Текст книги "Ферма животных"

Автор книги: Джордж Оруэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Оруэлл Джордж
Ферма животных

ДЖОРДЖ ОРУЭЛЛ

Ф Е Р М А Ж И В О Т Н Ы Х

Глава 1

Мистер Джонс, владелец фермы "Усадьба", запер курятник на ночь, а лазы под ним закрыть позабыл – слишком он был пьян. Пятно света от фонаря, танцуя по земле, отмечало все извилины пути, по которому прошествовал мистер Джонс через двор к заднему крыльцу. Там он швырнул свои сапоги и, нацедив на кухне последний в этот день стаканчик, добрался, наконец, до постели, в которой давно уже похрапывала миссис Джонс.

Свет в окне спальни погас, и тотчас же в дворовых постройках послышались шум шагов, хлопанье крыльев. Еще днем животное население фермы обошел слух о том, что прошлой ночью старик Майор, премированный белый хряк, видел удивительный сон, о котором он обязательно хочет сообщить всем животным. Было решено собраться в большом амбаре, как только мистер Джонс благополучно уберется на покой.

Старик Майор – так всегда его называли, хотя на выставке он был известен под именем Уиллингдонского Красавца, пользовался на ферме очень большим уважением: каждый готов был пожертвовать часом сна, чтобы услышать его рассказ.

У дальней стены большого амбара, на высоком соломенном ложе, словно на трибуне, возлежал Майор. Свет от фонаря, свисавшего с балки, падал прямо на него. Майору было уже двенадцать лет, и он в последнее время стал немного неповоротлив, но выглядел все еще величественным, а повадку имел мудрую и доброжелательную, несмотря на то, что клыки его никогда не были подпилены. Постепенно амбар начал наполняться животными, которые, войдя, устраивались поудобнее, каждый на свой манер. Первыми пришли все три собаки: Джесси, Блюбелл и Пинчер, а затем свиньи, которые расселись на соломе у самой трибуны. Куры устроились на подоконниках, голуби вспорхнули на стропила, овцы и коровы улеглись вслед за свиньями и в ожидании занялись жвачкой. Обе ломовые лошади, Боксер и Люцерна, вошли одновременно, очень медленно и осторожно ставя свои волосатые огромные копыта, чтобы не задеть случайно какую-нибудь зверушку, укрывшуюся в соломе. Люцерна была добродушная матрона средних кобыльих лет; после четвертого по счету жеребенка ей уже не удалось вполне восстановить фигуру. Боксер громадное животное, почти двухметрового роста, обладал силой, которая сделала бы честь паре обычных лошадей. Из-за белой полосы, вытянутой вдоль носа, морда его имела глуповатый вид, да он и вправду не блистал разумом, но зато пользовался всеобщим уважением за ровный характер и огромную работоспособность. Вслед за лошадьми пришла Мюриэль – белая коза, а затем Бенджамин – осел. Бенджамин был старше всех животных на ферме и отличался самым скверным характером. Говорил он редко и, к тому же, его замечания довольно-таки отдавали нигилизмом. Он говорил, что, мол, Бог дал ему хвост отгонять мух, но он предпочел бы, чтобы не было ни мух, ни хвоста. Лишь он один среди всех животных фермы никогда не смеялся. Если его спрашивали – почему, он отвечал, что не видит вокруг ничего смешного. И, тем не менее, Боксеру он был предан, хотя скрывал это. Воскресенье обычно они проводили вдвоем – паслись бок о бок и молчали.

Едва обе лошади улеглись, как в амбар приковылял недавно осиротевший выводок утят. Покачиваясь и попискивая, они разыскали место, где на них никто не мог наступить. Люцерна устроила нечто вроде загородки, осторожно согнув свою переднюю ногу, и утята, угнездовавшись там, немедленно уснули. В последнюю минуту в амбар мелкими шажками вошла Молли, глуповатая и хорошенькая белая кобылка, которую мистер Джонс запрягал в свою пролетку. Жуя кусок сахара, она улеглась на видном месте, поигрывая белой гривой, чтобы привлечь общее внимание к вплетенным в нее красным лентам. И самой последней вошла кошка, которая по обыкновению постояла, высматривая наиболее теплое местечко, наконец, втиснулась между Боксером и Люцерной и там, довольно мурлыкая, пролежала до самого конца, пропустив мимо ушей почти всю речь Майора.

