Текст книги "Соблазни меня (ЛП)"
Автор книги: Джорджия Ле Карр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)
– Тебе не за что извинятся, Сугар, – он встает, спускает воду в туалете, берет лицевое полотенце и идет к раковине. Я наблюдаю, как он открывает краны с горячей и холодной водой, подставляет палец под струю, опять регулирует краны, и только тогда мочит край полотенца, подходит ко мне, садится на корточки и аккуратно вытирает мое лицо.
Я ощущая себя немного растерянно. Кто-то однажды сказал мне, что именно в мелочах люди раскрывают свою истинную природу. Любой желающий может сделать красивый жест, типа светового банера со словами: «Я люблю тебя», но человек проявляется не совсем уж в таком великом жесте, а в том, если он даст тебе тарелку со спелыми вишнями, если ты хочешь вишен. И то, что он сначала попробовал теплая ли вода, это было красиво.
Еле слышный голосок в моей голове произнес: «Из него выйдет отличный муж для какой-нибудь счастливой девушки». Я мысленно одергиваю себя, не позволяя этой мысли развиться во что-то другое, и тут же говорю себе. Я люблю Джека. Джек – это моя мечта. Я любила Джека всю мою жизнь, и я выйду замуж за Джека. Никому не за что в мире я не отдам своего Джека.
Он убирает пряди волос с моего лица.
– Тебе нужно что-нибудь сделать, чтобы закончить этот...ритуал?
– Да, мне нужно почистить зубы. Желудочная кислота разъедает эмаль зубов.
Он встает и протягивает руки, я кладу свою в его ладонь, и он тянет меня вверх. Я подхожу к раковине, он садится на край ванны, пока я чищу зубы. Я выплевываю и встречаюсь в зеркале с ним глазами.
– Ты прекрасна, Сугар. Каждый дюйм тебя. Не позволяй никому говорить обратное. Я спустился, чтобы позвать тебя. Я хочу нарисовать тебя.
– Ты разрешаешь мне войти в твою студию?
Он улыбается.
– Но ты не должна смотреть на холсты. Таков уговор.
– Я не буду смотреть. Но однажды ты покажешь мне, правда, ведь?
– Может быть. Я работаю, и, похоже, это выглядит хорошо, – отвечает он с сияющими глазами.
Сначала он заставляет меня выпить большой стакан воды, потом ведет меня вверх по лестнице, открывает дверь, и мы входим в полностью стеклянную комнату, даже потолок стеклянный. Естественный свет льется повсюду, наполняя все пространство. Я оборачиваюсь на него.
– Это самая превосходная студия.
Он кивает, но выражение его лица становится совсем другим здесь.
– Снимай одежду.
– Что, в таком ярком свете?
– Ты родилась, чтобы быть обнаженной, Сугар. Нет ничего прекраснее, чем обнаженное человеческое тело, – его голос звучит низко и настойчиво. Совершенно неотразимо. Я внимательно смотрю ему в глаза. – Особенно твое.
Я хочу поинтересоваться, почему особенно мое, но не могу, потому что полностью загипнотизирована его взглядом. Он ведет меня к маленькому диванчику, на котором наброшен красный плед и раскиданы такого же цвета подушки.
– Ты будешь желанной, обласканной и одержимой, то что доктор прописал, и немного стыдливой, – говорит он мне.
Он засасывает мою нижнюю губу, пока она не наливается кровью и не опухает, затем отклоняется в сторону, чтобы посмотреть на меня и удовлетворенно кивает. Начинает меня намеренно медленно раздевать. Он снимает верх, целуя мою шею.
– Красивая, – бормочет он, проходясь губами по моему горлу. Затем бюстгальтер падает на пол, он рассматривает торчащие соски, потом поднимает на меня взгляд. Его глаза ожили, в них присутствует свет, его руки опускаются на мои джинсы. Он стягивает с меня, опускаясь на колени.
Я смотрю вниз на него, и у меня возникает очень сильное желание придвинуть свои бедра к его лицу, я сжимаю кулаки. Трусики легко спускаются, далее обувка и маленькие розовые носки.
Я стою перед ним голая, словно цветок.
– Разведи ноги, – говорит он, и я подчиняюсь. Он зарывается лицом между моих ног и лижет мокрую щель. Мой рот открывается.
