Текст книги "Бей в точку"

Автор книги: Джош Бейзел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

С каждым визитом Магдалины, с каждым новым письмом я любил ее все сильнее. «В квартете мне часто говорят, что я сбиваюсь с такта. Сбиваюсь, да, потому что думаю о тебе. Но при этом я играю лучше, а не хуже, в моей игре больше жизни, поэтому у меня нет ощущения, будто я их подвожу. Лучше всего я играю, когда играю от сердца, а мое сердце – это ты. Я люблю тебя».

Считайте, что это из разряда идиотских романтических историй, когда толстуха пишет в тюрьму нашумевшему убийце, прикончившему свою жену, мне наплевать. Ее письма не дали мне сойти с ума. Ее визиты отвлекали меня от мыслей об этой вонючей дыре.

Магдалина разговаривала с Донованом чаще меня. Это он посоветовал нам порознь, что не худо бы нам пожениться, – тогда ей не придется свидетельствовать против меня. Я сделаю всё, сказала мне Магдалина. Всё, что угодно.

Я возражал. Я хотел, чтобы мы стали мужем и женой по-настоящему.

– Дурачок, – сказала она. – Мы уже давно, с третьего октября, муж и жена.

Судите сами. Лучше я все равно вам не растолкую. Разве можно объяснить, как выглядит солнечная поверхность?

Хотя никто всерьез не думал, что Магдалину вызовут в качестве свидетеля. Она тут же растопила бы сердца присяжных.

Она принесла мне книги, которые я не мог читать из-за шума. В следующий раз она принесла мне наушники.

Ничего мне не сказав, она начала процесс оформления в надзирательницы федеральной тюрьмы, чтобы быть рядом со мной, если дела пойдут скверно.

В начале лета 2000 года меня привезли в офис, где я прежде ни разу не был. Вообще-то в этом не было ничего необычного. Примерно раз в две недели устраивалась какая-нибудь «первоначальная явка» или «предварительное слушание дела» для уточнения, тот ли я, за кого себя выдаю, или я тот, кем считает меня ФБР, и вообще имело ли место преступление. Но в тот день охранник оставил меня в комнате одного, а сам вышел за дверь. Хоть я был в наручниках и ножных браслетах, ситуация выглядела очень странной.

Я сразу принялся искать телефон, чтобы позвонить Магдалине. Как бы не так. На деревянном столе и таких же полках хоть шаром покати. За окном имелся карниз. Для побега момент самый подходящий. Стоя перед окном, я как раз обдумывал эту идею, когда за моей спиной открылась дверь и в комнату вошел Сэм Фрид.

Я никогда его не видел. Ему тогда было слегка за шестьдесят. В своем мятом сером костюме он сразу вызывал к себе симпатию. Он протянул мне руку и предложил сесть, что я и сделал. А он придвинул себе один из стульев, что стояли у стены.

– Меня зовут Сэм Фрид, – сказал он.

Мне это сочетание ни о чем не говорило.

– Пьетро Брна, – сказал я.

Было в нем нечто такое, что даже в оранжевом комбинезоне заключенного и ножных кандалах ты ощущал себя человеком.

– Я работаю в департаменте юстиции, – продолжал он. – Хотя, по большому счету, я уже на пенсии.

Вот так, скромно. Хотя мог бы сказать: «Я придумал ВИТСЕК»,[78]78
  Программа безопасности свидетелей ( WitSec ) была принята в 1970 году в рамках контроля за организованной преступностью. (Прим. пер.)


[Закрыть] что является чистой правдой. Или: «Я сломал хребет мафии, а те, для кого я добился иммунитета, показывают самый низкий уровень рецидивов по стране».

А еще, разумеется, он не сказал о том, как его ненавидят в правоохранительных органах. Да, он нанес мафии смертельный удар, но какой ценой? Благодаря его стараниям всякие подонки начали новую жизнь, а этого копы и даже фэбээровцы не могли ему простить.

Само собой, он был евреем. Кто еще стал бы так биться за торжество справедливости, понимая, что статус парии ему обеспечен? Его отец, рыбный торговец с Фултон-стрит, отстегивал сорок процентов с выручки Джонни Профацци.

Но, повторюсь, тогда я ничего этого не знал.

Я неопределенно хмыкнул в ответ на его представление.

– Я услышал про тебя от Бабу Мармозета.[79]79
  «Бабу, распространенное прозвище младшего сына в индийской семье, явно не имело прямого отношения к профессору Мармозету, чье имя Арджун.