Все животные фермы были теперь в сборе, за исключением старого Мозеса, ручного ворона, который спал себе на жердочке за дверью господского дома. Убедившись в том, что все собравшиеся удобно устроились и внимательно ждут, Майор прочистил глотку и начал:

– Товарищи, вы уже слышали о странном видении, посетившим меня прошлой ночью. Но об этом я расскажу позднее. Сначала я расскажу вам кое-что. Товарищи, я знаю, мне уже недолго осталось быть с вами. Думаю, что должен поделиться перед смертью теми знаниями, передать вам ту мудрость, которую я сумел приобрести за свою долгую жизнь. Лежа в одиночестве, я имел немало времени для размышления, и могу сказать, что к исходу моих дней понял сущность всей жизни на земле и думы всех обитающих на ней животных. Об этом я и хочу поговорить.

Прежде всего, товарищи, какова, в сущности, наша жизнь? Посмотрите правде в глаза: она изнурительна, несчастлива и коротка. Мы появляемся на свет, пищи нам дается как раз столько, чтобы душа не рассталась с телом, и заставляют нас в то же время трудиться до последнего предела наших сил, а в ту же самую минуту, когда мы становимся нетрудоспособными, нас гнусно и жестоко убивают. Ни одно животное в целой Англии не знает свободы. Жизнь животного – нищета и рабство. Вот неприкрытая правда.

Таков ли естественный порядок вещей в природе? Так ли нища наша страна, что она не в состоянии предоставить достойную жизнь тем, кто населяет ее? Нет, товарищи, тысячу раз нет! Почва Британии плодородна, климат ее благоприятен, страна в состоянии дать пропитание в изобилии гораздо большему числу животных, чем живет в ней ныне. Одна лишь наша ферма могла бы обеспечить дюжину лошадей, двадцать коров, сотни овец – и все бы они жили в радости и достатке, каких сейчас не могут себе вообразить. Отчего же мы продолжаем существовать в столь жалких уловиях? Оттого, что почти все производимое нами крадут люди. Вот в чем корень всех наших трудностей. Название им – Человек. Человек – наш единственный подлинный враг. Удалите человека, и основная причина голода и рабского положения животных будет устранена навеки.

Человек – единственное существо, которое потребляет, но не производит. Человек не дает молока, не несет яиц, он слишком слаб, чтобы тащить плуг, слишком медленно бегает, чтобы ловить зайцев. И, тем не менее, он – господин над всеми животными. Он посылает их на работу, а потом возвращает им от плодов их труда лишь столько, чтобы они не умерли с голода. Остальное же забирает себе. Нашим трудом обрабатывается земля, нашим навозом она удобряется и, тем не менее, ни один из нас не владеет ничем, кроме собственной шкуры. Вы, коровы, которых я сейчас вижу перед собой, сколько тысяч галлонов молока вы дали в этом году? А что сделал человек с этим молоком, которым могли быть выкормлены молодые бычки? До последней капли пошло оно в желудки наших врагов. А вы, куры, сколько яиц снесли вы в этом году – и сколько из них раскрылось под клювиком цыпленка? А ведь все остальное ушло на рынок, чтобы карманы Джонса и его работников наполнились деньгами. А ты, Люцерна, скажи, где четыре жеребенка, выношенные тобою? Они могли бы стать отрадой и поддержкой твоей старости, но были проданы лишь только каждому исполнился год, и ты никогда не увидишь их больше. Четырех жеребят принесла ты в мир, всю жизнь ты трудишься в поле – что ты получила за это, кроме тощей торбы с овсом и деревянного стойла?

