Текст книги "Смертельно опасны (сборник)"

Автор книги: Джордж Р.Р. Мартин

Соавторы: Гарднер Дозуа
сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 51 страниц)

– Вот ты где! – Глория материализовалась с другой стороны от мамы. – Почему не дала мне знать, что ты здесь? – Ее сияющая улыбка исчезла, когда мама, нахмурившись, обвела ее критическим взглядом, цокнув языком при виде пятна от еды на ее темно-синем халате. – Что случилось? Что ты ей сказала?

– Ничего. Я здесь всего две минуты.

Глория уже собиралась что-то ответить, но мама подняла обе руки вверх.

– Не ссорьтесь, – сказала она. – Терпеть не могу, когда женщины скандалят. Грубят-карр-карр-карр! Как вороны, скандалящие с чайками. Сегодня четверг?

Резкая смена предмета разговора не была чем-то необычным. Моя мать считала, что плавные переходы – это для политиков и ведущих телеигр.

– Весь день, – сказала я.

Она оттолкнула от себя книгу и карандаш.

– Не люблю писать на открытом воздухе. Я им об этом говорила, но они постоянно забывают. Может, болезнь Альцгеймера заразна. Увезите меня внутрь.

Я сделала шаг, чтобы выполнить ее просьбу, но Глория опередила меня движением, которое выглядело до странности отчаянным.

– Для этого здесь я, – сказала она мне, словно объясняя что-то или объясняя всё.

Мать захотела вздремнуть, и мы с Глорией помогли ей лечь на кровать, взбили подушки и пообещали вести себя без карр-карр-карр, хотя она нас и не слышала. Я села на стул у кровати, собираясь почитать один из романов на моем айпаде. Но как только мама заснула, Глория настояла, чтобы я вышла вместе с ней.

– Это надолго? – спросила я.

– Это важно.

Я последовала за Глорией на опустевшее патио, спустившись по тропинке к скамейке под большим кленом.

– Только побыстрее, – сказала я. – Мне хотелось бы вернуться до того, как мама проснется.

– Не так громко. – Она наклонилась вперед и говорила полушепотом. – Став волонтером, я вижу и слышу гораздо больше, чем когда была просто посетителем. Я думаю, здесь происходит что-то странное. Странное, не забавное.

Наконец-то вернулась Глория, которую я знала и любила.

– Что? Что конкретно случилось? – Когда она не ответила, я добавила: – На тебя кто-то косо посмотрел?

Она отодвинулась и, храня на лице каменное выражение, скрестила руки.

– Мне следовало догадаться, что ты не примешь меня всерьез. Как всегда.

– Это неправда, – сразу отреагировала я, слыша лживую нотку в собственном голосе.

– Ты думаешь, это все мое воображение, потому что я младшая сестра. Сестренка-бэби. Я для тебя всегда была ребенком. Ты понятия не имеешь, что такое расти с тремя взрослыми: папой, мамой и младшей мамой. Вы все всегда лучше разбирались во всем. И когда вы все не просто терпели меня – хо-хо-хо, еще одно Рождество, мы снова пойдем к Санте, – то вели себя так, словно не хотели, чтобы я выросла. Как мама, которая сажала меня на колени к Санте, когда мне было уже восемь.

– Это же для фотографии, – сказала я, что было правдой. – Я знаю, я же была там. Она хотела, чтобы я села к нему на другое колено, но этот тип сказал, что уйдет, если я попытаюсь это сделать. – Тоже правда. Эдакая сволочь.

Глория едва не улыбнулась при этом воспоминании, но вовремя спохватилась.

– Ну вот, ты опять это делаешь: пытаешься успокоить меня. Выслушай меня хоть в этот раз, хорошо? Здесь что-то не в порядке.

– Я просто спрашиваю, почему ты так думаешь? – сказала я, стараясь говорить взвешенно, а не так, словно я умничаю (ну, может, чуть-чуть). – Вполне здравый вопрос. Поменяйся мы ролями, ты спросила бы меня о том же. Особенно если ты впервые услышала бы о каких-то нарушениях, даже при том, что я приходила сюда неделями каждый день.

– Я тебе говорила: быть посетителем – это совсем другое, – сказала она. – Ты не знаешь, ты же не была и тем, и другим.