[Закрыть]

– Не знаю такого, – сказал я.

– Врач-индус. Длинные волосы. Две недели назад вы проходили у него медосмотр.

– Ах да.

Только человек поколения Фрида мог сказать, что у профессора длинные волосы. Не прерывая медосмотра, Мармозет разговаривал по телефону и заполнял мою больничную карту. С вами все в порядке, сказал он мне тогда. Этим наше общение и ограничилось.

– Странно, – говорю, – что он про меня вспомнил. Мне казалось, он витал в облаках.

Фрид засмеялся:

– Он всегда такой. Одному богу известно, на что он был бы способен, если бы людям удалось добиться его внимания. Я расскажу тебе одну историю.

Он забросил ноги на стол.

– Мы с женой любим ходить на театрализованные ужины, – начал он. – Знаешь, один из этих китайских ресторанчиков, где во время застолья актеры разыгрывают детективную историю, а вы должны ее распутать. В сущности, глупая затея, но посетители не внакладе, тем более артисты, так что грех жаловаться. Иногда туда захаживает Бабу. Это действо его как будто не интересует. Обычно он приходит с барышней и весь вечер пялится в ее вырез или в лучшем случае проверяет, кто ему звонил на мобильный. Но в конце вечера, когда приходит время назвать убийцу, он всегда попадает в точку.

– Серьезно?

– Абсолютно. Я не знаю другого человека, который бы так безошибочно определял любой характер. А ведь я повидал немало людей на своем веку.

Он не сказал «Джека и Бобби Кеннеди, среди прочих», хотя мог бы. Он сказал:

– Бабу назвал тебя интересным и небезнадежным человеком. Имея в виду, что ты заслуживаешь еще один шанс, он, мне кажется, также намекал на то, что ты располагаешь информацией, в обмен на которую тебе могут этот шанс предоставить.

Я сокрушенно покачал головой. Мне не хотелось огорчать Фрида, но и лгать ему мне тоже не хотелось.

– Мы с профессором ни о чем таком не говорили, а давать показания я не собираюсь.

– О'кей. Подождем. Но не слишком долго. Бери быка за рога. Такая возможность может тебе больше не представиться.

– Программа защиты свидетелей. Я к этому пока не готов.

– Давай разберемся, – сказал Фрид. – Кажется, ты в это вкладываешь не тот смысл. В данном случае речь идет не о том, чтобы спрятаться под другой личиной. Речь скорее о том, чтобы стать самим собой – тем, каким тебя задумала природа.

– Для меня это слишком сложно.

– Не валяй дурака. Подумай, что сказал бы твой дедушка.

– Мой дедушка?

– Извини, что вторгаюсь в твою личную жизнь, но не так уж трудно предположить, какие планы в отношении тебя он строил и как бы он отреагировал на твое пребывание в этом заведении. Да ты знаешь это лучше меня.

– Вы всех потенциальных свидетелей так обрабатываете? – спросил я.

– Вот уж нет, – ответил он. – Но Бабу Мармозет считает, что ты сдюжишь.

– Он же меня не знает!

Фрид пожал плечами:

– У этого человека дар. Возможно, он понимает тебя лучше, чем ты сам.

– Положим, это не так трудно, – заметил я.

– А ты крепкий орешек. – Фрид скинул ноги со стола и встал. – И отлично знаешь, чего стоит этот мафиозный ореол. Что ты приобрел? Метрдотели перед тобой расстилаются, потому что ты им хорошо платишь и к тому же они тебя боятся, но потеряешь ты гораздо больше. Включая твою милую барышню.

Хотя в его устах это вовсе не прозвучало зловеще, разумом я понимал его правоту. Вслух же произнес:

– Ловите меня на фуфу?

– Кто обжегся молоком, дует на воду. – Он открыл дверь, но не вышел из комнаты, а повернулся и сказал: – Если бы я ловил тебя на фуфу, я бы задал тебе вопрос: «Почему мафия решила убрать Карчеров?»

– Я ничего не знаю.

Он это проигнорировал:

– Ты же сам видел, в какой изоляции они жили. На кого они могли вывести? По-твоему, они знали кого-то повыше?

Я молча на него смотрел.

