Текст книги "Жертвоприношение любви(ЛП)"
Автор книги: Джорджия Ле Карр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)
– Ты самый сексуальный шейх, который когда-либо ходил по пустыни, – мой голос звучит мягко и еле слышно.
Уголок его рта приподнимается.
– А ты, любовь моя, самая прекрасная рабыня, которая когда-либо украшала мой шатер.
– Что если я куплю тебе завтра на рынке?
– Честно, не могу дождаться, – говорит он, и его голос настолько густой и глубокий, что мое дыхание застревает у меня в горле. До конца своих дней, неважно, сколько я проживу, я всегда буду помнить этот момент – ощущение его кожи на своей, красивый изгиб губ, прядь волос, спадающую вперед на лоб и его глаза. Боже, я люблю этого мужчину так сильно, что буду бороться за него. И никогда не буду больше убегать.
– Как ты думаешь, нас не слышали люди на улице? – спрашиваю я.
– Если они нас еще не слышали, то теперь услышат наверняка, – отвечает он, и тянет свою мускулистую руку, блестящую от пота, к баночке с шоколадом.
Я начинаю посмеиваться... но недолго.
4.
Иногда в течение ночи я просыпаюсь, выскальзываю из объятий Блейка, и тихо выхожу из шатра. Снаружи в белом лунном свете мужчины, пропахшие запахом верблюдов, несут ночную вахту. Они кипятят чай, или подстригают ногти заостренной костью у животных, или делают из верблюжьей шерсти веревку, все время следя за гиенами. Гиены, как они утверждают, могут даже съесть всю провизию.
Из доброты и уважения ко мне они никогда не смотрят в мою сторону, но мне очень любопытно узнать о них как можно больше. Я каждый раз прошу переводчика пересказать их разговоры. В основном они говорят о пустыне, словно она является женщиной – дикой, неумолимой, загадочной и великолепной..., которая находится в их крови. Они умоляют высокие облака, чтобы они пролились дождем на их женщину.
– Почему бы вам не развергнуться сейчас? – поэтически спрашивают они.
Завернутая в толстое одеяло, я сижу отдельно от них в ледяном холоде и смотрю на Луну, белее круглой дыни. По-прежнему еще темно и стоит тишина, но в какой-то момент погонщики верблюдов начинают подниматься, приветствуя друг друга добрым утром. Это удивительно долгий процесс – снова и снова они задают друг другу один и тот же вопрос: «У тебя все в порядке?»
«Да, все хорошо. А как ты?»
«Я в порядке. Ты уверен, что у тебя все в порядке, правда?»
«Да, да, я в порядке. А ты?»
«У меня тоже, все хорошо. Ты тоже О’кэй, правда?»
И кажется, этот процесс им никогда не надоедает, потому что с каждым рассветом они повторяют его снова и снова. Никто не обращает на меня внимания, пока я проскальзываю к верблюдам, прижавшимся друг к другу, их спины белые от изморози и на полосках ткани, связывающие их ноги, прилипла грязь и иней.
Рядом ящерицы пьют собравшуюся воду из замерзшего песка, когда я поднимаю тент нашего шатра. Здесь хорошо и тепло, и слишком темно, чтобы что-то разглядеть. Я останавливаюсь при входе, чтобы мои глаза привыкли к темноте, но мне все-таки удается добраться до края ковра. Я за что-то задеваю, и Блейк вскидывает голову, смотря на меня. Он не перестает меня удивлять, как быстро его глаза могут стать такими напряженными и зоркими, полностью глазами незнакомца.
– Где ты была?
– Смотрела на Луну.
– Без меня?
– Я не хотела тебя будить, – говорю я, подходя ближе, и зажигая лампу.
Он садится и мягкий свет от масленой лампы скользит по его спине, отливающей словно бронза. Я сажусь с ним рядом и прохожусь холодными пальцами вниз по его сильной бронзовой спине, он вздрагивает.
– В следующий раз я разбужу тебя, – говорю я, и обхватываю его голову рукой, тяну к себе, падая на мятые шелковые простыни. Он позволяет мне тянуть его вниз за собой, пока его лицо не останавливается в нескольких дюймах от моего, и он с интересом смотрит мне в глаза. Его глаза недоступные, словно мокрые листья летом. Я смотрю в эти мокрые листья. Часть листьев, Лана, и за ними, еще виден он, мой мужчина.
