Текст книги "Флэшмен в Большой игре"

Автор книги: Джордж Фрейзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Кончено, это была только официальная сторона дела; более важным оказался приятнейший сюрприз – «старая ведьма из Джханси» оказалась красавицей, вполне подходящей именно для моего способа ведения дипломатических переговоров. Она была заносчивой шлюхой, умело пользующейся своим королевским положением, но меня не сбила с толку ее болтовня – на самом деле она давала понять, чтобы я не тратил времени, ходя вокруг да около. Это был чистой воды флирт, чтобы подзадорить меня – видите ли, я знал подобных красоток, а то, что они были крестьянками или королевами, значения не имело. Когда такие начинают корчить из себя холодную гранд-даму – это верный знак того, что они ждут, когда же наконец ты решишься их оседлать. Когда принцесса оглядывала меня, я заметил, как вспыхнули ее глаза, и спокойно сказал себе: «ничего, девочка, ты еще попыхтишь у меня, не пройдет и двух недель».

Вы, наверное, сочтете меня самонадеянным, тем более что объект моих воздыханий был королевских кровей – умная, угрожающе могущественная индийская леди высшей касты, свято хранящая свою репутацию. Но все это ерунда, если женщина заинтересовалась самцом вроде меня; а кроме того, я кое-что знал об этих высокорожденных индийских девках – большинство из них были похотливы как хорьки и к тому же имели все возможности удовлетворять свои капризы. Женщина с лицом и фигурой Лакшмибай вряд ли могла позволить зря терять время в течение четырех лет вдовства (тем более после того, как ее выдали замуж за старую развалину) – причем не только с жеребцами из дворцовой гвардии, готовыми на все по одному знаку ее маленького пальчика. Ну что ж, я смогу обеспечить принцессе некоторое разнообразие – а если ее здоровые инстинкты и нуждаются в некотором стимулировании, она вскоре поймет, что приветливое отношение к послу Флэши – самый короткий и приятный путь к тому, что она хочет получить для себя и своего государства. Dulce et decorum est pro patria rogeri, ^[55]– так может подумать принцесса и – тут я погрузился в плен сладостных мечтаний, живо представляя себе, как будет выглядеть это страстное смуглое тело, когда я наконец сорву с него сари, и размышляя о том, какими приятными штуками можно будет с ней заняться – в интересах поддержания дипломатических отношений…

Но между тем я должен был исполнять и другие поручения Пама, так что конец дня я провел в лагере туземных пехотинцев, изучая сипаев Компании, чтобы получше понять их настроения. Прилежничал я не особо, потому как они выглядели достаточно вымуштрованными и дисциплинированными, но все же это был важный визит – ибо он привел к встрече, которая спасла мне жизнь, а заодно – заставил меня пережить одно из самых странных и ужасных приключений в моей карьере, которое, возможно, определило дальнейшую судьбу Британской Индии.

Я как раз закончил разговор с группой джаванов, ^[56]рассказывая им, что, по моему мнению, после принятия нового акта [IX*] их теперь не могут послать на службу на заморские территории, когда сидевший рядом офицер – малый по имени Тарнбулл – поинтересовался, не хотел бы я взглянуть на отряд иррегулярной кавалерии, расположившийся неподалеку. Будучи кавалеристом, я согласился. Это была неплохая картина: в основном пенджабцы и жители пограничья – огромные, перетянутые ремнями амуниции здоровяки с напомаженными усами, в рубахах, заправленных в бриджи. Они смеялись и шутили, возясь с упряжью, столь отличные от гладко выбритых пехотинцев – как индейцы шайены от готтентотов. Я с удовольствием болтал с ними, поскольку во время моих афганских приключений мне пришлось побывать (хоть и поневоле) в гостях у подобных негодяев, как вдруг подошел риссалдар ^[57]– и при виде меня остолбенел у дверей, как будто не веря собственным глазам. Это был огромный бородатый гази, судя по дьявольскому выражению лица – афганец, я бы сказал, гильзай или дурани – в шапке, сбитой на затылок, и старой желтой куртке полка Скиннера на плечах. [X*]

– Джеханнум! ^[58]– проговорил он, вновь вгляделся в меня, а затем упер руки в бедра и разразился смехом.