– Нет. Только тех, кто ниже. Почему их и решили убрать. Чтобы бизнес процветал и дальше, но уже с другим субподрядчиком. До скорого свидания. Я был бы рад поймать тебя на фуфу, но сначала я бы попросил тебя поразмыслить над моими словами и заодно подумать, как бы на них отреагировал твой дедушка.

Насчет Карчеров этот Фрид, разумеется, был прав. Я и сам миллион раз говорил себе то же самое.

Но в эту ночь я спал без наушников, чтобы отогнать от себя эти мысли.

О том, как проходил суд, вам, выкормышам «Фокс ньюз», наверняка известно. Но знали бы вы, какая это была смертная скука, даже для меня. Фэбээровцы несколько месяцев разрабатывали операцию «Русская кукла», а тут явился я и все похерил. У них на руках оказались тысячи финансовых документов, которые – это сказал бы им любой человек, работающий в частном секторе, – обнародовать перед присяжными было себе дороже. И которые, собственно, не имели никакого отношения к итальянской мафии. У ФБР она шла под кодовой аббревиатурой ЛКН.

Иначе говоря – ла коза ностра, то есть буквально «наше дело». Признаться, я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь в мафии говорил «ла коза ностра», тем более «ЛКН». С какой стати? Это как если бы французские отморозки называли себя ЛЖНСК, сокращенно от «le je n е sais quoi».[80]80
  Незнамо кто (фр.). (Прим. пер.). Есть предположение, что агентам ФБР вменили говорить «ЛКН». Их директор Гувер так долго отрицал существование мафии, что когда его ошибка стала очевидной, он попытался отмахнуться от нее как от семантического недоразумения. Короче, не тем словом ее называли.


[Закрыть]

Короче, суд тянулся ни шатко ни валко. Ну а примерно на десятый день заслушивания исходных позиций – сразу после того, как прокрутили запись моего телефонного разговора с дежурным полицейского участка, которому, как вы помните, я позвонил с заправочной станции; кстати, эксперт по устной речи заявил: о том, что это мой голос, можно утверждать «с восьмидесятипятипроцентной вероятностью», – обвинение вынуло из рукава свою Таинственную Улику, и все сразу завертелось.

Таинственная Улика оказалась пресловутой Рукой – отрубленной, с содранной кожей, – которая, как обвинение рассчитывало доказать, некогда принадлежала Сиське.

При виде этой Руки всех охватывал трепет. Достаточно тонкая, она скорее всего была действительно женская, но все же длинновата для украинской девушки-подростка. Легко было поверить и в то, что фэбээровцы обнаружили ее за пределами Фермы, там, где была припрятана наша машина, на которой – обвинение обещало это доказать – я и уехал. А следы ножа на Руке вроде как неопровержимо говорили о том, что ее освежевали, а не обглодала ласка или еще какой-нибудь зверь.[81]81
  Кстати, на медицинском языке обдирание кожи, как умышленное, так и непреднамеренное, называется «снятие перчатки», причем это может относиться к любой части тела. Так, в отделении экстренной медицинской помощи всеобщей любовью пользуются детородные органы, застрявшие в пылесосе.


[Закрыть] Она наводила священный ужас. Особенно когда фэбээровцы демонстрировали ее на экране в зале суда.

Само собой, Эд Лувак против этого возражал, но Донован оказался прав: хотя это шло вразрез с делом «Брейди против Мэриленда» в том смысле, что обвинение предварительно не ознакомило защиту с уликой, судья тем не менее принял ее к рассмотрению – такая бомба неизбежно должна была привлечь внимание прессы. К тому же это был, кажется, единственный серьезный аргумент в пользу моего осуждения.

Вы должны кое-что понять. В известном смысле июль 2000 года был идеальным моментом для разбора дела об убийстве. Пятью годами ранее процесс над О.Джей Симпсоном похоронил само понятие «косвенные доказательства», без которого раньше не обходилось практически ни одно осуждение в уголовном порядке. Косвенные доказательства включают в себя все, за исключением физических улик и прямых свидетельских показаний. Если вы купили подводное ружье и растрезвонили в баре, что собираетесь убить кого-то, а через час вернулись с ружьем, но уже без стрелы, и сказали, что осуществили угрозу, – это не более чем косвенные доказательства. Процесс над О.Джей Симпсоном умудрился поставить под сомнение даже физические улики – любой пробел в «цепочке хранения улики» позволял допустить, что копы где-то схимичили.

