Мать честная, – наконец выговорил он. – Я от страху чуть в штаны не наложил.

Дениз принялась колотить его в грудь, но он крепко прижал ее к себе и начал целовать. Только сейчас я осознал, что мы с Лизой тоже стоим в обнимку. Сердце у меня колотилось.

– Так, – обратился к нам Скинфлик, при этом его рука скользнула к попе Дениз. – Какое место вы выбираете?

– В каком смысле? Ты, что ли, о сексе? – спросила Лиза.

– Девушка прощается с вольной жизнью. Должны же мы это как-то отметить?

– Ну, знаешь...

– Речь не идет о романтических отношениях, – пояснил Скинфлик. – Скорее о первобытных. Да, Дениз?

– Ясно дело!

– Итак, какое место вы выбираете?

– Дениз, послушай... – начала Лиза.

Но та ее грубо оборвала:

– Ты можешь, блин, выбрать место!

И Лиза выбрала. Выгородку с гидрокостюмами.

По крайней мере там можно было сесть, а то и лечь, при этом не видя под собой устрашающей бездны, наполненной водой. Разве что ощущая ее запах.

Какие же надо иметь мозги, помноженные на молодость, чтобы заняться сексом на краю бездны, откуда, кажется, на тебя взирает сам Сатана?

Нет, я не ищу оправданий. Скажу лишь, что спустя двадцать четыре часа я встречу Магдалину, и это перевернет мою жизнь.

ГЛАВА 11

Возле дежурного поста, рядом с палатой Эссмана и Мосби, ко мне подходит паренек в халате волонтера. Это студент близлежащего Городского колледжа, который мечтает поступить в медицинскую школу и выучиться на нейрохирурга. Иными словами, стать тем самым дедушкой, который вкалывал всю жизнь и сколотил семейное состояние. Не исключено, что у него получится.

Однажды он мне выложил это, после того как я поинтересовался, почему он выстриг свою афро-шевелюру в форме человеческого мозга.

– Здрасте, доктор Браун...

– Не сейчас, – отвечаю на ходу.

– Ничего серьезного. Просто хотел сказать, что я доставил этого больного в ФТ.

ФТ значит Физиотерапия. Я останавливаюсь.

– Какого больного?

Паренек заглядывает в свои планшет:

– Мосби.

– Кто отдал такое распоряжение?

– Вы. Так было сказано в директиве.

– Директиве? Ёптыть. Как ты его туда доставил?

– В кресле-каталке.

Блин!

Я разворачиваюсь к дежурному посту:

– Кто давал Мосби его историю болезни? Как появилась директива?

Все, кто находится в эту минуту на дежурном посту, отводят глаза в сторону. Прямо как в документальном фильме про стадное чувство. Кто-то среди них явно напортачил.

– Ты привез его непосредственно в отделение? – спрашиваю у паренька.

– Нет. Мне сказали, чтобы я оставил его в приемном покое. За ним придет санитар.

– Ясно. Хочешь со мной прогуляться?

– Да! – выпалил он.

Я поворачиваюсь к своим студентам, которые как раз выходят из палаты.

– Значит, так, ребята, – говорю им. – Если кто-нибудь спросит, где Мосби, отвечайте, что он в Радиологии. Если скажут, что там его нет, поправьтесь. Дескать, вы имели в виду ФТ. А пока натырьте мне антибиотиков. Они мне понадобятся, когда придут лабораторные анализы этого дерьма в шприце, который мне так удачно вкатили. Мне нужен цефалоспорин третьего поколения, макролид и флуороквинолон. И еще антивирусные[50]50
  Антивирусные – это не антибиотики, поскольку вирусы, как и бактерии, не «биотики», то есть не живые организмы. Это просто элементы генетического кода, которые наше тело воспринимает как приказ вырабатывать еще больше таких же элементов и распространять их. Некоторые, вроде вируса СПИДа, тело даже помещает непосредственно в ДНК, чтобы процесс копирования проходил более гладко, и таким образом делает их неотъемлемой частью нашей личности.


[Закрыть] – всё, что вам удастся раздобыть. Подберите такое сочетание, чтобы я сразу не окочурился. А не сможете, тогда возьмите препараты, которые я прописал Эссману, и удвойте дозу. Ясно?

