Текст книги "Смертельно опасны (сборник)"

Автор книги: Джордж Р.Р. Мартин

Соавторы: Гарднер Дозуа
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 51 страниц)

Она так устала. Мне не следовало брать ее с собой.

Но тогда Честертон сбежал бы, а она сама умерла бы в схватке с Тенями. Вильям Энн и Себруки стали бы рабынями Теополиса или еще того хуже.

У нее не было выбора.

– Зачем ты послал нас сюда? – закричала она, глядя мимо сотен сияющих красных глаз. – В чем смысл?

Ответа не последовало, как и всегда.

Да, впереди действительно был свет; Тишина видела его сквозь низкие ветви деревьев у себя над головой и поняла, что находится совсем рядом с постоялым двором. Она умрет, как ее бабушка, всего в нескольких шагах от своего дома.

Тишина заморгала, прижимая к груди Вильям Энн, когда тонкий серебряный барьер не выдержал натиска Теней.

Эта… ветка перед Тенью. У нее слишком странная форма. Длинная, тонкая и без листьев. И совсем не похожа на ветку. Скорее это…

Стрела арбалета.

Она вонзилась в дерево, разбив окно и вылетев наружу. Тишина вспомнила, как смотрела тогда на стрелу и ее наконечник.

Серебро.

Тишина Монтейн вбежала в заднюю дверь постоялого двора, с телом дочери на плече. Она оказалась на кухне, почти потеряв способность передвигаться, и стрела с серебряным наконечником выпала из ее усыхающей руки. Тишина чувствовала, как сжимается ее кожа и тело. Ей не удалось избежать столкновений с Тенями – слишком со многими пришлось сразиться во время последней отчаянной атаки.

Она едва могла видеть, и слезы ручьем бежали из затуманенных глаз. И все же ей казалось, что они стали совсем сухими, словно она простояла час на ветру, не закрывая их. Она больше не могла моргать и не могла пошевелить губами.

У нее был… порошок. Ведь был же?

Мысль. Разум. Что?

Тишина двигалась, уже не думая. Кувшин на подоконнике. На случай если круг будет разорван. Она сняла крышку непослушными пальцами, посмотрела на себя и дочь, и ее охватил ужас.

Умираю. Я умираю.

Она перевернула кувшин с серебром в бак с водой, подняла его и, покачнувшись, сделала шаг к Вильям Энн. Потом опустилась на колени рядом с девочкой, расплескав часть воды, но остальное дрожащей рукой вылила в лицо Вильям Энн.

Пожалуйста. Пожалуйста.

Темнота.

– Нас послали сюда, чтобы мы были сильными, – сказала бабушка, стоявшая на краю утеса, возвышавшегося над водой.

Ее седые волосы развевались на ветру, точно клочья Теней.

Она повернулась к Тишине, и ее сморщенное лицо было влажным от брызг.

– Нас прислал Владыка Небесный. Это было частью плана.

– Тебе легко говорить, да? – презрительно бросила Тишина. – Ты все можешь включить в этот туманный план. Даже уничтожение мира.

– Я не стану слушать, как ты богохульствуешь, дитя. – Голос прозвучал, точно скрежет гравия под сапогами. Бабушка приблизилась к Тишине. – Ты можешь поносить Владыку Небесного, но это ничего не изменит. Вильям был глупцом и идиотом. Без него тебе только лучше. Мы Разведчики. Мы выживаем. Однажды именно мы победим Зло. – Она прошла мимо Тишины.

Тишина никогда не видела улыбки на лице бабушки – во всяком случае, после смерти ее мужа. Улыбаться – значит, напрасно тратить энергию. А любовь… любовь для людей, оставшихся на Родине… Людей, что умерли, не совладав со Злом…

– У меня будет ребенок, – сказала Тишина.

Бабушка остановилась.

– От Вильяма?

– От кого еще?

Бабушка снова зашагала вперед.

– И ты не станешь меня осуждать? – спросила Тишина, сложив руки на груди.

– Дело сделано, – сказала бабушка. – Мы Разведчики. Если так случилось, значит, будем жить дальше. Меня гораздо больше беспокоит постоялый двор и выплаты, которые мы должны сделать проклятым фортам.