Что касается прямых свидетельских показаний, то на них уже давно все обрушивались как на ненадежный источник. И правильно. Хотя в моем случае с этим делом обстояло неважно – один Майк, посыльный, да и много ли он там разглядел в свое зеркальце заднего вида...

Собственно, кроме Руки, ФБР нечего было мне предъявить. Они нашли на Ферме массу следов, оставленных в грязи, но в сравнении с моим размером ноги все отпечатки были слишком малы.[82]82
  А все почему? Я срезал подошвы с ботинок, на пару размеров меньше моих, и наклеил их на свои говнодавы. Исходя из таблицы, определяющей взаимосвязь между размером обуви и параметрами тела, выходило, что рост у меня 160 сантиметров, а вес под сто пятьдесят килограммов. Не думаю, что мне удалось обвести детективов вокруг пальца, но попробуйте объяснить такой казус присяжным.


[Закрыть]

Эта Рука оберегалась как зеница ока, находилась под круглосуточным наблюдением. Идиотизм, если вдуматься. Кто и как ее охранял? Посадили человека в рефрижератор? Но на всех это действовало.

Фэбээровцы даже не подвергли ее анализу на ДНК – да и не могли, не располагая заслуживающим доверия образцом ткани убитой. Кстати, тот же судебный процесс над О.Джей Симпсоном представил анализы на ДНК как этакий заговор умников, пытающихся обдурить присяжных и, таким образом, доказать свое превосходство. А вот защита как раз предлагала сделать сравнительные анализы, не боясь при этом выглядеть высоколобыми чуваками, хотя обвинение выступило против, да и жюри присяжных так и так проигнорировало бы результаты.

У меня от всего этого голова шла крутом.

Вот она, Рука. Это данность. Я не мог вспомнить, были ли у Сиськи длинные ногти, но, пусть не ей, кому-то же эта рука принадлежала! Если ее отрезали не Карчеры, значит, это сделали другие люди, а отсюда напрашивался вывод: кто-то пытается меня подставить.

Но кто и зачем?

Обвинение постоянно возвращалось к этой злополучной Руке, потому как все остальное, что они нарыли, оказалось курам на смех. Взять те же записи подслушанных телефонных разговоров. Там было столько помех, что им пришлось давать субтитры на экране, которые половину присутствующих в зале и добрых две трети присяжных вгоняли в спячку. Тогда обвинитель всем напоминал:

– Не забудьте, речь идет о матером преступнике, который способен вот что проделать с несчастной жертвой.

На экране появлялась Рука, и все сразу просыпались.

Стало немного интереснее, когда обвинение начало показывать фотографии Фермы, включая пресловутый погреб, а также когда для дачи свидетельских показаний вызвали посыльного Майка. Он должен был рассказать о том, как привез нас на место на своем грузовике. Майк был на редкость мрачен, а его слова («Мне показалось, что в кузов залез снежный человек») вызвали в зале смешки. А еще обвинение намекнуло, что оно намерено вызвать в суд заключенного, бывшего братка, который сдал своих. Было бы, конечно, любопытно на него посмотреть.

Но, как вам известно, до этого дело не дошло, потому что процесс неожиданно закончился.

Однажды Сэм Фрид нагрянул ко мне в камеру. В полночь. Заговорил он со мной только после того, как надзиратель привел нас в офис, где произошла наша первая встреча, и оставил вдвоем.

– Слушай меня, – начал он. – Кое-что должно произойти. Я пока не уточняю, что именно, дабы ты сосредоточился на моих словах. Потому что когда ты все узнаешь, ты уже больше ни на чем сосредоточиться не сможешь.

– Оставьте эту фигню при себе, – говорю.

– Не оставлю, и для тебя это не фигня. Так что слушай меня внимательно. Я сделал тебе предложение, это лучшее, на что ты можешь рассчитывать. Ты мог бы стать врачом, как твой дедушка. Да кем угодно. Хочешь получить членство в закрытом загородном клубе? Стать «белой костью»? Нет проблем.

– Никогда не было желания стать «белой костью».

– Ты меня не слышишь?

– Слышу.

– Когда пена уляжется, я сделаю все, чтобы тебе предложили сделку с правосудием, – продолжил он. – На какое-то время ситуация выйдет из-под контроля, но постепенно все образумятся. Твои показания против Дэвида Локано произведут должное впечатление на департамент юстиции. Я понятно выражаюсь?

– Не очень, – признался я. – Точнее, я вообще ничего не понял.