Движение за спиной Глории привлекло мое внимание: сиделка, осматривавшаяся на патио. Она подобрала книжку с судоку, забытую моей матерью, и сунула ее в большой передний карман своего халата. И замерла, увидев нас. Я улыбнулась ей и помахала рукой. Глория резко развернулась, чтобы посмотреть, в чем там дело. Когда она повернулась ко мне, то снова была разгневана.

– Прекрасно. Не верь мне. Но я докажу. И тогда ты не сможешь сказать, что я шарахаюсь от тени.

Она встала и ушла. Непрошеное воспоминание всплыло в моей памяти, воспоминание о ее поведении в детстве, о приступах обиды, которые мама называла ее очередными командирскими эстападами. Я сдержала улыбку на случай, если она обернется, но она этого не сделала. И не вернулась обратно на скамейку.

После этого наши отношения стали напряженными. Мои попытки начать разговор упирались в стену; если сестра вообще отвечала, то обычно бессловесным хмыканьем, давая мне знать, что она не оглохла. К понедельнику она немного оттаяла и даже время от времени первой заговаривала со мной. Обнадеженная, я предложила пойти на шопинг и посмотреть кино в настоящем кинотеатре, за мой счет, включая попкорн, плавающий в масле, забивающем артерии холестерином. Она вежливо отказалась, ссылаясь на то, что у нее болят ноги. Если учесть, что она, приходя домой, сразу же отправлялась принимать ванну, ноги у нее, видимо, болели до самых бедер.

Я подумала, что если, придя домой она обнаружит, что ванна уже наполнена, это ее немножко смягчит. В первый раз она страшно удивилась, неловко поблагодарила меня и провела весь вечер со мной, просматривая фильмы в гостиной и даже сделав попкорн без всякой моей просьбы. Удивлена она была и во второй раз. На третий же раз спросила, чего я добиваюсь.

– А ты как думаешь, чего я добиваюсь? – сказала я, держа сэндвич с говядиной и ржаным хлебом; утром я решила потратиться в отделе деликатесов и вознаградить себя за сверхурочные усилия, которые пришлось вложить в новый налоговый расчет. – Я хочу, чтобы мы снова были друзьями. Я хочу, чтобы мы снова были сестрами. А ты ведешь себя так, словно я должна тебе деньги и вдобавок сплю с твоим бойфрендом.

Она уставилась на меня без всякого выражения.

– Ты ничего не принимаешь всерьез, я права?

– О, Бога ради, – вздохнула я. – Я пытаюсь пробить лед между нами, пока он не превратился в вечную мерзлоту. – Она скривила губы, и я почувствовала приступ раздражения. – Извини, и это недостаточно серьезно?

– Впредь не трудись наполнять ванну, – сказала она. – Я держу купальник в пансионате, чтобы пользоваться джакузи. Иногда мы залезаем туда вместе с мамой.

Я прикусила язык, чтобы не пошутить по поводу спасателя в джакузи, и тут же ощутила стыд, что эта мысль вообще пришла мне в голову. Может быть, я действительно принижала ее всю жизнь и не замечала этого?

– Я просто хотела сделать тебе приятное, – сказала я. – Я вижу, сколько работы тебе приходится делать…

– Как мило, что ты это заметила, – чопорно сказала она. – Но, будучи взрослой, я сама могу наполнить ванну. – Она развернулась на каблуках и вышла из комнаты.

– Прекрасно, – сказала я ей вслед. Весь мой благодушный настрой мигом улетучился. Если моя сестра хочет, чтобы я принимала ее всерьез, как взрослую особу, ей стоило бы вести себя как взрослая, а не как тринадцатилетняя девчонка в день первой менструации.

О нет, ты не этого хотела, – сказал мой мозг.

Мои щеки горели, хотя я находилась в комнате одна. О’кей, может, у Глории действительно месячные. В такие дни я тоже не была лучиком солнечного света. Сейчас я боролась с приступами менопаузы, и довольно успешно благодаря гормонам, но каждый день не был радостным, как не была радостной и я сама.

