Текст книги "Тузы за границей"

Автор книги: Джордж Р.Р. Мартин

Соавторы: Эдвард Брайант,Виктор Милан,Джон Джексон Миллер,Мелинда М. Снодграсс,Стивен Ли,Лианна С. Харпер,Льюис Шайнер,Уолтон Саймонс (Симонс),Майкл Кассат,Гейл Герстнер-Миллер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Из дневника Ксавье Десмонда

29 декабря 1986 года, Буэнос-Айрес

«Не плачь по Джеку, Аргентина…»

Злой рок Эвиты вернулся в Буэнос-Айрес. Когда мюзикл начали играть на Бродвее, я всегда гадал – что должен чувствовать Джек Браун, слушая, как Люпон [43]43
  Патти Люпон – первая исполнительница роли Эвиты Перон в бродвейской постановке мюзикла «Эвита».


[Закрыть] поет о «Четырех тузах»? Теперь этот вопрос приобрел еще большую остроту. Все то время, что мы здесь, Браун воспринимает оказываемый ему прием очень спокойно, почти стоически, но что творится у него внутри?

Перон давно мертв, Эвита – еще давнее, даже от Изабель, третьей сеньоры Перон, остались одни воспоминания, но перонисты до сих пор играют важную роль в политической жизни Аргентины. Они ничего не позабыли. Брауна повсюду подкарауливают плакаты с предложением убираться домой. Он – олицетворение гринго (интересно, в Аргентине в ходу это слово?), ненавистного, но облеченного грозной силой американца, который явился в Аргентину без приглашения и ниспроверг суверенное правительство по той лишь причине, что ему не понравилась его политика. Соединенные Штаты поступают подобным образом столько, сколько существует Латинская Америка, и я не сомневаюсь, что такое же негодование зреет и во многих других местах. Однако Соединенные Штаты и даже наводящие ужас «секретные тузы» ЦРУ – абстрактные понятия, безликие и не имеющие никакого зримого воплощения, тогда как Золотой Мальчик – вот он, собственной персоной, вполне зримый и осязаемый, и к тому же тут, рядом.

Кто-то из персонала гостиницы проболтался о том, в каких номерах нас разместили, и едва стоило Джеку в первый же день показаться на балконе, как его закидали навозом и гнилыми фруктами. После этого он не выходил за порог своего номера кроме как на официальные мероприятия, но даже там его подстерегали неприятности. Вчера вечером, когда мы были на приеме в Каса Росада – президентском дворце, – жена одного профсоюзного лидера, молоденькая красавица со смуглым личиком, обрамленным блестящими черными локонами, с милой улыбкой подошла к нему и плюнула ему в лицо.

Поднялся переполох; насколько я понял, сенаторы Хартманн и Лайонс подали что-то вроде протеста. Однако Браун вел себя поразительно сдержанно, почти галантно. После приема Проныра прямо-таки взял его за горло: он собирался телеграфом отправить в свой журнал заметку об этом происшествии и непременно желал получить комментарий пострадавшего. В конце концов Браун удовлетворил его любопытство.

– Я совершил немало поступков, которыми не стоит гордиться, – сказал он, – но свержение Перона к ним не относится.

– Да-да, конечно, – услышал я слова Проныры. – Но что вы почувствовали, когда она в вас плюнула?

На лице у Джека отразилась досада.

– Я не бью женщин, – только и ответил он. Потом отошел и уселся в уголке.

Репортер обернулся ко мне.

– «Я не бью женщин», – передразнил он, подражая голосу Золотого Мальчика. – Ну и размазня!

Мир всегда готов увидеть трусость во всем, что бы Джек Браун ни сказал и ни сделал, но я подозреваю, что все обстоит куда сложнее. Учитывая юношеский облик Золотого Мальчика, порой нелегко сообразить, сколько ему лет на самом деле – а ведь пора формирования Джека как личности пришлась на Великую депрессию и Вторую мировую войну, и вырос он, слушая «Блу Нетворк» [44]44
  «Блу Нетворк» – радиовещательное подразделение телекомпании Эн-би-си, передававшее в основном выпуски новостей и культурные программы.