– Завтра поймешь, поверь мне. А за ночь хорошенько обдумай мои слова – сделка с правосудием. Если не возражаешь, я позвоню твоей девушке и оставлю ей свой номер. Что скажешь?

– Да, но...

– Завтра утром ты все поймешь, – повторил он. – А дальше... не забудь включить голову.

На следующее утро, в восемь часов, судья отвел все обвинения, выдвинутые против меня как на федеральном уровне, так и на уровне штата, на том основании, что представление главной улики было сделано с нарушением принципа «Брейди против Мэриленда». Через шесть часов меня выпустили из камеры. Донован повез меня на ланч, за которым и рассказал, что же на самом деле произошло.

Моя команда распорядилась-таки сделать анализ Руки на ДНК. А вдруг присяжные окажутся не такими простофилями, как те, что судили О.Джей Симпсона пять лет назад? Хуже не будет. Когда пришли результаты анализа, они подключили к тестам радиолога, потом специалиста по анатомии, потом зоолога.

Рука оказалась не рукой, а лапой. Медвежьей. Лапой медведя-самца. После чего в деле была поставлена точка.

Обвинение попыталось все замять, но не тут-то было. На следующий день газеты запестрели заголовками:

УШЕЛ ИЗ КОГТЕЙ. МЕДВЕЖЬЯ УСЛУГА ПРАВОСУДИЮ. ОБВИНЕНИЕ ДАЛО НА ЛАПУ.

Чуваки лажанулись по полной программе.

Это был перебор. Журналисты издевались, дескать, какими же надо быть идиотами, чтобы принять медвежью лапу за человеческую руку. Хочу им напомнить, что многие из них, вместе с участниками процесса, сидели в зале суда, и никто не усомнился в подлинности улики. Разглядеть характерные отличия, по крайней мере на фотографиях, было невозможно.

Уже в мединституте я всякий раз поражался внешнему сходству – особенно после того, как охотники, освежевавшие зверя, удалили ему когти. Медведь единственный из неприматов способен ходить на задних лапах. Без шкуры он становится так похож на человека, что многие индейские племена верили: если с медведя содрать шкуру, он может превратиться в человека. А уж инуиты, тлинкиты и оджибва, надо думать, освежевали побольше косолапых, чем какой-нибудь недотепа в ФБР. Не говоря уже о «Нью-Йорк пост».

Короче.

Вот откуда, чуваки, пошло мое прозвище – Медвежья Лапа.

ГЛАВА 19

Я стою в занавешенном боксе по соседству с послеоперационной палатой, где лежит Скилланте, и перекатываю в горсти две пустые ампулы от калия. Вместо того чтобы быстро обойти своих пациентов и уё...ть отсюда. А еще лучше сразу перейти ко второй части программы.

Чем я точно не должен заниматься, так это прохлаждаться здесь, пытаясь понять, кто убил Скилланте. Не все ли равно и что это меняет? Вряд ли тот, кто это сделал, все еще находится в больнице, и в эту минуту ему звонят на сотовый и говорят: «Погоди. Пока ты там, может, заодно пришьешь и Медвежьего Когтя?» Все-таки, думаю, у меня есть часа полтора в запасе.

Просто до сих пор никто целенаправленно не убивал моего пациента, и я не могу об этом не думать. Меня это завело как-то по-особенному.

Я даю себе сто секунд на размышления.

На поверхности: кто-то из близких. Человек надеялся, что Скилланте умрет под ножом и можно будет подать в суд иск о профессиональной небрежности. Но Скилланте выжил, тогда человек решил взять это в свои руки. Словом, лицо, заинтересованное в получении страховки.[83]83
  Мы видим такое сплошь и рядом. Нет, не буквально убийство близкого человека, а нескрываемое разочарование в связи с тем, что он выжил. Проявляется обычно это так: к тебе кто-нибудь подходит и просит отключить его мать от аппарата искусственного жизнеобеспечения. При том что операция прошла отлично, его мать уже самостоятельно передвигается и готова выписаться из больницы.


[Закрыть]

И этот человек знал точную дозу – две ампулы. Меньшая доза позволила бы Скилланте выжить, даже, возможно, пошла бы ему на пользу. Большая вызвала бы спазмы аорты, что неизбежно открылось бы на вскрытии.