«У меня есть идея, – сказала Тишина, подумав о вознаграждении, которое могла бы получить. – Я сделаю то, на что даже ты бы не осмелилась. Нечто опасное. Нечто немыслимое».

Бабушка подошла к Лесу, посмотрела на Тишину, нахмурилась, надела шляпу и зашагала между деревьями.

– Я не позволю тебе вмешиваться в воспитание моего ребенка, – сказала ей вслед Тишина. – Я выращу его так, как посчитаю нужным!

Бабушка исчезла среди Теней.

Пожалуйста. Пожалуйста.

– Я смогу!

Я тебя не потеряю. Я не…

Тишина застонала и пришла в себя. Она лежала на полу и смотрела в потолок.

Живая. Она уцелела!

Конюх Доб стоял рядом с ней на коленях, в руках он держал кувшин с порошком серебра. Тишина закашлялась и подняла руку – пальцы стали нормальными, плоть снова наросла на кости – и коснулась шеи. Все в порядке, только в горле першило от частичек серебра, попавших внутрь. Кожу покрывала черная пыль испорченного серебра.

– Вильям Энн! – сказала она, поворачиваясь.

Девушка лежала на полу возле двери. Левая сторона тела Вильям Энн, та, которой первой коснулась Тень, почернела. Лицо пострадало не слишком сильно, но рука усохла. Ее придется отсечь. Нога выглядела не лучшим образом. Но сейчас Тишина не могла определить, насколько серьезно ранена дочь.

– О, дитя… – Тишина опустилась на колени рядом.

Однако девушка дышала. И этого было достаточно, если учесть все обстоятельства.

– Я пытался, – сказал Доб. – Но ты и сама сделала все, что было возможно.

– Спасибо тебе, – сказала Тишина, поворачиваясь к немолодому мужчине с высоким лбом и тусклыми глазами.

– Тебе удалось добыть? – спросил Доб.

– Что?

– Награду.

– Я… да, удалось. Но потом пришлось его оставить.

– Ты найдешь другую, – монотонным голосом произнес Доб, поднимаясь на ноги. – Лис всегда находит.

– Как давно ты знаешь?

– Я идиот, госпожа, – сказал он. – Но не дурак. – Он поклонился и ушел, повернувшись к ней сгорбленной спиной.

Тишина встала и со стоном подняла Вильям Энн. Она отнесла дочь наверх, в спальню, и осмотрела ее.

С ногой дело обстояло совсем не так плохо, как опасалась Тишина. Девушка потеряет несколько пальцев, но сама нога не пострадала. Вся левая часть тела Вильям Энн почернела, словно обгорела. Со временем она станет серой.

Всякий, кто ее увидит, сразу поймет, что произошло. Многие не захотят иметь с ней дело, опасаясь порчи. Что ж, Вильям Энн предстоит провести жизнь в одиночестве.

«Я кое-что знаю о такой жизни», – подумала Тишина, окуная чистое полотенце в воду, чтобы вымыть лицо Вильям Энн.

Она проспит весь день. Смерть была очень близка, дочь Тишины едва сама не превратилась в Тень. После таких испытаний телу необходимо время, чтобы оправиться.

Конечно, Тишина также побывала на пороге смерти. Однако с ней такое случалось не в первый раз. Об этом позаботилась бабушка. О, как же она ее ненавидела! Именно из-за нее Тишина стала тем, кто она есть. Возможно ли испытывать ненависть и благодарность одновременно?

Тишина закончила мыть Вильям Энн, затем надела на нее мягкую ночную рубашку и уложила в кровать. Себруки все еще спала благодаря настойке, которой ее напоила Вильям Энн.

Тишина спустилась на кухню, чтобы обдумать тяжелое положение, в котором они оказались. Она потеряла награду. Тени наверняка уничтожили тело; кожа превратилась в пыль, а череп почернел. Она не сможет доказать, что прикончила Честертона.

Тишина уселась за кухонный стол и переплела пальцы. Ей хотелось выпить виски, чтобы ужасы прошедшей ночи хоть немного притупились.