– Салам, риссалдар, – поздоровался я, – чего тебе нужно от меня?

– Взглянуть на твое левое запястье, Кровавое Копье, – ответил он, скалясь, как череп мертвеца. – Нет ли там шрама, похожего на вот этот?

И он подтянул рукав, а я с недоверием уставился на маленькую сморщенную царапину, поскольку человек, оставивший ее, должен был умереть еще пятнадцать лет назад, а вместо этого юный гильзай, чье окровавленное запястье когда-то соприкоснулось с моим, вырос в настоящего здоровяка. Эту церемонию совершил его сумасшедший отец, Шер-Афзул, унося с собой на небеса уверенность в том, что жизнь его сына теперь навечно посвящена службе Белой Королевы.

– Ильдерим? – я был поражен. – Ильдерим-Хан из Могалы? – а он заключил меня в объятия и пустился в пляс, в то время как его совары ^[59]ухмылялись и подталкивали друг друга.

– Флэшмен! – он похлопал меня по спине, – сколько лет прошло с тех пор, как ты привел меня на сторону Сиркара? Постой, старый дружище, дай мне на тебя наглядеться! Бисмилла, ^[60]ты подрос и пополнел на этой службе – настоящий барра сагиб ^[61]и к тому же, стал полковником! Хвала Всевышнему, что я встретил тебя!

И он начал знакомить меня со своими парнями, рассказывая, как мы встретились с ним в старые кабульские деньки, когда его отец удерживал проходы к югу от города и как я убил четырех гильзаев (странно, что одна и та же лживая легенда всплыла два раза за один день), и как он стал моим заложником, а потом мы потеряли друг друга из виду во время Великого Отступления. Обо всем этом я рассказывал в своих прошлых мемуарах и, не смотря на все ужасы, эти приключения заложили основу моей славной карьере. ^[62]

Словом, начался вечер разговоров: мы делились старыми воспоминаниями и похлопывали друг друга по плечам около часа или что-то вроде этого. Затем Ильдерим спросил меня, что я тут делаю, и я осторожно ответил, что направлен с поручением к рани, но вскоре снова возвращаюсь домой. Он недоверчиво взглянул на меня, но ничего не сказал, до тех пор как я собрался уезжать.

– Все это, без сомнения, паллитика, —пробормотал мой побратим, – ничего не говори мне об этом. Вместо этого послушай, что тебе скажет друг. Если будешь говорить с рани, будь осторожен – это индийская женщина, и для женщины она знает слишком много.

– А что ты знаешь о ней? – спросил я.

– Немного, – пожал он плечами, – кроме того, что она похожа на серебряную звезду, что она прекрасна, хитра и любит поддеть сагибов. Компания сделала из нее кутч-рани, ^[63]Флэшмен, но она до сих пор точит когти. Это, – добавил он с горечью, – стало возможным из-за слабости правительства в Калькутте, из-за этих уток и мулов, ^[64]которые слишком долго грелись на солнце. Так что остерегайся ее и иди с Богом, старый друг. И помни, пока ты в Джханси, Ильдерим будет твоей тенью, а если и не я сам, то эти луз-валлаи джангли-адми. ^[65]Они тебе пригодятся, – и он ткнул пальцем в сторону своих товарищей.

Так я встретился с афганским «аппер роджером» ^[66] который оказался еще и моим другом, что было лучшей страховкой, какой только можно пожелать, – хотя я был настолько глуп, что новых страхов относительно пребывания в Джханси у меня пока не возникло. Что же касается сказанного им о рани – ну что ж, я все это уже знал, а к женщинам афганцы относятся еще более сурово – настоящие звери. Тем не менее я не сомневался в своих способностях приручить Лакшмибай – во всех смыслах этого слова.