– Да, сэр, – отчеканивает один из студентов.

– Отлично. Главное – не падайте в обморок.

Я поворачиваюсь к пареньку с афрострижкой:

– Пошли.

В лифте я еще раз спрашиваю у паренька его имя.

– Мершон, – звучит в ответ.

Я заставил его накинуть куртку. Сам я в лабораторном халате с нагрудным кармашком, на котором вышито «Лотти Луиза, доктор медицины». Не знаю, кто она, эта Лотти, но халат свой она оставляет в очень подходящем месте.

– Мершон, только не прокалывай язык, – говорю я, когда лифт останавливается на первом этаже.

– Вот еще, – фыркает парень.

Нас встречает дождь со снегом. Все застлала пелена, видимость почти нулевая.

Уж не знаю, чего я ожидал, – наверно, следов кресла-каталки в снежной каше, – но не будем забывать, что по тротуару, посыпанному солью, снуют прохожие, полсотни человек в минуту. К тому же с железного навеса стекает черная вода.

– Ну и куда он двинул? – спрашиваю вслух. А про себя думаю: «С таким же успехом он мог слинять через противоположный выход».

– Туда, – показывает Мершон.

– Почему?

– Под горку.

Я одобрительно крякаю.

– Да, не зря я тебя взял с собой.

За углом боковая улочка спускается к реке еще круче, чем авеню, на которой мы стоим. Мершон кивает в сторону боковой улочки, и мы сворачиваем.

Через пару кварталов мы натыкаемся на прогалину из снеговой каши, в которой явственно отпечатались следы. Очень похоже, что здесь проехала инвалидная коляска. Следы ведут в сторону невзрачного строения – железная дверь исписана граффити, окна задраены фанерой – и обрываются за несколько метров от входа.

Подхожу, стучу в дверь. Мершон подозрительно разглядывает фасад.

– Что это? – спрашивает.

– «Прыжок с шестом».

– В смысле?

– Ты правда не знаешь?

Он молча ждет разъяснений.

– Гей-бар, – говорю ему.

Дверь открывает пятидесятилетний седеющий негр, поперек себя шире, во фланелевой блузе и бифокальных очках.

– Чему могу? – спрашивает он, немного отклоняя назад голову для лучшего обзора.

– Мы ищем черного старика в инвалидной коляске.

Несколько секунд мужчина насвистывает незнакомую мне мелодию, а затем спрашивает:

– Зачем?

Мершон вступает в разговор:

– Нам нужен точно такой на Рождество, а в магазине, торгующем черными стариками в инвалидной коляске, ни одного не осталось.

– Это больной, сбежавший из госпиталя, – поясняю я.

– Психический?

– Нет. У него гангрена ноги. Хотя с мозгами у него тоже не все в порядке.

Мужчина на миг задумывается, все с тем же свистом.

– Почему-то я вам верю, идиоты несчастные. Он двинулся в сторону парка.

– А к вам, – спрашиваю, – зачем наведывался?

– Попросил одеяло.

– И что, дали?

– Дал ему кем-то забытый пиджак. Накинул на плечи. – Новый приступ насвистывания прерывает озноб. – Ну что, всё, что ли?

– Всё, – говорю. – За нами должок. Загляните к нам в больницу, проверим вашу эмфизему.

Мужчина опускает взгляд на монограмму, что вышита на нагрудном кармане моего халата.

– Спасибо, доктор Луиза.

– Меня зовут Питер Браун. Мой коллега Мершон. Этот визит вам ничего не будет стоить.

Мужчина разражается сипатым смехом, потом у него перехватывает дыхание.

– Однако и без больницы дожил ведь до седых волос, – говорит он.

– С этим не поспоришь, – соглашаюсь я.

По пути вниз Мершон спрашивает меня, как я догадался, что у этого типа эмфизема легких. Я начинаю перечислять разные внешние признаки, а затем в свою очередь задаю вопрос:

– Мершон, кто обычно свистит?

– Придурки?

– Так. А еще кто?

Мершон, подумав, продолжает:

– Люди, которые заклинены на чем-то, по ассоциации с этим предметом. Например, проверяя черепно-мозговую деятельность, ты начинаешь насвистывать «Голову держи повыше».