Художник всматривается в мое лицо, и его губы поблескивают от моих соков.
– Вот, именно это выражение, то, что я хочу.
Он укладывает меня на диван, раскинув мои руки на подушках, раздвинув мои ноги, заставив согнуть в коленах. Это очень возбуждающе, вернее, самая возбуждающая вещь, которую я когда-либо испытывала, лежать перед ним с раздвинутыми ногами, и он стоящий надо мной и жадно пожирающий взглядом мою мокрую, блестящую от соков, открытую киску. Мое сексуальное возбуждение усиливается, но не от ожидания того, что могло бы произойти, а от того, что я совершенно раскрыта перед ним.
– Не двигайся и сохраняй это выражение, – говорит он и уходит рисовать.
Мне не нужно интересоваться, не будет ли его картина порнографической, я и так знаю, что нет, потому что он относится к искусству, как к одной из самых важных вещей. Он работает почти целый час, и мы молчим. Затем окунает кисти в скипидар, вытирает их тряпочкой, накрывает пленкой свою палитру и подходит ко мне.
Он кладет ладонь на мою пульсирующую киску.
– Я собираюсь поглощать тебя, пока ты не закричишь, – он опускает свой рот, и сосет меня так сильно, что я ахаю.
Вэнн поднимает голову, смотря мне в глаза.
– Хочешь, чтобы я остановился?
Я ни слова не говорю, просто притягиваю обеими руками его голову к моей киске. Он лижет и сосет каждый дюйм, постепенно поднимаясь все выше, словно кошка, приближаясь к моему лицу, набрасывается на мой рот, я чувствую свой собственный вкус, он пожирает меня, как сумасшедший или словно какое-то безумное животное. В данный момент в наших «уроках» отсутствует полный контроль.
И занятия сексом представляются каким-то буйством, потому что он врезается в меня с такой силой, словно это наказание или его неспособность контролировать безрассудное желание, вызванное мной. Я вся горю, и трепещу, когда чувствую, как лава вулкана наполняет мою кровеносную систему. У меня такое чувство, как будто все отверстия и поры моего тела открылись и дышат только им.
Он сползает вниз к моей киске, сосет и кусает, пока я до такой степени чувствительна, и у меня появляется такое ощущение, будто он не в состоянии насытиться мною. Минуты длятся, как часы. Я моментально кончаю, он выходит из меня и впервые кончает на мой живот. Его семя, как густые горячие капельки дождя, в отличии от той ужасной холодной гадости, которую выплеснул на меня парень, когда я позволила.
Он опирается на локоть и смотрит на мой живот, покрытый его спермой. У него взъерошенные волосы, опухшие покрасневшие губы, которые застыли между моих разведенных ног, взгляд, наполненный страстью, остекленевшие наполовину прикрытые глаза, и на мой бездействующий рот, он еле дотрагивается пальцами до моей щеки.
– Я сплю с моей музой, – говорит он мягко.
Все еще не отойдя от оргазма, я с трудом улыбаюсь.
Когда мы спускаемся вниз, то уже становится темно. Он собирается принять душ, но я останавливаюсь в гостиной, запахнувшись в халат, и смотрю через панораму стеклянных стен на ночное небо, которое сегодня совершенно ясное, но на небе не видно звезд.
– Что ты делаешь? – шепчет он мне в волосы.
– Смотрю на звезды.
– Ты единственная женщина, которую я знаю, кто ценит звездами.
– Меня всегда удивляет, что они являются далекими солнцами. Они такие холодные, – мягко говорю я. – Часто я открываю шторы и смотрю на них. Я знаю, что за тысячи миль они все те же звезды, которые смотрят и на Джека, и это заставляет меня чувствовать себя ближе к нему. Мы связаны через них, и я засыпаю со спокойствием в моем сердце.
– Ты читала маленького принца?
Мне стыдно, что я так мало знаю по сравнению с ним.
– Нет.
– «И ночью, когда ты будешь смотреть на звезды... на одной из звезд буду жить я. Я должен уйти к звездам. И однажды, когда вы посмотришь на звезды, ты вспомнишь меня».