Я вспомнил его слова на следующий день, когда снова прибыл в зал для приемов и увидел принцессу, восседающую на троне и принимающую просителей. Она была одета в серебристое сари, которое облегало ее как вторая кожа, с расшитой серебром шалью, обрамляющей прекрасное смуглое лицо. Стоило ей повернуться, казалось, что танцует гибкая блестящая змейка. Она была спокойна и выглядела по-королевски, а ее придворные и просители пресмыкались пред ней и готовы были сквозь землю провалиться, стоило ей поднять свою розовую ручку. Когда был выслушан последний посетитель и гонг возвестил окончание приема, она сидела, гордо вскинув голову, пока чернь, кланяясь, пятилась к выходу. Наконец остались лишь мы с ней и еще двое ее главных советников. Тут она соскользнула с трона, вскрикнув от облегчения, свистнула одной из своих обезьянок и погнала ее на террасу, хлопая в ладоши в притворном гневе, а затем вернулась, абсолютно спокойная, чтобы вновь уютно устроиться на своих качелях.

– Теперь мы можем поговорить, – сказала принцесса, – и пока мой вакиль ^[67]зачитает суть моего «прошения», вы, полковник, можете освежиться.

И она указала на маленький столик, уставленный флягами и чашками.

– И еще, – добавила рани, вынимая из-под сари маленький носовой платочек, – сегодня я попробовала ваши французские духи, вы заметили? Миледи Вашки полагает, что я ничем не лучше вероотступницы.

Это действительно были мои духи. Я понимающе поклонился, она рассмеялась и устроилась поудобнее, а вакиль начал читать ее прошение на официальном персидском.

Оно стоило того, чтобы его повторить, поскольку являлось ярким образчиком претензий, которые имелись к британским властям у многих индийских принцев – требования вернуть доходы ее мужа, компенсации за убитых священных коров, введение должностей придворных палачей, упраздненных Сиркаром, возвращение конфискованных средств храмов, признание ее прав регентши и тому подобное. Все это была сплошная трата времени и она, очевидно, знала это, но это была прекрасная тема для наших с ней бесед в течение следующей недели или двух, до тех пор пока я не добьюсь гораздо более важного – не уговорю ее прилечь со мной на часок.

У меня не было сомнений, что она хочет того же, что и я – она испробовала мои духи и дала мне об этом знать, и она была довольно любезна со мной во время встречи – хотя и в своей обычной холодной манере. Принцесса грациозно кивала, когда я обсуждал с ее советниками текст петиции, улыбалась, когда я шутил, предлагала соглашаться с моими доводами (что они были вынуждены делать), при случае даже спрашивала моего совета и, когда я говорил, все время томно поглядывала на меня своими большими темными глазами. Все это казалось весьма дружелюбным после нашего свободного разговора при первом свидании – но с тех пор она оценила политические преимущества своего хорошего ко мне отношения и делала все, чтобы я исполнил свою работу с удовольствием.

Но во всем этом была не только политика – я знаю, когда под ложечкой у женщины дрожит от чувства ко мне и во время наших встреч я видел, что ей доставляет удовольствие испытывать на мне свою красоту, причем делала она это так, что ей могла бы позавидовать сама Лола Монтес. Должен сказать, что я находил ее очаровательной. Конечно же, она обладала всеми преимуществами королевы, что делало ее красоту еще более притягательной, но даже мне было трудно представить себе, как я после короткого знакомства, схвачу ее одной рукой за грудь, а другой за задницу и опрокину на спину, что-то страстно шепча – хотя именно так я бы в другом случае и поступил. Но нет, с дамой королевских кровей следовало немного подождать. Не то чтобы я колебался при этих первых встречах, когда она отпускала своих советников и мы оставались одни – раз или два, под теплым взглядом ее глаз, когда она раскачивалась на качелях или лежала на кушетке, я думал, что вот бы… но все же решил торопиться медленно и сыграть свою партию, когда придет время.