– Неплохо. А еще люди насвистывают, подсознательно желая увеличить давление воздуха в легких, чтобы прогнать через ткани больше кислорода.

– Ё.

– Вот тебе и «ё». Помнишь в «Белоснежке» каменоломню, где трудились гномы?

– Ну, допустим.

– Если бы, вкалывая рядом с ними, ты заработал силикоз, ты бы свистел с утра до вечера.

– Нифигос.

– Вот так.

Рядом с ним я почувствовал себя профессором Мармозетом.

Мы обнаруживаем Мосби на территории Риверсайд-парка, в павильоне из песчаника, нависающем над Гудзоном. Великолепный вид портят неприятные порывы ветра с брызгами в лицо. Даже пластмассовые сабо тебя не защищают. Снег летит сверху, взвихривается с земли. У нашего беглеца побелели волосы и ресницы.

– Как дела, мистер Мосби? – пытаюсь я перекричать ветер.

Он с улыбкой поворачивается ко мне:

– Как обычно, доктор. А что у вас?

– Вы знакомы с Мершоном?

– Конечно, – отвечает Мосби, не глядя в его сторону. – Скажите, доктор, почему нас так тянет к реке?

– Не знаю, – говорю. – Наверно, я пропустил эту лекцию в медицинской школе.

– Я думаю, время от времени нам хочется взглянуть на творения Создателя. Может, было бы меньше побегов из лагеря для военнопленных, если бы вокруг насадили цветы.

– Если мне захочется взглянуть на творение Создателя, – встревает в разговор Мершон, – я выберу женскую «киску».

– А вы их видите поблизости? – поинтересовался Мосби.

– Увы, сэр.

– Тогда придется удовольствоваться рекой. – Только сейчас Мосби обращает внимание на стрижку Мершона. – Что это, парень, у тебя на голове?

Еще немного – и они сведут меня с ума.

– Послушайте, – говорю, – а не вернуться ли нам всем в больницу?

В вестибюле я еще раз, чисто рефлекторно, набираю профессора Мармозета. Заранее стискиваю зубы, ожидая объяснения с его секретаршей, но на этот раз отвечает он сам.

– Да, привет, Карл... – слышу, как он говорит кому-то.

– Профессор Мармозет?

– Да? – В его голосе слышится растерянность. – Кто это?

– Это Ишмаэль, – говорю. – Одну секунду. – Я поворачиваюсь к Мершону: – Тебе можно доверить это дело?

– Конечно, док, – отвечает он.

– Верю, – говорю, глядя ему прямо в глаза. Иногда это действует на людей вдохновляющее. – Отвези его в ФТ и подожди двадцать минут, а заодно поинтересуйся, почему не состоялся его прием у врача. Скорее всего, они тебе ответят, что никакого приема ему не назначали, тогда вези его к нам и скажи на посту, что в ФТ напортачили. Все понял?

– Все.

– Верю, – говорю и, отняв ладонь, снова обращаюсь в трубку: – Профессор Мармозет?

– Ишмаэль! Я жду звонка, так что не могу долго говорить. Что там у тебя?

Вот именно. От радости, что слышу его голос, я вдруг забыл, зачем звоню.

– Ишмаэль?

– Есть пациент, у него рак клеток, – начинаю я.

– Печально. Дальше.

– Некто по имени Френдли собирается делать ему лапаротомию. Я посмотрел в компьютере...

– Джон Френдли?

– Он самый.

– А это твой пациент?

– Мой.

– Тогда пусть его оперирует кто-нибудь другой.

– Почему? – спрашиваю.

– Ты же хочешь, чтобы он выжил?

– Но этот Френдли – самый высококотирующийся хирург в Нью-Йорке.

– Если верить журналам. Его статистика – дутые цифры. Он приносит в операционную кровь из своих запасов, чтобы в отчетах не было ни слова о переливаниях. Если без дураков, от него можно ждать всего.

– О господи. У него был больной, и он отдал приказ: не применять реанимацию.

– Вот-вот. Зачем вешать на себя летальный исход, когда имеешь дело с «овощем»!

– Блин! И как же мне теперь от него отбояриться?

