Текст книги "Тузы за границей"

Автор книги: Джордж Р.Р. Мартин

Соавторы: Эдвард Брайант,Виктор Милан,Джон Джексон Миллер,Мелинда М. Снодграсс,Стивен Ли,Лианна С. Харпер,Льюис Шайнер,Уолтон Саймонс (Симонс),Майкл Кассат,Гейл Герстнер-Миллер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Она не произвела на Хун-Ахпу никакого впечатления. Принимать серьезные решения – не бабское дело.

– Мы здесь с мирной миссией. Страдания не имеют ничего общего с политикой, и я не желаю смотреть, как вы пытаетесь сделать из вируса дикой карты пешку в своем стремлении добиться внимания, – продолжала она.

– Сомневаюсь, что европейские евреи, ставшие жертвами Холокоста, согласятся с тем, будто страдания вне политики, сенатор. – Акабаль смотрел, как на лице Лайонс отражается досада. – Вирус дикой карты поразил мой народ. Это правда. Мой народ сталкивается с активным геноцидом. Это тоже правда. Если вы не хотите, чтобы вирус дикой карты был с этим связан, это замечательно, но едва ли возможно, не так ли? Чего мы хотим от вас? Всего двух вещей. Гуманитарной помощи и признания. – Впервые за все время оратор, казалось, на миг утратил уверенность в себе. – Очень скоро гватемальское правительство попытается уничтожить нас. Они дождутся, когда вы улетите, вы и репортеры, которые вас сопровождают. Мы не намерены допускать, чтобы им это удалось. У нас есть определенные… преимущества.

– Так это тузы?

Хартманн внезапно стал очень тихим и задумчивым.

Некоторые журналисты употребляли это название, и Акабаль упоминал его, но впервые за все время Шбаланке понял, насколько оно удачно. Да, он ощущал себя тузом. Он и его брат, маленький лакандон, могут побить кого угодно. Они – воплощение жрецов правителей их предков, избранники богов или какого-то чужеземного заболевания. Это не важно. Они поведут свой народ к победе. Он обернулся к Хун-Ахпу и увидел на его лице отражение своих мыслей.

– Они считают, что призваны служить древним богам и стать вестниками новой эры, начала следующего цикла. По нашему календарю это случится в году, который у вас называется две тысячи восьмой. Они здесь, чтобы проложить путь к следующему катуну. – Акабаль взглянул на нортеамерикано. – Да, я верю, что они тузы. Признаки сходятся. Вряд ли считается необычным, когда туз проявляет способности, почерпнутые в его культурном наследии, верно?

В дверь трижды коротко постучали. Шбаланке увидел, как в зал заглянул начальник службы безопасности, тот самый, которого они называли Карнифексом. На миг он задумался, не ловушка ли это.

– Самолет готов, мы должны вылететь в течение часа.

– Спасибо. – Сенатор в задумчивости подпер подбородок рукой. – Мистер Акабаль, почему бы нам с вами не побеседовать наедине?

Тот кивнул, соглашаясь, и предложил:

– Быть может, святой отец хочет пообщаться с Хун-Ахпу и Шбаланке? Братья говорят по-испански, если у вас есть переводчик.

Когда Хартманн и Акабаль вернулись ко всем остальным, Шбаланке обрадовался, так как очень хотел уйти. Слушая речь Хун-Ахпу, обращенную к священнику, он все больше боялся, что его брат начнет взывать к богам прямо здесь и сейчас, у всех на глазах. Не слишком удачная идея.

Когда они уже снова стояли в лифте в сопровождении службы безопасности, Шбаланке спросил Акабаля на языке майя, что сказал ему Хартманн.

– Ничего. Он попытается организовать комитет, чтобы изучить дело. Он говорит как все янки. По крайней мере, они нас видели. Это придает нам законность в глазах мира. Хоть что-то.

– Они не верят, что мы служим воле богов, так ведь?

Хун-Ахпу разозлился куда сильнее, чем мог позволить себе показать. Шбаланке настороженно взглянул на него. Посмотрел брату в глаза.