Она размышляла несколько часов. Сможет ли она расплатиться с Теополисом? Занять у кого-то деньги? У кого? Может быть, найти еще одну возможность получить премию? Но в последнее время лишь очень немногие останавливались на постоялом дворе. Теополис ее предупредил, показав документ. Он не станет ждать больше одного или двух дней, после чего предъявит свои права на владение.

Неужели она прошла через жестокие испытания только для того, чтобы все потерять?

Солнечный свет упал на ее лицо, и ветерок из разбитого окна коснулся щеки, заставив отвлечься от мрачных мыслей. Тишина заморгала, потянулась и почувствовала, что у нее болит все тело. Потом она вздохнула и подошла к кухонной стойке. Она не убрала свои припасы после вчерашних приготовлений, глиняные чаши со смолой все еще испускали слабый свет. Стрела от арбалета с серебряным наконечником лежала на полу. Она знала, что должна навести порядок и приготовить завтрак для немногих гостей постоялого двора. А потом найти способ…

Задняя дверь распахнулась, и кто-то вошел.

…разобраться с Теополисом. Тишина тихонько вздохнула, глядя на чистую одежду и снисходительную улыбку. Он оставлял грязные следы на полу.

– Тишина Монтейн. Чудесное утро, не так ли?

«Тени, – подумала она. – У меня нет сил, чтобы разговаривать с ним сейчас».

Теополис подошел, чтобы закрыть ставни на окне.

– Что ты делаешь? – резко спросила она.

– А разве ты не предупреждала меня, что нас не должны видеть вместе? Могут ли твои постояльцы догадаться, что ты передаешь преступников мне? Я лишь стараюсь тебя защитить. Что-то случилось? Ты ужасно выглядишь.

– Я знаю, что ты сделал.

– Знаешь? Я многое делаю. Что именно ты имеешь в виду?

О, как ей хотелось стереть улыбку с его лица, перерезать ему горло и больше не слышать отвратительного говора Последнего Порта. Она не могла. Он так ловко играл свою роль. У нее были догадки, скорее всего, верные, но никаких доказательств.

Бабушка убила бы его. Неужели она настолько потеряла надежду, что готова на все?

– Ты был в Лесу, – сказала Тишина. – Когда Рыжий застал меня врасплох на мосту, я решила, что это он шуршал в темноте. Но я ошиблась. Рыжий намекнул, что ждал нас на мосту. А в темноте прятался ты. Ты выстрелил в него из арбалета, чтобы заставить Рыжего пролить кровь. Зачем, Теополис?

– Кровь? – сказал Теополис. – Ночью? И ты выжила? Должен сказать, ты везучая. Поразительно. И что еще произошло?

Тишина промолчала.

– Я пришел, чтобы получить долг, – заявил Теополис. – Насколько я понял, ты не сумела добыть награду? Похоже, нам понадобится мой документ. Как хорошо, что я захватил с собой копию. Все теперь будет чудесно для нас обоих. Разве ты не согласна?

– От твоих ног идет свет.

После некоторых колебаний Теополис посмотрел вниз. На его сапогах виднелись остатки светящейся смолы.

– Ты шел за мной, – сказала она. – Ты там был прошлой ночью.

Он бросил на нее равнодушный взгляд.

– И что? – Теополис сделал шаг вперед.

Тишина отступила, и ее каблук ударил в стену у нее за спиной. Она пошарила по столу, взяла ключ и отперла дверь. Теополис схватил ее за руку и потянул к себе, но Тишина распахнула дверь.

– Хочешь достать оружие? – спросил он с усмешкой. – Арбалет, который ты прячешь на полке кладовой? Да, я о нем знаю. Я разочарован, Тишина. Неужели мы не можем вести себя цивилизованно?

– Я никогда не подпишу твой документ, Теополис, – сказала она и плюнула ему под ноги. – Я скорее умру или останусь без дома и крыши над головой. Ты можешь взять постоялый двор силой, но я не стану тебе служить. Будь ты проклят, ублюдок! Ты…

Он отвесил ей пощечину. Короткий жест, лишенный малейших эмоций.

– Заткнись.

Она отшатнулась.

– Какой спектакль, Тишина. Полагаю, не только я один хочу, чтобы ты жила в соответствии со своим именем.

Она облизнула губу, чувствуя боль пощечины, и поднесла руку к лицу. На кончике ее пальца появилась капелька крови.