– Что это значит? – выдыхаю я. Я знаю, что он пытается мне донести какую-то глубокую мысль, но мой мозг не в состоянии ее переварить.
Его поверхностное дыхание в мое ухо, его запах, тепло его крепкого тела, прижатого к моему... все смешивается вместе, вызывая теплоту сильного возбуждения, распространяющегося внизу моего живота. Но я действительно хочу знать, что он имел виду говоря о звездах, но он всего лишь берет прядь моих волос и медленно вертит их на пальце.
И целует меня.
Желание узнать тайну о звездах отступает, но не уходит, потому что я знаю, что это важно, там содержится какое-то скрытое сообщение. Подсказка.
Голос намного громче звучит в моей голове: «Ты здесь исключительно для того, чтобы узнать, как соблазнить Джека».
Джек! Конечно, Джек. Моя настоящая любовь.
23.
Я захожу в апартаменты, дверь студии закрыта, видимо Вэнн работает, Смита тоже нигде не видно. Я сразу же направляюсь в душ, чтобы смыть с себя жуткий запах метро, пот и отчаяние людей, пребывающих в нем.
Я замечаю, что Вэнн оставил записку, приклеенную на компакт-диск.
Я впервые услышал это на открытом воздухе в ресторане в Таиланде. Это напоминает мне тебя.
Я ставлю компакт-диск в музыкальный центр и нажимаю кнопку «Play». Комната наполняется красивыми звуками гитары, хай-хэтом и бубном.
Сахар, милая, дорогая, ты моя сладкая девочка ...(Sugar – фамилия Джули Сугар, пишет по-английски также, как sugar – сахар)
Это оригинальная версия 1969 «Сахар, милочка», и она заставляет меня улыбаться и наполняет радостью мое сердце. Я вспоминаю и в такт киваю головой, кружась вокруг устройства. Забавно, я первый раз так счастлива в своей жизни.
Мне приходит мысль, что я тоже должна отправить ему что-нибудь в ответ. Я знаю, что его любимый поэт – Уильям Батлер Йейтс. Я сажусь за Google и натыкаюсь на стихотворение «Он жаждет небесного плаща» я заучиваю наизусть последние три строчки наизусть и улыбаюсь сама себе. Позже, когда мы вместе будем лежать в постели, я прочту ему их, и сделаю ему сюрприз.
Но я бедняк и у меня лишь грезы,
Я простираю грезы под ноги тебе,
Ступай по ним легко, мои ты топчешь грезы...
Еще слишком рано, чтобы начать готовить (да, я научилась готовить, и довольно хорошо), поэтому направляюсь в спальню, сажусь на кровать, завернувшись в пушистый халат и открываю журнал. Я люблю глянцевые журналы, и буквально не могу дождаться, когда они выйдут из печати. Мое сердце бьется в предвкушении. Но в последнее время для меня журналы перестали содержать свое волшебное очарование – заглянуть в жизнь богатых и знаменитых, поэтому я вяло перелистываю страницы, прислушиваясь к звукам, не откроется ли дверь студии. Я смотрю на часы: 5.30.
Я поднимаюсь с кровати и направляюсь обратно в гостиную. Дверь в студию почему-то остается плотно закрытой. Я непроизвольно начинаю двигаться под музыку, потом просматриваю его CD, мне ничего не знакомо. Я продолжаю кружиться под музыку, но вдруг сверху я слышу звук открывающейся двери. Он стоит несколько минут на верху, наблюдая за мной внизу.
– Это как раз любимая часть музыки. Спасибо.
– Пожалуйста, пользуйтесь, – говорит он немного с каким-то американским акцентом, и я понимаю, что он мне очень даже нравится, потому что по звучанию, он очень мягкий и легкий на слух. Вэнн спускается по лестнице. – Что ты делаешь?
– Пытаясь найти что-нибудь хорошее, чтобы послушать. Нет ли у тебя чего-нибудь массового? Типа Джастин Тимберлейка или...?
Я умолкаю, потому что он вздрагивает и смотрит на меня с выражением, которое я не совсем понимаю. Он подходит прямиком ко мне, выбирает диск, ставит его в проигрыватель, и подносит ко мне наушники.
– Закрой глаза, и слушай, внимательно слушай.
– Что это?
