Текст книги "Жертвоприношение любви(ЛП)"

Автор книги: Джорджия Ле Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

– Ох, привет, – говорю я бодро. – Как тебя зовут?

Ее темные миндалевидные глаза расширяются от удивления, возможно, даже немного от тревоги. Однозначно, ее научили, чтобы она была типа африканской рабыней, чтобы даже в ее присутствии, номер все равно казался бы пустым, словно ее нет.

– Меня зовут Сомчай, – говорит она, почтительно склонив голову, ее голос похож на шелест.

– Присаживайся и попробуй это, Сомчай. Мне хочется, чтобы ты попробовала и сказала мне, что находится внутри, – с чувством приглашаю я.

Она выглядит испутанной и бросает на Хелену обеспокоенный взгляд.

– Ах! Не волнуйся о Хелене. Она не будет возражать, – выдыхаю я. – Мне кажется, что ей самой будет интересно узнать, что она ест.

Сомчай несмело направляется к столу.

– Мне нужно попробовать. Одно могу сказать, все блюда настолько разные.

– Это прекрасно. Действуй, пожалуйста.

– То, что вы только что съели – кокосовое горячее печенье. Оно как мини-блины с различными сладкими начинками. – Она не тычет указательным пальцем на тарелку, а зажимает руку в маленький кулак, и показывает большим пальцем, торчащего в виде вежливого указателя. – Это жареные креветки с клейким рисом, следующее – корень таро, смешанный с мукой, превратившийся в шарики, его так же называют золотыми нитями. Это палочки из яичного желтка, которые быстро варятся в сахарном сиропе. Рядом с ним травяное желе. Здесь денежные мешки: хрустящие, обжаренное во фритюре тесто, начиненное фаршем свинины, сушеных креветок и кукурузы, завернутые в листья ча флу.

Я киваю, словно очарованная ее познаниями, пока она описывает блюда на всем столе, и переходит к прикрытым тарелкам на буфете. На рисе крабовые котлетки, поданные с салатом из зеленой папайи, говяжья солонина, пельмени, начиненные свининой с имбирем, крошечные банановые листья, в виде чашечек наполненные муравьями и куриные яйца, жареные каракатицы с начинкой джек фрут, и еще кое-что... жареные куколки шелкопряда.

– Вау! Настоящий праздник, – восклицаю я, мой голос звучит слишком громко и оживленно. – Мне кажется для двоих здесь слишком много всего. Не хотела бы ты присоединиться к нам, Сомчай? – и не дав ей шанса ответить, добродушно добавляю. – Давай, подтягивай стул и садись рядом со мной.

Хелена начинает задыхаться, и от этого мое сердце радуется, но бедная Сомчай смотрит на меня глазами, наполненными ужасом. Она напоминает мне маленькое животное, которое может быть затоптано посередине поля в результате разборки двух боевых слонов.

Она слегка качает головой.

– Большое спасибо. Слишком любезно с вашей стороны, но я уже ела.

Мне ее становится жалко.

– Ах, какая досада. Не беспокойся об этом, возможно в следующий раз.

Сомчай быстро бросает еще один нервный взгляд на Хелену.

И Хелена использует эту возможность, чтобы взять в свои руки контроль над ситуацией.

– Это все. Вы можете быть свободны на сегодня, – холодно говорит она.

Я поворачиваюсь к ней, чтобы посмотреть на нее. Ее рот превратился в тонкую неодобрительную линию.

Сомчай наклоняет голову и бросает взгляд сначала в направлении Хелены, а затем меня. Затем исчезает с такой скоростью, словно тут же испаряется, явно испытывая от этого полное освобождение. Как только дверь закрывается, Хелена в упор смотрит на меня.

– Ты закончила? – потихоньку начинает закипать она.

– Собственно говоря, да, – отвечаю я, каждое мое движение царственно.

– Садись, Лана, – скрежещет Хелена. – Ты показала свою позицию. Бессмысленно соперничать с этим ребячеством.

Я решила, что она начала первая, но я молча подчиняюсь. Она права. Нужно объявить что-то подобие перемирия.

– Ты не хочешь выпить чаю?