– Ты думаешь меня напугать? – спросил Теополис. – Я знаю, что здесь мы в безопасности.

– Городской глупец, – прошептала она и резким движением руки стряхнула на него кровь, которая попала ему на щеку. – Всегда следуй Простым Правилам. Даже в тех случаях, когда ты думаешь, что в этом нет необходимости. И я не открывала кладовую, как ты подумал.

Теополис нахмурился и посмотрел на распахнутую дверь в маленькое святилище. Святилище ее бабушки, где она поклонялась Небесному Владыке.

Нижняя часть двери была окаймлена серебром.

За спиной у Теополиса открылись красные глаза, и черная Тень скользнула в темную комнату. После коротких колебаний Теополис обернулся.

Он даже не успел закричать, когда Тень взяла его голову в руки и забрала его жизнь. Это была новая Тень, все еще сохранявшая очертания человеческого тела, несмотря на пульсирующий мрак одежд. Высокая женщина с жесткими чертами лица и длинными развевающимися волосами. Теополис открыл рот, но его лицо уже усохло, глаза провалились в глазницы.

– Тебе бы следовало бежать, Теополис, – сказала Тишина.

Его голова начала крошиться, а тело оседать на пол.

– Прятаться от зеленых глаз и бежать от красных, – сказала Тишина, доставая серебряный кинжал. – Твои правила, бабушка.

Тень повернулась к ней. Тишина содрогнулась, глядя в мертвые остекленевшие глаза матриарха, женщины, которую она так любила и ненавидела.

– Я ненавижу тебя, – сказала Тишина. – Спасибо за то, что заставила ненавидеть тебя. – Она взяла стрелу с серебряным наконечником и выставила перед собой, но Тень не стала на нее нападать.

Тишина повернулась, заставляя Тень отступить, и та поплыла прочь, возвращаясь в святилище, окруженное с трех сторон полосками серебра, в то место, где Тишина поймала ее много лет назад.

С отчаянно бьющимся сердцем Тишина захлопнула дверь, замыкая барьер, и снова заперла ее на ключ. Что бы ни происходило, эта Тень не трогала Тишину. Казалось, она что-то помнила. И иногда Тишина чувствовала вину за то, что на столько лет заперла ее здесь.

Тишина нашла тайную пещеру Теополиса после шести часов поисков.

Пещера находилась там, где Тишина и предполагала, в горах, неподалеку от Старого моста. Ее защищал серебряный барьер. Он ей пригодится – хорошие деньги.

В маленькой пещере Тишина обнаружила труп Честертона, который Теополис туда притащил, пока Тени убивали Рыжего и охотились за Тишиной.

«Как хорошо, что ты был таким жадным, Теополис», – подумала Тишина.

Ей придется найти другого человека, который будет сдавать трупы преступников за нее. Непростая задача, в особенности сейчас, когда времени у нее совсем немного. Она вытащила тело из пещеры и взвалила на лошадь Теополиса. Вскоре она вернулась на дорогу, где остановилась возле трупа Рыжего, от которого остались лишь кости и одежда.

Тишина подняла серебряный нож своей бабушки, заметно почерневший после схватки, и вложила его обратно в ножны. Потом добрела до постоялого двора и спрятала труп Честертона рядом с останками Теополиса в холодном погребе, который находился за конюшней. Наконец она снова оказалась на кухне. Рядом с дверью святилища, где когда-то висел серебряный кинжал бабушки, она пристроила стрелу с серебряным наконечником, которую, сама того не ведая, ей послала Себруки.

Как поведут себя власти форта, когда она сообщит им про смерть Теополиса? Быть может, следует сказать, что она нашла его в таком виде…

Тишина улыбнулась.

– Похоже, тебе повезло, друг, – сказал Дэггон, потягивая пиво. – В ближайшее время Белый Лис не станет тебя искать.

Тщедушный мужчина, который продолжал настаивать, что его зовут Серьезный, еще сильнее вжал голову в плечи.

– Почему ты все еще здесь? – спросил Дэггон. – Я побывал в Последнем Порту и никак не ожидал снова тебя встретить.

– Меня наняли на одну из соседних ферм, – ответил мужчина с тонкой шеей. – Отличная работа, скажу я тебе. По дереву.