– Мы покажем им могущество богов. Они еще узнают.

В течение следующих суток половина журналистов отправились дальше с делегацией ООН. А армия подтянула к Каминальгую новые подразделения и, что было более грозным знаком, начала эвакуировать жителей ближайших пригородов. В конце концов в лагерь перестали пускать посетителей. Смысл этих приготовлений был ясен каждому. Никаких гражданских в лагере.

На рассвете и в полдень каждого из трех дней после визита Хартманна и делегации Хун-Ахпу приносил в жертву свою кровь на самом высоком из храмовых холмов города. Последние два дня на рассвете к нему присоединялся Шбаланке. Акабаль взывал к здравому смыслу, но тщетно. Чем напряженней становилась обстановка в Каминальгую, тем сильнее братья замыкались в себе. Они обсуждали свои планы только друг с другом и не появлялись на большинстве совещаний, которые проводили Акабаль и командиры повстанцев. Мария все время, когда не готовила алтарь для жертвоприношения, находилась рядом с Хун-Ахпу. Бол беспрестанно муштровал воинов.

Шбаланке и Хун-Ахпу стояли на вершине разрушенного храма, окруженные своими последователями. Занимался четвертый день. Мария держала между ними богато украшенную чашу. Оба мужчины поднесли к ладоням свои обсидиановые ножи. Когда покажется солнце, они рассекут свою плоть, и их кровь потечет и смешается в чаше, а потом они сожгут ее на подготовленном для ритуала алтаре. Солнце все еще дремало на востоке, за вулканом, который высился над Гватемалой и выбрасывал в воздух клубы дыма, как будто угощая богов священным табаком.

Первые лучи. Полыхнули черные лезвия ножей. Хлынувшая кровь, смешиваясь, наполнила чашу. Руки протянулись к солнцу. Тысячи голосов взвились в согласном приветствии грядущему дню, моля богов о милосердии.

Две соломенные хижины взорвались, едва солнечные лучи коснулись их. Людей осыпало дождем земли и обломков. Те, кто стоял ближе других к хижинам, первые увидели, что реактивный снаряд разнес лачуги на куски. Воины бросились к границам лагеря, чтобы попытаться отразить нападение, а те, кто не мог сражаться, сбились в огромную кучу в центре. Снаряды летели на центральную площадь, где несколько тысяч людей, стоя на коленях, молились или кричали.

Максина Чей была одной из немногих журналистов, которые остались освещать кампанию Героев Близнецов. Вместе со своей съемочной группой она укрылась за одним из храмовых холмов и начала запись репортажа об атаке. Индейская девочка лет семи-восьми выбежала из-за холма прямо на камеру. Ее личико и расшитый белый уипиль покрывала кровь, она плакала на бегу от страха. Максина попыталась перехватить ее, но промахнулась, и девочка убежала.

– Роберт…

Максина взглянула на оператора. Он стащил камеру с плеча и сунул звукооператору – тот едва не выронил ее. Оба они бросились в толпу, начали поднимать людей с колен и направлять к холмам – хоть и ненадежное, но все же укрытие. На краю развалин воины Героев Близнецов стреляли по солдатам, производя среди них некоторое смятение, но почти не нанося никакого вреда.

Преодолевая поток людей, движущийся к центру Каминальгую, Шбаланке и Хун-Ахпу пробились к передовым позициям. Обороняющиеся заметили их и встретили приветственными криками. Выступив на открытое место, Шбаланке принялся швырять в солдат всем, что только мог найти. Это возымело эффект. Войска, на которые была направлена его атака, попытались отступить, но были немедленно остановлены и получили приказ двигаться вперед. Пули отскакивали от Шбаланке, обороняющиеся увидели это и воспрянули духом. Они начали целиться тщательнее, и среди солдат появились жертвы. Но снаряды продолжали рваться, и до оборонявшихся беспрестанно доносились крики людей, попавших в ловушку в центре лагеря.