Иногда казалось, что это может произойти достаточно быстро, но несмотря на то, что обычно рани достаточно легко относилась к политике, я вскоре заметил, что она становилась чертовски серьезной, если затронуты были дела Джханси или ее собственные амбиции; стоило разговору свернуть в это русло – и страсть ее чувств прорывалась наружу.

– Много ли нищих было на улицах пять лет назад? – воскликнула она как-то. – Едва десятая часть того, что мы видим сегодня. А кто виноват в этом? Кто же, как не Сиркар, так организовавший ведение государственных дел, что теперь один белый сагиб исполняет работу, которой занималась дюжина наших людей, а теперь должны умирать от голода. Кто охраняет государство? Конечно же, солдаты Компании, а значит, армию Джханси надо разогнать, чтобы воины грабили, воровали или голодали!

– Ну же, ваше высочество, – мягко говорил я, – трудно винить Сиркар в том, что он старается быть эффективным, а что касается ваших безработных солдат, то их с радостью примут на службу в Компанию.

– В иностранную армию? А будут ли им сохранены их звания, как, впрочем, и тем знатным индийцам, которым эффективность Сиркара стоила рабочего места? А купцы, чья торговля приходит в упадок под благословенной властью Раджа? ^[68]

– Вы должны дать нам немного времени, госпожа, – произнес я, стараясь подбодрить ее, – да и не все так плохо, как вам известно. Бандитов разогнали, бедным людям теперь не грозят дакойты-грабители и туги – да и ваш собственный трон теперь в безопасности от жадных соседей вроде Кат-Хана и девана ^[69]Орчи…

–  Мойтрон в безопасности? – вспыхнула она, прекращая раскачиваться на качелях и нахмурившись. – О да, в полной безопасности, причем все доходы достаются Сиркару, который фактически занял мое место, лишив моего сына наследства – ха! Что же касается Кат-Хана и этого шакала из Орчи, которым Компания по своей великой мудрости оставила жизнь, – если бы я правила этой страной и располагала бы моими солдатами, а Кат-Хан и его гад-приятель посмели бы двинуться против нас, то… – она выбрала фрукт из корзинки, стоящей у самого ее локтя, изящно надкусила его и твердо закончила: – эти двое уползли бы обратно корчась, без рук и ног.

– Не сомневаюсь, мадам, – поклонился я, – но факт остается фактом – когда Джханси было самостоятельным княжеством, вы не могли управиться с этими жуликами и даже утихомирить тугов…

– О, да – мы наслышаны о них, а также о том, как Компания пытается пресечь зло, которое они творят. Но почему – только ли из-за того, что они убивают путешественников, или потому что они служат индийскому богу, а значит – мешают христианской компании? – Должно быть, если бы туги исповедовали христианство, им бы позволили бродяжничать и дальше – особенно если бы они выбирали свои жертвы среди индусов.

С таким предубеждением было просто невозможно спорить, так что я скорчил дружелюбную мину и произнес:

– И, несомненно, если бы сутти,этот прекрасный старинный индийский обычай, согласно которому вдов замучивают до смерти, был бы христианским, то мы бы поддерживали его? Но в своей злости и невежестве мы запретили его – вместе с милосердными законами, которые обрекали вдов, отказавшихся от сожжения на костре, влачить жалкое существование в рабстве, с наголо обритой головой и бог знает чем еще. Ну что ж, госпожа, неужели мы не сделали ничего хорошего? – И, не подумав, я добавил: – Полагаю, ваше высочество, вы как вдова имеете некоторые основания поблагодарить Сиркар хотя бы за это.

Как только у меня вырвались эти слова, мне показалось, что пора уносить ноги. Качели резко остановились и принцесса вскочила, глядя мне прямо в глаза, с лицом, застывшим как маска.

– Я? – воскликнула она, – я? Благодарить Сиркар? – Внезапно она швырнула тарелку с фруктами в дальний угол комнаты и выпрямилась, испепеляя меня взглядом: – И ты смел предположить такое?