– Давай подумаем. – Профессор берет небольшую паузу. – О'кей. Позвони гастроэнтерологу Леланду Маркеру в Корнеле. Он, скорее всего, сейчас катается на горных лыжах, но секретарша его разыщет. Скажешь ей, что Биллу Клинтону требуется лапаротомия и что он, дабы его не засекли репортеры, лег в Манхэттенскую католическую больницу под чужим именем. Назовешь ей имя своего пациента. Когда все разъяснится, Маркер придет в бешенство, но будет уже поздно, и ему придется прооперировать.

– Боюсь, у меня на это нет времени, – отвечаю. – Операция через пару часов.

– Ну, тогда плесни Френдли в кофе жидкий экстази, хотя... если верить слухам, он и бровью не поведет.

Я приваливаюсь к стене. Звон в ухе делается громче, голова кружится.

– Профессор Мармозет, – говорю я через силу, – мне надо, чтобы этот пациент выжил.

– Кажется, придется прибегнуть к дистанционному методу лечения.

– Нет, то есть... я хочу сказать... этот пациент обязан выжить.

Пауза на том конце.

– Ишмаэль, у тебя все в порядке?

– Нет. Я должен спасти этого больного.

– Почему?

– Долгая история. Но можете поверить мне на слово.

– Мне за тебя тревожно.

– Не волнуйтесь. Какой от этого прок?

Новая пауза. Он обдумывает ситуацию.

– Ну хорошо, – говорит он наконец. – У меня сейчас важные разговоры, но ты мне перезвони, как только у тебя что-нибудь прояснится. Оставь сообщение. А вообще... по-моему, тебе стоит взяться за скальпель.

– Взяться за скальпель? Я не оперировал со времен медицинской школы, да и там ничем особенно не мог похвастаться.

– Я помню, – говорит он. – Но хуже, чем у Джона Френдли, у тебя все равно не получится. Так что удачи.

С этими словами он отключается.

ГЛАВА 12

С Магдалиной я познакомился в день свадьбы Дениз, 13 августа 1999 года. Она играла на виоле в струнном секстете. Вообще-то она выступает в квартете, но на свадьбы люди чаще заказывают шестерых музыкантов, и в этих случаях ее агент сколачивал особую группу. Одним словом, на свадьбе Дениз играл секстет, а после ужина работал диджей.

Это была большая свадьба на Лонг-Айленде, в загородном клубе, к которому принадлежала семья жениха. Дениз сделала свой выбор в пользу восточного побережья, поскольку там жила почти вся ее дальняя родня. Нас со Скинфликом усадили от нее за километр.

По умолчанию считалось, что я у Скинфлика за няньку и, стало быть, должен следить за тем, чтобы он на трезвую голову либо по пьянке не выкинул какой-нибудь номер. Это была та еще работка, и надолго меня не хватило. Я сам хорошо набрался, чтобы не слушать его бесконечные жалобы. Отчасти я внутренне согласился с тем, что ему следует устроить сцену и умыкнуть Дениз прямо со свадьбы. Уж наплюй на всякие условности и хоть раз поступи так, как написано в этой хреновине под названием «Золотая ветвь».

Но ритуалы превращают нас в полных идиотов. Мы вроде птиц, которые спят, засунув под крыло голову, потому что так всегда спали их предки. Глупо вносить в дом на руках молодую жену, если никто уже не помнит, что это связано со стародавней историей о похищении сабинянок. Это сказал Плутарх, еще две тысячи лет назад. Мы до сих пор рисуем Костлявую с косой на плече, а почему бы не посадить ее на трактор?

В общем, можно понять Скинфлика, который не решился остановить парад, марширующий уже не одну тысячу лет. Хотя от этой мысли меня тошнило, а тут еще эта чертова влажность. В какой-то момент я ушел от него – и от стойки бара – подальше.

Тут-то я и увидел Магдалину.

Вообще-то это не вашего ума дело, но если вам интересно, я, так и быть, расскажу.

Она была миниатюрной брюнеткой с раскосыми глазами. Тонкокостная, но ноги профессиональной бегуньи. Раньше я любил крупных блондинок. В одну секунду все перевернулось.