– Это песня, которую я хочу, чтобы играла на моих похоронах.
Я застываю.
– Давай, – призывает он.
Я закрываю глаза и слушаю – начинают струнные инструменты, затем вступают индийские барабаны, а потом английские слова песни. Снова и снова повторяются эти слова, не могу остаться. Несмотря на все не может остаться. Индийский голос причитает, но красиво. Aaaaaooooooaaaaaa. Нет необходимости прощаться. Не с друзьями или семьей. Все воспоминания проходят круг, за кругом. Голос полон тоски. Снова красивые причитания. Aaaaaoooooaaaaa. Долгая дорога. Не могу остаться.
Песня очень грустная, я не часто сталкивалась с такими грустными событиями в жизни. Сняв наушники, у меня возникает мысль – «Это слишком глубоко. И он хочет, чтобы она играла на его похоронах. Где же я буду тогда? Что же не будет нас». Непривычная эмоция приносится через мое тело, и полностью отражается на моем лице.
Мы смотрим друг другу в глаза и что-то проходит между нами, как будто я поняла какой-то секретный код. Вэнн находится внутри Джулии? Я отстраняюсь от него. Наверное, тогда я буду с Джеком, и опять я чувствую себя сильной. Пожалуй, я не буду читать ему стихи сегодня, не стоит все так запутывать, и идти по неверному пути.
Я внимательно смотрю на него.
– Разве у тебя нет Леди Гаги? – спрашиваю я.
На его лицо опускается маска.
– Нет.
24.
Лана вернулась из медового месяца. Она пригласила меня встретиться в Wardown Towers за чаем. Последний раз я была здесь накануне свадьбы Ланы, тогда я приехала с Билли и было уже темно, поэтому не обращала внимания на окрестности. Сейчас я сижу на заднем сидении Bentley одна, поэтому с интересом смотрю на окрестности, мелькающие за окном. Охранник у пропускного пункта знаменует начало долгой дороги, проходящей по пахотным полям, обрамленным дикими цветочными лугами. Примерно через милю по частной собственности мы двигаемся вдоль длинной, высокой кирпичной стены огорода. Вдали на приличном расстоянии виднеется симметричный пруд, с подстриженной живой тисовой изгородью, окружающей клумбы.
У парадной двери в серой униформе меня встречает почтенная женщина и проводит через крыло дома, где мне так и не удалось побывать в тот раз и посетить самую большую оранжерею, которую мне когда-либо доводилось видеть. Крыша очень старая и имеет V-образную форму, пол застлан большими каменными плитами. Кругом присутствуют в изобилии пальмовые деревья, а виноградные лозы создают впечатление тропического леса. Здесь кажется намного прохладнее. Стеклянный потолок очень высокий, из открытой двери доносится запах жимолости.
Лана одета в старую зеленого бутылочного цвета толстовку и джинсы. Она делает субстрат для растений в садовых перчатках, видно заслышав шаги, она оборачивается и глядит на меня, улыбаясь. Даже здесь, стоя в старом фартуке и без следа макияжа, она выглядит умопомрачительно красиво.
Странная вспышка понимания, словно молния, проносится у меня в голове. Я люблю ее, и я всегда любила ее.
– Что ты делаешь с собой? Ты выглядишь совершенно превосходно, – говорит она, и ее голос наполнен искренностью, она обнимает меня.
– Привет. Ты загорела, – говорю я робко, и обнимаю ее в ответ.
– Я подумала, что мы могли бы выпить чаю здесь, поскольку ты очень любишь цветы, – она показывает на накрытый стол из кованого железа. – В любом случае, это меньше похоже на мавзолей, которым представляется сам дом, со всеми мрачными картинами и портьерами, которые полностью не открываются, из-за того, чтобы защитить произведения искусства от солнечного света.
– Да, я видела портрет сурового мужчины с аристократическим носом и темными, злыми глазами. У меня было такое чувство, словно его глаза следили за мной, пока я была в комнате.
– Ах, этот портрет должно быть отца-основателя династии Баррингтонов, удивительно проницательный и скрытный человек. Видимо, он обладал непревзойденным талантом зарабатывания денег. Это про него говорят, что он играл с королями, как дети играют с куклами.