Конечно, я мог бы униженно просить о прощении, но я не привык пресмыкаться перед хорошенькими женщинами – разве что мне грозит опасность или чертовски не хватает денег Я лишь неразборчиво что-то пробормотал, а она произнесла ледяным голосом:

– Я ничем не обязана Компании! Даже если бы Компании и вовсе не существовало, неужели вы думаете, что я была бы приговорена к суттиили позволила бы сделать из себя рабыню? Думаешь, я настолько глупа?

– Клянусь Богом, нет, мадам! – поспешно воскликнул я, – ничего подобного, и если я чем-то случайно оскорбил вас, то прошу прощения. Я просто полагал, что этот закон распространяется на всех… э-э… леди и…

– Махарани сама творит законы, – гордо отчеканила она с видом Доброй королевы Бесс, посылающей ко всем чертям даго, ^[70]и я поспешно поблагодарил небеса за такую удобную возможность. Принцесса удивленно уставилась на меня:

– Почему ты думаешь не так, как Компания и твоя страна? Какое тебе до этого дело?

Конечно, я ожидал этого намека; пару секунд я колебался, а затем вдруг взглянул ей прямо в глаза – очень свободно и мужественно.

– Потому что я видел ваше высочество, – спокойно сказал я, – и… да… для меня это важно, очень важно.

Здесь я остановился, постаравшись изобразить самую милую улыбку с оттенком глубокого восхищения и через некоторое время ее взгляд смягчился и она даже улыбнулась, когда снова села и сказала:

– Так вернемся к конфискованным сокровищам храмов?

Наши отношения в эти первые дни напоминали какую-то опьяняющую игру – особенно для принцессы, которая оказалась настоящим тираном, однако как только в наших разговорах возникало какое-либо противоречие, она позволяла смягчить его с теплой загадочной улыбкой. Игра захватывала и меня, поскольку я день за днем проводил взаперти наедине с этим соблазнительным кусочком плоти и даже ни разу ее не коснулся. Но я все еще ожидал своего часа и, поскольку она находила столь очевидное и естественное удовольствие от моего общества, берег свой пыл для нужного момента – конечно же, в интересах дипломатии.

Между тем я уделял внимание и другим интересам Пама, беседуя со Скином, сборщиком налогов Каршором и убеждая себя в том, что среди сипаев все обстоит благополучно. Не было заметно ни малейших признаков агитации, мои прежние страхи насчет Игнатьева и его негодяев представлялись просто ночными кошмарами и теперь, когда я снискал расположение рани, казалось, что последняя тучка над моей головой вот-вот растает. Смешно – если вспомнить, что дело было в 1856-м – и вы можете спросить, как я, да и все остальные могли быть столь слепы, несмотря на то что жили буквально на пороге ада? Но если бы вы сами тогда находились здесь, то что бы увидели? Мирное туземное государство, управляемое очаровательной женщиной, крепко обиженной британской властью, которая проводит большую часть своего времени, принимая авансы влюбленного в нее британского полковника. Порядок при этом охраняется преданными туземными солдатами – спокойная и счастливая британская колония!

Я был близок к завершению большого дела, а все люди вокруг – столь любезны и приятны. Помню обед в бунгало Каршора, с его семьей, Скином и его маленькой хорошенькой женой, такой взволнованной и красивой в своем новом розовом платье, веселого старого доктора Макигена, с запасом ирландских историй, а также офицеров гарнизона, развалившихся на стульях, с лицами под цвет своих красных мундиров, их болтливых жен и меня самого, вызвавшего взрыв смеха своей успешной попыткой накормить одну из девиц Уилтон « сельским капитаном» ^[71]– благодаря обещанию, что от этого у нее со временем начнут виться волосы.

Все было так удобно и просто, что напоминало семейный обед в старой доброй Англии, если бы не смуглые лица и блестящие глаза слуг, застывших вдоль стен и огромных ночных бабочек, порхающих вокруг ламп. После этого была какая-то простенькая игра в карты, шарады «правда или ложь» и сплетни о местном скандале, и разговоры об отпуске и об охоте под чируты и портвейн на веранде. Достаточно обычные воспоминания, если не думать о том, что случилось потом – я все еще помню, как юная Уилтон шутливо дернула меня за руку и крикнула:

– О, полковник Флэшмен, папа сказал, что вы великолепно поете «Скачущий майор» – о, спойте, пожалуйста!