– Ляг на спину, муж мой, – тихо говорю я, садясь.
Он повинуется, и я сначала грею руки над огнем. Затем наливаю немного мускусного душистого масла на ладони, растирая их друг с другом. Нагрев масло, я смазываю его кожу. Очень аккуратно я беру его руку в свою, переворачивая.
Он с удивлением шепчет:
– Ты не перестаешь меня удивлять, как такая крошечная ручка может заставить меня чувствовать себя настолько уязвимым и беззащитным. Как странно, что такой великан, как я, может быть сломлен такой простой вещью!
Я смотрю на него с удивлением, а потом сажусь на его бедра, положив обе ладони на его живот и делаю первое длинное массирующее движение.
Потом, мы едим кашу из мисок и пьем козье молоко, покрытое пленкой льда. Он говорит, а я слушаю, с заставшей миской у рта, что он совсем не мягкий. Он не может быть нежным и мягким. И он хочет, чтобы я знала это. Он сделал выводы из всех уроков прошлого, которые с периодичностью всплывают в его голове.
– Мне все равно, – неожиданно прерываю я его.
Мы по-прежнему говорим шепотом, хотя небо уже светлеет. Настало время двигаться дальше. Все мужчины с той стороны нагружаются опять животных. И каждый раз эти бедные животные стонут под ношей, протестуя.
Блейк помогает мне взобраться на спину верблюда, который плавно встает. Расположившись высоко на спине верблюда, с беспорядочно покрытой шерстью головой, раскачивающейся из стороны в сторону и огромными глазами чуть ли не на выкате, мы возобновляем наше путешествие. Ощущение такое, будто я птичка на золотом животном, зависшая на нем и совершенно непрошенная.
Мы двигаемся некоторое время по пустыне, и потом погонщики верблюдов начинают петь, и их страстные глубокие голоса разносятся далеко по дюнам. Каждая строка по длине равна мужскому дыханию, а каждый вдох длине верблюжьего шага. Песни несут с собой океан тепла, песка и слепящего света мечты, гипнотизируя человека и верблюда, которые стали единым, слившимся грациозным существом.
Час за часом мы двигаемся на восток, раскачиваясь в невыносимом палящем зное, рот плотно закрыт платком, защищающим от песка на ветру, мы не останавливаемся даже есть, только молиться. Когда погонщики верблюдов обгоревшие и прекрасные, перестают молиться, я хочу прилечь на песок, но Блейк, лицо которого завернуто в голубовато-белый платок, оставляя только лазурные глаза, словно небо, не разрешает мне этого сделать.
– Ты соберешь от песка еще больше тепла, – он протягивает мне бурдюк. – Пей, пей. В такую жару надо пить, понемногу, но часто, тогда все будет нормально.
В воде есть черный осадок от пыли, но она прохладная. В пустыне вода на вкус не плохая. Все шумно пьют и шумно выдыхают. Я делаю маленький глоток воды, съедаю просо, финики и козий сыр, и хочу порыва ветра, но, когда он приходит то, похож на огненный взрыв, который обжигает мои легкие.
Я чувствую тошноту, головокружение, глаза слепит яркий солнечный свет и изгибающиеся волны тепла, через которые мы упорно продолжаем идти. Какое странное место пустыня! Полностью пустая. Не поддающаяся описанию. Животный помет превращается в пепел за какие-то часы. Если встречается трава то, она становится выжженной, белой. И все же я нахожу ее невероятно красивой и испытываю незабываемые ощущения. Наконец, колокольчик верблюдов приказывает остановиться, Блейк протягивает руку и берет меня на руки.
Я иду с ним и смотрю на солнце, которое становится красно-оранжевым, словно зависший апельсин. Температура начинает быстро опускаться, ночь наступает еще быстрее. Мужчины разбивают лагерь и уже напоили животных. Зажжены костры. Погонщики, пригнувшись на песке, раздувают пламя, костры похожи на красивые ярко желто-оранжевые с красным цветы.
– Разве ты не собираешься меня мыть? Я грязнее, чем вспотевший боров, – поддразнивает меня Блейк.