В данный момент, когда Сомчай удалили из комнаты, я прекрасно понимаю, что нам самим придется себя обслужить, если мы предполагаем есть иди пить. Я встаю, и подхватив чайник, направляюсь к ней. Я аккуратно наполняю ее чашку чаем, она упорно продолжает наблюдать за моими действиями, пока я наливаю ее чашку. Стоя рядом, я чувствую запах ее лака для волос.

– Благодарю, – говорит она, и я перестаю наливать.

– Сахар?

Она отрицательно качает головой.

– Молоко? – невинно спрашиваю я.

Она долю секунды смотрит на меня, ее глаза колючие, хитрые, как у крокодила.

– Спасибо.

Я бросаю взгляд на пустой кувшин, стоящий рядом с ее рукой, унизанной кольцами и замечаю, как ее рука сжимается в кулак. Направляюсь на свою половину стола, наливаю в свою чашку чай, молча кладу две ложки сахара. Затем переливаю молоко из пиалы обратно в кувшинчик, и иду к ней назад, наливая ей молоко в чай. Она поднимает руку, чтобы в нужный момент остановить меня. Я сажусь на свое место и наливаю немного молока к себе в чашку, молча размешиваю сахар.

– У меня есть проблема, связанная с тобой.

Я поднимаю бровь.

– Я не в восторге от того существа, которое заботиться о моем внуке.

Мой рот автоматически отвисает от удивления. Я заставляю закрыть мою отвисшую челюсть, и становлюсь вне себя от ярости. Сейчас она затронула тему, которую ей определенно не стоило касаться.

– Это существо – моя лучшая подруга, и я буду вам очень признательна, если вы не будете так о ней выражаться в моем присутствии.

– Та женщина с шеей, которая выглядит, как стена в общественном туалете, твоя лучшая подруга?

Ее высокомерие и снобизм просто зашкаливают. Я делаю глубокий очищающий вдох и, прокручиваю в голове ей ответ.

– Она что-то сделала, что заставило вас поверить, что она не подходит, чтобы заботиться о вашем внуке?

Ее глаза вспыхивают надменно. Она нарочно завела этот разговор, чтобы спровоцировать меня. Белые прекрасно ухоженные руки изящно покоятся на столе. Кондиционер гудит, словно ленивое насекомое. В этой комнате на самом деле холодно, моя кожа начинает покрываться мурашками. Я не удивлюсь, если она специально дала указание установить такую температуру, при этом заранее одевшись в водолазку и пиджак.

Я прихожу к выводу, что эта одна из вещей, которые я ненавижу и глубоко возмущает меня находится здесь в морозильном номере отеля с моей свекровью.

– Ну, – говорю я тихо, – я бы предпочла скорее ее, чем родственников снобов.

Она цинично улыбается.

– Ты уверена? Похоже, ты сделала все, что в твоих силах... чтобы поймать родственника сноба в свои сети.

– Волею судьбы я замужем за одним из них, но я спокойно могу вас заверить, что не хочу быть одним из вас.

– Ты, кажется не совсем понимаешь. Наш род восходит к глубокой древности, еще до того, когда началась история письменности. Мы, тринадцатое подлинное семейство, стоящее у власти с незапамятных времен. Мы рождены, чтобы руководить. Это конструкция текущей парадигмы. Наш род – это огромная привилегия. Ты не сможешь присоединиться к семье по любому, ты должна родиться в ней. Другого пути нет, поэтому ты никогда не сможешь быть одной из нас.

Она останавливается и делает маленький глоток чая, смотря с присущим высокомерием типичной женщины.

– И просто ты должна отдавать себе отчет, что размножение определяется в каждом конкретном случае, в зависимости от возлагаемой роли. Нет «неодобренных» союзов. Наши семьи всегда роднились между собой домами. За все время моего пребывания на этой земле, я никогда не видела и не слышала, чтобы кто-то из членов семьи ломал этот код.

– Но ваш сын недавно именно это и сделал.

Она ведет себя так, словно я ничего не сказала.

– В редких случаях ребенок рождается в... ну... сложных обстоятельствах, но он все равно будет воспитываться в соответствии с правилами семьи, подальше от его родителей. Служить семье.

Мое сердце начинает усиленно биться в груди.

– Именно это вы запланировали для Сораба?

Ее слова вызывают у меня озноб, который пробирает меня до костей.

– Все служат семье, так или иначе.