И снова вижу эти сияющие глаза и кудрявую головку девушки, которая тянет меня туда, где ее сестра уже ожидает за фортепиано.

Увы, мы не можем знать будущего, а жизнь была прекрасной – особенно для меня, с моими дипломатическими обязанностями, а они с каждым часом становились все приятнее. Что касается рани Лакшмибай, то она знала толк в том, как превратить дела в удовольствие. Большую часть времени мы беседовали даже не во дворце – как и говорил Скин, она оказалась отличной наездницей и не знала большего удовольствия, чем натянуть свои бриджи для верховой езды и тюрбан, заткнуть за пояс два маленьких серебряных пистолета и галопом промчаться по майдану или же поохотиться с соколом на берегу поросшей лесом речки неподалеку от города. Здесь же был очень милый маленький павильон, двухэтажный, с дюжиной комнат, укрытый среди деревьев, в котором я пару раз принимал участие в пикниках, вместе с несколькими ее приближенными и слугами. В другое время мы разговаривали в дворцовом саду, среди множества ручных животных и птиц, содержащихся здесь, а однажды она пригласила меня на что-то вроде девичника в зале приемов, во время которого она угощала чаем и пирожными самых знатных леди Джханси, а меня заставили прочесть настоящую лекцию об европейских модах – перед почти полусотней хихикающих индийских женщин, одетых в сари, звенящих браслетами и непрерывно стреляющих своими шустрыми черными глазками. Вопросы, которые они задавали о кринолинах и нижнем белье, могли бы вогнать в краску даже матроса.

Но главное удовольствие принцессы заключалось в пребывании за пределами стен дворца, на природе, где она любила играть со своим приемным сыном Дамодаром, восьмилетним мальчиком с безжизненным выражением лица, или проводила полевые учения со своей гвардией. Порой она наблюдала за состязаниями борцов и скачками, в которых принимали участие некоторые из наших гарнизонных офицеров. Я с удивлением отметил, что в этих случаях она надевала плотную накидку-пурдах и глухое бесформенное платье, хотя во дворце всегда ходила с открытым лицом и к тому же полуголой. И, несмотря на то что принцесса могла быть строго официальной – ни дать ни взять, биржевой маклер, только что купивший дворянский титул – она очень ласково относилась к простому народу. Никогда она не была столь счастлива и весела, как если ей удавалось устроить для городской детворы вечеринку в саду и разрешая малышам бегать среди птиц и обезьян. А во время раздачи милостыни она пристально следила, как ее казначей раздавал монеты толпе уродливых и вонючих нищих, осаждавших ворота дворца. Она отнюдь не всегда вела себя как принцесса, поскольку представляла собой смесь школьницы и опытной женщины – то сплошной огонь и порыв, а то – спокойствие и достоинство. Чертовски непредсказуемо и при том – привлекательно. Порой я ловил себя на мысли, что приглядываюсь к ней с интересом, в котором вожделение составляло не более четырех пятых – а это, надо сказать, совсем на меня не похоже. Это случилось как раз после раздачи милостыни, когда она выехала в свой павильон среди деревьев, а я ехал рядом, разглагольствуя о том, что Индии не хватает закона о бедняках и парочки исправительных домов для парий, она вдруг повернулась в седле и буквально взорвалась:

– Разве ты не понимаешь, что это – не наш путь, что вообще наши пути не совпадают с вашими? Вы толкуете о реформах, преимуществах британского закона и Сиркара и даже не предполагаете – то, что кажется вам идеальным, не подходит для остальных. У нас есть свои обычаи, которые вы считаете странными и бессмысленными, но ведь они существуют и они – наши собственные! Вы пришли сюда, с вашей силой и уверенностью в себе, с вашими холодными глазами и белыми лицами как… как машины, появившиеся на свет из ваших северных льдов. Вы все приводите в порядок, заставляете двигаться мерным шагом – как шагают ваши солдаты, при этом не заботясь о том, хотят ли этого те, кого вы завоевали и, по вашим словам, цивилизуете. Разве вы не понимаете, что лучше оставить людей в покое – пусть живут как хотят?