[Закрыть], а не пялясь на звезд MTV. Ничего удивительного, что кое-какие его убеждения кажутся вызывающе старомодными.

Во многих отношениях Туз-Иуда производит впечатление почти слабоумного, не слишком уверенно ориентирующегося в мире, который стал слишком сложным для него. Мне кажется, что прием, оказанный ему аргентинцами, обескураживает Джека куда больше, чем он хочет показать. Золотой Мальчик – последнее напоминание об утраченной мечте, которая на краткий миг расцвела на пожарище Второй мировой и погибла в Корее, на заседаниях Комитета по расследованию антиамериканской деятельности и во время холодной войны. Они считали, что впятером могут изменить весь мир – Арчибальд Холмс и его «Четыре туза». Они не испытывали сомнений – как и их страна. Силу, которую даровал им вирус дикой карты, следовало использовать, а они были неколебимо уверены в своей способности определить, кто плохой, а кто хороший. Демократические идеалы и кристальная чистота намерений – таковы оправдания, в которых они нуждались. Для горстки самых первых тузов то был, наверное, золотой век, и вполне естественно, что он породил Золотого Мальчика.

Но всякий золотой век неизбежно сменяется веком упадка, как это известно любому историку, и понемногу это знание становится доступным каждому из нас.

Браун и его коллеги могли делать то, чего до них не мог никто, – они летали, поднимали танки и поглощали человеческие сознания и воспоминания, поэтому и поверили в иллюзию, будто им под силу произвести настоящие изменения в мировом масштабе, а когда эта иллюзия развеялась, им пришлось падать с очень большой высоты. С тех пор ни один другой туз не осмелился вознестись в своих мечтах столь высоко.

Несмотря на все, что им пришлось пережить: тюремное заключение, безумие, опалу и даже смерть, – у «Четырех тузов» имелись успехи, которые до сих пор не померкли, и Аргентина, пожалуй, – самый громкий из них. Каким же горьким, наверное, стало возвращение сюда для Джека Брауна!

Как будто этого было недостаточно – перед самым вылетом из Бразилии нас поймала наша почта, в которой оказался десяток экземпляров последнего номера «Тузов» с обещанной статьей Проныры. На обложке сердито смотрели друг на друга Браун и Джонс, снятые в профиль (это, разумеется, был искусный монтаж; вряд ли эти двое когда-либо встречались друг с другом до той минуты, когда мы все собрались в аэропорту имени Томлина), а под фотографией крупным шрифтом значилось: «Самый сильный человек на свете».

Сама статья представляла собой пространное пережевывание биографий и фактов из общественной жизни обоих, сдобренное многочисленными байками об их похождениях и размышлениями, кто же все-таки из двоих самый сильный человек на свете.

Очерк, похоже, смутил обоих его героев, но Брауна, пожалуй, посильнее. Ни один из них не желает обсуждать его, и в ближайшее время они определенно не собираются пролить свет на главный вопрос статьи. Как я понимаю, опус Даунса всколыхнул новую волну жарких споров в прессе, а кое-кто даже заключил пари (в кои-то веки Проныре удалось заинтересовать своих коллег-журналистов).

Я сказал Даунсу, что его статья необъективна. Он, похоже, удивился.

– Не понимаю – вам-то она чем не угодила?

А мне, что я ему и объяснил, статья не угодила вот чем. Браун с Джонсом далеко не единственные, кто в результате воздействия вируса дикой карты обрел сверхъестественную физическую силу; на самом деле в этой способности нет ничего из ряда вон выходящего – по частоте возникновения она стоит в таблице Тахиона сразу же за телекинезом и телепатией. Насколько я понимаю, это как-то связано с максимизацией сократительной силы мышц. Собственно, к чему я это все: многие выдающиеся джокеры тоже демонстрируют огромную силу – взять вот хотя бы Элмо (карлика-вышибалу из «Хрустального дворца»), Эрни из одноименного гриль-бара, Странность, Квазичеловека… и в особенности Говарда Мюллера. Возможно, Тролль не столь силен, как Золотой Мальчик и Гарлемский Молот, но разница в их силе определенно не столь уж велика. Однако Проныра даже мимоходом не упомянул ни одного из этих джокеров, хотя статья буквально пестрит именами десятка других. Отчего так вышло, хотел бы я знать?