Рукава слишком свободной белой блузы она закатала, а открытый вырез обнажил ключицы.

Чтобы волосы не мешали ей играть, она перетянула их муаровой лентой, но отдельные прядки выбивались из-под нее и торчали словно антенны.

В тот вечер она была белокожая, однако стоило ей немного побыть на солнце, как она делалась смуглой, как египтянка. Резинка ее бикини, туго натянутых на выпирающих косточках, отступала от живота на добрый сантиметр, так что в этот паз легко можно было просунуть ладонь. Губы у нее были сочные. За эти губы я бы всех своих жертв еще раз отправил на тот свет.

Но все это ничего не говорит о том, какая она. И даже как она выглядит.

Румынка по рождению, она переехала в Америку довольно поздно, в четырнадцать лет, так что у нее остался небольшой акцент. Будучи ревностной католичкой, она каждое воскресенье посещала костел, и во время молитвы у нее над верхней губой выступали капельки пота.

Вас, наверно, удивляет, что любовь всей моей жизни оказалась по-настоящему набожной. Мне и это в ней нравилось. Она свято верила в то, что в мире постоянно происходят какие-то чудеса, но при этом не навязывала тебе своих взглядов. Даже тот факт, что она католичка, а я нет, в ее глазах свидетельствовал о божественном провидении. Господь захотел, чтобы мы были вместе. Он никогда бы не заставил ее полюбить человека, которого не любил сам.

Однажды я ей признался: когда я слышу слово «католицизм», я сразу вспоминаю пыльные иконы, продажных пап и книжку «Экзорцист». Но если я мысленно видел жутковатые деревянные статуи святой Маргариты, то она видела саму Маргариту Шотландскую в открытом поле, над которым роятся бабочки. Для нее Дева Мария была тем, чем Магдалина была для меня. Это не вызывало у меня ревности. Находиться рядом с ней – уже большая удача.

Кстати о сабинянках. Я обожал носить Магдалину на руках. Еще когда мы со Скинфликом жили в кондоминиуме, пользуясь его отсутствием, я часами таскал ее голую, как герой в фильме «Существо из черной лагуны», или сажал к себе на согнутую правую руку, а она обвивала мою шею. Еще у нас был в ходу такой трюк. Я упирался руками в стену, а она восседала на них, лицом ко мне, раскинув ноги, так что я мог всю ее вылизывать, от «киски» до шеи.

Нет, я не в силах описать, какая она.

Мы оба все поняли с первого взгляда. Есть отчего прибалдеть, да? Когда такое еще повторится?

Я уставился на нее, а она на меня. Решив, что я, возможно, случайно оказался в поле ее зрения, я стал перемещаться, но ее взгляд неотступно следовал за мной. А в паузах, когда она опускала свою виолу, ее рот слегка приоткрывался.

Вдруг за моей спиной раздался голос Скинфлика:

– Этот пидор идет подышать свежим воздухом.

– Кто? – спросил я, не сводя глаз с Магдалины.

– Муженек Дениз.

Это словцо – «пидор» – он подхватил в компании Курта Лимми. Поначалу он его вворачивал, безобидно подтрунивая над своими корешами, а потом оно к нему прилипло. Как дерьмо. Правда, он не употреблял его в отношении геев, и на том спасибо.

– О'кей, – говорю.

– Выйдем за ним.

– Нет уж, уволь.

– Ладно, чувачок. Тогда я сам с ним разберусь.

Только через несколько секунд, когда до меня дошли его слова, я тихо выругался и двинулся к выходу.

Скинфлик уже огибал навес, под которым обслуживали гостей. Я неслышно последовал за ним.

Новоиспеченный муж Дениз смолил в одиночестве. Это был блондин в очках без оправы, с конским хвостиком. Компьютерный аниматор из Лос-Анджелеса или что-то в этом роде. Кажется, его звали Стивен, хотя какая разница.

– Он еще покуривает травку! – съехидничал Скинфлик.

Парню на вид было двадцать шесть, то есть он был на четыре года старше нас и на пять старше Дениз.

– Тебя звать Адам? – спросил он.

– Допустим, – отозвался Скинфлик.

– Ты связан с мафией?

– Чего?