– Ну, Сораб не будет. Он мой сын, и я скорее умру, но не отдам его в «семью».

Светящаяся тщеславием, она сидит за отличным столом и понимающе улыбается, но я знаю, как подколоть ее.

– Вы знаете, что ваш муж делал с вашим сыном?

Она не притворяется, что не понимает, о чем речь. Ее глаза сверкают от гнева.

– Ты, должно быть, очень гордишься собой. Поднявшись вверх с низшей ступени общества, заарканив такого мужчину, как мой сын и сейчас сидишь здесь, осуждая меня. Сколько тебе лет?

– Двадцать один.

– И ты думаешь, что знаешь, как все устроено и работает, не так ли?

Как она умна. Я опять попала под ее атаку.

– Я знаю, что отцы не должны совершать насилия по отношению к своим сыновьям, – отвечаю я.

Она хмурится и в глазах вспыхивает ярость.

– Насилие? Как ты смеешь? Кто сказал тебе о насилии?

На секунду я словно опешила от ее неподдельного гнева, и мне начинает казаться, будто она на самом деле не знала, и я ошибочно ее обвинила, у меня в голове инстинктивно начинают крутиться слова извинения, но следующая ее фраза сообщает мне, что она не сердится за мое личное обвинение, наоборот, она разозлилась из-за того, что я посмела усомниться в отношении ее драгоценной родословной.

Ее голос резкий и чрезвычайно тихий.

– Есть племя в Азии, не испорченное западным влиянием, – она делает паузу, саркастически улыбаясь. – Кто-то вроде тебя, без сомнения, будет выступать защитником. Обычай этого племени заключается в том, когда муж приходит домой после тяжелого дня охоты, он снимает свои охотничью одежду, поднимается на крыльцо деревянного дома, и зовет свою дочь, как правило она очень молоденькая, меньше десяти, возможно, даже пять или меньше лет. Когда он зовет ее, она уже знает, что он хочет от нее, поэтому идет и ложиться в главный зал, где каждый может увидеть их. Он разводит свои маленькие ножки, и прямо на глазах своей жены и всех его детей, он опускает свой рот между ее ног и начинает сосать.

Она замолкает, чтобы насладиться моим нескрываемым ужасом.

– Часто, он пьет из ее невинной киски, а она в этот момент пьет молоко из груди своей матери.

Я смотрю на нее в полном шоке. Она говорит правду?

– Ты не веришь мне? – с вызовом спрашивает она. – Так пойди и посмотри на это. – Ее лицо превращается в жесткую холодную маску. – И имей в виду, только отец может иметь такую привилегию. Этот закон там нерушим, хотя при твоем образовании и понимании, он может показаться неправильным, но на самом деле он не несет собой никакого сексуального подтекста вообще. Это делается для укрепления мужчины, чтобы он был более сильным. Как только девочка вырастает и превращается в женщину, то так перестают практиковать с ней. Но у девушки останутся теплые воспоминания о тех временах, когда она «помогала» своему отцу. Ведь у нее должно быть была довольно приятная служба.

Она замолкает, берет палочки для еды, и мастерски захватывает жареные креветки с кукурузой, завернутые в листья ча флу.

– Хватит ли у тебя мужества поехать туда и сообщить этому племени, что то, что они делают постыдно и варварски?

Я с трудом сглатываю, совсем лишившись слов.

– Нет? И все же ты с удовольствием сидишь здесь и читаешь мне лекции по поводу варварского характера наших ритуалов.

Эта женщина действительно настоящий мастер по интеллектуальным играм. Каждый раз, когда мне кажется, что я ее загнала в угол, в результате там оказываюсь я.

– Возможно, у этих девушек остались приятные воспоминания, по сравнению с тем, что случилось с Блейком? Он до сих пор страдает от ужасных кошмаров.

– Я удивляюсь на тебя. Какая женщина поощряет своего мужа на нерешительность?

У меня вырывается саркастический смешок.

– Нерешительность? – повторяю я.

– Детям снятся кошмары, по поводу визита к стоматологу. Ты можешь не водить их к стоматологу?

Я с раздражением вскидываю руки вверх, у меня такое чувство, будто я попала в «сумеречную зону», похоже эта женщина просто сошла с ума. Я поднимаюсь из-за стола.

– Я ухожу. Спасибо за чай.