К несчастью, не могу похвастаться, что мне удалось до него достучаться. Когда я закончил, Даунс только глаза закатил и сказал:

– Вы, джокеры, все такие обидчивые.

Он покладисто пообещал, что, если эта статья будет иметь успех, он, быть может, даже напишет продолжение – про самого сильного джокера на свете, но так и не понял, почему эта «уступка» рассердила меня еще больше. И они еще удивляются, отчего это мы, джокеры, все такие обидчивые…

Говард счел весь наш спор крайне забавным. Иногда он меня поражает.

Однако мой приступ негодования не идет ни в какое сравнение с реакцией Билли Рэя, главы нашей службы безопасности. Рэй оказался в числе тузов, мимоходом упомянутых в статье, и его силу отнесли к разряду «не заслуживающей особого внимания». Он разбушевался так, что его рык слышал весь самолет – он предлагал Даунсу «выйти поговорить», раз уж его сила «не заслуживает особого внимания». Проныра предложения не принял. Судя по улыбочке, игравшей на его лице, Рэю теперь еще долго не видать хороших отзывов о себе на страницах «Тузов».

С тех пор старина Билли жалуется на Даунса всем и каждому. Он утверждает, что сила – это еще далеко не все; может, он и не так силен, как Браун или Джонс, но ему ничего не стоит вызвать любого из них на поединок и доказать, на что он способен!

Лично мне эта буря в стакане воды доставила какое-то извращенное удовольствие. Припоминаю одну наглядную демонстрацию в начале семидесятых, когда линкор «Нью-Джерси» проходил переоснащение в Тыловой службе флота в Байонне, штат Нью-Джерси. Тогда Черепаха при помощи своего телекинеза поднял корабль, на несколько футов оторвал его от воды и продержал в воздухе почти полминуты. Браун с Джонсом поднимали танки и жонглировали автомобилями, но ни один из них и близко не подошел к тому, что в тот день продемонстрировал Черепаха.

А правда заключается в том, что сократительную силу человеческих мышц можно увеличить лишь до какого-то предела. Физические возможности ограниченны. Доктор Тахион говорит, что у человеческого духа тоже, скорее всего, существуют свои пределы, но пока их никто еще не достиг.

Если Черепаха и впрямь джокер, как многие полагают, эта шутка кажется мне особенно забавной.

Наверное, в глубине души я ничем не лучше других.

Привкус ненависти
Часть четвертая

Четверг, 1 января 1987 года, Южная Африка

Вечер выдался прохладным. Бугристый пейзаж Бушвелда [45]45
  Бушвелд – географическая область в Южной Африке.


[Закрыть] за широкой верандой отеля казался идиллическим. Последние отблески уходящего дня подсвечивали поросшие травой холмы лавандовым и тускло-оранжевым; медлительные коричневые воды реки Олифант отливали золотом. В зарослях акаций, подступавших к реке, время от времени перекликаясь друг с другом, устраивались на ночь обезьяны.

Сара смотрела на все это, и ей было тошно. Тошно при мысли о том, что такаякрасота может скрывать такуюмерзость.

Им стоило большого труда сохранить делегацию в целости. Запланированное празднование Нового года было подпорчено необходимостью привыкать к разнице в несколько часовых поясов и разнообразными препонами на пути в ЮАР. Когда отец Кальмар, Ксавье Десмонд и Тролль попытались вместе со всеми пообедать в ресторане в Претории, метрдотель отказался впустить их, указав на объявление, текст которого на английском и африкаанс гласил: «Только для белых».