И даже то жалкое существование, что мы влачим, не завершается естественно. Я не на свою жизнь жалуюсь – ведь мне еще повезло. Я достиг двенадцатилетнего возраста, у меня было больше четырехсот детей. Это единственная судьба хряка. Но в конце концов ни одно животное не уйдет от острого ножа. Вы, молодые подсвинки, сидящие сейчас передо мной, знайте – каждый из вас изойдет визгом под ножом мясника не позднее, чем через год. К этому последнему ужасу приходим мы все неизбежно – коровы и свиньи, куры и овцы, все без исключения. Даже лошадей и собак ожидает не лучшая участь. Боксер, в тот самый день, когда твои мощные мускулы утратят силу, Джонс пошлет тебя к живодеру, который перережет тебе горло и сварит твое мясо для кормежки гончих собак. А с собаками, которые состарились и потеряли зубы, Джонс поступает просто – кирпич на шею – и в ближайший пруд.

Что же, товарищи, разве не предельно ясно, что все зло в нашей жизни исходит из тирании человеческих существ? Стоит лишь избавиться от человека, и продукты нашего труда станут нашей собственностью. Чуть ли не в один день мы можем стать свободными и богатыми. Что же мы должны сделать? Ну, конечно же, приложить все силы наши, отдаться душой и телом делу свержения человеческой породы. Вот мой завет, товарищи: ВОССТАНИЕ! Я не знаю, когда оно произойдет – быть может, через неделю или через сто лет, но я уверен, так же как в том, что лежу сейчас на соломе, – рано или поздно справедливость восторжествует. Устремите все ваши помыслы к этому на то короткое время, что остается вам прожить. И самое главное, передайте этот мой завет тем, кто придет после вас, чтобы будущее поколение продолжало борьбу до победы!

И помните, товарищи, ваша решимость должна быть непоколебимой. Никакие доводы не должны отвлечь вас от прямого пути. Не слушайте тех, кто скажет вам, что у человека и животного общие интересы, что его процветание означает процветание и для вас. Все это – ложь. Человек не служит ничьим интересам, кроме собственных. Но среди нас, животных, да будет полное единение, полное содружество в общей борьбе. Все люди – наши враги. Все животные – наши друзья!

В этот момент поднялась страшная суматоха. Пока Майор говорил, четверка больших крыс выползла из нор и уселась на задних лапах послушать речь. Собаки, внезапно заметившие зверьков, кинулись к ним, и лишь быстрота, с которой крысы нырнули в нору, спасла их от смерти. Майор поднял копытце, призывая к молчанию.

– Товарищи, – сказал он, – вот вопрос, который надо уладить. Дикие животные: крысы, зайцы – друзья они нам или враги? Давайте проголосуем. Друзья ли нам крысы? Ставлю вопрос на голосование.

Голосование состоялось немедленно, и большинством голосов было решено, что крысы – друзья. Оказалось лишь четверо несогласных: три собаки и кошка, которая, как позднее выяснилось, голосовала "за" с обеими сторонами. Майор продолжал:

– Мне осталось сказать немного. Я повторяю лишь: помните всегда – наш долг враждовать с человеком! Всякий, кто передвигается на двух ногах – враг. Все четвероногие и крылатые – друзья. И запомните – сражаясь с человеком, мы не должны перенимать его обычаев. Даже победив его, мы не должны унаследовать его пороки. Ни одно животное не должно жить в доме, спать в кровати, носить одежду, пить алкогольные напитки, курить табак, прикасаться к деньгам, заниматься торговлей. Все обычаи человека – зло. И превыше всего – ни одно животное не смеет убить другое животное. Все животные равны!

А теперь, товарищи, я расскажу вам, что привиделось мне прошлой ночью. Описать это полностью я не в состоянии. Я увидел Землю, какой она будет, когда Человек исчезнет. И я вспомнил давным-давно позабытое. Много лет назад, когда я был еще совсем маленьким поросенком, моя мама и другие матки певали одну старую песню, из которой знали лишь три первых слова. Мотив я помнил в детстве, но давно забыл. И прошлой ночью во сне я вспомнил его. Более того, и слова песни вспомнились мне. Я уверен, что эту песню пели все животные в древности, что слова ее были просто утрачены много поколений назад. Сейчас я спою вам эту песню, товарищи. Я стар, и голос у меня сиплый, но когда я передам вам мотив, вы сами споете лучше. Песня называется "Звери Англии".