– Ой, а что за те два совершенно жуткие чучела совы?
Лана кривит рот.
– Это домашние животные. Они принадлежали какому-то предку.
Мои глаза становятся огромными.
– Правда? Вот что значит быть богатым человеком, когда домашнее животное умирает, они просто делают из них чучела и ставят в качестве украшения.
Лана смеется.
– Да, у богатых присутствуют странные обычаи. Сейчас эти чучела сов находятся на том месте, где они любили садиться на насест, когда были живы.
– Я видела фотографию другого предка Блейка в цилиндре с хлыстом, верхом на гигантской черепахе.
– Это дядя он немного не в себе, – объясняет Лана. – Он помешан на животных, и он, тот, кто создал зоопарк. Однажды он отправился в Букингемский дворец в карете, запряженной зебрами.
– Я думала, что зебр невозможно приручить.
– Зебры шли под руководством лошадей, – рассказывает Лана.
– Я не могу поверить, что мы говорим о какой-то ерунде. Давай, расскажи мне лучше про свой медовый месяц. Куда ты ездила? Что видела?
Лана смеется.
– Блейк отвез меня в пустыню.
– Это и есть грандиозный сюрприз? Пустыня?
– О, Джули, это было так невероятно красиво. Мы присоединились к настоящему каравану верблюдов, которые ходили еще в древности. Когда становилось слишком жарко, мы ехали под паланкинами. Это было замечательно. Погонщики верблюдов были настолько вежливы и гостеприимны. Днем они пели свои песни, а на ночь собирались вокруг костра и рассказывают всевозможные истории.
Она радостно хлопает в ладоши.
– Блейк знал, что я всегда хотела увидеть дождь в пустыне, и он организовал облака над нами, которые разразились дождем в тот вечер. Это было восхитительно. Правда. Мы сидели в нашей палатке и смотрели на дождь, а потом занимались любовью под дождем. Это был самый возбуждающий и восхитительный секс в моей жизни.
Я смотрю на нее и думаю, что должна попросить Вэнна заняться со мной сексом под дождем.
Что-то отвлекает Лану от меня, она смотрит в направление оранжереи, я оглядываюсь и вижу двух павлинов.
– Пойдем, – торопит она. – Похоже, они собираются танцевать.
Мы выходим на улицу из стеклянного дома, идем в сторону, и останавливаемся напротив павлинов. Лана подносит палец к губам. Мы стоим в ожидании несколько минут, наверное, она ошиблась, потому что они не расправляют хвосты. Лана оглядывается на меня с унылом видом, пожимая плечами.
– Ладно, – говорит она, и мы собираемся вернуться, пока мы медленно идем к оранжерее у меня возникает какое-то странное ощущение, и я поворачиваю голову, один из павлинов раскрыл свой великолепный хвост. Я трогаю Лану за руку. Мы обе поворачиваемся и стоим, как вкопанные, потому что нам удалось застать самое редкое зрелище, когда такое великолепное существо танцует для своей второй половинки. Как ни странно, но я по-прежнему продолжаю удерживать руку Ланы, я не хочу прерывать с ней контакт. Танец заканчивается, и Лана смотрит на меня сверкающими глазами.
– Это было зрелищно и запоминающее, правда ведь?
Не в силах говорить, я киваю, потому что чувствую, что нам удалось разделить что-то действительно особенное. Я чувствую с ней какую-то связь, которую не испытываю ни к какому другому человеческому существу. Колючки ревности полностью растворились.
– Помнишь, как те парни гнались за мной и бросались в меня камнями?
Лана смотрит на меня нахмурившись.
– Да, вспоминаю.
– Зачем ты пришла мне на помощь? Они могли бы причинить тебе боль.
– Я знаю, но они бы не посмели. Они все боялись Джека.
Я убираю свою руку, потому что застарелая боль опять вернулась. Как все у нее просто и замечательно – быть обласканной, любимой и защищаемой моим Джеком.
– Он присматривал за тобой, не так ли?
– Он был моим братом, – говорит она просто.
Он был влюблен в тебя, ты дура, хочу я закричать.
– Давай лучше пить чай, – но вместо этого говорю я тихо.
– Да, давай. Ты должна попробовать булочки от шеф-повара, он делает самые вкусные булочки, которые я когда-либо ела.