Я смотрю на него с ухмылкой.
Здесь вода – драгоценна. Мы будем мыть друг друга с отжатой мочалкой.
Когда мы выходим из шатра спустя несколько часов, мужчины уже сгрудились вокруг костра, поедая тушеную баранину, круглые лепешки, приготовленные на раскаленных камнях, и попивают спиртной напиток из фиников. Абдул приносит нам еду на симпатичных голубых стеклянных тарелках. Трудно представить, что они сохранили эти прекрасные кусочки еды просто для нас. У этих диких пустынных путешественников существуют отменные манеры. Я улыбаюсь с благодарностью.
– Награда пустыни, – говорит переводчик с отчетливо слышным акцентом, вежливо склонив голову, – оставим на потом. Награда роскошна.
Я киваю, потому что существует огромная разница между ним и погонщиками верблюдов. Он хитрый и галантный, они благородные и отважные, словно «боевые кони».
Я пережевываю жесткие, жирные куски мяса, наблюдая, как «боевые кони» с энтузиазмом облизывают свои пальцы и деревянные миски. Затем Абдул приносит нам деликатес – ароматный чай в изысканных золотых чашках.
Пустыня безмолвствует, пока мы сами не создадим какой-либо звук. И единственный звук, который слышится сейчас, это мужчины, поющие восхваление своим святым и своему Богу. Эти резонирующие звуки настолько гармонично вписываются в этот вне временной пейзаж пустыни. Я представляю, как их голоса парят по бескрайним просторам песка. И где они исчезают? Может кто-то в конце пустыни слышит его?
Мы останавливаемся для утренней молитвы на следующий день, по рации Блейку поступает какое-то сообщение. Сначала я даже не обратила на него никакого внимания, но как только лицо Блейка ожесточается и напрягается его тело, я разворачиваюсь и смотрю на него с интересом. Решимость и жесткость появилась в его глазах, напряглись очертания рта, пока он слушает..., он стал совсем другим.
– Нет, – говорит он наконец. – Дай мне две минуты, потом перезвони. – Он смотрит в мои глаза.
– Что? – шепотом спрашиваю я, перетаптываясь с ноги на ногу на раскаленном песке, сердце нервно стучит в груди.
– Моя мать прилетела в Бангкок.
Я много чего ожидала, но этого не ожидала никак. Я одергиваю руку от своего рта, и полностью растерянная, не понимая, спрашиваю:
– Зачем?
– Она хочет увидеть Сораба.
Я в полном недоумении отрицательно качаю головой.
– Без нас?
– Решать тебе. Мы можем либо остаться здесь и двигаться дальше по графику, или же мы можем улететь сегодня.
Я даже не задумываюсь, даже, если бы Блейк не напрягся, не стал жестким и отстраненным, я бы не доверила своего сына ей. От его семьи у меня появляются мурашки на коже. Я хочу сейчас же улететь, как можно скорее.
– Можем мы сейчас же улететь, пожалуйста?
Он бесконечно доверяет мне и не пытается отговорить, или как-то задобрить мое решение. Просто кивает и стоит задумавшись, молча, немного напряженный. Рация снова трещит, и он говорит:
– Организуй все, чтобы нас забрали сейчас, – потом молчит слушая. – Правда?... Хорошо.
– Что там еще?
– Моя мать пытается загнать Билли в угол, настаивая, чтобы та позволила ей провести время с Сорабом.
– Да? И что Билли?
– Билли послала мою дорогую мать на хуй, – он нехотя улыбается.
Мы ждем вертолета в слепящем солнце в нашей городской одежде.
– А что будет с мужчинами?
– Они вернутся к себе домой.
Через двадцать минут наш вертолет, пока приземляется, создает настоящую песчаную бурю. Абдул целует мне руку, и погонщики в свою очередь пристально разглядывают меня, впервые смотрят мне в глаза, потому что я больше не женщина для них, а диковина. Женщина, которая не покрывает свои волосы, подчеркивает фигуру, и открывает свои ноги. Их глаза подобны пустыне, наполненные вечностью и тайнами. Я сохраню их в памяти, зная, что мы никогда не встретимся снова.
5.