Хун-Ахпу возникал то здесь, то там, обсидиановым ножом перереза`л горло какому-нибудь ближайшему солдату и вновь появлялся рядом с братом. Он выбирал в основном офицеров, как велел ему Акабаль. Но под напором следующих шеренг войска, сражавшиеся на передовой, не могли отступить, даже когда хотели бежать от этого демона.

У Шбаланке закончился запас снарядов, и он ретировался за один из холмов. К нему присоединились два опытных партизанских командира. Кровавая бойня напугала их. Это было совсем не то что вести войну в джунглях. Кровь и пороховой дым вернули юношу в прошлое, когда он впервые пережил это ощущение.

– Шибальба.

Это слово предназначалось лишь его брату, который только что вернулся к нему.

– Да. – Хун-Ахпу кивнул. – Боги проголодались. Нашей крови оказалось недостаточно. Они хотят еще крови, могущественной крови.

– Как думаешь, они примут кровь генерала? Полководца?

Шбаланке оглянулся через плечо на армию с другой стороны земляного холма.

Партизанские командиры внимательно прислушивались к разговору в надежде услышать что-нибудь обнадеживающее. Оба кивнули при этой мысли. ‘

– Если вы сможете захватить генерала, линия нападения распадется. Здесь призывники, а не добровольцы. – Командир отвел с глаз запыленные черные волосы и пожал плечами. – Я не слышал идеи лучше.

– Где полководец? – Взгляд Хун-Ахпу устремился вдаль. – Я приведу его. Надо сделать это правильно, а не то боги будут недовольны.

– Он должен быть в тылу. Я видел там грузовик с кучей антенн, узел связи. К востоку. – Шбаланке с тревогой посмотрел на брата. С ним явно творилось что-то не то. – Ты хорошо себя чувствуешь?

– Я служу моему народу и моим богам.

Хун-Ахпу прошел несколько шагов и с негромким щелчком исчез.

– Я совсем не уверен, что это была хорошая идея.

– У тебя есть идея получше? Он справится.

Повстанец передернул было плечами, но застыл в такой позе, услышав стрекот вертолетов.

– Шбаланке, ты должен сбить их. Если они ударят с воздуха, нам конец.

Не успел командир договорить, а Шбаланке уже мчался назад, к центру Каминальгую и вертолетам. Когда показались «хьюи» [39]39
  «Хьюи» – разговорное название американского военного вертолета.


[Закрыть], он схватил камень размером с голову и швырнул его вверх. Тот вертолет, что летел слева, охватило пламя. Второй набрал высоту и полетел прочь. Но юноша не учел положения вертолета, который он подбил. Пылающие обломки обрушились на его сбившихся в кучу сторонников и смертей и боли вызвали ничуть не меньше, чем правительственный снаряд.

Шбаланке отвернулся, выругав себя за то, что забыл о своих людях, и увидел на вершине самого высокого холма Хун-Ахпу, у его ног лежало безжизненное тело. Надо идти к брату!

С другой стороны холма его заметил Акабаль. В свалке, которая началась после первого удара миномета, учитель потерял Близнецов Героев. Максина Чей потянула его за руку – лицо у женщины было потным и грязным, ее двое спутников едва держались на ногах.

– Что происходит? – Ей пришлось кричать, чтобы перекрыть шум толпы и орудийный гул. – Кто это с Хун-Ахпу? Шбаланке?

Акабаль покачал головой и начал пробираться дальше, Чей не отставала от него. Когда она увидела, что Акабаль собрался у всех на глазах подняться на холм, они с Робертом поколебались, но все же последовали за ним. Звукооператор остался у основания храма. Мария встретила Шбаланке, и они забрались на холм с другой стороны. Оператор отступил назад и начал съемку, едва все шестеро оказались на вершине.

При виде Шбаланке Хун-Ахпу поднял глаза к небу и затянул песнь. У него больше не было ножа, а засохшая кровь, которая покрывала почти все лицо, походила на ритуальную раскраску. Шбаланке прислушался и покачал головой. Он попытался возразить что-то на древнем языке майя, но Хун-Ахпу продолжал песнь, не обращая внимания на вмешательство Шбаланке. Максина снова обратилась к Акабалю, но тот лишь помотал головой в замешательстве.