Мы садимся за стол, и Лана нажимает звонок.
– Сестра Блэйка живет здесь одна?
– Да, на данный момент, но она будет жить с нами, когда мы переедем в наш дом на следующей неделе. Сюда она будет только приезжать на выходные, чтобы присмотреть за своими животными.
– Почему о ней ничего нет в инете?
Лана кладет руки на стол, ее обручальное кольцо поблескивает.
– Видимо, потому что она из очень старинного рода. Такие семьи скрывают своих родственников, за которых им стыдно, или они могут как-то угрожать их социальному статусу.
– Правда?
– Даже у королевы были две двоюродные сестры, тайно заключенные в психиатрической лечебнице, и Палата Пэров объявила их обоих умершими в связи с информацией, которую сообщила сама семья. Эта история появилась на свет, когда журналист в 1986 году обнаружил, что у одной из женщин, похороненной в могиле, имеется только пластиковая бирка с именем и серийным номером, а другая двоюродная сестра оказалась жива.
Еда прибывает – торт, окруженный нежными сэндвичами, булочками, пирожными с кремом и пирогами. Лана наливает чай.
– Ты должна попробовать сэндвичи с огурцом, пока я не приехала сюда, я никогда их не ела. Они чрезвычайно вкусные.
Я беру один и впиваюсь в него, Лана оказалась права. Огурец настолько мелко порезанный, что кажется очень легким, маслянистым и вкусным.
– Что случилось с Викторией?
На лицо Ланы опускается холодная маска при упоминании имени этой женщины.
– Она была заперта в месте, где дверь имеет окно.
Я в полном шоке.
– Просто из-за того, что она разрушила твое свадебное торжество, вылила бокал вина на свое свадебное платье и чуть не ударила тебя?
Лана смотрит прямо мне в глаза, которые выражают более сильную ее сущность, с которой мне не приходилось сталкиваться.
– У нее было четыре лезвия, приклеенных к пальцам. Она не хотела, ударить меня, Джули. Она хотела искромсать мое лицо, изуродовав меня навсегда.
У меня отпадает челюсть.
– Боже мой! – мысль, что такое почти не случилось в тот день, вызывает у меня нервную дрожь.
– Блейк выглядел так, будто собирался убить ее в тот же вечер. Я боялась, что он причинит ей вред.
– На самом деле это придумал ее отец, потому что он понял, что Блейк просто стал для нее навязчивой идеей, и если он ее не запрет, то она попробует сделать что-нибудь еще, и это может закончиться ее тюрьмой. Она проходит лучшее лечение, которое вообще возможно купить за деньги.
– Кто-то может просто так сойти с ума?
– Возможно, но в ее семье есть психические заболевания. Ее бабушка перенесла серьезный нервный шок, и много лет провела в частной клиники, лечась у известных психиатров, но так полностью и не восстановилась. На грандиозном общественном званном ужине в Нью-Йорке она шокировала всех, поедая розы, которые предназначались в качестве украшения стола.
Я встречаюсь с ее глазами.
– Тогда, это объясняет многое, и неудивительно, что она говорила все эти сумасшедшие вещи о Блейке.
Впервые с тех пор, как я знаю Лану, ее глаза становятся полностью холодными и ничего не выражающими.
– Да, ее срыв был очень неудачным.
25.
Как только я вхожу в апартаменты, сразу же понимаю, что Вэнна нет. Квартира кажется более пустой, чем обычно. Интересно, где он. Возможно, он выскочил вниз к газетному киоску. Смит подходит ко мне и начинает тереться своим лицом о мои ноги. Я поднимаю его на руки и бросаю взгляд наверх. Странно, но дверь в его студию слегка приоткрыта. Я опускаю Смита на пол и поднимаюсь вверх по лестнице.
Я даже слишком не приближаюсь к двери, просто дотягиваюсь до дверной ручки.
Но я так отчаянно хочу увидеть картину, как он нарисовал меня, но я резко отдергиваю руку. Я не могу так поступить с ним, поэтому быстро делаю шаг назад. Впервые за всю свою жизнь, я сопротивляюсь своему собственному любопытству и отказываюсь потворствовать своим склонностям подглядывать. Я бегу вниз, как только добираюсь до подножия лестницы, Вэнн открывает входную дверь.