– Наверно, я тебя с кем-то перепутал. Чем по жизни занимаешься?

– Ты чё меня подъеб...шь? – взъярился Скинфлик.

Парень отшвырнул бычок и засунул руки в карманы. Впечатляющее спокойствие. Пожалуй, он вздрючил бы Скинфлика, если бы тот был один, но он был не один.

– Я скажу Пьетро, и он вколотит твою башку тебе в задницу так глубоко, что ты разглядишь собственные кишки! – заорал Скинфлик.

– Это вряд ли, – сказал я, опуская руку ему на плечо. А затем парню: – Он малость перебрал.

– Я вижу.

Скинфлик скинул мою руку:

– Да пошли вы оба!

Я намертво стиснул его предплечье.

– Уже там, – говорю. – Можешь нас поздравить.

– Мудак, – процедил он. И парню с угрозой: – Только попробуй ее обидеть.

У того хватило ума промолчать, а я потащил Скинфлика обратно.

Я усадил его за наш стол и заставил проглотить две таблетки зенакса. Лишь убедившись, что они подействовали, я смог вернуться на свой наблюдательный пост, откуда был хорошо виден секстет.

В девять вечера музыканты закончили, давая возможность людям потанцевать с помощью диджея. Поднявшись со своих мест, они принялись паковать свои инструменты и пюпитры.

Я приблизился к сцене. Магдалина вспыхнула и отвела взгляд, зачехляя свою виолу.

– Привет, – говорю.

Она застыла, все уставились на нас.

– Я могу с вами поговорить? – спрашиваю.

– Нам не разрешают разговаривать с гостями, – отвечает виолончелистка с выпирающей нижней челюстью.

– Может, я тогда вам позвоню? – спрашиваю Магдалину.

Та мотает головой.

– Нет, извините.

Так я первый раз услышал ее акцент.

– А если я дам вам свой номер? Вы мне позвоните?

Она подняла на меня глаза:

– Да.

Пока я стоял в ступоре, ко мне подвалил – кто бы вы думали? – Курт Лимми.

– Нужна помощь?

– Я и не знал, что тебя позвали на свадьбу, – говорю.

– Пришел поддержать Скинфлика. Ему, бедняге, несладко.

– Я в курсе. Весь вечер не отхожу от него.

Лимми пожал плечами:

– А я только освободился. Драл его тетку в биотуалете.

– Ширл?

– Ну, – неохотно признался он.

– Я ей не завидую. Надеюсь, она была пьяна.

Вообще-то мне было по барабану. Любовь витала в воздухе.

Следующие три дня я провел в спарринге с боксерской грушей в ожидании ее звонка. Когда вместо этого позвонил Дэвид Локано и предложил с ним встретиться в русских банях на Десятой улице в Манхэттене, я даже обрадовался – хоть какое-то дело.

В последнее время Локано регулярно пользовался банями, полагая, что фэбээровцы не станут устанавливать в парной «жучки», поскольку от них там будет мало проку. Я не разделял его оптимизма – это было до 11 сентября, когда некомпетентность фэбээровцев стала всем очевидна, – но помалкивал в тряпочку.

Вообще-то мне в парной понравилось. Грязновато, зато чувствуешь себя этаким римским патрицием.

– Адам собирается снять отдельную квартиру в Манхэттене, – начал Локано, перепоясанный полотенцем, весь какой-то поникший, даже подавленный.

– Да, – говорю, усаживаясь рядом. – Я слышал.

– И ты мне ничего не сказал?

– Я думал, вы в курсе.

– Ты эту квартиру видел?

– Да, мы вместе ее посмотрели.

Его это резануло.

– Почему он мне ничего не сообщил?

– Не знаю. Спросите его.

– Как же. Из него лишнего слова не вытянешь.

– У него сейчас такой период.

Что было правдой. Скинфлик проводил все время в компании Курта Лимми, но меня это мало трогало. У меня своих проблем хватало. А то, что он взбунтовался против меня и собственного папаши, мне даже льстило. Значит, я был для него авторитетом, как раньше таким авторитетом для меня был он.

Однако у Локано был свой взгляд на вещи.

– А все этот мудак Курт Лимми, – заявил он. – Он хочет втянуть Адама в наш бизнес.