Виктория Джейн Монтгомери
Когда раздается звонок на обед, я направляюсь в столовую. Несмотря на ограничения в первый вечер, здесь совсем не похоже на «Пролетая над гнездом кукушки».
В действительности первый день был относительно простым, как только они удовлетворили свои потребности, измерив температуру, пульс, артериальное давление, сделав ЭКГ и получив все показатели крови, и увидели, что все в норме, и я не испытываю желания как-то навредить себе или кому-то еще, они разрешили мне свободно ходить по помещениям и общаться с «экспертами».
Задача экспертов состояла в том, что «понять» меня с помощью пространных интервью, раскопать мою полную историю жизни, моей семьи, моих уголовных или психических историй. Их оценка заключается на основе личностных и нейропсихологических тестов, тестов на аггравацию (технический термин для симулирования психического заболевания) и общих когнитивных тестов на интеллект и память.
Видите ли здесь, они верят в прогрессивный и заботливый уход.
Здание, в котором я заключена, невероятно красивое. Было возведено в девятнадцатом веке бароном для своей безумной жены. Интерьер с высокими потолками и богато украшенными длинными беспорядочно разбросанными залитым солнцем выступами. По-видимому, его жена любила играть на пианино, потому что оно было установлено почти в каждой комнате. Когда слуги нашли барона заколотым со зловещим лицом, искаженным ужасом, в этот момент она спокойно сидела, играя на пианино, потом в течение многих лет здание было закрыто и заброшено.
До сих пор потолки все еще украшает замысловатая лепка, которая запросто может соперничать «Baccarat Gallery Museum» в Париже, и стены все еще сохраняют свой первоначальный теплый розоватый оттенок с белым; рояли убрали, на окнах решетки, и солнечные свет наполняет коридоры, заставленные лекарственными препаратами и ошеломленными пациентами, бесцельно бродящими вверх и вниз по зданию.
И огромная комната, где баронесса играла для своей аудитория, состоящей из одного трупа, стала общей комнатой. Она тускло освещена, потому что шторы остаются опущенными постоянно. Огромный телевизор вмонтирован в одну из стен, и блуждающие пациенты периодически падают в кресла или кресла-качалки онемело пялясь в мерцающий экран: мультфильмы идут непрерывно.
Я избегаю этого, как чумы.
Обеденная зона полна солнечного света, а скорее приятная на вид, за исключением неопознанных коричневых мазков и пятен на стенах. Здесь нет никаких украшений, кроме плаката, перечисляющего запрещенные предметы – кусачки для ногтей, бритвы, пинцеты, зажигалки, лекарства, ремни, шнурки, скрепленные спиралью блокноты, ювелирные украшения и бюстгальтеры на косточках.
Конечно, есть и другие вещи, которые запрещены, но не отражены в плакате, как, например, физический контакт с другими пациентами и приносить еду в комнату. Единственное правило, которое меня волнует и совершенно не устраивает – пациентам не разрешают звонить, только принимать звонки от своей семьи или знакомых. Но я думаю, что найду решение, благодаря ей. Она вошла в мою комнату сегодня утром, зазвенев ключами на поясе. Имя бейджика, закрепленного на ее униформе, как и положено сообщило мне: «Энджел».
Я иду по коридору, и огромная сонная корова в синем фартуке шлепает увесистую порцию макарон с натертым сыром на мой поднос. Я смотрю на толстый комок, испытывая настоящий культурный шок. И это стоит есть. Другая сотрудница в униформе с сеткой на волосах кладет овощи: зеленую фасоль, морковь и серую слякоть, которую они называют картофельным пюре. Я вежливо благодарю ее, и двигаюсь дальше, беру булочку из корзины, которая однозначно бы пригодилась детям Палестины, выбегающим из скалы и кидающимся камнями.
Десерт – это треугольник чего-то коричневого и хрустящего, который они смело выдают за торт с шоколадной помадкой. Только настоящий сумасшедший способен это съесть. Я подхожу к автомату с напитками, наполняю мою пластиковую чашку охлажденным шипучим апельсиновым соком, забираю по пути столовые приборы, очевидно сделанные из пластмассы.