Старик Майор откашлялся и начал петь. Голос его и вправду звучал сипло, но пел он довольно хорошо. Мотив был бодрый и волнующий (нечто среднее между мелодиями "Клементина" и "Ла Кукарача"). Слова были такие:

Звери Англии и Ирландии,

Звери всех стран и климатов,

Внемлите радостным моим вестям

О золотом грядущем веке.

Рано или поздно день придет:

Свергнут будет тиран человек,

И плодоносные поля Англии

Одни лишь звери будут топтать.

Исчезнут кольца, что дырявят наши носы,

И упряжь, что тяготит наши спины,

Навек заржавеет уздечка и шпора,

Никогда больше не щелкнет кнут.

Богатства, которых не представить,

Пшеница и просо, ячмень и овес,

Клевер, горох, фасоль

Станут нашими в этот день.

Ярко засияют поля Англии,

Чище станут ее воды,

И нежнее подует ветерок

В день нашей свободы.

Глава 2

Три ночи спустя Майор мирно скончался во сне. Тело его было зарыто у изгороди.

Случилось это в начале марта. В следующие три месяца на ферме непрерывно разрасталось тайное движение. После речи Майора наиболее смышленые животные увидели мир по-новому. Не зная, когда ожидать Восстания, не имея уверенности в том, что оно произойдет при их жизни, животные, тем не менее, отчетливо осознавали свой долг – готовиться к нему. Работа по организации масс пришлась, естественно, на долю свиней, которые, по общему признанию, были наиболее разумными среди животных. Наиболее выдающимися из них были два молодых хряка: Снежок и Наполеон, которых м-р Джонс выращивал на продажу. Единственный беркширец на ферме, крупный, довольно свирепого вида Наполеон был молчалив, но, как всем было известно, умел добиваться своего. Снежок был гораздо более живым, разговорчивым и изобретательным, но считалось, что по глубине характера он уступает Наполеону. Остальные кабанчики были кастраты. Наиболее известным среди них был маленький жирный Пискун – сильно округленные щечки, поблескивающие глазки, пронзительный голосок, короткие ножки. В умении вести беседу не было ему равных. Его манера подергивать хвостиком, покачиваясь из стороны в сторону во время крупного спора, была необычайно убедительна. Свиньи поговаривали, что Пискун вполне способен в споре превратить черное в белое.

Эти трое, разработав учение старика Майора, создали целое философское направление, которому и дали имя Анимализма. Почти каждую ночь, сразу после того, как м-р Джонс укладывался спать, они проводили в амбаре секретные совещания, на которых разъясняли другим основы Анимализма. В самом начале им пришлось столкнуться с глупостью и безразличием. Некоторые животные даже помнили долг верности м-ру Джонсу, которого называли "Хозяин", и высказывали примитивные мысли вроде того, что "м-р Джонс нас кормит, и если его не будет, то все мы умрем с голоду". Другие спрашивали: "Какое мне дело до того, что произойдет после нашей смерти?" или "Если это восстание все равно должно произойти, то какая разница, будем мы стремиться к нему или нет?" Свиньям приходилось преодолевать громадные трудности, дабы заставить сомневающихся понять, что такие речи противоречат духу Анимализма. А самые глупые вопросы задавала белая кобылка Молли. Первое, о чем она спросила Снежка: "А сахар после Восстания будет?" – "Нет, – твердо ответил Снежок, – мы не можем изготовить сахар на ферме. К тому же, ты не нуждаешься в сахаре. У тебя будет вдоволь овса и сена". – "А ленты в гриву мне можно будет заплетать?" – спросила Молли. "Товарищи, – отвечал Снежок, – поймите, что ленты, которые так любит Молли, знак рабства. Неужели непонятно, что свобода дороже лент?" Молли выразила согласие, но прозвучало оно не очень убедительно.