– У Скинфлика не хватит пороху, – возразил я.

В ответ он неопределенно мотнул головой. Похоже, я его не убедил, да я и сам не был в этом убежден.

– Я бы не хотел, чтобы это произошло, – заметил Локано.

– Я тоже.

Он понизил голос:

– Ты же понимаешь, в этом случае ему пришлось бы кого-то убрать.

Я выдержал небольшую паузу.

– А если попробовать откосить? – спрашиваю.

– Не морочь мне яйца. А то ты не знаешь, что откосить невозможно.

Да, я знал, но услышать это от него... У меня по спине пробежали мурашки.

– И что же нам делать? – спрашиваю.

– Мы не позволим, чтобы ему кого-то заказали.

– Согласен, но как?

Локано, отвернувшись, что-то едва слышно произнес.

– Что вы сказали?

– Я хочу, чтобы ты убил Лимми.

– Не понял?

– Пятьдесят штук.

– Исключено. Даже не обсуждается.

– Сто штук. Или назови свою цену.

– Без меня.

– Не только ради Адама. Лимми головорез.

– Ну и что? Мне какое дело?

– Хладнокровный убийца.

– Например?

– Он выстрелил в лицо продавцу из бакалейной лавки в русском квартале.

– Выполняя заказ?

– Какая разница?

– Большая. Вы говорите, что Лимми кого-то зверски убил лет пять назад? За это его стоило бы посадить на электрический стул или хотя бы в камеру-одиночку. Но это еще не дает мне право его убивать. Так же, как и вам. Если у вас накипело, сообщите в полицию.

– Я не могу этого сделать, сам знаешь.

– И я не могу убить кого-то только потому, что он плохо влияет на Скинфлика. А кого вы бы убили по заказу?

Голос его стал жестким.

– Не твое собачье дело.

– Ладно.

– Какая муха тебя укусила? – Он помолчал. – Я слышал, вы с Лимми беседовали на свадьбе Дениз.

– Тридцать секунд. Обменялись оскорблениями. Ненавижу этого козла.

– Адам его боготворит. Из-за него он сядет или того хуже.

– Раньше надо было думать. Лет двадцать назад.

А что тут скажешь? Отец моего лучшего друга. Который стал мне почти отцом. При таких отношениях можно и огрызнуться.

В такую минуту не думаешь: Ты имеешь дело с матерым волком, волком-убийцей. Лучше его не злить, себе дороже.

Я хочу сказать, эти мысли приходят слишком поздно.

Дома меня ждало сообщение на автоответчике.

– Привет. Это Магдалина. – Хрипловатый голос, как будто она говорит шепотом. Пауза и гудки отбоя. Своего номера не оставила.

Это вывело меня из себя. Я прослушал запись раз шесть подряд, а затем позвонил Джуди Локано и Ширл – этот чертов Лимми не выходил у меня из головы. Ширл дала мне имя свадебного агента в Манхэттене, которая ангажировала секстет.

Агент, сидевшая в этот момент за рулем, сразу мне сказала, что не сообщает личных данных, «оберегая частную жизнь».

– Если вы захотите организовать свадьбу, – поспешила добавить она, – я вам обеспечу отличный оркестр.

Мы договорились о встрече в ее офисе на следующий день. Она сразу начала со мной заигрывать, но я не поддержал этот тон, поспешив закончить писанину. В детали я даже не вдавался.

Заполучить расписание ближайших ангажементов Магдалины не составило большого труда. Марта – так звали брачного агента – видимо, полагала, что в рекламных целях оно того стоит и, следовательно, она ничем не рискует. Во всяком случае, как объект преследования.

Большинство вечеринок с участием квартета планировались в частных домах, куда при малом стечении народа было бы трудно проникнуть незамеченным. Поэтому я остановил свой выбор на свадьбе в Форт-Трион-парк, в Верхнем Манхэттене, назначенной на поздний вечер. Приехав на место, я увидел в центре парка большой шатер, примыкающий к ресторану. Мероприятие оказалось достаточно скромным, но не заорганизованным, и вскоре мне удалось смешаться с гостями. Я явился в повседневном костюме, справедливо рассудив, что в Форт-Трион-парке никто не станет требовать особого дресс-кода.