С подносом, наполненным «захватывающим кулинарным искусством», я выбираю пустой столик и сажусь. За соседним столиком сидит женщина в белом платье, пускающая слюни в свою еду, она выглядит, словно зомби. Я отвожу взгляд, потому в ее глазах мелькает гнев на то, что они по-видимому еще ничего со мной не успели сделать в отличии от нее. Я не принадлежу этому миру, и поэтому не должна здесь находится.
Мои глаза встречаются с еще одной женщиной за другим столом, которая смотрит на меня убийственным взглядом. Первая реакция – подойти и дать ей жесткую пощечину, но, конечно, это было бы вопреки хорошей модели пациента. Я беру мой пластиковый нож и, не отводя от нее взгляда, начинаю медленно облизывать пластиковое лезвие. Она вздрагивает и отводит глаза. Поздравляю! Вы всегда трусливы перед лицом истинной силы.
Я подношу на вилке «еду» к своему рту. Это ужасно, но я уже знаю, что те, кто не ест ставятся на специальный контроль. Мой пластиковый нож пытается порезать пережаренную морковь, которая проскальзывает в рот, и я глотаю водянистую кашицу.
Подходит другая женщина и робко присаживается на пустой стул рядом со мной. Я поворачиваюсь и смотрю на нее. У нее какое-то дикое, потерянное выражение поразительно больших, светлых глаз, я внутренне вздыхаю.
– Будьте очень осторожны, – предупреждает она испуганным шепотом. – В этом месте присутствуют духи. Они неугомонны в своих несчастьях и ждут случая, чтобы прицепиться к человеку.
– Спасибо за предупреждение, – говорю я, и решительно отворачиваюсь от нее.
Она уплывает, будто сама является призраком.
– Все испытывают любопытство по поводу вас, – говорит кто-то слева от меня, я поднимаю глаза. Передо мной стоит молодая, совершенно обычная, но явно нехроническая сумасшедшая. Наверное, просто депрессия или что-то еще. Ее одежда совершенно немодная, но на ногтях красивый маникюр – светло-голубой. Хм... они не отрезали ей ногти, и это означает, что она должна быть образцовым пациентом. Она опускается в кресло, освобожденное призраком.
– Вы действительно леди? Большинство людей, которые называют себя лордами или леди здесь просто сумасшедшие.
– Хм...
– Круууууууто, – она отчетливо тянет слово. – Я никогда не встречала настоящую леди до сегодняшнего дня. Здесь оооочень скучно. – Она устраивается более комфортно в кресле.
В душе я закипаю от унижения, которому вынуждена подвергаться, но внешне я улыбаюсь вежливо, отпивая глоток ужасного кофе. Я даже не могла себе представить, что кофе может быть таким ужасным.
Мужчина марширует прямиком ко мне, одетый в коричневый свитер и брюки для гольфа, его щеки такие красные, что кажется будто у него вот-вот случиться сердечный приступ.
– Зачем ты здесь? – спрашивает он меня громким голосом, его щеки пылают еще ярче.
– Я занимаюсь своими делами, а вам стоит заняться своими, – говорю я ему.
Очевидно, это правильный ответ, потому что он пораженно кивает и уходит.
– Молодец, девчонка, – говорит моя непрошенная компаньонка.
Я поворачиваюсь к ней. Она протягивает мне руку. Ее ногти, с прекрасным маникюром, пожалуй, самая цивилизованная вещь в этом месте.
– Добро пожаловать в сумасшедший дом. Это такое счастье найти кого-то, кто имеет силу воли не поддаваться запудривающим мозги таблеткам целые дни напролет. Я Молли Мосс, кстати.
6.
Лана Баррингтон
Мы летим в Таиланд в полуденный зной. Таиланд, позвольте сказать, это не просто жара, это как гигантская сауна. Влажность такая, что моя одежда начинает прилипать ко мне за пару минут ходьбы по улице из аэропорта с кондиционерами. В машине, я понимаю, что нервничаю, и как только мы прибываем в «Banyan Tree», я оставляю Блейка, поднимаюсь в наш номер, прямиком направляюсь в комнату Билли.
– Привет, – говорит она, довольно красиво загорев и ухмыляясь.