– И ты платишь за каждый день ночлега здесь?

– Мне тут нравится. На фермах нет хорошей серебряной защиты. Они просто… позволяют Теням болтаться повсюду. Даже внутри домов. – Мужчина содрогнулся.

Дэггон пожал плечами и поднял свою кружку, когда мимо проковыляла Тишина Монтейн. Да, она выглядела здоровой женщиной. Когда-нибудь ему следует за ней приударить. Она хмуро посмотрела на его улыбающееся лицо и с грохотом поставила перед ним тарелку.

– Пожалуй, я ее утомил, – сказал Дэггон, обращаясь скорее к самому себе, когда она ушла.

– Тебе придется немало потрудиться, – заметил Серьезный. – За последний месяц она получила семь предложений руки и сердца.

– Что?!

– Награда! – сказал тщедушный мужчина. – За Честертона и его людей. Удачливая женщина, Тишина Монтейн, она нашла логово Белого Лиса.

Дэггон принялся за еду. Ему не понравилось то, как все обернулась. Оказалось, что Теополис, этот щеголь, был Белым Лисом? Бедная Тишина. Какой страх она, наверное, испытала, когда наткнулась в пещере на его иссохшее тело?

– Говорят, Теополис потратил последние силы, сражаясь с Честертоном, – продолжал Серьезный. – А потом притащил его труп в свое убежище. И высох прежде, чем успел добраться до запасов серебряного порошка. Очень похоже на Белого Лиса, который всегда старался заполучить награду любыми доступными средствами. Да, не скоро мы увидим такого же охотника.

– Наверное, – ответил Дэггон, который хотел, чтобы Белый Лис остался в живых.

Как он теперь будет рассказывать свои истории? Ему совсем не улыбалось самому платить за пиво.

Сидевший рядом жирный тип поднялся на ноги и побрел к выходу. Похоже, он уже успел набраться, хотя полдень только наступил.

«Ничего себе», – подумал Дэггон и покачал головой.

– За Белого Лиса, – сказал он, поднимая кружку с пивом.

Серьезный чокнулся с ним.

– За Белого Лиса, самого злобного ублюдка, которого только знал Лес.

– И пусть его душа обретет мир, – добавил Дэггон, – и возблагодарим Владыку Небесного за то, что Лис не обратил на нас своего внимания.

– Аминь, – сказал Серьезный.

– Конечно, есть еще Кровавый Кент, – продолжал Дэггон. – Он скверный тип. Так что остается надеяться, что он не посмотрит в твою сторону, друг. И не нужно бросать на меня такие невинные взгляды. Мы в Лесу. Здесь все совершают поступки, сейчас или раньше, о которых не следует знать другим…

Шэрон Кей Пенман [47]47
  © Sharon Kay Penman, 2013; © пер. А. Курышевой, 2015.


[Закрыть]

Еженедельник «Паблишерз уикли» назвал Шэрон Кей Пенман, автора бестселлеров по версии «Нью-Йорк таймс», «историческим романистом первой величины». Ее дебютный роман о Ричарде III, «The Sunne in Splendour», завоевал признание по всему миру, да и высоко оцененная критиками трилогия о валлийских принцах («Here Be Dragons», «Falls the Shadow» и «The Reckoning») оказалась столь же популярной. Среди других ее книг – цикл романов об Алиеноре Аквитанской «When Christ and His Saints Slept», «Time and Chance» и «Devil’s Brood», а также серия историко-мистических романов о Джастине де Куинси, среди которых «The Queen’s Man», «Cruel As the Grave», «Dragon’s Lair» и «Prince of Darkness». Самая недавняя из ее исторических работ – роман о Ричарде Львиное Сердце. Живет Шэрон Кей Пенман в Мэйс-Лэндинге, штат Нью-Джерси. Ее веб-сайт можно найти по адресу sharonkaypenman.com.

В этом рассказе она вместе с нами переносится в Сицилию XII века, чтобы показать нам, что королева в изгнании остается королевой – да еще вдобавок и очень опасной женщиной.