Он останавливается, и медленно поворачивает голову в мою сторону. Мы молча разглядываем друг друга. В первый раз я читаю в его глазах какое-то негласное сообщение, у меня перехватывает дыхание в горле. Это похоже, как будто мы говорим друг с другом, но только глазами в полной тишине. Он рассказывает мне о чем-то, и я отвечаю ему что-то. Мне кажется, что я на самом деле ему что-то говорю, но что-то совсем не то, что-то совсем неправильное. Я опускаю глаза, полностью смутившись. Какого черта только что произошло? Я слышу его шаги по направлению ко мне.
– Покажите мне свои руки, – говорит он.
Я подымаю их к нему.
– Я не смотрела, Синяя Борода, – слабо шучу я, а в голове до сих пор все перепуталось от этого обмена взглядами без слов.
Он смотрит мне прямо в глаза.
– Я знаю.
– Откуда ты знаешь?
– На твоих руках нет никаких следов.
Я смеюсь.
– Честное слово, откуда ты знаешь, что я не смотрела?
– По твоим глазам.
Я озорно хихикаю и начинаю расстегивать его ремень на брюках.
– И я... хочу большую вкуснятину.
Ему нравится смотреть на меня, когда я стою перед ним на коленях, и ему нравится то, что я делаю с ним. Я покорно опускаюсь на колени и трусь щекой о его член. Он ощущается, словно теплая, гладкая стеклянная скульптура, купающаяся в лучах утреннего солнца. Не существует более совершенных и превосходных вещей, чем его член. В какой-то момент, словно все начинает происходить как в замедленной съемке, мы опускаемся прямо на прохладный деревянный пол, и Смит наблюдает за нами издалека. Движения его пальцев внутри меня настолько умелые, но при этом похотливо грубые. Он в упор смотрит мне в глаза, пока трахает меня.
– Сколько я должен облизывать тебя, прежде чем прикоснусь к твоей душе? – шепотом спрашивает он.
Я нахожусь слишком далеко, чтобы отвечать.
Мы оба лежим на спине, тяжело дыша, уставившись в белый потолок, я поворачиваю лицо к нему.
– Лана пригласила нас на ужин.
– Ты хочешь?
– Почему бы нет?
– Хорошо, договорись с ней.
– Я уже договорилась на следующую среду.
– Блейк нашел мне агента. Он посмотрел пару моих полотен, подумал, что они хороши, и договорился о выставке из шестнадцати картин на «Серпентине».
Мои глаза загораются.
– «Серпентин»? Разве это не самое шикарное место, где демонстрирует работы только самые лучшие художники?
– Да, но мои работы не настолько хороши, скорее это место я получил благодаря возможностям Блейка.
Я ложусь на живот и подпираю голову руками.
– Я надеюсь, ты не собираешься отказываться. Ну, и что, что Блейк посодействовал и в состоянии предоставить тебе маленькую подмогу. Каждый нуждается в прорыве в своей жизни, даже если твои работы недостаточно хороши, ты же не провалишь экзамен, в конце концов?
– Нет, я не собираюсь отказываться.
Он лениво улыбается, и я опускаю подбородок ему на грудь.
– Вэнн?
– Mннн?
– Почему ты сохраняешь волосы такими длинными?
– Потому что это естественный процесс – они растут. Почему тебя не интересует, почему другие мужчины остригают свои волосы, вместо того чтобы их отпускать?
Я корчу ему рожицу.
Он посмеивается.
– Волосы на самом деле имеют очень важное значение, а не то, в которое нас заставляет верить культура, имея чисто внешнее предпочтение. Во время Вьетнамской войны войска специального назначения военного департамента прочесывали резервации индейцев, чтобы отыскать молодых людей с выдающимися способностями слежения, своего рода экспертов в способностях скрытных действий и выживания в любых условиях.
– Но однажды в этих условиях с этими мужчинами произошла удивительная вещь. Таланты и мастерство, которым они обладали, казалось, таинственным образом испарились. Новобранцы, став рекрутами не смогли выполнить задание, как ожидалось. Обширные интервью и контрольные тестирования доказывали без тени сомнения, что, когда мужчин побрили под их военные стрижки, они не могли больше «чувствовать» врага или «читать» едва уловимые знаки. Когда мужчинам позволили опять отрастить волосы, их способности «чувствовать» вернулись обратно. Волосы – это продолжение нервных окончаний, типа антенн.