Между тем Мария втащила гватемальского генерала на алтарь и принялась стягивать с него форму.

Пушки умолкли в тот самый миг, когда Хун-Ахпу окончил свою песнь и протянул руку Шбаланке. В наступившей тишине Максина зажала уши ладонями. Мария опустилась на колени рядом с генералом, держа жертвенную чашу перед собой. Глядя через плечо брата, Шбаланке увидел, как правительственные танки катятся вперед, сминая ограду и давя индейцев гусеницами.

Пока Шбаланке колебался, генерал очнулся. Обнаружив себя распластанным на алтаре, он чертыхнулся и попытался слезть. Мария затолкала его обратно. Заметив ее перья, он шарахнулся от нее, как от зачумленной. Потом по-испански обратился к Шбаланке и Хун-Ахпу:

– Что это вы затеяли? В Женевской конвенции ясно сказано, что с офицерами-военнопленными следует обращаться достойно и уважительно. А ну-ка отдайте мне мою одежду!

Рев танков и крики людей перекрыли ругань гватемальского офицера. Шбаланке кинул свой обсидиановый нож Хун-Ахпу и схватил генерала за руки.

– Пустите меня! Вы дикари, что вы творите! – Хун-Ахпу занес нож, и глаза офицера едва не выскочили из орбит. – Вы не можете так поступить! Господи, на дворе тысяча девятьсот восемьдесят шестой год. Вы все сошли с ума! Послушайте, я остановлю их, я отзову их. Отпустите меня. Пожалуйста, ради Христа, отпустите меня!

Шбаланке прижал генерала к алтарю и поднял глаза на Хун-Ахпу, который начал опускать нож.

– Радуйся, Мария, полная благода…

Обсидиановое лезвие пронзило плоть и хрящи, обрызгав братьев и Марию кровью. Шбаланке, парализованный ужасом, смотрел, как Хун-Ахпу перерубил ножом хребет и, перерезав несколько последних связок, поднял голову ладино к небесам.

Шбаланке отпустил руки мертвеца и, дрожа, взял у Марии наполненную кровью чашу. Столкнув тело с алтаря, он поджег кровь, пока Мария раскуривала благовонную смолу. Потом запрокинул голову и выкрикнул в небо имена богов. Его крик подхватили люди, собравшиеся у подножия холма, вскинув вверх оружие. Хун-Ахпу возложил голову с широко раскрытыми, смотрящими в Шибальбу глазами на алтарь.

Танки прекратили приближение и обратились в неуклюжее отступление. Пехотинцы побросали оружие и бежали. Некоторые стреляли в офицеров, пытавшихся остановить их, и офицеры присоединились к бегству. Правительственные войска разбредались в смятении, группками и поодиночке возвращались в столицу, бросив снаряжение и оружие.

Максину неудержимо рвало, но оператор нашел в себе силы заснять все. Наконец женщина более-менее успокоилась и, дрожа, спросила Акабаля:

– Ч что происходит?

Он посмотрел на нее широко раскрытыми глазами.

– Настает Четвертая эпоха создания. Рождение Хуракана [40]40
  Хуракан (Сердце небес) – в мифологии майя бог-демиург, повелитель мира, владыка ветра, грозы и ураганов.


[Закрыть], нашей родины. Боги вернулись к нам! Смерть врагам нашего народа! – Акабаль преклонил колени и простер руки к Героям-Близнецам. – Ведите нас к славе, избранники богов!

В номере пятьсот два в «Камино Реал» турист в цветастых шортах и голубой синтетической рубахе затолкал в чемодан последний сувенирный коврик. Он оглянулся в поисках жены и увидел, что она стоит у окна.

– В следующий раз, Марта, не покупай вещей, которые не влезают в твой чемодан. – Он навалился всем своим немалым весом на крышку кофра и застегнул защелки. – Где носильщик? Мы, наверное, уже полчаса назад звонили. Что там такого интересного?