Королева в изгнании

Декабрь 1189 года

Хагенау (Агно), Германия

Констанция де Отвиль дрожала с головы до ног, хоть и придвинулась так близко к очагу, как только можно было, не опалив при этом юбок. Всего через месяц должна была наступить уже четвертая годовщина ее свадьбы, но она так и не привыкла к немецким зимам. Нечасто Констанция позволяла себе вспоминать родную Сицилию – к чему сыпать соль на не зажившие еще раны? Но в такие вечера, когда мокрый снег и жестокие ледяные ветра промораживали до самых костей, ей не удавалось унять тоску по пальмам, оливковым рощам и сбрызнутому солнцем теплу Палермо, по королевским дворцам, которые окружали город, словно ожерелье из сверкающих жемчужин, блистая мраморными полами, яркими мозаиками, каскадами фонтанов, пышностью садов и зеркальной гладью серебряных бассейнов.

– Моя госпожа? – Одна из женщин протянула ей кубок горячего глинтвейна, и Констанция с улыбкой приняла его. Но непокорные мысли так и норовили ускользнуть в прошлое, перед глазами все вставали картины роскошных рождественских пиров при дворе ее племянника Вильгельма и Джоанны, его юной королевы-англичанки. Королевские браки, конечно, заключались не по любви, а в соответствии с государственными интересами, но при известном везении супруги могли проникнуться друг к другу неподдельным уважением и теплотой. Брак Вильгельма и Джоанны казался Констанции счастливым, и когда ее выдали за Генриха фон Гогенштауфена, короля Германии и наследника Священной Римской империи, она надеялась обрести в этом союзе радость. Пусть в свой двадцать один год он уже заработал репутацию жестокого и непоколебимого правителя, но при этом был известен как поэт, свободно говорил на нескольких языках, и она очень старалась убедить себя, что у него доброе сердце, которое он обнажает лишь в кругу семьи. Вместо этого она увидела человека столь же холодного и неприступного, как земли, которыми он правил, начисто лишенного страсти, щедрости и жизнерадостности, которые делали Сицилию истинным раем на земле.

Разделавшись с вином, Констанция неохотно отвернулась от огня.

– Я готова ко сну, – сказала она. Когда ее платье расшнуровали и холодный воздух спальни коснулся обнаженной кожи, по спине снова пробежала дрожь. Оставшись в сорочке и накинутом на плечи халате, она села на скамеечку, а женщины сняли с ее головы покрывало и вуаль и распустили волосы. Воспетые не одним трубадуром волны бледного золота, залитого лунным светом, доходили ей до пояса. Когда-то она гордилась ими, гордилась фамильной отвильской красотой и белизной. Но теперь из ручного зеркальца слоновой кости на нее глядело встревоженное лицо женщины чересчур исхудавшей и усталой, лицо незнакомки, на котором можно было разглядеть каждую из ее тридцати пяти зим.

Расчесав ей волосы, одна из женщин принялась заплетать их на ночь в косу. Вдруг дверь распахнулась, и в комнату стремительно вошел муж Констанции. Ее дамы тут же почтительно присели в реверансе, а Констанция поспешно поднялась. Она не ожидала его, ведь муж уже побывал в ее покоях всего два дня тому назад, исполнив то, что он называл «супружеским долгом» – то была одна из его редких острот, потому как если Генрих и обладал чувством юмора, то до сих пор ничем его не обнаружил. Поначалу, когда они только поженились, ее трогало, что он всегда сам приходит к ней, а не призывает ее к себе в спальню, – это казалось ей проявлением неожиданной чувствительности. Но сейчас она уже не обманывалась. Если они возлежали в ее постели, он волен был вернуться в свои покои – как всегда и делал. Утра, когда они просыпались вместе, можно было сосчитать по пальцам одной руки.

Генрих даже не взглянул на ее дам.

– Оставьте нас, – сказал он, и они поспешили повиноваться, да так торопливо, что их уход напоминал бегство.

– Мой господин, супруг мой, – мягко произнесла Констанция, когда за последней из ее прислужниц закрылась дверь. В его лице невозможно было прочитать ничего – он давным-давно освоил королевское искусство прятать сокровенные мысли за бесстрастной придворной маской. И все же, вглядевшись внимательнее, она уловила крохотные приметы приподнятого настроения: едва заметный изгиб уголков губ, слабый румянец на обычно бледных щеках. Глаза его были самого странного цвета, какой ей только доводилось видеть – серые и прозрачные, словно ледяное зимнее небо, – но сейчас они, казалось, отражали свет свечей и блестели с необычайной яркостью.