При виде ее расслабленного счастливого лица мое напряжение пропадает. Я просто стала каким-то параноиком. Может быть из-за того, что я была в пустыне, и понимала, что чтобы не случилось я не смогу добраться до нее за пару часов, там мы словно вернулись в прошлое или скорее всего попали в другой мир.
Билли загребает меня в свои объятия.
– Прости, я разрушила твой монументальный приключенческий трах, но я, чертовски, рада тебя видеть.
Я ухмыляюсь.
– Я тоже очень рада тебя видеть. Смотрю, ты уже стала коричневой, как кофе.
– SPF с нулевым рангом всегда делает такой трюк. Заходи, – приглашает она, и закрывает дверь.
– Где он?
– Спит днем, как всегда. Джерри отправилась на кулинарные курсы, – объясняет она, пока ведет меня к его кроватки.
У меня сжимается сердце.
– Мне кажется, как будто он вырос, – шепчу я, взяв на руки его теплое упитанное тельце, и прижимая его к себе. Я вдыхаю его знакомый запах недавно вымытых волос. Я не знаю, о чем я подумала, когда Блейк сообщил, что его мать прилетела в Таиланд, но холодная рука с когтями вцепилась мне в живот. Я крепче прижимаю к себе своего сына. Теперь, когда я чувствую его на своих руках, понимаю, что все переживания были напрасны.
– Я обычно просто колю его булавкой, когда хочу разбудить, – говорит Билли.
Я смеюсь, и последняя оставшаяся тень напряжения во всем моем теле исчезает. Сораб не просыпается и через некоторое время я кладу его обратно в кроватку.
Билли и я болтаем, когда Блейк входит в дверь. Он быстро и мимоходом кивает Билли, его мысли явно заняты другими делами, поворачивается ко мне сообщая, что его мать хочет встретиться с нами внизу через час, чтобы выпить кофе. Затем он поворачивается к Билли.
– Брайан стукнет в дверь через час. Ты принесешь Сораба вниз? – спрашивает он хмурясь.
– Конечно.
– Спасибо, Билли, – говорит Блейк.
– Без проблем.
Он берет меня за руку и начинает выводить из номера, но затем останавливается в дверях и обращается к Билли снова:
– Ты отлично отшила мою мать.
Щеки Билли становятся темно-красными от подобного комплимента.
У меня есть всего лишь время для быстрого душа и переодеться, прежде чем мы спустимся вниз. Я точно не знаю, как мне следует одеться и не совсем внутренне морально готова встретиться с моей свекровью, поэтому нервно натягиваю платье поверх бикини. Я нахожусь в отпуске в конце концов, и было бы глупо наряжаться.
Блейк наклоняется и говорит мне, что я выгляжу на миллион долларов, но я все равно не в силах остановить мандраж и неприятное ощущение внутри моего живота, словно меня вызывает начальница к себе в кабинет.
Когда мы заходим в первоклассный бар я замечаю ее сразу, голубоглазая блондинка с бледной кожей, сохранившаяся словно нестареющий манекен. На ее лице нет ни одной морщинки. Она запросто могла сойти за сестру Блейка!
На ней темно-розовый пиджак, который напоминает мне зубной порошок, хранившийся в шкафу у бабушки в ванной. Ювелирные украшения, висящие у нее на шеи, приковывают взгляд, напоминая рогатую голову буйвола. Ничего подобного я никогда не видела. Очень странное украшение, но красивое. Она не встает при нашем приближении.
Блейк отпускает мою руку и обходит вокруг низкого столика, чтобы поцеловать свою мать в обе щеки. Она приподнимает свое лицо и изящно получает его поцелуи.
– Здравствуй, дорогой, – говорит она тихо.
Блейк выпрямляется и смотрит на нее с выражением, я не могу определить каким, наверное, раздражение, смешанное с уступчивостью.
– Зачем ты приехала сюда, мама?
– Если Магомет не идет к горе, – начинает бормотать она.
Блейк обнимает меня за талию, говоря:
– Лана, познакомься с моей матерью, Хеленой.
– Здравствуй, Лана, – ее голос холодный и слегка отстраненный, но дружелюбный, тон как бы говорит «приближайся, но с осторожностью».
– Здравствуйте, миссис Баррингтон, – отвечаю я, пасуя перед ее значимостью.