Она остается сидеть.

– Я уезжаю завтра, но я увижу тебя в Бельгии на июльском балу. Это наше самое важное собрание. Блейк захочет «представить тебя», я уверена в этом.

Я смотрю ей прямо в глаза.

– Я не пойду.

И впервые я замечаю, что поставила ее в тупик. Она не ожидала такого. Ей даже никогда не могло прийти в голову, что кто-то может отказаться от такого важного приглашения. Я беру кувшин с молоком и опять наполняю пиалу, опустив ее на пол.

– Иду сюда, Констебль. Вот, мальчик, – зову я его. Маленькая собачка тут же подпрыгивает и бежит к миске. Я выпрямляюсь, Хелена не отводит от меня глаз, ее губы плотно сжаты, превратившись в тонкую линию.

– До свидания, Хелена. Не думаю, что мы когда-нибудь встретимся снова.

– Не думаю, что ты сможешь удержать Блейка от собрания.

– Блейк, если захочет, то может пойти, это будет зависеть от его решения.

– Ты совершаешь ошибку, большую ошибку.

– Я так не думаю, – тихо отвечаю я, и ухожу из номера. Я возвращаюсь в наш номер, чувствуя себя очень странно, очень маленькой. Меня ожидает Блейк, тут же заключая в свои объятия.

– Как все прошло?

– Именно так, как ты и говорил.

– Я сожалею. Я знаю, что ты хотела, чтобы все было хорошо.

– С моей стороны было глупо предполагать, что она сделает что-то другое. Я самая худшая для тебя женщина, на которой ты мог бы жениться, не так ли?

Он усмехается.

– Было бы еще хуже, если бы я женился на Билли.

Его ответ заставляет меня захихикать.

– Ты знаешь, она сказала, что шея Билли выглядит, как стена общественного туалета?

Уголки его губ поднимаются, его сердце замирает, он опускает глаза.

– Это она сказала специально тебе.

– Шутки шутками, но она действительно ненавидит меня?

– Она не ненавидит тебя, а завидует тебе. Она бы отдала все свои деньги и привилегии, чтобы быть тобой.

– Мной?

– Все, что ты воспринимаешь как должное, словно любимое дитя, упругость щек, гибкость твоего тела, свет в своих глазах служит причиной зависти тех, кто давно был молодым.

– Грустно, что мы все состаримся когда-нибудь.

Он смотрит в мои глаза.

– Я заказал для тебя чай.

Я хмурюсь.

– Ты?

– Хм..., – он берет меня за руку и проводит в гостиную. Стол накрыт – английский чай, сэндвичи, булочки, сливки, малиновое варенье, пирожные.

Я перевожу взгляд на него и стараюсь не разрыдаться.

– Ты знал, что она не собирается устраивать чаепитие.

– Я не знал, но догадывался. Но я должен был дать тебе возможность понять самой.

– Ах, дорогой, – шепотом говорю я. – Я так тебя люблю, что никто даже не сможет предположить насколько сильно, потому что это невозможно передать словами, насколько сильно я люблю тебя.

– Отлично, – соглашается он с широкой улыбкой.

10.

Виктория Джейн Монтгомери

Здравствуй, мамочка, – тихо здороваюсь я.

– Здравствуй, дооорогая, – с волнением тянет она слова, направляясь ко мне и крепко обнимая за плечи, громко целуя в обе щеки. В уголках ее голубых глаз залегли морщинки, но глубоко внутри я вижу что-то, что сбивает меня с толку. Это не я, а она, находится на краю помешательства.

– Как ты? – спрашивает она, но в ее голосе слышится какой-то дикий зов.

Мы с мамой никогда не были близки, но теперь я понимаю, что она может оказаться моим самым полезным союзником. Я улыбаюсь своей самой милой улыбкой.

– Я чувствую себя прекрасно.

– Я думала, что это будет самый ужасный день, но не предполагала, что он будет таким милым?

Конечно. Погода. Она говорит о погоде, как будто я совсем чужой ей человек, которого она встретила в деревенской пекарне. Очень по-английски. Я уверена, что могу тоже об это поговорить, поэтому поворачиваюсь в сторону окна, за которым светит солнце.

– Да, ты права, сегодня прекрасное утро.