– Мы не обслуживаем черных, цветных и джокеров, – заявил он.

Хартманн, Тахион и еще несколько высокопоставленных членов делегации немедленно заявили протест правительству Боты; в конце концов компромисс был найден. Делегации предоставили в полное распоряжение небольшую гостиницу в заповеднике Лоскоп; вдали от чужих глаз они могли перемешиваться сколько угодно. Правительство дало им понять, что они тоже находят эту идею омерзительной.

Когда в конце концов пробки от шампанского торжественно хлопнули, вино показалось всем кислым.

Делегация провела всю вторую половину дня в захудалом краале, который был немногим лучше какого-нибудь бидонвиля. Они собственными глазами увидели обоюдоострое лезвие предрассудка: новый апартеид. Когда-то эта борьба была двухсторонней: буры с англичанами против черных, цветных и азиатов. Теперь джокеры стали новыми ютландцами; их презирали как белые, так и черные. Тахион, разглядывая грязь и убожество, царившие в местном джокертауне, побелел от ярости; у Грега вид сделался совершенно больной. Все дружно накинулись на чиновников Национальной партии, которые сопровождали их от Претории, и принялись поносить ужасные условия здешней жизни.

Чиновники продолжали упорно гнуть утвержденную линию. Вот поэтому мы и приняли Акт о запрете смешанных браков, заявили они, подчеркнуто игнорируя джокеров, входивших в состав группы. Без строгого разделения рас мы только наплодим новых джокеров, новых цветных, а мы уверены, что никому из нас это не нужно. Вот почему существует Акт об аморальном поведении, Акт о запрете на политическое вмешательство. Позвольте нам действовать так, как мы считаем нужным, и мы сами преодолеем наши трудности. Условия плохие, да, но они улучшаются. Вы наслушались представителей Африкано-джокерского национального конгресса. АДНК объявлен вне закона, его лидер Мандела – всего лишь фанатик, смутьян. АДНК направил вас в самый худший лагерь из всех – если бы доктор, сенаторы и их коллеги придерживались нашего маршрута, вы увидели бы другую сторону монеты.

В общем, начало года получилось веселое.

Сара облокотилась на перила, положила подбородок на сложенные кисти рук и стала смотреть на закат. Здесь бедственное положение видно невооруженным глазом, но в других местах дела обстоят не многим лучше. Везде ужасно, стоит лишь поглубже копнуть.

Она услышала за спиной шаги, но не обернулась. Перила задрожали: кто-то остановился рядом с ней.

– Забавно, не правда ли, как эта страна может быть такой прекрасной. – Голос принадлежал Грегу.

– Я как раз об этом думала.

Сара покосилась на него, его взгляд был устремлен на холмы. На веранде не было ни одной живой души, если не считать Билли Рэя, который находился от них на почтительном расстоянии.

– Порой я жалею, что вирус оказался так милосерден к нам, что он не стер нас с лица земли, чтобы все началось заново, – продолжал сенатор. – Этот поселок, который мы видели сегодня… – Он покачал головой. – Я читал стенограмму статьи, которую вы передали по телефону. И снова увидел все как наяву. И опять пришел в ярость. У вас талант вызывать в людях отклик на то, что вы принимаете близко к сердцу, Сара. В конечном итоге вы добьетесь большего, чем я. Возможно, вам удастся каким-то образом положить конец предрассудкам как здесь, в Африке, так и дома.

– Спасибо. – Его ладонь оказалась совсем близко от ее руки. Она легонько коснулась ее, и пальцы Хартманна завладели ее пальцами. Все переживания этого дня, всего турне грозили захлестнуть ее; слезы щипали глаза. – Грег, – проговорила она совсем тихо, – я не уверена, что мне нравится собственное отношение.

– К тому, что мы видели сегодня? К джокерам?

Она глубоко вздохнула, как перед прыжком. Заходящее солнце ласкало ей лицо.

– И это тоже. – Сара помолчала, гадая, стоит ли продолжать. – И к вам тоже, – добавила она наконец.