Но если человек хотел спрятать концы в воду, то зачем он вкатил дозу так быстро, что ЭКГ заплясала, как ненормальная? Вот где страховая компания обрадуется. Родственник не получит от нее ни цента.

Или Скилланте был человеку небезразличен, но в этом цейтноте или за отсутствием опыта он не сумел сделать все как надо?

Опять же не все ли равно? Я и так уже потерял массу времени. Надо срочно наведаться к пациентам, которые могут без меня отдать концы, а остальное предоставить Акфалю.

И сматывать удочки.

Я не забыл слова медсестры-ирландки: Молодец. Пусть попляшут пакистанцы, правильно? А что делать, пусть привыкает. Мне назад ходу нет.

Выйдя из послеоперационной палаты, я сталкиваюсь со Стейси. Она еще в операционном халате, по щекам текут слезы.

– Что стряслось? – спрашиваю.

– Мистер ЛоБрутто умер, – выдавливает она трясущимися губами.

– А-а, – говорю.

Вообще странно, как можно, крутя шашни с Френдли, до сих пор удивляться смерти его пациентов.

Тут я вспоминаю, что для Стейси подобная операция в новинку, и обнимаю ее за плечи.

– Держись, дружок, – говорю.

– Боюсь, эта работа не для меня.

В голове моей вдруг промелькнула мысль.

– Понимаю. – Досчитав до пяти, пока она шмыгает носом, я спрашиваю ее: – Стейси, у тебя есть образцы хлорида кальция?

Она недоуменно кивает:

– Да... Обычно я их с собой не ношу, но сейчас у меня в сумке есть две ампулы. А что?

– Если ты их обычно не носишь, почему они у тебя сейчас с собой?

– Я не заказываю. Они сами присылают мне образцы, и я приношу их в больницу.

– Присылают в офис?

– У меня нет офиса. На квартиру.

Я обалдел:

– Ты работаешь представителем фармакологической фирмы на дому?

Она кивает:

– Как и обе мои сожительницы.

– Ты хочешь сказать, что все твои коллеги так работают?

– По-моему, да. На фирме мы бываем два раза в году, на вечеринках по случаю Рождества и Дня труда. – Она снова начинает шмыгать носом.

Обалдеть, думаю я про себя. Каждый день тебе на что-то открывают глаза.

– А моксфен у тебя еще найдется? – спрашиваю.

– Нет, – мотает головой, вся в соплях. – Весь вышел.

– Езжай-ка ты домой и поспи, дружок, – говорю ей напоследок.

Я делаю дыхательные упражнения с пациентом, о котором упоминаю в первый и последний раз, а у самого от нервного напряжения на шее бьется жилка, и тут мне на пейджер приходит месседж от Акфаля. Я набираю его номер.

– У Эссмана желтуха, – сообщает он мне с порога.

Приехали. Это надо понимать так, что его печень перестала должным образом перерабатывать погибшие кровяные клетки. Кстати, боль в моем предплечье немного отступила. А вот Эссману не позавидуешь.

Без меня. Не потому что дело терпит, – скорее наоборот, – просто сейчас я не способен придумать, чем ему помочь, даже если возьму время на размышления. Если бы я обратился в ВИТСЕК со словами: «Мне надо бежать, пока не поздно, но тут у меня пациент, у которого боль в заднице перешла в перебои с печенью из-за распространения неизвестного патогена», я знаю, что бы они мне сказали: «Беги. По крайней мере одного человека спасешь».

А может, и нет. Вообще-то в ВИТСЕКе работают не самые участливые люди на свете. О свидетелях они говорят не иначе как «это дерьмо». Ничего не имею против, если речь идет о настоящих отморозках вроде меня, ну а если о молодой вдове с тремя детьми, на глазах у которых несколько гангстеров расстреляли ее мужа, – это уже чересчур.

Большинство их подопечных, начавших новую жизнь в другом городе и под другой фамилией, могут считать, что им повезло, если они устроились в «Staples» где-нибудь в Айове.[84]84
  Сеть магазинов канцтоваров. (Прим. пер.)


[Закрыть] Так что можете себе представить, что думали в ФБР обо мне, человеке, который, по их представлениям, выезжал на поляну для гольфа в инкрустированном золотом «порше» с номерным знаком «ЯЕБАЛФБР».

При всем при том меня определили в Брин-Морский колледж, с двухгодичным медицинским обучением, за которое, между прочим, я платил из своего кармана. А все потому, что за моей спиной стоял Сэм Фрид. Увы, нынче Сэм на пенсии, так что если меня снова куда-то переведут, то скорее всего я буду красить пожарные гидранты где-нибудь в Небраске. Работа врачом мне уже не светит.