Она говорила без малейшей злости, но была столь выразительна, как никогда раньше, а ее глаза (что было самым необычным) смотрели на меня почти умоляюще. Я ответил, что думал только о том, чтобы как-то облегчить участь тысячам больных, нищих и голодных, населяющих ее город. Да и для самой правительницы будет выгоднее, если нищие смогут заработать себе на кусок хлеба, разбирая пряжу или ремонтируя дороги.

– Ты говоришь о системе! – воскликнула она, похлопывая своим хлыстом по седлу, – а мы не заботимся о системах. О, да, мы понимаем те преимущества, о которых вы нам рассказываете, но не хотим их. Нам они не нужны. Помнишь, мы говорили о том, как двенадцать индийских бабу ^[72]выполняли работу одного белого…

– Ну, да – это же напрасные траты, мадам, – почтительно заметил я, – это же бесспорно…

– Напрасно или нет, это не имеет значения, если люди счастливы, – нетерпеливо воскликнула она. – В чем смысл вашего знаменитого прогресса, ваших телеграфов и железных дорог, если нас вполне устраивают наши сандалии и тележки с буйволами?

Я мог заметить, что денег, вырученных от продажи ее сандалий, могло бы хватить на пропитание сотне беднейших семей Джханси и что она в жизни своей не приближалась к повозке, запряженной быками, ближе чем на десять ярдов, но решил сохранять такт.

– С этим мы ничего не можем поделать, госпожа, – сказал я, – мы вынуждены делать лучшее из возможного – так, как мы это видим. И дело не только в телеграфе и железной дороге – со временем вы убедитесь в их пользе – почему бы, спрашиваю я вас, здесь со временем не появиться университетам и школам?

– Чтобы готовить философов, которые нам не нужны, и развивать науки, в которых мы не нуждаемся. А еще – изучать чужой закон, который наши люди никогда не смогут понять.

– Ну, что ж, в этом они не слишком отличаются от среднего англичанина, – заметил я, – но это справедливый закон – и, при всем моем уважении, более справедливый, чем те, которыми пользуются суды в Индии. Помните, что случилось, когда два дня назад на улице перед вашим дворцом возник скандал? Ваши гвардейцы не нашли зачинщиков, так что они схватили первого же попавшегося им бедняка и притащили его в ваш диван. ^[73]Виноват он был или нет – не имело значения: его приговорили к подвешиванию за большие пальцы рук на двое суток, чтобы «подсушиться на солнышке» прямо на месте преступления. Этот малый чуть не умер – а ведь он ничего не сделал! Позвольте спросить вас, мадам, – и это правосудие?

– Он был бадмаш, ^[74]и притом весьма известный, – прошептала она, удивленно расширив глаза, – неужели ваш суд позволил бы ему уйти?

– В этом случае – да, поскольку он ни в чем не был виноват. Мы наказываем только преступников.

– Но если их невозможно найти? Если не на ком показать пример? Полагаю, теперь перед дворцом не возникнет скандалов, – и, заметив мой взгляд, она продолжала, – я знаю, что тебе это не нравится и в твоих глазах выглядит несправедливым, даже варварским. Мы понимаем это – и разве этого не достаточно? Ты находишь это странным – подобно нашей религии, запрещенным вещам и нашим обычаям. Но разве твой Сиркар не может понять, что они столь же драгоценны для нас, как ваши – для твоего народа? Почему для вашей Компании не достаточно ее прибылей? Почему она так жадно требует еще и человеческие жизни?