Он ничего не сказал. Просто стоял, держа ее руку в своих ладонях, и глядел на то, как опускается ночь.

– Все изменилось так быстро – мое к вам отношение, – продолжила женщина некоторое время спустя. Когда я считала, что вы с Андреа… – Она умолкла, судорожно дыша. – Вы переживаете, у вас болит душа, когда вы видите, как обходятся с людьми. Боже, я ненавидела вас! И все, что бы ни сделал сенатор Хартманн, видела в этом свете. Я считала вас лживым и лишенным сострадания. Теперь это не так, и я смотрю на ваше лицо, когда вы говорите о джокерах и о том, что мы должны сделать, чтобы изменить положение вещей, и…

Она развернула его так, что они оказались лицом к лицу. Подняла на него глаза, не заботясь о том, что в них наверняка блестят слезы.

– Я не привыкла держать все в себе. Я предпочитаю всегда говорить начистоту, так что простите меня, если я сейчас скажу что-нибудь… Мне кажется, я очень уязвима во всем, что касается вас, Грег, и это меня пугает.

– Я не собираюсь причинить вам боль, Сара.

Хартманн осторожно коснулся ее щеки, затем вытер слезы, скопившиеся в уголках глаз.

– Тогда расскажите мне, к чему мы идем – вы и я. Мне нужно знать правила.

– Я… – Он замолчал.

Сара следила за тем, как боролись на его лице противоречивые чувства. Грег склонил голову, и его теплое, легкое дыхание коснулось ее лба. Она позволила ему взять ее за подбородок, приподнять ее лицо, глаза женщины закрылись.

Его поцелуй был легким и очень нежным. Как прикосновение крыла бабочки. Сара отвернулась в сторону, и он привлек ее к себе, прижался к ней всем телом.

– Эллен… – начала Сара.

– Она знает, – прошептал Грег. Его пальцы пробежали по ее волосам. – Я рассказал ей. Она не возражает.

– Я не хотела, чтобы это произошло.

– Но это произошло. Ничего страшного не случилось.

Она отстранилась от него и обрадовалась, когда он беспрекословно отпустил ее.

– И что мы будем делать?

Солнце скрылось за холмами; мужчина превратился в тень, в еле различимый силуэт.

– Это решать вам, Сара. Мы с Эллен всегда заказываем двойной номер; вторую комнату я использую как рабочий кабинет. Сейчас я как раз отправляюсь туда. Если захотите, Билли проводит вас. Можете ему доверять, какие бы слухи о нем ни ходили. Он умеет держать язык за зубами.

На мгновение его пальцы снова коснулись ее щеки. Потом он развернулся и быстро зашагал прочь. Сара видела, как он коротко переговорил о чем-то с Рэем, а потом исчез за дверями, ведущими в вестибюль отеля. Билли остался на веранде.

Сара дождалась, когда на равнину опустилась полная темнота и воздух начал остывать после дневной жары, зная, что уже приняла решение, но не уверенная до конца, что хочет исполнить его. Она ждала, смутно надеясь на то, что африканская ночь подаст ей какой-то знак. Потом подошла к Рэю.

– Я хотела бы подняться в номер.

Из дневника Ксавье Десмонда

16 января, Аддис-Абеба, Эфиопия

Трудный день на охваченной засухой земле. Представители местного Красного Креста взяли некоторых из нас взглянуть на одну из их акций помощи голодающим беженцам. Разумеется, всем нам давно было известно о свирепствовавших здесь засухе и голоде, но видеть это по телевизору – одно, а самому попасть в эту атмосферу – совсем другое.

В такие дни я с особенной остротой чувствую собственные неудачи и недостатки. Заболев раком, я сильно похудел (кое-кто из ничего не подозревающих друзей даже говорит мне комплименты по поводу моей фигуры), но пребывание среди этих людей заставило меня стыдиться и того небольшого брюшка, что у меня еще осталось. Они умирали от голода у меня на глазах – а нас ждал самолет, готовый отнести нас обратно, в Аддис-Абебу, в наш отель, на очередной прием с прорвой самых изысканных блюд. Чувство вины было невыносимым – как и чувство полной беспомощности.