– Люди, Саймон. Там какая-то процессия. Может, какой-нибудь религиозный праздник?

– А не мятеж? Со всеми этими беспорядками, о которых тут только и говорят, чем скорее мы уберемся отсюда, тем лучше.

– Нет, они, похоже, просто куда-то идут. – Его жена все так же выглядывала на улицу, заполненную мужчинами, женщинами и детьми. – Они все индейцы. По костюмам видно.

– Мы не успеем на самолет! – Он злобно взглянул на часы, как будто они были в чем-то виноваты. – Позвони туда еще раз, ладно? Где его только черти носят?

Из дневника Ксавье Десмонда

15 декабря 1986 года, по пути в Лиму, Перу

Что-то в последнее время я совсем забросил свой дневник – ничего не писал ни вчера, ни позавчера. Остается оправдываться лишь утомлением да подавленным настроением.

Боюсь, Гватемала несколько подорвала мой дух. Мы, разумеется, неукоснительно придерживаемся нейтралитета, но когда я увидел по телевидению репортажи о волнениях и ознакомился с речами, которые приписывают повстанцам-майя, я осмелился надеяться. Когда мы наконец встретились с вождями индейцев, в моей душе на краткий миг даже всколыхнулось ликование. Они сочли мое присутствие в зале добрым знаком и воспринимали меня так же, как Хартманна и Тахиона. Что касается их отношения к собственным джокерам, то оно достойно всяческих похвал. Я воспрял духом.

Да, я старый человек – вернее даже, старый джокер – и вечно хватаюсь за соломинку. Теперь повстанцы-майя провозгласили своей целью создание новой страны, земли американских индейцев, где ихджокеры всегда могут рассчитывать на радушие и уважение. Все остальные джокеры могут не беспокоиться. Нет, не то чтобы мне очень хотелось поселиться где-нибудь в джунглях Гватемалы – возникновение здесь автономной колонии джокеров вряд ли вызвало бы в Джокертауне сколько-нибудь заметный отклик, не говоря уж о полномасштабном исходе. И все же в мире так немного мест, где джокерам рады, где мы можем жить спокойно… Чем дальше мы забираемся, тем больше видим и тем больше я убеждаюсь, что Джокертаун – лучшее место для нас, единственный наш дом. Не могу выразить, как огорчает и ужасает меня этот вывод.

Зачем нам непременно нужны эти линии, эти неуловимые различия, эти ярлыки и барьеры, которые нас разобщают? Тузы, натуралы и джокеры, капиталисты и коммунисты, католики и протестанты, арабы и евреи, индейцы и ладино, везде одно и то же, и, разумеется, истинно гуманного отношения заслуживают лишь те, кто находится по нашусторону барьера, и вот мы уже без зазрения совести притесняем, насилуем и убиваем других,кем бы они ни были.

На борту нашего самолета немало таких, кто обвиняет гватемальцев в том, что они участвовали в сознательном геноциде своего собственного индейского населения, и считает создание этого нового государства благом. А я… не знаю.

Майя считают, что джокеры отмечены богами, несут на себе печать особого их благоволения. Вне всякого сомнения, куда лучше, когда тебя почитают, а не травят за твои многочисленные недостатки и увечья. Вне всякого сомнения.

И все же…

Впереди у нас еще исламские страны – треть всего мира, как сказал мне кто-то. Встречаются мусульмане более терпимые и менее терпимые, но практически все они считают уродство знаком немилости Аллаха. Настоящие фанатики, вроде иранских шиитов и сирийской секты Hyp, в жестокости по отношению к калекам могут посоперничать с Гитлером. Сколько джокеров погибло в резне, когда аятолла сместил шаха? Терпимость, которую шах проявлял по отношению к джокерам и женщинам, в глазах некоторых иранцев стала самым тяжким его грехом.