Мама, как-то неуверенно поднимает правую руку к своему лицу, и в этот момент мне кажется, что она превратилась в какое-то жалкое существо.

– Они с тобой хорошо обращаются?

– Да, все очень мило.

– Ох, хорошо, – с облегчение выдыхает она.

– Как папа?

– Ну, он, конечно, скучает по тебе. Он не может дождаться, когда тебе станет лучше, чтобы ты могла вернуться, – радостно говорит она.

– И когда ты думаешь это случиться, мама?

Мать неуверенно моргает, напоминая мне оленя, ослепленного светом фар на проезжей дороге.

– Ну, как только тебе станет лучше, моя дорогая.

Ах, видно не скоро, но она продолжает говорить.

– Не волнуйся об этом. Просто быстро поправляйся. Ты же принимаешь все лекарства и делаешь все, что советуют врачи, правда ведь? Поэтому очень скоро будешь дома. Может тебе стоит пожить с нами какое-то время. Мне никогда не нравилась идея, что ты в одиночестве пребываешь в этой квартире в Лондоне.

– Да, это неплохая мысль, мне стоит пожить с вами.

Она улыбается от мысли, что я переберусь к ним.

– Хочешь, я что-нибудь тебе принесу, когда приду в следующий раз?

– Да, я хотела бы почитать книги, которые ты читаешь.

Мама хмурится.

– Но я читаю только романы.

– Да, но в них все красиво.

– Но ты ненавидишь романы.

– Я передумала. Здесь библиотека в довольно отвратительном состоянии, и наполнена только заунывными трилогиями.

Она широко улыбается.

– Да, я принесу тебе некоторые из своих любимых.

Я смотрю на ее брошь, она не самая лучшая, которая у нее имеется.

– Мамочка, можно мне твою брошь?

Ее рука тянется к ней.

– Эту?

Я киваю.

Она хмурится, пребывая в полном замешательстве, не совсем понимая, с какой стати я вдруг хочу получить ее брошь.

– Зачем?

– Я бы хотела, чтобы она была со мной, пока я нахожусь здесь, тогда она могла бы напоминать мне о тебе по ночам, когда мне совсем одиноко.

– Конечно, конечно, – она снимает ее дрожащими руками и отдает мне.

– Спасибо, мама, – наши пальцы случайно соприкасаются друг с другом, и прежде чем она убирает руку, я чувствую ее гладкие, с слегка выпирающими костяшками пальцы. Ее глаза встречаются с моими, они кажутся немного испуганными. Теперь она боится меня, зная на что я способна.

– Я не очень хорошая дочь, да?

Она яростно отрицательно начинает трясти головой, маленькая лгунья.

– Я знаю, – продолжаю я, – я не была хорошей дочерью. Я была слишком... одержимой.

Она резко выдыхает. Видно ее предупредили не затрагивать эту тему, поэтому мы не обсуждаем те ужасные вещи, которые я сделала с шлюхой Блейка. Она быстро добавляет:

– Сейчас не стоит волноваться об этом. Ты точно становишься лучше.

– Спасибо, мамочка. Хотела бы поинтересоваться, не могла бы ты принести мне некоторые мои украшения, пожалуй, несколько дизайнерских вещей. С ними я буду чувствовать себя здесь намного лучше.

– Конечно, но что если персонал или другие пациенты украдут их?

Я пожимаю плечами.

– Тогда ты принесешь мне еще. Они не слишком дорогие и их можно заменить.

Она улыбается, и на ее обеспокоенном лице появляется маленький лучик надежды.

– Я принесу, чтобы они могли поддержать тебя.

– Спасибо, мама.

Она вздыхает.

– Ты знаешь, возможно, это самая лучшая вещь, которая когда-либо происходила со мной?

– Да?

– Я была слишком избалованной и эгоистичной. Мне кажется, я бы хотела выстроить новые отношения с тобой и папой, начать с чистого листа, если можно, так сказать. Надеюсь, когда-нибудь, – я делаю паузу и добавляю в свой голос слезы, – ты и папа, Блейк... и его жена может смогут открыть свои сердца и простить меня за то, что я совершила.

– Ах, дорогая. Нечего прощать. По любому мне нечего тебе прощать.

– Я опозорила тебя и отца.

– Не бери в голову. Бесполезно плакать над убежавшим молоком.