– Хелена, – поправляет она с почти дружелюбной улыбкой.
– Хелена, – тихо соглашаюсь я.
Блейк указывает на диван, и я опускаюсь на него, он усаживается рядом со мной. Кажется, его мать пьет негазированную минеральную воду, ее стакан наполовину полон прозрачной жидкостью и стоит бутылка на столе.
– Может вы хотите что-нибудь заказать? – спрашивает она.
– Как насчет кофе? – предлагает мне Блейк.
– Я хотела бы что-то холодное, – у меня пересохло горло.
Улыбающийся официант в униформе оказывается со стороны Блейка с меню, Блейк передает его мне, себе же заказывает маленький экспрессо.
Я начинаю просматривать меню и чувствую, как его мать внимательно окидывает меня взглядом, я не хочу встречаться с ней глазами. Поэтому погружаюсь в изучение всевозможных напитков, через пару минут, поднимаю глаза на официанта и заказываю арбузный сок. Официант с поклоном удаляется.
– Итак, – говорит Хелена.
– Кто-нибудь слышал о матери, которая прерывает медовый месяц своего собственного сына?
– А где это видано, чтобы собственный сын не пригласил свою мать на свадьбу?
– Мы оставили тебе кусочек торта, – его голос звучит ровно, без провокаций.
– Я не ем торт.
Блейк вздыхает.
– Прости, что не пригласил тебя, но я не хотел неприятностей.
– Насколько я слышала, у тебя их было предостаточно, – парирует она.
– Не начинай, – предостерегает ее Блейк.
– Это уже стало притчей во языцех. Мои лучшие друзья не могли дождаться, чтобы не позвонить мне и не рассказать самую крупную сплетню, – говорит она с болью в голосе.
Я кусаю губу, потому что они двое даже не замечают моего присутствия. По правде говоря, Блейку следовало встретиться с ней без меня.
– Ради этого ты проделала весь этот долгий путь, чтобы поговорить об этом? – спрашивает Блейк, и в его голосе звучат первые нотки нетерпения.
– Нет, если честно, я прилетела, чтобы увидеть своего внука.
– Я могу принести его, – быстро вставляю я.
Блейк похоже собирается протестовать.
Но Хелена поворачивается ко мне с улыбкой.
– Это будет просто замечательно. Спасибо, Лана.
Широкая улыбка застывает у меня на лице, я начинаю пятиться от них бочком, и из-за своей поспешности ударяюсь коленом о край стола, глотая крик от боли.
– Ты в порядке? – обеспокоенно спрашивает Блейк.
Я тут же киваю и устремляюсь к выходу. Я почти уже выхожу из бара, но ничего не могу с собой поделать, чтобы быстро не обернуться и не посмотреть на них. Блейк смотрит мне вслед, а его мать наблюдает за ним. Как только подхожу к лифтам, двери открываются, и я сталкиваюсь нос к носу с Билли. Брайан стоит рядом с ней, он ненавязчиво кивает мне, и отходит в сторонку на несколько шагов.
Сораб визжит с нескрываемым восторгом, как только видит меня. Он протягивает ко мне свои ручки, и машет ими с нетерпением. Я беру его на руки, начиная целовать, он крепко обнимает меня за шею и заливается от смеха.
– Ты побледнела. Может ты встретила, демона, одетого в шкуру овцы, – говорит Билли.
– Чрезвычайно шикарную, правда, – говорю я шепотом.
– Да, великолепна до рвотного рефлекса. И каково это?
– Чужой против хищника.
Она смеется.
– И кто из них твой муж?
– Ты имеешь в виду, кто победит?
– Хищник, я думаю.
– Это будет точно он.
– Не дай ей укусить тебя, дорогая.
– Не дам.
– Значит так, я направляюсь к бассейну, чтобы немного позагорать. Приходи ко мне, когда вы закончите, – говорит она и уходит, громко шлепая вьетнамками о блестящий гранитный пол.
– Увидимся позже, – кричу я ей вслед, и с обожанием смотрю на Сораба, оставляя еще поцелуи на его лице, он широко улыбается мне. – Значит, ты скучал по мамочке? – Спрашиваю я, и он крепче хватает меня за шею и оставляет очень влажный поцелуй на моих губах.