Еще труднее было свиньям бороться против лживых басен, которые распространял Мозес, ручной ворон. Ворон, любимчик м-ра Джонса, шпион и сплетник, был к тому же ловким говоруном. Он утверждал, что ему известно о существовании таинственной страны, называемой Леденцовая гора, куда попадают все животные после смерти. По словам Мозеса, эта страна находится где-то в небесах, сразу за тучами. На Леденцовой горе воскресенье семь раз в неделю, клевер в цвету – круглый год, рафинад и тминные хлебцы растут прямо на изгородях. Животные, правда, терпеть не могли Мозеса, который лишь болтал, но никогда не трудился, однако в Леденцовую гору кое-кто поверил, и свиньям пришлось долго убеждать легковерных в том, что такого места не существует.

Самыми преданными учениками свиней оказались тяжеловозы – Боксер и Люцерна. Им обоим было трудно самостоятельно все продумать, но однажды признав свиней своими учителями, они впитывали все, что им говорилось и затем передавали это простыми словами другим животным. Они неукоснительно посещали секретные собрания в амбаре и первыми заводили "Звери Англии", когда заканчивалось очередное собрание. Случилось так, что Восстание произошло гораздо быстрее и легче, чем предполагалось. В прошлые времена м-р Джонс хозяйствовал дельно, хоть и круто, но в последнее время вступил на скверную дорожку. Он сильно упал духом, потеряв много денег в результате неудачного судебного процесса, и теперь постоянно предавался неумеренным возлияниям. По целым дням он сидел в качалке на кухне, читал газеты, отхлебывая из стаканчика и время от времени скармливая Мозесу корочки, вымоченные в пиве. Люди его распустились и обленились, поля заросли сорняками, крыши строений прохудились, покривились изгороди, исхудали животные.

Пришел июнь, и трава почти созрела для косовицы. На Иванов день (а пришелся он на субботу) м-р Джонс поехал в Уиллингдон и напился там в "Красном льве" до такой степени, что приплелся домой лишь в воскресенье к полуночи. Работнички его рано утром подоили коров и пошли охотиться на зайцев, не дав себе труда покормить животных. Вернувшись домой, м-р Джонс сразу же повалился на кушетку и, закрыв лицо иллюстрированным журналом, захрапел. Животные остались некормленными. Наконец терпение их истощилось. Одна из коров прошибла рогом дверь амбара, и все животные принялись кормиться самостоятельно. Только тогда и проснулся м-р Джонс. В следующий момент он и его работники кинулись к амбару. Кнуты засвистели во всех направлениях. Этого голодные животные уже не смогли выдержать. В одном порыве, без всякого предварительного сговора, набросились они на своих мучителей. На Джонса и его людей внезапно посыпались толчки, щипки, удары, укусы, – справиться с этим было немыслимо. Люди никогда не видели, чтобы их животные вели себя подобным образом. Внезапный бунт безответных существ, которых они привыкли стегать и обижать сколько заблагорассудится, напугал людей чуть ли не до потери разума. Почти тотчас они оставили попытки обороняться и побежали. Спустя минуту вся пятеро мчались во весь дух по тропинке прямо к большой дороге, а за ними неслась толпа торжествующих животных. Миссис Джонс, выглянув из окна спальни, сразу же поняла, что происходит, и спешно побросала кое-что из вещей в саквояж и ускользнула с фермы другой дорогой. Мозес спрыгнул со своей жердочки и, громко каркая, затрепыхался вслед. Между тем животные преследовали Джонса и его людей до самой дороги, а затем захлопнули за ним тяжелые ворота. Вот так все и вышло. Не успели животные осознать случившегося, как Восстание завершилось – Джонс был изгнан, и ферма "Усадьба" оказалась в их власти.

В первые минуты животные никак не могли поверить своему счастью. Они начали с того, что всем отрядом прогалопировали вдоль границ фермы, словно хотели убедиться в том, что ни одно человеческое существо не прячется в закоулках. Потом все вместе помчались к постройкам, чтобы уничтожить следы ненавистного царства Джонса. Они взломали кладовую при конюшне: мундштуки, хомуты, цепи для собак, безжалостные ножи, которыми Джонс кастрировал кабанов и баранов, – все полетело в колодец. Вожжи, уздечки, шоры, унизительные торбы для кормежки были брошены в костер, где жгли мусор. Туда же швырнули кнуты. Все присутствующие ошалели от восторга, глядя на пылающие кнуты. А Снежок бросил в костер и ленты, которыми обычно украшали гривы и хвосты лошадей в базарные дни.