Мои мысли бежали по кругу одна за другой. Может быть, я действительно ужасно вела себя с Глорией всю ее жизнь? Или мы просто обречены шагать не в ногу в любых обстоятельствах? В конце концов, мы были людьми разных поколений, мы даже говорили на разных языках. И все же если бы я вела себя так после того, как она наполнила бы для меня ванну, совесть мучила бы меня годами. Но, конечно, то была я – старшая сестра. А могла бы я все видеть ее глазами? И т. д., и т. п, и так далее, и тому подобное. Когда я наконец вспомнила про сэндвич, о котором мечтала целый день, он лег в желудок какой-то резиновой тяжестью.

Несварение пошло на убыль позже, когда я услышала, как она выходит из дома, вместо того чтобы вытянуть усталые ноги. Глория не позволяла нашим ссорам влиять на ее отношения с моей машиной.

Глория продолжала волонтерствовать с таким энтузиазмом, какой никогда не демонстрировала на платных работах – во всяком случае, на тех, где не нужен был купальник. Иногда я думала, что ее кажущаяся самоотверженность на самом деле могла быть нездоровой навязчивой идеей: найти доказательства того, что не существует, и доказать что-то, что не было правдой.

Однако когда я видела ее во время моих посещений, она не выглядела одержимой. Она была веселой и расторопной, подобно людям, которые довольны своей работой. Может быть, пытаясь доказать что-то мне, Глория обрела себя, поняв, что уход за пациентами – это как работа спасателя, только в одежде. Маловероятно, но все-таки возможно. То, что она постеснялась бы сказать об этом, не было невозможным, скорее – очень маловероятным.

Может, сейчас я шарахалась от тени? Прожив жизнь стрекозы в семье муравьев, Глория теперь вплотную приблизилась к реальности угасания мамы. Принятие этого факта встряхнуло бы кого угодно. Мне очень бы хотелось, чтобы она поговорила об этом со мной, но если ей действительно казалось, что я отношусь к ней свысока, трудно удивляться тому, что она держалась на расстоянии. Я не могла ее в этом винить.

Со временем, однако, она оттаяла в достаточной мере для того, чтобы мы могли иногда сходить в кино или в ресторан, но стена между нами сохранялась. И как бы мне ни хотелось разрушить эту стену, я не могла давить на Глорию. Отчасти потому, что боялась того, что она снова разозлится и повторно закроется в своей скорлупе. Но мной овладела несколько странная суеверная идея, что если я стану слишком пристально всматриваться в ее новообретенную самодисциплину, то все можно сглазить. Она прекратила бы заниматься волонтерской работой и даже стала бы посещать маму не чаще раза в месяц – в лучшем случае. И в результате, наплевав на мои правила, она спала бы целый день, бодрствуя по ночам. Я уже видела такое прежде. Независимо от того, что давало ей чувство цели, я не хотела бы, чтобы она это потеряла. Даже если это будет означать, что мы никогда не скажем друг другу ничего серьезнее, чем «Сегодня пойдет дождь» или «Угадай, что покажут по ТВ? Подсказка: “Росомахи!”» – всю нашу оставшуюся жизнь.

Глория смотрела «Красный рассвет» без возражений и даже готовила попкорн. Но она ни разу не предложила переключиться на программы реальных преступлений. Меня это вполне устраивало, хотя я не очень понимала, что это означает – если вообще что-нибудь означало.

Через полтора месяца после первой вспышки ее гнева мистер Сантос и его дочь Лола разыскали меня, чтобы рассказать, какая героиня моя сестра. Мистер Сантос был довольно крепким низкорослым человеком лет восьмидесяти, который разделял страсть моей матери к головоломкам и карточным играм. Я знала Лолу достаточно для того, чтобы кивнуть ей при встрече, но и она, и ее отец очень сдружились с Глорией.

– Я никогда не видела ничего подобного в реальной жизни, – сказала Лола Сантос, глядя на меня своими округлившимися темными глазами, словно быть старшей сестрой Глории – невероятное достижение. – Я оставалась в туалете, может быть, пару минут. Глория принесла ему сок…

– И если бы не это, меня бы здесь уже не было! – мистер Сантос дважды ударил себя в грудь костлявым кулачком, прежде чем дочь перехватила его руку.

– Прекрати, Попи, у тебя до сих пор синяки!