– Мне кажется, что лекарства помогают, потому что я чувствую себя намного спокойнее, как будто я парю в облаках.

Она улыбается.

– Вероятно, это приятно. Ты всегда была немного напряженной.

Я смеюсь, и она смеется в ответ. Она точно мой союзник.

Через некоторое время мама уходит, и честно говоря, я рада, потому что нахожу ее утомительной, но она необходима мне. Я стою у окна, наблюдая за папиным роллс-ройсом, припаркованным недалеко от входа, мама выходит из здания и идет по дорожке. Она уже собирается сесть в машину, но кто-то входит ко мне в комнату. Я оборачиваюсь.

Это Энджел, я улыбаюсь ей.

– Как настроение? – бойко спрашивает она.

– У меня есть для тебя сюрприз, – говорю я.

– Когда люди говорят, что у них есть для меня сюрприз, это обычно означает, что они либо испачкали кровать, либо сделали что-то столь же отвратительное.

Я открываю ладонь и протягиваю ей брошь.

Она вздыхает и направляется ко мне.

– Ах, она прекрасна, леди Виктория, – она останавливается и поднимает на меня взор. – Она настоящая, правда ведь?

– Конечно.

– Мы не можем принимать такие дорогие подарки от пациентов.

– Я не буду настаивать, если ты не хочешь.

– Ну, – говорит она с сомнением.

– Кроме того, мне не разрешают иметь ювелирные изделия, вдруг я смогу себя поранить, оно же такое острое.

– Это правда. Оно очень острое, вы можете себе им навредить.

– Точно. Почему бы нам не заключить сделку?

– Сделку? – ее тон звучит несколько подозрительно.

– Ты позволишь мне пользоваться твоим сотовым иногда, чтобы сделать кое-какие звонки. Что ты думаешь?

– Кое-какие звонки.

– Друзьям и семье, если я слишком буду скучать по ним...

Ее лицо меняется.

– Я думаю, что такое возможно.

– О, благодарю тебя, Энджел. Ты даже не представляешь, насколько счастливой сделала меня. Спасибо, – я делаю шаг вперед и кладу брошь в ее ладонь.

Мы смотрим друг на друга, наши глаза сияют. Она даже не может предположить, но мы обе только что заключили сделку с дьяволом.

11.

Лана Баррингтон

Вряд ли здесь найдется такой бриз, способный смягчить безжалостную ночную влажность, которая напоминает объятия нежелательного любовника. Влажный жар ударяет нас, словно стена, когда мы выходим из отеля. Мы ужинаем в красивом ресторане в центре Бангкока, затем Блейк ведет меня в клуб. Здесь полумрак, накурено, и пульсирующая знойная музыка, но также присутствуют кондиционеры и прекрасно прохладно. Полно европейских мужчин и полураздетых, извивающихся, охваченных страстью местных девушек. Все столики и диваны стоят вокруг круглой сцены.

– Что это за место? – спрашиваю я Блейка.

– Это место, где дозволено все.

Сцена освещена красным светом.

Девушка в кружевном бюстье, кожаных трусиках и черных чулках проводит нас к нашему столику с диванами.

– Хотите что-нибудь выпить? – спрашивает она.

– Принесите нам пару ваших самых сильнодействующих коктейлей, – заказывает Блейк.

Она кивает, улыбается и уходит.

Я оглядываюсь вокруг.

– Мы в секс-клубе, не так ли?

Блейк улыбается.

– Мне нравится, что тебе потребовалось столько времени, чтобы понять это.

Коктейли прибывают с огромным количеством зонтиков. Я делаю глоток, слишком приторно. Мне следует быть осторожной, потому что я уже выпила пару бокалов за ужином.

– Я передумал. Принесите, мне виски, – говорит Блейк официантке.

Она молча кивает и уходит.

Голубой неоновый свет загорается над сценой. Появляется девушка, одетая в белое бикини и стринги. Костюм сильно выделяется на ее смуглой коже. У нее длинные черные волосы, которые почти достигают ее талии. Крошечный человечек с болезненным желтым цветом лица скорее бежит перед ней, устанавливая стул на краю сцены. Она вертится, танцуя вокруг стула. У меня возникает внезапный страх, что у нее может выпасть мокрая песчанка.