– Ленты, сказал он, – следует приравнять к одежде, которая отличает людей от нас. Все животные должны ходить голыми.

Услышав это, Боксер принес маленькую соломенную шляпку, которую носил летом, чтобы мухи не залезали ему в уши, и кинул ее в огонь.

Очень скоро животные разрушили все, что напоминало им о м-ре Джонсе. Затем Наполеон снова повел их к амбару и каждому задал двойную порцию кукурузы, а собакам дал по две галеты. Потом спели "Звери Англии" от начала до конца семь раз подряд, а потом расположились на ночлег. Спали они в эту ночь, как никогда.

На рассвете все проснулись, как обычно, но, вспомнив сразу же о замечательном событии, выбежали на пастбище. В отдалении располагался небольшой холм, с которого хорошо была видна вся территория фермы. Животные взбежали на вершину холма и осмотрели окрестности. Все, что видели они вокруг в ясном свете утра, принадлежало им. Эта мысль вселила в них такой восторг, что они понеслись во всю прыть по кругу, время от времени высоко подпрыгивая, чтобы дать выход своему возбуждению. Они катались по траве, захватывая ее губами, наслаждались ее сладостным летним соком. Они взрывали комки черной земли и, дрожа, вдыхали ее аромат. Затем они пустились в торжественный обход фермы. Онемев от восхищения, созерцали ее пахотные земли, луг, сад, пруд, рощу. Они видели все как будто впервые и никак не могли поверить, что это принадлежит им одним.

Потом они потянулись назад, к постройкам, и в молчании остановились у жилого дома. Хотя и он теперь принадлежал им, но зайти было странно. Однако после минутного колебания Снежок и Наполеон толкнули дверь, и все животные вошли в дверь один за другим, ступая с величайшей осторожностью, чтобы не повредить чего-нибудь. На цыпочках они шли из комнаты в комнату, понизив голоса до шепота, взирая на предметы немыслимой роскоши: кровати с перинами, зеркала, кушетку, набитую волосом, брюссельский ковер, литографию с изображением королевы Виктории над камином в гостиной. Они уже были у лестницы, когда кто-то заметил, что нет Молли. Возвратившись, они обнаружили Молли в лучшей спальне дома. Взяв со столика миссис Джонс голубую ленту, Молли приложила ее к плечу и с глупейшим кокетством рассматривала себя в зеркало. Ей сделали резкий выговор. Все покинули дом. Несколько окороков, висевших в кухне, были вынесены наружу для погребения, бочонок пива, стоявший в кладовой, Боксер расщепил одним ударом копыта. Но больше они в доме ничего не тронули. Тут же единогласно приняли резолюцию: сохранить дом как музей. Все согласились с тем, что никогда ни одно животное жить в доме не должно.

После завтрака Снежок и Наполеон снова собрали животных.

– Товарищи, – сказал Снежок, – сейчас половина шестого, весь день впереди. Сегодня мы начинаем уборку сена. Но есть вопрос, который следует решить прежде всего.

И свиньи рассказали всем, что за последние три месяца научились читать и писать по старому букварю, принадлежащему некогда детям м-ра Джонса, а потом выброшенному на свалку. Наполеон послал за белой и черной красками и подвел всех к тяжелым воротам, отгораживающим ферму от дороги. Затем Снежок (именно он лучше всех владел искусством письма) зажал в копытце кисть, закрасил на арке ворот слова "Ферма Усадьба" и вместо них вывел "Ферма Животных". Так должна был отныне называться ферма. И снова все отправились к постройкам. Наполеон и Снежок послали за лестницей, которую по их указанию приставили к задней стенке большого амбара. Они объявили, что благодаря исследованиям, проведенным за последние три месяца, свиньям удалось свести принципы Анимализма к семи Главным Заповедям. Теперь эти заповеди будут вечно верны. С заметным трудом (нелегко свинье сохранять равновесие, стоя на лестнице) Снежок забрался наверх и принялся за работу. А Пискун, стоя на несколько ступенек ниже, держал для него горшок с краской. Семь заповедей были начертаны на шершавой стене большими белыми буквами, чтобы их можно было прочесть, даже стоя в тридцати метрах от стены. Они гласили:

1. ВСЯКИЙ, КТО ХОДИТ НА ДВУХ НОГАХ – ВРАГ.