Думаю, все мы испытывали одинаковые ощущения. Не представляю, что переживал Хирам Уорчестер. К его чести, вид у него, когда он обходил голодающих, был совершенно больной, а в какой-то миг его так затрясло, что ему пришлось некоторое время отсиживаться в тенечке. Пот так и катил с него градом. Но потом он снова поднялся на ноги с жутким выражением на бледном как мел лице и принялся помогать разгружать провизию, которую мы привезли с собой.

Сколько людей принимали участие в этой операции, сколько людей готовили ее не покладая рук, но здесь все плоды их усилий кажутся каплей в море. Единственная реальность в этом лагере беженцев – истощенные до предела тела с раздутыми животами, мертвые глаза детей и раскаленное пекло, в котором томится эта сожженная, растрескавшаяся земля.

Впечатления этого дня останутся в моей памяти надолго – по крайней мере на весь тот срок, который мне отпущен. Отец Кальмар соборовал умирающую женщину с коптским крестом на шее. Соколица с ее оператором засняли почти всю сцену, но потом она не выдержала и отправилась ждать нас в самолете. Говорят, ее даже вывернуло.

Не забуду я и юную мать – лет семнадцати-восемнадцати от силы, – такую исхудавшую, что у нее можно было пересчитать все ребра, и с глазами древней старухи. К сморщенной пустой груди она прижимала младенца. Ребенок давно умер и уже начал разлагаться, но она не позволяла никому забрать его. Доктор Тахион перехватил контроль над ее сознанием и удерживал ее, а сам осторожно высвободил из рук-веточек маленькое тельце и унес его прочь. Потом отдал трупик одному из спасателей, а сам опустился на землю и заплакал, сотрясаясь всем телом в такт рыданиям.

Мистраль тоже закончила день в слезах. По пути в лагерь она переоделась в бело-голубой летный комбинезон. Она совсем молоденькая, она – туз, и притом весьма могущественный; она, без сомнения, была уверена, что сможет помочь. Когда девушка вызвала ветер, ее огромный плащ, прикрепленный к щиколоткам и лодыжкам, надулся, как парашют, и утащил ее в небо. Необычный вид джокеров не зажег ни искры интереса в запавших, обращенных внутрь себя глазах беженцев. Но когда Мистраль взмыла в воздух, большинство из них – не все, но большинство, – повернулись посмотреть, и их взгляды устремились вслед за ней в раскаленную голубую высь. А потом вновь подернулись мертвенной пеленой отчаяния. Думаю, Мистраль мечтала, что ее власть над ветрами поможет пригнать сюда тучи и вызвать животворящий дождь. Что за прекраснодушная, тщеславная мечта…

Она летала почти два часа, порой забираясь так высоко и далеко, что мы теряли ее из виду, но, несмотря на всю ее силу, ей удалось вызвать всего лишь песчаный вихрь. В конце концов она сдалась, выбившись из сил, и вернулась с запорошенным песком и пылью, милым юным лицом и красными распухшими глазами.

Уже перед самым нашим отлетом произошла жуткая сцена, которая лишь глубже обозначила бездну царящего здесь отчаяния. Высокий парень с рубцеватыми от угрей щеками набросился на своего же товарища по несчастью – впал в неистовство, выбил одной женщине глаз и съел его под бессмысленными взглядами своих соплеменников. По иронии судьбы мы встретили этого мальчика сразу же после приземления – он провел год в христианской школе и знал несколько английских слов. Он казался более сильным и здоровым, чем большинство тех, кого мы видели. Когда Мистраль взлетела, он вскочил на ноги и позвал ее чистым и звонким голосом:

– Джетбой!