Разумеется, я могу удариться в бега вместо перевода на новое место. Участие в программе ВИТСЕК – вещь сугубо добровольная. Я вам больше скажу, если им не понравится ваше поведение, они вас сами выкинут, а то и «сдадут» вас, как бы случайно, между делом. Но чтобы сохранить прежнее имя, а стало быть, и врачебную лицензию, мне придется укрыться в какой-то совсем уж немыслимой дыре, до которой не дойдет посылочка с адским механизмом – «привет от мафии». Но, как ни странно, именно в таких захолустных дырах предъявляют довольно строгие требования при приеме на работу. Как правило, их интересует вся твоя подноготная.

Получается, что, уходя из этой больницы, я почти наверняка ухожу из медицины.

От этих мыслей голова идет кругом. Я бегу в палату Эссмана.

С дежурного поста меня окликает старшая медсестра, уроженка Ямайки:

– Докта-ар.

– Да, мэм, – отзываюсь я.

Ирландская ведьма спит за компьютером, роняя слюни на клавиатуру.

– Женщина хотеть с вами говорить много раз. Оставлять свой телефон.

– И давно она дозванивается?

– Много часов.

Скорее всего, не розыгрыш.

– Дай-ка мне ее номер.

Она пододвигает мне листок из рецептурного блокнота, на котором нацарапан телефон.

– Спасибо, – говорю. – Смотри, чтобы твою подругу не убило током.

Она с ухмылкой поднимает вверх отсоединенный кабель и со значением произносит:

– У нас больница.

Я набираю номер.

– Алло? – раздается в трубке женский голос.

До моего слуха долетают уличные звуки.

– Это доктор Питер Браун.

– Пол Вилланова – ваш пациент?

– Да, мэм.

– Его укусил летающий грызун.

– Простите?

Но женщина уже повесила трубку на рычаг.

Я вхожу в палату Эссмана.

– Как дела? – спрашиваю.

– Пошел ты, – следует ответ.

Я трогаю его лоб. Все еще горячий. Я испытываю некоторую вину, оттого что мое предплечье почти не болит и вернулась чувствительность в пальцах.

– Тебя когда-нибудь кусала летучая мышь? – спрашиваю его. Строго говоря, летучая мышь относится к виду хироптера, а не к летающим грызунам, но иногда в интересах дела бывает полезно поставить себя на место пациента.

Тем более что белки не кусаются.

– Нет, – отвечает Эссман.

Я жду продолжения, но оно не последовало. Глаза его закрыты, лоб в испарине.

– Ни разу?

Ну вот, по крайней мере открыл глаза.

– Ты часом не слабоумный? – спрашивает он.

– Ты уверен, что ни разу?

– В противном случае я бы, наверно, запомнил.

– Да? Ты последних четырех президентов и тех не помнишь.

Он тут же отбарабанил все фамилии.

– Или какой сегодня день.

– Вторник.

Что ж, мозги у него работают. А вот у меня в башке туман.

– Ты ведь, кажется, женат, – говорю.

– Уже нет. Кольцо – это так... чтобы супермодели об меня в метро не терлись.

– А где сейчас твоя жена?

– Я почем знаю...

– Случайно не в больнице?

– Разве что в качестве пациентки.

– Все умничаешь, – говорю.

Он снова закрывает глаза и улыбается через боль.

– Наверно, где-то здесь.

Я задергиваю занавеску и переключаюсь на Мосби. Он исхитрился выпростать спеленатые кисти рук, но щиколотки пока под контролем, и на том спасибо. Старик спит. Я проверяю его пульс и выхожу из палаты.

Написав в эссмановской истории болезни «По словам жены, укус летучей мыши. В/И»,[85]85
  В/И означает «вероятность исключаю». Иными словами, «решайте сами».


[Закрыть] я вместо подписи оставляю какую-то загогулину. Меня охватило странное ощущение – я чист. Часы «доктора Питера Брауна» сочтены. Ему уже не грозит суд, и результатов лабораторных анализов он никогда не узнает. Остается выполнить последние предписания. Если на то будет моя воля.

Я обхожу больных, которым прописан курс химиотерапии, и проверяю работу капельниц. Потом трачу еще полминуты на молоденькую пациентку, закрепляя повязку у нее на голове – точнее, на том, что от головы осталось.