– Хорошо. Эти синяки напоминают мне о героине с вьющимися каштановыми волосами и ямочкой на щеке, которая спасла мою жизнь. – Он покачал указательным пальцем. – Она чудесная девушка, твоя сестра. Не знаю, что бы мы делали без нее. Она наша героиня. Она моя личная героиня.

– И моя, – добавила Лола.

Я понятия не имела, как на это реагировать, поэтому просто улыбнулась и поблагодарила их за то, что они рассказали мне. Позднее дома я пыталась поговорить с Глорией об этом происшествии, но она не была настроена на откровенность; когда она начала раздражаться, я прекратила попытки. На следующий день я перекроила свое рабочее расписание и поехала в пансионат посмотреть, не удастся ли мне узнать что-нибудь еще, но можно было и не трудиться. Я не вытащила из мистера Сантоса ничего нового, кроме того, что он мне уже рассказал. Мать попеременно заявляла, что в тот момент она дремала или сидела в саду. Несколько других обитателей, с которыми я говорила, не смогли добавить ничего полезного. Даже обычно болтливая Джилл Франклин была немногословна, когда речь зашла об этом предмете: похвалив редкие способности Глории в СЛР и ее умение сохранять спокойствие в кризисных ситуациях, она жестко указала на необходимость приватности жизни пациентов и конфиденциальности медицинских записей. Я поняла намек и провела остаток дня с мамой, которая слегка запуталась из-за моих визитов – двух подряд.

Я вернулась к трем посещениям в неделю, потому что мама радовалась этому, а не для того, чтобы выяснить что-то о героическом поступке Глории. Это было бы бессмысленно, принимая во внимание, что я получила полную информацию от самих мистера Сантоса и Лолы. Хэппи-энд, кругом улыбки – ну что еще могло крыться в этой истории? Если я и шарахалась от тени, то эту тень я даже не смогла бы назвать. Может, вся эта суета «ах, какая она героиня» действовала мне на нервы; даже недели спустя она еще не затихла.

– Завидуешь? – произнес тихий голос в моей голове.

Я была вполне уверена, что не стала невротичкой. Наверняка нет. Но если бы и стала, – я не стала, но если бы, – сказала я себе, был только один способ покончить с тенью. Маме были бы полезны мои сверхнормативные визиты и мне тоже – никто не знал, сколько времени она еще пробудет в ясном рассудке. Если хорошие поступки иногда совершаются по глупой причине, они все равно остаются хорошими, не так ли?

– Разве ты не была здесь вчера? – спросила мать, когда я села рядом с ней за столик под зонтиком. К моему удивлению, она казалась раздраженной.

– Нет, я приезжала в четверг, а сегодня суббота. А в чем дело, тебя тошнит от того, что я рядом?

– Я не понимаю, почему ты не воспользуешься тем, что Глория постоянно присматривает за мной, – сказала она, – и не поедешь отдохнуть, хотя бы на длинный уик-энд. А вместо этого все чаще приходишь сюда. Что с тобой? У тебя своей жизни нет?

– Нет, – ответила я честно.

– А твои друзья?

– У них тоже нет жизни. Обстоятельства у всех непростые. Я подумывала о том, чтобы перебраться сюда к тебе.

Мать злорадно рассмеялась.

– Сначала выиграй в лотерею. Здесь не разрешают делить расходы. – Она осмотрелась вокруг. – Где же она, эта штуковина? Ну, знаешь, с книгами внутри и экраном. Могу поклясться, она была здесь. Посмотри, пожалуйста, не оставила ли я ее в своей комнате. Раз уж ты под рукой.

Дверь в комнату матери была открыта; внутри, спиной ко мне, стояла сиделка и делала что-то на столике для подносов рядом с кроватью. Слева от нее находилась тележка, обе полки которой были уставлены стеклянными графинами для воды.

– О, привет! – сказала я весело, и она подпрыгнула. Кувшин, который она держала, выскользнул из ее рук, залив водой кровать, прежде чем упал на пол. – О черт, прости! – Я бросилась на помощь.

– Не надо, все в порядке, я уберу сама, все нормально… – Голос сиделки звучал почти отчаянно, она махала рукой, чтобы я ушла, схватила кувшин и подобрала несколько маленьких белых таблеток с пола. – Это всего лишь вода, не плутоний. Я справлюсь, правда, я сама.