Очень медленно она снимает свои узкие стринги, у нее сделана бразильская эпиляция. Я начинаю ерзать на диване. В моей памяти всплывают слова Билли, что она почувствовала, будто у нее украли часть души. Кроме того, я ревнива и совершенно не уверена, что мне хочется, чтобы Блейк видел это. Он поворачивает глаза в мою сторону.

– Просто думай о ней, как об исполнительнице. Я хочу только тебя.

Я смотрю в его глаза и остаюсь при своем мнение, поэтому тянусь рукой к нему между ног. Он не возбудился. Наверное, это кажется ребячеством, но теперь я чувствую себя намного лучше. Я отвожу от него глаза и сосредотачиваюсь на сцене. Девушка сидит на стуле и вдруг поднимает ноги высоко от пола, колени выпрямлены, она разводит их широко перед зрителями. Вся ее киска выставлена на суд зрителей. Прожектор полностью освещает ее влагалище. Этот момент неудобный для меня. У меня опять появляются мысли, что Блейк может возбудиться, глядя на нее. Мне не нравится эта мысль.

Я делаю огромный глоток коктейля. Тот же самый человек, который принес стул, теперь выносит пачку сигарет! Он предлагает ей одну, и она берет. С лицом, словно он совершает убийство, дает ей прикурить, она затягивается. Я смотрю с изумлением, как она вынимает ее изо рта, вставляет во влагалище и сотворяет идеальные кольца дыма! Я перевожу взгляд на Блейка, но он смотрит на меня.

– Я не хочу смотреть.

– Тогда не смотри, – шепчет он мне на ухо. Я чувствую, как его руки скользит вверх по моему бедру.

– Блейк, – протестую я.

– Здесь разрешено все. Ты ведь не думаешь, что я пришел посмотреть это шоу, не так ли?

– А зачем ты пришел? – спрашиваю я выдыхая.

– Я приехал сюда, чтобы трахаться на людях.

Я даже не могу вздохнуть.

– Что?

Я чувствую, как его пальцы двигаются вверх по внутренней поверхности моих ног, раздвигая их и входя в меня.

– Нет, – говорю я, качая головой, но алкоголь, принятый за ужином заставляет мою кровь ускоряться, и она просто проносится по моим венам. Потрескивание от волшебных статических зарядов пульсирует между моих ног.

– Никто нас не увидит. И, – добавляет он убедительно, – а даже, если увидят, мы никогда их больше не увидим. Так какая тебе разница, что они смогут подумать?

Правда, никакой. Я осматриваюсь вокруг, действительно никто не смотрит на нас. Мне даже кажется, как будто некоторые пары уже увлечены своим «представлением».

– Сними трусики.

Я скольжу пальцами под мое новые эластичное белое платье, подцепляю маленькие кружева и тяну их вниз. Выгибаюсь, и легко снимаю их, отправляя в ожидающую его руку. Он кладет их в карман. Он в пол оборота поворачивается лицом ко мне, и раздвигает мои ноги.

Мое тело наполнено похотью, киска вся в соках, и я нахожусь в нетерпении от ожидания некоторых горячих действий с его стороны, но от того, что это может быть настолько открыто и явно, я вздрагиваю и нервно озираюсь.

– Я не уверена, что это хорошая идея.

Он полностью игнорирует мое замечание, приподняв меня и сажая к себе на колени, лицом к лицу, мои широко раздвинутые ноги и промежность касаются его эрекции. Он приподнимает мое платье, пока оно не собирается в складки вокруг бедер.

– Прям в точку, – выдыхаю я.

Он начинает сосать свой средний палец, и я закрываю глаза, потому что точно знаю, что он собирается делать им, и я чувствую себя одновременно смущенной и возбужденной… медленно он вставляет, смазанный слюной палец между моих ног.

Собственнически улыбаясь. Его волосы отливают сине-черным от синего цвета прожекторов. Сегодня он источает опасность и силу... и что-то плохое, но мне нравится.

– Что ты хочешь, чтобы я сделал?

У него вырывается смешок. Даже этот звук мне кажется недозволенным и его вибрации слишком сильные сегодня вечером.

– Покажите мне, что это обще дозволенный фан-клуб.

Я расстегиваю верхнюю пуговицу на его брюках и сдвигаю молнию вниз, показывается кончик его эрекции, выпирающий из нижнего белья.