Отец Кальмар и сенатор Хартманн пытались поговорить с ним, но его познания в английском языке ограничивались всего несколькими существительными, среди которых были «шоколад», «телевизор» и «Иисус Христос». Этот парнишка вел себя вполне адекватно – при виде отца Кальмара его глаза расширились, он протянул руку и с изумлением потрогал щупальца на лице священника, по-настоящему улыбнулся, когда сенатор похлопал его по плечу и сказал, что мы прилетели помочь им, хотя не думаю, чтобы понял хоть слово. Мы все стояли как громом пораженные, глядя, как его уносят, а он продолжал выкрикивать что-то, размазывая кровь по впалым коричневым щекам.

Кошмарный день с начала до конца. Вечером, когда мы уже вернулись в Аддис-Абебу, наш водитель провез нас мимо пакгаузов, где стояли контейнеры с продовольствием для голодающих – кое-где их пришлось даже составлять друг на друга. Хартманн пришел в ярость. Если кто-нибудь и в состоянии заставить это продажное правительство оторвать задницы от кресел и накормить свой голодающий народ, то это он. Я молюсь за него – вернее, молился бы, верь я в бога… вот только что это за бог, который допускает то непотребство, которого мы насмотрелись за время этой поездки…

Африка ничуть не менее прекрасна, чем любой другой континент. Сколько всего я увидел здесь за последний месяц. Водопад Виктория, снега Килиманджаро, многотысячные стада зебр, пасущиеся в саванне, – как будто полосатый ветер колышет высокие травы. Я бродил по развалинам гордых древних царств, названия которых были мне неизвестны, держал в руках изделия пигмеев, видел лицо бушмена, на котором отразилось любопытство, а не отвращение, когда он смотрел на меня. Однажды во время посещения охотничьего заказника я проснулся на рассвете и, выглянув в окно, увидел двух огромных африканских слонов, которые подошли к самому зданию, а между ними стояла самая настоящая Радха – обнаженная, в нежном свете зари, и они касались ее своими хоботами. Я отвернулся – сцена показалась мне очень интимной.

Да, я видел красоту этой земли и красоту ее детей, чьи лица полны теплоты и сострадания.

Однако, несмотря на всю свою красоту, Африка произвела на меня тяжелое и удручающее впечатление, и я покину ее с радостью. И дело тут не только в том лагере беженцев. До Эфиопии были еще Кения и ЮАР. До Дня благодарения еще очень долго, но то, свидетелями чему мы стали за прошедшие несколько недель, вызвало у меня такое желание возносить благодарности, какого я никогда не испытывал в Америке в самодовольную ноябрьскую пору торжества обжорства и футбола. Даже джокерам есть за что возносить благодарности. Я и так это знал, но Африка донесла простую истину до моего сознания с грубой очевидностью.

Начинать этот этап нашего путешествия с ЮАР было довольно жестоко. Безусловно, ненависть и предрассудки встречаются и у нас, но мы при всех наших недостатках хотя бы достаточно цивилизованны, чтобы сохранять видимость терпимости, мирного сосуществования и всеобщего равенства перед законом. Когда-то я назвал бы такой подход лицемерием, но это было до того, как я хлебнул той действительности, в которой живут Кейптаун и Претория, где бесчинства творятся в открытую и с благословения закона, насаждаемого железной рукой в бархатной перчатке, которая давным-давно вытерлась и износилась до прозрачности. Некоторые утверждают, что Южная Африка пусть и ненавидит, зато открыто, тогда как Америка ханжески прикрывает свое истинное лицо маской добросердечия. Может, оно и так… но я в таком случае выбираю ханжество и благодарен за такую возможность.

Пожалуй, первый урок, который мне преподала Африка, состоял в том, что в мире есть места и похуже Джокертауна. Второй же заключался в том, что бывают вещи и похуже неравенства, и получили мы его в Кении.