– Прибыли вести из Сицилии. Их король мертв.

Констанция уставилась на него, вдруг усомнившись в своем знании немецкого языка. Не может же быть, чтобы она расслышала его слова верно?

– Вильгельм? – прошептала она хриплым от неверия голосом.

Генрих приподнял бровь.

– Разве у Сицилии есть какой-то другой король, о котором мне не известно? Естественно, я имел в виду Вильгельма.

– Что… что случилось? Как?..

Он небрежно пожал плечами:

– Должно быть, какой-нибудь мерзкий сицилийский мор. Господу известно, что лихорадок, заразы и прочих напастей, гуляющих по этому острову, хватило бы, чтобы выкосить половину христианского мира. Я знаю только, что он умер в ноябре, через неделю после Мартынова дня, так что его корона теперь наша – только руку протянуть.

Колени грозили вот-вот подогнуться, и Констанция, покачнувшись, шагнула к кровати. Как же так вышло, что Вильгельм умер? Между ними был всего год разницы; они больше походили на брата и сестру, чем на племянника и тетку. Они провели вместе идиллическое детство, а позже она взяла под свое крыло его маленькую невесту, тоскующую по дому одиннадцатилетку, которой еще слишком рано было становиться женой. Теперь Джоанна в двадцать четыре года оказалась вдовой. Что же с ней будет? Что будет с Сицилией без Вильгельма?

Осознав, что Генрих еще здесь, она подняла глаза. Он стоял рядом с кроватью, глядя на жену сверху вниз. Констанция сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, и поднялась на ноги; для женщины она была довольно высокой, одного роста с Генрихом, и то, что она может смотреть ему прямо в глаза, придавало ей уверенности. Вид у супруга был не слишком царственный: жидкие светлые волосы, редкая борода, хилое телосложение; в момент гнева Констанция как-то решила, что он напоминает ей гриб, который никогда не видал дневного света. Невозможно было менее походить на императора Фридриха Барбароссу – его огромного, харизматичного, крепкого отца, который расхаживал по дворцу, подобный колоссу. И все же именно Генрих, а не Фридрих, внушал своим подданным страх; эти ледяные глаза умели пронзать людей не хуже острого клинка. Его сверлящего взгляда боялась даже Констанция, хоть и сдвинула бы с места небо и землю, лишь бы он об этом не узнал.

– Вы же понимаете, что это значит, Констанция? Королева Вильгельма бесплодна, и это делает вас единственной законной наследницей сицилийского престола. А вы сидите тут с таким видом, будто я принес весть о каком-то несчастье.

Констанция поморщилась, ибо знала: именно это слово тайком шепчут люди и о ней самой. К чести Генриха, он никогда не называл ее бесплодной – по крайней мере пока. Но наверняка думал так, ведь они были женаты уже почти четыре года, а она до сих пор не понесла. Важнейшая обязанность ее как королевы по-прежнему оставалась неисполненной. Иногда ей было любопытно, что Генрих думает о жене, которую ему нашел отец, – чужеземке одиннадцатью годами старше его. Быть может, он согласился на этот брак столь же неохотно, как она сама? Или готов был рискнуть, надеясь, что при всех своих недостатках жена в один прекрасный день принесет ему корону Сицилии – самого богатого государства во всем христианском мире?

– Джоанна не бесплодна, – натянуто сказала Констанция. – Она родила сына.

– И тот умер. А больше у нее детей не было. Почему, как вы думаете, Вильгельм заставил своих подданных поклясться, что они признают ваше право на корону, если он умрет, не оставив законного наследника? Он хотел обеспечить преемственность рода.

Но Констанция понимала: Вильгельм ничуть не сомневался, что однажды у них с Джоанной будет еще один ребенок; они были молоды, а он от рождения видел жизнь в радужном свете. Именно из-за этой уверенности он остался равнодушным к протестам, которые вызвал ее брак. Не все ли равно, коли его подданные ужасаются одной лишь мысли, что ими будет править немец? Ведь этого никогда не случится! Но вот он погиб в тридцать шесть лет, и перспектива, которой страшился его народ, вдруг приняла реальные очертания.