– Это действительно так, ваше высочество, – сказал я, – но ведь нельзя торговать на поле непрерывного боя, не так ли? Для начала нужно установить мир и порядок, а вы не сможете обеспечить всего этого без… скажем, сильной руки и Закона, который справедлив для всех – или хотя бы для большинства людей. – Я знал, что она не поймет, если я скажу, что закон должен быть одинаков и для принцесс, и для их подданных. – И если мы даже допускаем ошибки, то пытаемся их исправить – ведь я и прибыл сюда, чтобы проверить, что вам принесло правосудие – наше правосудие…

– Думаешь, дело только в этом? – спросила рани.

Мы остановились в саду у павильона, лошади мирно щипали траву, а ее слуги ожидали в отдалении. Она посмотрела на меня, вздрогнула и ее глаза ярко засияли.

– Думаешь, доходы, драгоценности – даже права моего сына; неужели ты думаешь, что я забочусь только об этом? Это ошибки, которые должны быть исправлены, но что делать с теми, которые исправить нельзя? Что делать с жизнью этой земли, этой страны, которую вы измените, как изменяете все, к чему только прикасаетесь? Пока она еще яркая – а вы сделаете ее серой; сегодня она еще свободна – хотя, без сомнения, по-вашему, она неправильна и дика – а вы сделаете ее спокойной, упорядоченной и бледной, так что люди забудут, кем они были раньше. Вот что вы делаете с нами – и вот почему я буду сопротивляться этому как только смогу. Скажи лорду Палмерстону… – Клянусь святым Георгом, ее голос дрожал, но хорошенький ротик оставался твердым, – скажи ему, когда вернешься в Англию – что бы ни случилось, я не отдам мой Джханси. Мера Джханси денге най.Я не отдам мой Джханси!

Я был поражен; я и раньше не сомневался, что под нежной женской оболочкой скрывалась настоящая тигрица, но я никогда не думал, что это был столь страстный и сентиментальный зверь. Знаете, на мгновение я был почти тронут. Она показалась мне такой пылкой малышкой, что хотелось успокоить ее, погладить по руке (или даже по груди) или еще что-то в этом роде – но тут она вдруг успокоилась, выпрямилась в седле, как будто пришла в себя и вновь стала выглядеть так чертовски царственно и привлекательно, что я ничего не мог с собой поделать.

– Госпожа, вы не должны были заставлять меня говорить это. Приезжайте в Лондон сами, лично повторите эти слова лорду Палмерстону – и я клянусь, что он отдаст вам не только Джханси, но и Бомбей и даже Хакни Уик. ^[75]– Я действительно так думал, в Лондоне она стала бы сенсацией и всех бы там приручила. – Лично повстречайтесь с королевой – почему нет?

Она на секунду задумалась и вполголоса пробормотала:

– Королева… Боже, храни королеву – что же за странные люди, эти британцы.

– За британцев не беспокойтесь, – улыбнулся я, – конечно, они будут распевать «Боже, храни королеву», но думать будут о королеве Джханси.

– Вот тут вы нарушаете присягу, полковник, – проронила принцесса и легкая улыбка вновь появилась в уголках ее глаз; она повернула лошадь и поехала шагом, а я последовал за ней.

Вы, наверное, подумали сейчас: «Да что случилось со стариной Флэшем? Неужели он размяк от этой юбки?» Знаете, наверное, дело в том, что я слегка увлекался каждой из моих девчонок – Лолой и Касси, Валей и дочерью Ко Дали, сводницей Сьюзи и Разгоняющей Облака, да и всеми остальными. Конечно же, меня привлекала в первую очередь плоть, но в то же время я испытывал подлинное чувство по отношению к ним – и тогда, и сейчас. С этим ничего не поделаешь – предаваться похоти – дело чертовски романтическое, и мне кажется, что Галахад совершил больше подвигов в постели, чем даже сам Ланселот. ^[76]Это так, к слову, но все же стоит запомнить, если вы хотите понять наши отношения с Лакшмибай – я специально так много говорю о ней, потому что она была такой загадочной и противоречивой женщиной, что я не могу даже надеяться объяснить ее поступки (впрочем, этого не могут и историки) – так что вам остается только судить о ней по тому, что я написал – и тому, что за этим последовало.