На соседней койке мертвенно-бледная девушка с остеосаркомой тупо глядит в потолок. Прозрачный мешочек у нее на колене заполнен сгустками крови.

Здоровое колено торчит из-под одеяла. Халатик задрался, выставив на всеобщее обозрение влагалище, откуда все еще свисает голубая ниточка тампона. Я прикрываю эту красоту.

– Плевать я хотела, – подает голос девушка. – Меня уже никто никогда не захочет.

– Глупости, – говорю. – Увидите, от мужиков не будет отбоя.

– Ага. От лузеров, которые готовы трахнуть одноногую, чтобы наверстать упущенное.

Ну и поворотец!

– Язычок у вас тот еще, – говорю.

– Ах, извините. – В ее голосе звучит сарказм. – Какой дурак пригласит меня на танцы?

– Еще как пригласят. Попрыгаете на славу.

– Засранец!

Я вытираю слезы с ее щек.

– Мне надо идти.

– Поцелуй меня, чучело, – говорит она.

Я выполняю ее просьбу. За моей спиной кто-то откашливается. Это два санитара, которые должны увезти ее на операцию.

– Блин. Мне страшно, – вырывается у нее, пока они переносят ее на каталку. Она вцепилась в мою руку, ладонь мокрая.

– Все будет о'кей, – успокаиваю я ее.

– Еще не ту ногу отрежут.

– Очень может быть. Зато в следующий раз им будет труднее ошибиться.

– Пошел ты.

Ее увозят, а мне на пейджер приходит вызов из НП, то бишь из Отделения неотложной помощи, или, попросту, «неотложки».

Нет проблем, проносится у меня в голове. Мне как раз по дороге. К выходу.

Возле неотложки я замечаю отморозка, который пытался меня грабануть сегодня утром. Его до сих пор маринуют в приемной – таким образом стараются отвадить всех, кто не имеет страховки. Лицо у него вымазано в крови, здоровой рукой он поддерживает сломанную руку. Увидев меня, он соскакивает с носилок, готовый обратиться в бегство. Подмигнув ему, я быстрым шагом следую дальше.

Если бы не особые обстоятельства, я бы с удовольствием здесь подзадержался. Работающие в НП люди спокойны, как удав, и неподвижны, как цветы в горшке. Иначе они бы, наверно, съехали с катушек. Казалось бы, что мешает завотделением отзвонить коллеге, приславшему ему сообщение на пейджер? А просто такого желания у него нет.[86]86
  Может, потому, что он слишком занят, экспериментируя на больных?


[Закрыть]

Женщина-врач промывает парню ножевую рану в области поясницы. Парень голосит, извивается, но его крепко держат два санитара.

– Зачем вызывала? – спрашиваю.

– НП – это отстой, – роняет она невозмутимо.

– Извини, я спешу. Чем могу помочь?

– Ко мне поступил байкер с ущемлением мошонки. Дорожная авария.

– Так.

– Он немой.

– Немой?

– Ну да.

– А со слухом у него как?

– Со слухом все в порядке.

Тогда я сильно сомневаюсь, что он немой. Я бросаю взгляд на часы. Минут десять до появления крутых ребят, пришедших по мою душу, пожалуй, еще есть.

– Покажи мне его, – говорю.

Она откладывает пульверизатор и ведет меня к больному.

О, это вам не просто дурачок, решивший в выходные прокатиться на «харлее». Передо мной настоящий гангстер, словно сошедший с экрана. Вы видели этот типаж в фильме «Уйдем на дно». Он встречает меня не только зелеными татуировками, но еще и солнцезащитными очками. Из-под упаковок со льдом проглядывает раздувшаяся мошонка пурпурно-черной расцветки.

– Ты меня слышишь? – спрашиваю.

Байкер кивает.

Я зажимаю ему нос. В первую секунду он удивленно поднимает брови, но когда до него доходит, что ему со мной при всем желании не справиться, его лицо приобретает совсем иное выражение.

В конце концов он открывает рот, чтобы глотнуть воздух, и я достаю из-за щеки мешочек с героином.

Я бросаю его коллеге:

– О^,кей?

– Спасибо, Пьетро.

– Всегда к твоим услугам, – отвечаю. А в голове: «Если бы да кабы...»

Через минуту я выхожу на улицу через задний вход для «неотложек».