– Конечно, но позвольте мне все-таки помочь, – виновато сказала я и опустилась на колени. Кувшин открылся, и крышка закатилась под кровать. Я воспользовалась ею, чтобы сгрести несколько таблеток.

– Я принимаю их от головной боли, – сказала сиделка, хватая таблетки и засовывая их в передний карман халата, при этом она не обращала внимания на налипшую на них пыль. – У меня сильные кластерные головные боли, просто убийственные.

– Это ужасно. – Я понятия не имела, что такое кластерные головные боли, но, судя по ее виду, она вряд ли преувеличивала. Я еще раз провела крышкой кувшина под кроватью на случай, если там остались таблетки, и встала на ноги.

– Мне очень жаль. Я не собиралась подкрадываться к вам. Я хотела поменять постель…

– Нет-нет, ни в коем случае. Вы приходите сюда не для уборки. Это моя работа. – Она говорила настолько быстро, что слова сливались в сплошной лепет. – Я все сделаю сама, вам не нужно беспокоиться, пожалуйста, не тратьте время вашего визита, но если… – Она внезапно умолкла. Цвет ее лица стал почти нормальным, хотя казалось, что она вот-вот заплачет.

– Что случилось? Головная боль? – спросила я.

Я хотела предложить ей присесть и выпить воды, когда она сказала:

– Это пустяки. Пожалуйста, не отвлекайтесь от своего посещения. Я буду в порядке.

– Слушайте, если вы даже не даете мне помочь вам перестелить постель, так скажите, могу ли я сделать хоть что-нибудь, чтобы как-то компенсировать то, что напугала вас до чертиков?

Она смущенно опустила глаза.

– Это было бы глупо.

– Глупо – это как раз по моей части, – сказала я. Она ответила улыбкой.

– Ладно, это… Я просто… – Внезапно она начала снимать белье с кровати. – Нет, я не могу. Я собиралась вас попросить, чтобы вы ничего не говорили своей матери, но… Оставим это. – Она бросила кучу мокрых простыней на пол и начала стягивать чехол с матраца. – Это просто потому, что я чувствую себя такой идиоткой. Но я не вправе просить вас о чем…

– Сделано, – сказала я, клятвенно подняв ладонь. – Я не смогла бы придумать и повод, чтобы кому-то об этом рассказать.

– Но…

– Забыто. Я не буду говорить, а вы не сможете меня заставить.

Она издала нервный смешок.

– Я пришла сюда, чтобы забрать ее электронную книгу… – Я увидела ее на ночном столике и указала на нее рукой. Сиделка передала ее мне. На ее лице читались благодарность, робость и облегчение – все вместе. На бейджике было написано, что ее зовут Лили Р. – Спасибо. А что означает «Р»?

Она озадаченно уставилась на меня.

– Лили Р. – Я указала на ее бейджик. – «Р» означает…

– Романо, – сказала она и закатила глаза. – Я вам, наверное, кажусь полной идиоткой.

– Нисколько. – Когда я шла наружу к матери, то продолжала чувствовать вину за то, что оставила Лили «Р»-значит-Романо застилать постель в одиночку. Потом мама попросила почитать ей, и я выбросила нелепое происшествие из головы. Я могла бы вообще забыть обо всем этом, если бы не нашла таблетку на подошве одной из моих очень дорогих кроссовок.

Я ношу их не потому, что так уж люблю спорт, а потому, что в них очень приятно ходить. Кроме того, мои кроссовки – все ярких, броских цветов, к которым у меня к старости появилась привязанность. Да и вообще, черт дери, если я когда-нибудь решусь наплевать на возраст и поучаствовать в марафоне, то я уже экипирована.

Марафон был, пожалуй, единственным, что было дальше от моих мыслей, чем Лили Р., когда я почувствовала, что что-то прилипло к моей подошве. Остановившись у дверей кухни, я сняла кроссовку, чтобы не поцарапать плитки пола. Крошечный камешек – я выковыряла его ножом для колки льда, и он вылетел через открытую дверь, потом проверила вторую кроссовку на всякий случай. Таблетка была примерно такого же размера, как камешек, но засела глубже. Может, поэтому она и осталась целой, подумала я, осторожно вынимая белый кругляшок. Хотя я понятия не имела, зачем это делаю, – я ведь не собиралась вернуть ее Лили Романо при следующей встрече. Эй, подруга, я нашла ее на своей подошве и подумала, что ты захочешь ее забрать. Ну разве это не глупость?