Как и большинство других государств Центральной и Восточной Африки, Кению самая страшная эпидемия дикой карты обошла стороной. Конечно, изредка споры вируса проникают и сюда – с воздушными потоками, а чаще через морские порты с зараженным грузом, который был плохо обеззаражен или не обеззаражен вообще. В большинстве портов мира на контейнеры американских благотворительных организаций смотрят с большим подозрением, и не без основания, так что многие капитаны изрядно поднаторели в сокрытии того факта, что последним пунктом захода их судна был Нью-Йорк.

Внутри страны случаев заболеваний дикой картой почти не отмечено. Находятся такие, кто утверждает, будто покойный Иди Амин был кем-то вроде безумного туза джокера, обладавшего такой же огромной силой, как Тролль или Гарлемский Молот, и способностью превращаться в некое магическое существо – леопарда, льва или ястреба. Сам Амин похвалялся, будто может чуять своих врагов телепатически, а те немногочисленные его враги, которым удалось пережить его, говорили, что он был людоедом и считал человечину необходимой для поддержания его магических сил. Однако вся эта чепуха – слухи и пропаганда, Амин, будь он джокер, туз или свихнувшийся натурал, определенно мертв, а официально зарегистрированных случаев заболеваний дикой картой в этих краях мало.

Но в Кении, как и в прилегающих к ней государствах, свирепствует другой грозный вирус. Если дикая карта здесь – пустой звук, то СПИД приобрел масштаб настоящей эпидемии. Пока президент принимал сенатора Хартманна и большую часть нашей группы, остальные предприняли утомительную экскурсию по полудюжине клиник в сельских районах Кении, перелетая из одной деревушки в другую на вертолете. Вертолет нам выделили всего один, совсем старенький, да и тот по настоянию Тахиона. Правительство предпочло бы, чтобы мы почитали лекции в местном университете, встретились с педагогами и политическими деятелями, посетили заповедники и музеи.

Большинство моих коллег с радостью подчинились. Дикой карте уже сорок лет, и мы привыкли к ней, но СПИД – вот новый ужас нашего мира, и мы лишь только начали постигать его. У нас его считают болезнью гомосексуалистов, но здесь, в Африке, это убеждение опровергается на каждом шагу. Только на одном Черном континенте он уже собрал более обильную жатву, чем такисианский ксеновирус за все те сорок лет, что прошли со дня его распространения.

И СПИД, похоже, напасть куда более грозная. Дикая карта убивает девяносто процентов тех, кто вытащил ее, причем зачастую гибель эта ужасна и мучительна, но разница между девяноста и ста процентами не столь уж ничтожна, если входишь в тот десяток, кому посчастливилось выжить. Это разница между жизнью и смертью, между надеждой и безнадежностью. Некоторые заявляют, что лучше умереть, чем жить джокером, но я не из их числа. Пусть моя жизнь не всегда была счастливой, у меня есть воспоминания, которые я бережно храню, и достижения, которыми я горжусь. Я рад, что прожил эту жизнь, и не хочу умирать. Я смирился с тем, что скоро умру, но отнюдь не зову к себе смерть. У меня еще слишком много неоконченных дел. Говоря словами Роберта Томлина: «Я еще не посмотрел “Историю Джолсона”». И у каждого из нас есть своя такая «История».

В Кении мы видели целые деревни, которые умирают. Их жители дышат, улыбаются, разговаривают, они могут есть, испражняться, заниматься любовью и даже производить на свет детей – и все же они мертвы. Те, кто вытаскивают пиковую даму, может, и умирают в агонии неописуемых превращений, но от боли есть наркотики, а дикая карта, по крайней мере, убивает быстро. СПИД не так милосерден.

У нас много общего – у джокеров и у больных СПИДом. До отъезда из Джокертауна мы собирались в конце мая устроить в «Доме смеха» сбор пожертвований в пользу АДЛД – масштабное мероприятие с участием всех знаменитостей, которых нам удастся заполучить. После Кении я дал в Нью-Йорк телеграмму с указанием поделить выручку с каким-нибудь обществом жертв СПИДА. Мы, парии, должны помогать друг другу. Возможно, мне даже удастся навести кое-какие необходимые мосты до того, как на стол ляжет моя собственная дама пик.