2. ВСЯКИЙ ЧЕТВЕРОНОГИЙ ИЛИ КРЫЛАТЫЙ – ДРУГ.

3. НИ ОДНО ЖИВОТНОЕ ДА НЕ НОСИТ ОДЕЖДЫ.

4. НИ ОДНО ЖИВОТНОЕ ДА НЕ СПИТ В КРОВАТИ.

5. НИ ОДНО ЖИВОТНОЕ ДА НЕ ВКУСИТ СПИРТНОГО.

6. НИ ОДНО ЖИВОТНОЕ ДА НЕ УБЬЕТ ДРУГОЕ ЖИВОТНОЕ.

7. ВСЕ ЖИВОТНЫЕ РАВНЫ.

Все было написано очень аккуратно, лишь слово "друг" написалось "дург", да одно "и" оказалось перевернутым. А в остальном орфография была безупречной. Для безграмотных Снежок прочел написанное вслух. Все животные кивали головами, выражая полнейшее согласие, а самые умные тут же начали заучивать Заповеди наизусть.

– А теперь, товарищи, – вскричал Снежок, отбрасывая кисть, – на луг! Пусть будет делом чести для нас убрать сено быстрее, чем убирали Джонс и его люди.

Но в этот момент три коровы, которые уже давно заметно беспокоились, громко запротестовали. Их не доили уже 24 часа, и каждой из них казалось, что вымя у нее вот-вот лопнет. Немного поразмыслив, свиньи послали за ведрами и подоили коров довольно успешно, так как их копыта оказались хорошо приспособленными к этой работе. Вскоре пять подойников наполнились парным молоком, на которое многие животные взирали с немалым интересом.

– А что будет с молоком? – спросил кто-то.

– Джонс иногда подмешивал нам молоко в сечку, заметила одна из кур.

– Что нам до молока, товарищи! – воскликнул Наполеон, загораживая своим корпусом ведра. – О нем позаботятся. Сенокос важнее. Товарищ Снежок проводит вас. Вперед, товарищи! Сено ждет!

И животные отправились на луг начинать уборку сена, а вернувшись вечером, заметили, что молоко исчезло.

Глава 3

Сколько пота пролили они, убирая сено! Но все старания были вознаграждены – урожай оказался еще богаче, чем они надеялись.

Труд был нелегким: все инструменты предназначались для человеческих существ, а не для животных – любое орудие было устроено с расчетом на свободную пару конечностей, а ведь ни одно животное не могло работать, стоя на задних ногах. Но замечательная изобретательность свиней помогла избежать всех трудностей. Что же касается лошадей, то, зная каждый дюйм поля, они сумели справиться с косьбой и уборкой сена куда лучше, чем это когда-нибудь удавалось Джонсу и его людям. Свиньи хоть и не работали физически, направляли и досматривали труд остальных. Было вполне естественно, что, владея высшим знанием, они приняли на себя руководство. Боксер и Люцерна сами впряглись в косилку и грабли (никаких уздечек и вожжей теперь, конечно, не требовалось) и двигались безостановочно, делая круг за кругом, а свинья, шагая за ними, призывала: "Эгей, товарищи, вперед" или: "Гоп-гоп, назад, товарищи!" – смотря по тому, что требовалось. И все животные, до самых ничтожных, трудились над ворошением сена и сбором его в копны. Даже куры и утки сновали взад и вперед под палящим солнцем, перенося в клювах маленькие пучки травы. В итоге уборка была закончена на два дня раньше, чем при Джонсе. К тому же урожай оказался богаче, чем когда-либо. Ничто не пропало – куры и утки высмотрели и собрали все, до последнего стебелька. И ни одно животное не украло ни одну-единственную жвачку. Все лето работа на ферме шла, как часы. Животные были счастливы. Такого счастья они никогда себе не представляли. Каждая частица пищи составляла остро осознанное наслаждение, ибо это была их собственная еда, своим трудом и для самих себя добытая, а не та, что скупо отмерялась им рукой хозяина. Теперь, когда не было этих паразитов – людей, еды для всех стало больше. И отдыхать удавалось дольше, несмотря на неопытность большинства работающих.