Я положила таблетку в пустую коробочку из-под кольца, лежавшую на моем письменном столе. Как говорила мама: в хозяйстве пригодится. Случись у меня приступ кластерной головной боли, и я буду рада, что сохранила таблетку. Случались со мной и более странные вещи, так почему нет?

Неделю спустя Джилл Франклин позвонила мне после полудня, извиняясь так страстно, что я не могла вставить и слова. Я поняла только, что она говорит что-то о том, что некоторые люди тяжело переживают смерть близких, особенно первую смерть.

– Первую смерть? – прервала я ее. – Вы говорите о моей матери?

– О нет, нет, нет, ваша мать в порядке! – быстро отреагировала она. – Это ваша сестра…

– Моя сестра? – Внезапно желудок свело, словно он наполнился ледяной водой. – Что-то случилось с Глорией?

– Нет, нет, она в порядке, – сказала Джилл Франклин. – Ну, вообще-то не в порядке…

– Она жива? – требовательно спросила я.

– Да, конечно, она жива. – В ее извиняющемся тоне появился оттенок недоумения. – Но… в общем… вам нужно приехать и забрать ее. Она не сможет вести машину.

Я заверила ее, что уже выезжаю, и повесила трубку, не добавив, что добираться придется чуть дольше, чем хотелось бы, потому что сначала нужно поймать такси, и хотя я жила не в какой-то глухомани или темном пригороде, все-же это был не Манхэттен. Я добралась до пансионата за полчаса – быстрее, чем предполагала.

Джилл Франклин ждала меня за столиком в регистратуре, лицо ее выражало беспокойство.

– Я так рада, что вы здесь, – сказала она, улыбнувшись, но я услышала упрек в ее голосе. Регистраторша, сидевшая неподалеку, сделала вид, что не подслушивает наш разговор, пристально рассматривая бумаги на своем столе.

– Извините, мне пришлось ловить такси. – Я постаралась изобразить раскаяние или по крайней мере робость. – Я не уверена, что понимаю, что происходит. Вы сказали, что моя мать в порядке…

– Да, она в полном порядке, – Джилл Франклин энергично кивала, сопровождая меня через входные двери и далее по коридору, ведшему к комнате матери. – Глория сейчас с ней.

Я увидела их обеих, сидящих рядом на маминой кровати. Мама обнимала сестру, которая явно плакала не так давно. Лили Романо тоже была там, озабоченная и взволнованная. Она вышла, как только я вошла в комнату, и, проходя мимо, молча кивнула мне. Я нахмурилась. Мне хотелось, чтобы она осталась, но я не успела попросить ее об этом – да и особенных причин на то у меня не было.

– Что тебя задержало? – спросила мама нетерпеливым тоном.

– У нас одна машина, – сказала я, – и сейчас она у Глории. Мне она обычно не нужна. Что случилось, Светлячок?

Глория подняла на меня взгляд, и мне показалось, что она в ярости от того, что я при всех произнесла ее детское прозвище. Потом она встала, обхватила меня руками и зарыдала.

Когда мы дошли до машины, она уже успокоилась и всю дорогу домой молчала, за что я была ей благодарна. Уже начался час пик, и мне не хотелось пробираться сквозь поток машин под аккомпанемент рыданий Глории, разрывавших мне сердце. Двенадцать лет назад желание никогда не ездить в час пик стало одной из причин моего ухода из фирмы по оформлению налоговых деклараций и обустройства бизнеса на дому; теперь же я решила, что это было главной причиной.

Однако домой мы добрались живыми. Вместо того чтобы в знак благодарности поцеловать землю у родного порога, я сунула пиццу в духовку и прошла в гостиную к Глории. Она сидела в дальнем углу дивана, обхватив колени и прижав их к груди, словно желая превратиться в маленький комочек. Мне в голову пришла шутка об опасностях полетов на диване, но, к счастью, я подумала прежде, чем раскрыть рот.