– Ах, ты, скотина, – поддразниваю я его. Мои бедра самопроизвольно дергаются, как только я выпускаю его член. Он отскакивает и у меня перехватывает дыхание, я поднимаю на него глаза с удивленным вопросом.

– Ты... другой, – говорю я.

Он смеется.

– Что ты сделал?

– Старая пчела достала-таки меня, когда ты ушла за покупками и мастерски ужалила сюда два раза.

– Что?

– Ты слышала.

– Когда ты говоришь старая, сколько ей было лет?

– По крайней мере, девяносто семь, и она была всего ростом около четырех футов.

Я смеюсь, задыхаясь.

– Больно?

– Как два комариных укуса.

Я удивленно опускаю глаза вниз к его стоящему члену. Он действительно выглядит сильно опухшим и зверски агрессивным, и... ну, возбужденным.

– Нравится? – мурлычет он.

– Я не знаю, еще. Мне он нравился и раньше.

У него появляется блеск в глазах.

– Сначала попробуй, а потом жалуйся.

Верно, как и все...

– … это можно устроить, – говорю я сипло.

Проведя рукой по опухшему члену, я медленно сажусь на него и опускаюсь вниз по жесткой длине, испытывая незнакомое мне чувство неимоверно растянутой и заполненной. Я делаю глубокий вдох на половине пути.

– Ты тааакой большой и толстый, – шепчу я ему на ухо.

– Это ужасно, насколько я одержим тобой, – выдыхает громко он, и приподняв меня за подбородок, тянет свои губы к моим. Я ахаю прямо ему в рот, и чувствую его язык, проскользнувший в меня, начинаю сосать его. Каждый нерв моего тела вибрирует от его языка в моем рту и от влагалища невыносимо растянутого. Поцелуй углубляется. Затаив дыхание, я чувствую восхищение своего тела и медленно опускаюсь еще ниже на его толстую эрекцию. Он отстраняется и что-то говорит, но я не слышу.

Я наполнена ощущениями – музыкой, прокуренным воздухом, звуками другие людей, занимающимися сексом. Он дотрагивается до моих сосков и тянет, но очень осторожно, они так желают, чтобы он взял их в рот. Все это время он толкает свой член все глубже и глубже в меня. Я постанываю, извиваясь на нем. Охлажденный воздух от кондиционеров, проносится ветерком над нашими головами. Поднимающиеся кольца сигаретного дыма вокруг, словно призрачные змеи или драконы. Любой может увидеть нас и то, чем мы занимаемся, но мне плевать.

Мой маленький полностью наполненный мир им, вернее мной и его искусанным пчелами членом, грубо прервали, когда я почувствовала руку на своем плече, легкую, но совершенно чуждую и нежелательную. Я хватаю Блейка за плечи и обглядываюсь через плечо, испытывая чертовый ужас, словно паук свалился на мою обнаженное тело.

Со мной рядом стоит женщина. Как и большинство других местных девушек в клубе, у нее прямые, длинные черные волосы, и она одета в бикини бюстгальтер и блестящие черные шорты. В свете софитов ее кожа светится мягким бледным лунным светом.

– Могу я присесть? – спрашивает она, слышится явный американский акцент.

Она продолжает держать свою руку у меня на плече, спрашивает, как будто меня, но смотрит на Блэйка. У меня пропадают все мысли, кроме одной, довольно-таки странной, что Билли, наверное, захотела бы попробовать маленькое худенькое тело этой девушки. Но я? Я вижу перед собой несмываемую помаду, миндалевидные глаза, и совершенно непроницаемое выражение лица и думаю, что это словно яд!

Шок и смущение от того, что меня поймали восседающей на члене, вызывает у меня убийственную быструю реакцию, которая кажется настолько инстинктивной, настолько животной, и направлена на прямое насилие к ней, что эти ощущения, которые для меня совершенно новы, потрясают меня до глубины души, открывая мне совершенно ранее неведомую часть себя. Нет, черт побери, я не хочу, чтобы вы присоединились к нам. На самом деле я готова зашипеть на нее, и, если бы у меня были клыки, я бы вонзила их в нее.

Воздух начинает потрескивать от моей внезапной и настолько явной враждебности.