А мы в своих просвещенных Соединенных Штатах намного ли лучше? Разве не наш соотечественник Лео Барнетт учит, что джокеры расплачиваются за свои прегрешения? Ах да, здесь есть одно различие, как же я мог забыть? Барнетт утверждает, что ненавидит грехи, но любит грешников, и если мы покаемся, уверуем и полюбим Иисуса, то непременно исцелимся.

Нет, боюсь, что Барнетт, аятолла и жрецы майя исповедуют одну и ту же в своей основе философию – наши тела в некотором роде отражают наши души, а некое божественное существо приложило к этому свою руку и изуродовало наши тела, чтобы выразить свою милость (по мнению майя) или немилость (как думает Hyp аль-Алла, аятолла, огнедышащие). Но, что самое главное, все они утверждают, что джокеры – другие.

Моя же философия проста до неприличия: я полагаю, что джокеры, тузы и натуралы – всего лишь мужчины и женщины и обращаться с ними следует исходя именно из этого утверждения. В минуты самого черного отчаяния мне иногда начинает казаться, что я – последний, кто так считает.

Гватемала и майя все еще не идут у меня из головы. Один небольшой штрих, о котором я позабыл упомянуть в прошлый раз, – не могу не отметить, что эту их замечательную революцию возглавляют два туза и натурал. Даже там, где джокеров считают избранниками богов, тузы ведут, а джокеры идут следом.

Несколько дней назад – если не ошибаюсь, это произошло, когда мы посещали Панамский канал, – Проныра Дауне спросил, верю ли я, что когда-нибудь Соединенными Штатами будет управлять президент-джокер. Я ответил, что вполне удовольствуюсь джокером-конгрессменом. (Боюсь, Натан Рабинович, в чей округ входит Джокертаун, услышал мое замечание и принял его за камешек в свой огород.) Затем Проныра захотел знать, верю ли я, что президентом могут избрать туза. Это, должен признать, куда более интересный вопрос. Вид у Даунса вечно сонный, но он куда наблюдательней, чем кажется, хотя ему и не под силу тягаться с некоторыми другими репортерами из команды «упакованного борта», вроде Херрмана из «Ассошиэйтед пресс» или Моргенштерн из «Вашингтон пост».

Я сказал Даунсу, что до последней годовщины Дня дикой карты это было возможно… с натяжкой. Некоторые тузы, например, Черепаха (так и не объявился, как пишут нью-йоркские газеты), Соколица, Циклон и горстка прочих знаменитостей пользуются народной любовью. Какую ее часть возможно перенести на политическую арену и переживет ли она грубую тактику взаимных уступок, без которой невозможна ни одна президентская кампания? Сложно сказать. Слава – товар скоропортящийся.

Джек Браун стоял совсем близко и расслышал как вопрос Проныры, так и мой ответ. Прежде чем я успел договорить – о том, что этот сентябрь все изменил и в число потерь от Дня дикой карты входит также ничтожный шанс на то, что туз сумеет стать жизнеспособным кандидатом в президенты, – парень вмешался в наш разговор.

– Да его разорвали бы в клочья, – сказал он нам.

– Даже если бы это был кто-то, кого все любили? – не унимался Проныра.

– Четверых Тузов же любили, – ответил Браун.

Джек больше не тот изгой, каким он был в начале нашего турне. Тахион по-прежнему отказывается замечать его, Хирам едва здоровается с ним, но прочие тузы или не знают, кто он такой, или это их совершенно не волнует. В Панаме его частенько видели в обществе Фантазии то там, то сям, и до меня доходили слухи об интрижке между Золотым Мальчиком и пресс-секретарем сенатора Лайонс, миленькой молодой блондинкой. Из всех тузов мужского пола Браун, несомненно, наиболее привлекателен в общепринятом смысле этого слова, хотя Молоту тоже не откажешь в своеобразном сумрачном обаянии. Оба они произвели впечатление и на Даунса. По секрету он сообщил мне, что в следующем номере «Тузов» выйдет статья, в которой будут сравниваться Золотой Мальчик и Гарлемский Молот.