– Я не знаю, что сегодня произошло, – сказала я после паузы. – Джилл Франклин не успела рассказать мне, и я подумала, что лучше привезти тебя домой, чем самой болтаться по пансионату.

Она бросила на меня мимолетный взгляд, но мы обе не заговорили и не пошевелились. Я подождала еще чуть-чуть и вышла на кухню проверить пиццу. Как раз вытаскивала ее из духовки, когда услышала слова Глории:

– Я не могла ее спасти.

Я обернулась и увидела, что она уже сидит за кухонным столом. Я порезала пиццу на восемь частей и положила блюдо на пластину с подогревом прежде, чем взять себе стул справа от Глории.

– Они дали мне кофе, наверное, с шестью пакетиками сахара. – Она хмуро покосилась на блюдо, стоявшее перед ней, словно увидела на нем не зимнюю сцену в синем и белом цветах, а бог знает что еще. Мы выросли с этими блюдами. За тридцать с лишним лет разбились только два. – Сказали, что это полезно при шоке. Я не думала, что у меня был шок, но, наверное, все-таки был. – Она повернулась ко мне. – Я никогда, никогда, никогда не представляла, каково это: делать кому-то СЛР – и чтобы… чтобы… – Она с трудом сглотнула слюну. – И чтобы она не сработала.

– О, сестренка, мне очень жаль. – Я встала и обняла ее. Какое-то время она сидела не шевелясь. Потом я почувствовала, как она тоже обняла меня. – Я даже представить не могу.

– Не так это должно было произойти. Миссис Будро должна была бы сейчас играть в бридж с сыном и друзьями. А вечером смотреть кино. Позавтракать наутро и потом… просто… жить счастливой жизнью несколько лет. Как мистер Сантос и другие.

Последние три слова глухо отозвались в моих ушах, но я была слишком занята, чтобы вспомнить умершую женщину. Продолжая держать Глорию за ладони, я, подождав, снова села и сказала:

– Прости, Глория, не могу вспомнить ее. Женщину, которая умерла. Миссис Будро?

Сестра печально кивнула:

– Она поступила пару недель назад. Не думаю, что ты вообще ее видела. – Она судорожно вдохнула. – Я обещала ее сыну, что присмотрю за ней. Я обещала ей, что присмотрю за ней. А потом ее сын смотрел, как я нарушила данное обещание.

– Ты хороший человек, сестренка. – Мои мысли беспорядочно смешивались, как фрагменты паззла, пытающиеся собраться воедино. – Ты заботилась о ней, как только могла. Но как бы ты ни старалась, СЛР – не удостоверение, освобождающее человека от смерти.

Как только я произнесла эти слова, мне захотелось дать себе пинка. Глория нахмурилась, и я ждала, что она сделает мне новую дырку в заднице за такую идиотскую шутку. Но вместо этого она сказала:

– Ты не понимаешь. Миссис Будро действительно не должна была умереть. Она даже в пансионат прибыла ненадолго. До конца месяца, – добавила она, отвечая на мой вопросительный взгляд. – Потом она должна была переехать к сыну и его семье. Они уже обустроили для нее комнату в доме. Еще не полностью закончили. А теперь у них будет лишняя комната, в которой некому будет жить.

Я едва не ляпнула, что лишняя площадь в доме при любых обстоятельствах не будет бесполезной, но сдержалась. Опыта у Глории, выросшей в малонаселенном доме, в этом плане не имелось, а кроме того, такая фраза прозвучала бы гадко.

Шаг за шагом я вытащила из нее всю историю. В основном это был опять-таки мистер Сантос, с несколько иными участниками, и без хэппи-энда, – не помог даже портативный дефибриллятор.

– Дефиб – это распоследнее средство из всех последних средств, – сказала Глория, откусывая кусок пиццы. Хороший знак, подумала я. – С ним легко наломать дров, даже если ты обучен работать с такой штуковиной. А я с ним никогда не работала. – Она сделала паузу и склонила голову набок. – Господи, я только сейчас услышала, что я говорю. «Я обучена делать дефиб, но никогда этого не делала». Как будто это рутинная процедура. Пока я не стала волонтером, я ведь по-настоящему и СЛР не делала. Ни разу.