На Магдалине была та же белая блуза и черные брючки. Я дождался перерыва, когда музыканты отошли покурить на тропку, по которой можно было взобраться на холм, и только тогда приблизился. Они разговаривала с виолончелисткой возле их автобуса.

– Привет, – сказал я.

– Привет, – сказала виолончелистка с вызовом, отчего ее нижняя челюсть еще сильнее оттопырилась

– Все нормально, – успокоила ее Магдалина.

Виолончелистка произнесла какую-то тарабарщину, и Магдалина ей ответила, видимо, на том же языке.

– Я подожду там, – сказала нам обоим виолончелистка и отошла.

Мы с Магдалиной молча глядели друг на друга.

– Оберегает вас, – наконец выговорил я.

– Да. Уж не знаю почему.

– Я знаю.

Она улыбнулась:

– Это вы так меня кадрите?

– Нет. Пожалуй. Хочется поближе познакомиться.

Она повернула голову набок и закрыла один глаз:

– Вы знаете, что я румынка?

– Нет. Я ничего про вас не знаю.

– Вряд ли у румынки и американца может что-нибудь получиться.

– Я так не считаю.

– Я тоже.

На случай, что я ее не так понял, я спросил:

– Когда я могу вас увидеть?

Она со вздохом отвела взгляд:

– Я живу с родителями.

На мгновение я с ужасом подумал: а вдруг ей всего шестнадцать? А что, запросто. Хотя с таким же успехом ей могло быть все тридцать. Она казалась существом без возраста, как вампир или ангел.

Но даже будь она шестнадцатилетней, меня это, скажу честно, не остановило бы.

– Сколько вам лет? – спросил я ее.

– Двадцать. А вам?

– Двадцать два.

– Гм. – Она улыбнулась. – Идеальное сочетание.

– Давайте уйдем прямо сейчас, – предложил я. Ее сильные легкие пальцы коснулись тыльной стороны моей ладони. Через мгновение наши пальцы переплелись.

Позже, когда она во сне обхватывала мою мошонку, которая с трудом помещалась в ее горсти, я вспоминал этот вечер в парке. Тогда она мне ответила:

– Не могу.

– Когда же я вас увижу?

– Не знаю. Я вам позвоню.

– Вы должны мне позвонить.

– Обещаю. Но у нас на всех один телефон.

– Позвоните из любого места. Вы не потеряли мой номер?

Она произнесла его по памяти, и это меня успокоило.

Но прошла неделя, а она не звонила. Безумие. Я сделал переадресацию на свой рабочий телефон и тут же, как сумасшедший, помчался на работу, чтобы не пропустить ее звонка. Дома я повсюду ходил с радиотелефоном. Кто бы мне ни звонил, я сразу отсоединялся.

Она позвонила поздно вечером в субботу. В это время я с криками отжимался. За окном лил дождь. Я вскочил на ноги с трубкой в руке.

– Алле?

– Это Магдалина.

Я замер, весь в поту. Мой пульс колотился так, что, казалось, сейчас оторвутся пальцы. Было ли это результатом отжиманий или только звонка – сам не знаю.

– Спасибо, что позвонила, – прохрипел я.

– Я не могу говорить. Здесь вечеринка, я звоню из спальни, где свалены все сумочки. Еще подумают, что я воровка.

– Я должен тебя увидеть.

– Я тоже. Ты можешь за мной приехать?

– Да. Как скажешь.

Вечеринка проходила в особняке в районе Бруклин-Хайтс. Укрываясь от дождя, она дожидалась меня под навесом многоквартирного дома. При ней была ее виола в нейлоновом чехле. Увидев ее, я чуть не врезался в пожарный гидрант перед парадным подъездом. Она подбежала, забросила виолу на заднее сиденье, а сама села рядом. Я успел отстегнуться.

Мы слились в поцелуе. Мне не терпелось разглядеть ее всю, но я также не мог от нее оторваться. Наконец она положила голову мне на грудь.

– Я хочу тебя, но мы не можем заняться сексом, – объявила она.

– Как скажешь.

– Я девственница. Я целовалась с мальчиками, но дальше этого дело не заходило.