– Все может оказаться не так просто, как вы думаете, Генрих, – сказала она, с осторожностью подбирая слова. – Наш брак приняли очень плохо. Сицилийцы не обрадуются королю-немцу.

Но он, выказав такое же равнодушие к пожеланиям сицилийцев, как в свое время Вильгельм, хладнокровно ответил:

– У них нет выбора.

– Я в этом не уверена. Они вполне могут обратиться к Танкреду, двоюродному брату Вильгельма. – Она собиралась уточнить, кто такой этот Танкред, но в этом не было необходимости. Генрих никогда не забывал ничего, что касалось его интересов.

– К графу Лечче? Да ведь он бастард!

Она открыла было рот, потом снова закрыла. Не стоило доказывать Генриху, что сицилийцы предпочтут ему даже незаконнорожденного. И все же она знала, что это правда. Они скорее поклонятся ее племяннику-ублюдку, чем смирятся с мужем-немцем.

Генрих посмотрел на нее с задумчивым видом.

– Вы ведь хотите заполучить корону, Констанция? – спросил он наконец. В ней вспыхнуло негодование: ему даже не пришло в голову, что она может оплакивать Вильгельма, последнего родного ей человека; она молча кивнула. Но его, похоже, удовлетворил этот безмолвный ответ. – Я прикажу вашим женщинам вернуться, – сказал он. – Спите крепко, ибо скоро в вашей коллекции будет одной короной больше.

Как только дверь закрылась, Констанция упала на постель, а через пару секунд скинула обувь и зарылась под одеяло. Ее снова била дрожь. Не тратя понапрасну драгоценных мгновений одиночества, выпадавших ей столь редко, она закрыла глаза и, пока не вернулись прислуживающие дамы, вознесла молитву за бессмертную душу Вильгельма. Она решила, что наутро прикажет отслужить по нему мессу, и это ее немного утешило. Заодно помолится и за Джоанну, для которой настали тяжкие времена. Потом Констанция приподнялась на пуховых подушках и попыталась распутать клубок противоречивых чувств, которые всколыхнула в ней безвременная кончина Вильгельма.

Она не ожидала, что все так случится. Ей думалось, что Вильгельм будет править долго и благополучно и у него все-таки родится преемник. Оба они – и она, и Вильгельм – оказались слишком самонадеянны, посчитав, что им известна воля Всевышнего. Нельзя было забывать слова Писания: «Сердце человека обдумывает свой путь, но Господь управляет шествием его». И все же Генрих был прав. Законной наследницей престола Сицилии была она. Не Танкред. И она в самом деле желала его. Он принадлежал ей по праву рождения. Сицилия, земля, которую она так любила, была ее по крови. Так почему же в ней всколыхнулись такие сомнения? Повернувшись на подушках, она краем глаза заметила украшение, которое носила на пальце – полосу чеканного золота, инкрустированного изумрудами. Обручальное кольцо. Как бы она ни желала заполучить Сицилию, ей не хотелось отдавать ее Генриху. Не хотелось стать той, кто пустит змея в райский сад.

Опасения Констанции по поводу Танкреда ди Лечче оказались оправданными. Сицилийцы поддержали его, и в январе 1190 года он был провозглашен королем Сицилии. Констанция послушно вторила возмущению Генриха, хоть и предвидела ход событий. Она не удивилась даже тому, что Танкред захватил земли, принадлежащие вдове короля, ибо они обладали стратегической важностью, а Танкред хорошо знал, что вскоре на корону явится претендовать немец со своим войском. И все же была шокирована известием, что Танкред взял Джоанну в плен и запер в Палермо, по-видимому, опасаясь, что та попытается направить любовь к ней народа в помощь Констанции. Генрих желал нанести мощный и стремительный удар по войскам узурпатора, который занял трон его жены. Однако возмездие пришлось отложить, ибо его отец решил отправиться в крестовый поход, собираясь поддержать миссию освобождения Иерусалима от египетского султана сарацина Салах ад-Дина, известного среди крестоносцев как Саладин, и ему необходимо было, чтобы Генрих правил Германией в его отсутствие.