– Это правда?
Он усмехается.
– А ты не веришь?
Я бью его по руке.
– Зачем тебе искусство слежения?
– Чтобы отслеживать девушку с пухлыми губами и зелеными глазами.
– У меня глаза не зеленые.
– Ты все время так говоришь.
– Вэнн?
– Mнннн...
– Почему братья Блейка не пришли на свадьбу?
Я пока еще ощущаю его рядом, но он всегда отстраняется, когда мы начинаем обсуждать Блейка или его семью.
– Я не знаю.
Я мгновенно понимаю, что он лжет.
– Ты поддерживаешь контакт с ними.
– Иногда с Маркусом.
– И какой он?
– Он сильно изменился, после того как умер его сын.
В Интернете, по которому я бродила, даже не было никакого упоминания.
– Ох, сколько же ему было лет, когда это произошло?
– Одиннадцать месяцев.
– Что случилось?
– Смерть в колыбельки, – он внезапно садится. Я тянусь рукой, чтобы опустить его рядом, он позволяет мне это сделать.
– Я сожалею. Наверное, это было ужасно.
– Да, – вздыхает он поворачивает ко мне лицо.
– Вэнн?
– Да.
– Ты веришь в Бога?
– Я не знаю верю или нет. Он дал нам так много пороков, и ушел бессловесно.
– А как ты думаешь, Блэйк верит в Бога?
– Почему ты спрашиваешь? – его голос спокойный, но я чувствую, как его тело внезапно напрягается.
– Просто интересно.
– Лана что-то сказала тебе?
– Нет.
Он кладет голову на свои руки.
– Ты снова что-то разнюхиваешь, Джули Сугар?
Я стала красная, как рак.
– Я вроде бы читала заметки Ланы, – я не сказала ему, что это был ее дневник.
Его лицо становится угрожающим.
– Любопытство сгубило кошку.
– Я не кошка. Ладно, хорошо, – говорю я, вставая и бросая в него его одежду, и собирая свою, – мне надо идти практиковаться.
Видите ли, я учусь на шесте. Каждый день я запираю дверь в спальню и практикуюсь. И надо сказать, что у меня на удивление хорошо получается, так как я уже много лет подвешиваю себя на руках в дверном проеме у себя в комнате и делаю калланетику, и от этого у меня стали очень сильные руки и гибкость гимнастки.
26.
Мы сидим за столом и просто завтракаем в воскресенье утром, когда я поворачиваюсь к Вэнну и спрашиваю:
– Как насчет БДСМ? Ты собираешься меня чему-нибудь учить?
Он смотрит на меня поверх края своего стакана.
– Зачем? Тебе интересно стать сабмиссивом?
– Я не знаю, смогу ли. Что это такое?
– Это игра.
– Я люблю игры. Нужно попробовать и я скажу тебе, нравится ли мне это.
Он перестает улыбаться, его глаза меняются, темнеют. Совершенно сознательно он отставляет свой стакан с апельсиновым соком на середину стола, берет в руки пакет молока и, держа его прямо перед собой, медленно наклоняет, пока молоко не выливается на стол. Я смотрю на разрастающуюся лужу на столе. В какой-то момент он перестает лить, в пакете еще что-то осталось. Я поднимаю глаза на него. Его глаза, смотрят настороженно, не выражая никаких эмоций. Повисает тишина, и я разрушаю ее первой:
– Ну?
– Сотри это, – говорит он.
– Что?
– Мне не нужно повторять, не так ли? За этим последует наказание.
Мгновение я чувствую себя в замешательстве. Это именно та вещь, из-за которой на каждого одевают ошейник? Хочу ли я быть его маленькой рабыней? Ответ очевиден и приходит мгновенно. Не хочу. Наверняка не хочу. Но я разрешу ему поиграть немного и посмотрю, куда эта маленькая игра приведет. Я тянусь за бумажными полотенцами.
– Не полотенцем, – его голос резкий, словно удар хлыста.