– Ладно, пойдем проведаем твою бабушку.
В дверях бара я вижу, что Блейк с матерью что-то бурно обсуждают. Как только она замечает нас, перестает спорить и широко улыбаясь, встает, чтобы поприветствовать своего внука.
– Ах, какой красивый ребенок, – восклицает она. – Голубые глаза и круглое лицо. Дитя Луны. Как и ты, Блейк, – говорит она.
– Нет, он нет, – жестко отвечает Блейк, и мне становится интересно, что они имеют в виду.
Она смеется и протягивает свои прекрасно сохранившиеся руки, с бледно-розовым маникюром к Сорабу.
Но Сораб зарывает лицо мне в шею, и смотрит с тоской на Блейка, к которому он действительно хочет пойти на ручки.
– Он немного сдержанный с незнакомцами, – говорю я извиняющимся тоном.
– Привет, – радостно мурлычет она, но Сораб продолжает держать свою голову у меня на плече, но все же поворачивает лицом к ней, но без улыбки, просто наблюдая.
– Он не много разговаривает, – добавляю я.
Хелена смеется.
– Он такой же, как ты, Блейк. Прямо точно, как ты.
Я смотрю на Блейка, который, не проявляя ни одной эмоции, смотрит на нас, как только он ловит мой взгляд, уголки его губ чуть-чуть приподнимаются вверх. Хелена садится на свое место, берет белую сумочку из крокодиловой кожи, с тихим щелчком открывает ее, в воздухе тут же появляется еле заметный запах новой кожи, и внутри на подкладке мелькает лейбл «Gadino». Она достает чупа-чупс, медленно разворачивает его и протягивает Сорабу. На кончике моего языка вертится слово «нет», мы не даем ему сладости и сахар, но я сдерживаюсь. Сораб зачарованно смотрит на дразнящий красный леденец, и видно, что он хочет его.
– Давай, – призывает она. – Это тебе.
Он протягивает руку, но она убирает свою, конфета опять оказывается вне его досягаемости. Он замирает и внимательно смотрит на нее. Она опять предлагает ему леденец, он садится и неотрывно наблюдает за ней. Она протягивает к нему руку, и он снова пытается его взять, но она тут же отодвигает его ближе к себе. Любой другой ребенок бы заплакал, но Сораб спокойно ждет, понимая, что она предложит его снова. Вдруг он стремительно тянется за ним, почти выпрыгнув из моих рук. Хелена настолько растерялась от такой неожиданности, что не успела вовремя среагировать, и Сораб хватает свой приз пухлыми ручками и плюхается ко мне назад на колени.
И прежде чем кто-либо может отнять его у него, он жадно кладет его в рот, разглядывая Хелену со смесью подозрительности и любопытства. Она восхищенно смеется и поворачивается к Блейку.
– Оказывается, он весь в отца – возьмет, но не отдаст.
Я задыхаюсь от обиды, но Блэйк поднимается и спокойно говорит:
– Нам пора идти. Я отведу малыша в детский бассейн. Ты хотела бы провести некоторое время с ним завтра утром?
Хелена улыбается и кивает с благодарностью, и впервые я понимаю, что у нее, наверное, имеются нормальные чувства бабушки. В этот момент мое сердце немножко тает, она не может быть плохой, и я постараюсь с ней быть приветливой, насколько это возможно.
– Хорошо, – говорит Блейк. – Я возьму няню, которая придет в твой номер около одиннадцати часов утра, но, пожалуйста, не давай ему больше сладкого, – Блейк протягивает руки, и Сораб с рвением бросает меня ради своего отца, более крупного и высокого.
Елена поворачивается ко мне.
– Не хотели бы вы выпить со мной чаю завтра, Лана?
Ее вопрос застает меня врасплох, я бросаю взгляд на Блейка, но его лицо ничего не выражает. Я должна решить сама.
Мои руки вдруг становятся холодными.
– С удовольствием, – отвечаю я.
– Хорошо, договорились. Увидимся в четыре.
– До встречи, – говорю я, и мы оставляем ее столик. Я не смею оглянуться назад, но чувствую, как ее глаза неотрывно следят за нами, пока мы идем к двери и скрываемся за углом.