Я попыталась придумать, что бы на это сказать, но тут она уронила ломтик пиццы и зажала ладонью рот.

– И я никогда даже не думала, что кто-то может на самом деле умереть. Мистер Сантос с дочерью называли меня героиней, старшая медсестра внесла благодарность в мой файл, мое имя появилось в бюллетене СЦВ – «Самый ценный волонтер» – за этот месяц. Я не думала: «Что, если кто-то умрет?» – потому что до сих пор никто не умер. Я ни единой секунды не предполагала, что миссис Будро может умереть, я ждала, что медсестры вот-вот скажут, что у нее есть пульс.

Я нахмурилась. Делала ли Глория СЛР кому-нибудь, кроме мистера Сантоса?

– Глория, а сколько раз…

Она не слышала меня.

– Даже после того, как ей дали электрошок, я просто ждала, когда кто-нибудь скажет, что она ожила. – Глория снова закрыла рот ладонью. – Обожежмой, я все еще жду, что Джилл позвонит и скажет, что кто-то в больнице решил попробовать последний раз и вернул миссис Будро к жизни.

И я ждала новой волны слез или даже того, что ее стошнит на стол. Однако Глория доела свой кусок пиццы и потянулась за следующим. Хорошо, что она отходит от этой трагедии, подумала я. Мой аппетит испарился начисто.

Старшая медсестра, которая позвонила на следующее утро, чтобы проверить, как там Глория, была новенькой. У Селесте Акинтолы был дружелюбный, но деловитый голос, какой бывает у всех дипломированных медсестер с определенным опытом работы. У Джилл Франклин такого голоса не было, и я не думаю, что он когда-либо появится. Я отогнала от себя эту мысль и сконцентрировалась на знакомстве с новой старшей медсестрой. Точнее, на том, чтобы попытаться выяснить, как часто Глория применяла свои таланты по части СЛР, но сделать это так, чтобы Акинтоле не показалось, что я лезу не в свои дела. Или что мне приходится это делать.

Селесте Акинтола дружелюбно, но деловито высказалась о конфиденциальности состояния пациентов, добавив, что она ожидает, что весь штат, включая волонтеров, будет уважать приватность жизни обитателей пансионата. Я сдалась, передала трубку Глории и стояла рядом, бестыдно подслушивая, – но все, что я слышала, было «да» и «о’кей». Повесив трубку, Глория сказала, что получила строгий приказ взять две недели отгула, прежде чем у нее появится хотя бы мысль вернуться к работе. Но и тогда она будет исполнять свои обязанности не чаще трех раз в неделю, во всяком случае, в начале. Моя сестра не имела ничего против, что уже было большим облегчением. И немного удивляло – а может, и нет. Она была подавлена и погружена в свои мысли.

И, если честно, мне самой стоило хорошенько подумать насчет того, чтобы принимать Глорию всерьез. Я, старшая и предположительно более мудрая сестра, никогда не спасала ничьи жизни и не была свидетельницей ничьей смерти. Глория спасла жизнь одному человеку, а другой умер практически у нее на руках, – и всего за несколько недель. Жизнь и смерть – серьезнее не бывает.

Я хотела сказать ей об этом, но не знала, как начать. Любая моя фраза звучала бы банально, если не скользко. Глория, напротив, сделалась более красноречивой. А может, это было в новинку только для меня.

– Я боялась, что ты это скажешь, – поделилась она со мной позже. – У меня все шло так хорошо, понимаешь? Я была нужна всем – я, лично я. Конкретно я. А потом случилось это. Мне так хотелось, чтобы ты пришла и была мамой-младшей, но в то же время я думала, насколько это жалко – быть такой развалиной в тридцать восемь. И потом ты пришла, и просто… – Она пожала плечами. – Тебя заботила только я. И я поняла, что есть лишь один человек на всем белом свете, который всегда появится, в каком бы разболтанном состоянии я ни была. Ты не стала разыгрывать более умную, более взрослую, более мудрую и не вела себя так, словно все это всего лишь шутка. – Она сделала паузу. – Хотя вот это твое: «СЛР – это не удостоверение, освобождающее человека от смерти», – было неплохо.