Много трудностей испытывали животные. Так, к осени, когда они убрали пшеницу, им пришлось вымолачивать ее по-старинке, ногами, выдувая мякину собственным дыханием – на ферме не было молотилки. Но свиньи с помощью своего разума и Боксер – с помощью своих громадных мышц – всегда выручали. Боксер заслужил всеобщее восхищение. Он и при Джонсе работал много, а теперь – за троих. Временами казалось, что всю работу на ферме выносил он один на своих могучих плечах. С утра до ночи он толкал и тащил грузы, всегда оказываясь там, где работа была всего тяжелее. С одним петухом Боксер условился, что тот будет поднимать его на полчаса раньше, чтобы он мог по собственному выбору сделать что-нибудь особенно необходимое до того, как начнется обычный трудовой день. Его ответом на любую проблему, любую неожиданную трудность было: "Работать побольше!". Таков был его личный девиз.

Каждый трудился по способностям. Так, куры и утки спасли для урожая пять бушелей пшеницы, подобрав рассыпавшиеся по земле зерна. Никто не воровал, никто не ворчал, что мало корма; почти совсем исчезли ссоры, драки, зависть, бывшие раньше привычными чертами жизни на ферме. Никто не отлынивал от работы. Во всяком случае, почти никто. Молли, правда, вставала по утрам неохотно, да и уходила с поля рановато на том основании, что нельзя же работать, когда тебе в копыто забился камень. Да и поведение кошки было странное. Все вскоре заметили, что как только начиналась работа, кошка исчезала неведомо куда. Она пропадала часами, появляясь с невинным видом лишь в часы кормежки да под вечер, когда работа кончалась. Но у нее всегда имелись столь убедительные мотивировки и мурлыкала она так нежно, что не верить в ее добрые намерения попросту было немыслимо. Старый Бенджамин, осел, казалось, совершенно не переменился. И после Восстания он работал все так же медленно и независимо, как и во времена Джонса, никогда не отлынивая и никогда не вызываясь добровольцем на дополнительную работу. О Восстании и его результатах он высказываться не пожелал, а когда его спрашивали, не стал ли он счастливее с исчезновением Джонса, Бенджамин отвечал лишь: "Ослы живут долго, ведь никто из вас еще никогда не видел мертвого осла", – и остальным приходилось довольствоваться этим загадочным ответом.

По воскресеньям не работали. После завтрака, который в этот день полагался на час позднее, приступали к церемонии, соблюдавшейся неукоснительно. Сначала – подъем флага. Снежок нашел на складе старую зеленую скатерть, принадлежавшую некогда миссис Джонс, и нарисовал на ней белой краской рог и копыто. Этот флаг олицетворял зеленые поля Англии, а рог и копыто означали будущее Республики Животных, которая придет на смену государству людей, когда власть человеческой расы будет окончательно свергнута. После подъема флага все животные шли в большой амбар на общее собрание, которое называлось Совещанием. Здесь обсуждались планы работ на будущую неделю, предлагались и обсуждались различные проекты, принимались решения. Как правило, предлагали свиньи. Другие животные умели голосовать, но собственных решений придумать не могли. Наиболее активными в обсуждении были всегда Снежок и Наполеон. Было замечено, однако, что эти двое никогда и ни в чем между собой не соглашались: какое бы предложение ни внес один из них, другой обязательно ему противоречил. Даже когда было решено, что маленькая лужайка за садом должна быть предоставлена тем животным, которые по старости уже не могли работать, – против этого возражать было невозможно, начался бурный спор о пенсионном возрасте для каждого вида животных. Совещание всегда заканчивалось пением "Звери Англии", а остальная часть дня посвящалась отдыху.