Текст книги "Маркиз де Кюстин и его "Россия в 1839 году""

Случайного знакомства оказалось достаточно, чтобы возбудить мой интерес к труду Кюстина, и когда в 1963 г. меня пригласили в качестве лектора в Белград (да еще, по моим прегрешениям, читать на сербском языке!), я за неимением лучшего избрал своей темой сравнение поездок Кюсгина в Россию и Токвиля5 в Соединенные Штаты несколькими годами раньше. Подобный опыт не только усилил мой интерес к Кюстину, но и обострил чувство некоторой таинственности, связанной с lacunae? в исторических свидетельствах о его личности и путешествии.

В 1969 г., когда я находился в Оксфорде, мне предложили прочесть там несколько лекций. Оказавшись перед проблемой выбора подходящей темы для столь ученой аудитории, я сначала снова подумал о сравнении Кюстина и Токвиля, но быстро сообразил, что угощать в Оксфорде своими рассуждениями об авторе «Демократии в Америке» это все равно, что тащить с собой в Ньюкасл мешок угля. Было решено остановиться на одном Кюстине и его книге, но с большей глубиной и подробностями. Это требовало тщательного прочтения текста и серьезных исследований как жизни самого автора, так и общего фона при написании им книги. Сами лекции не давали достаточных возможностей для представления результатов проделанного мною труда, и я посчитал уместным использовать их для монографии, которая могла бы оказаться полезной тем, кто пожелал бы узнать, что же действительно известно о Кюстине и его книге.

Такова скромная цель настоящего исследования, и читатель не должен ожидать от него чего-то большего. Книга Кюстина все еще является предметом не только споров, но даже эмоций – например, один из моих русских знакомых столь низкого о ней мнения, что упрекал меня за излишнее к ней внимание. Я посчитал уместным высказать в заключительной главе свое мнение по поводу ведущихся вокруг нее дискуссий, чтобы объяснить мотивы, побудившие меня предпринять этот труд.

Кроме материалов, почерпнутых мною из двух небольших, но весьма ценных, хоть и малоизвестных работ о Кюстине, изданных в Монако в конце 1950-х годов3, мне очень помогла докторская диссертация сорбоннского профессора Мишеля Кадо

а Marquis de Custine. Souvenirs et portraits. Textes choisis et presents par Pierre de Lacretelle. Monaco, 1956; Marquis de Lupp6. Astolphe de Custine. Monaco, 1957. (См. также примеч. 3).

«Россия и интеллектуальная жизнь Франции. 1839—1856»а. Эта замечательная работа явилась плодом упорного исследовательского труда. Хронологически она начинается с поездки Кюстина и содержит две обширных и исчерпывающих главы собственно о путешествии и самой его книге. В третьей и четвертой главах моего труда я неукоснительно следовал по пути, проложенным г-ном Кадо (собственно говоря, у меня и не было иного выбора), и я почитаю своим долгом выразить ему свою искреннюю признательность.

Мой труд ни в каком смысле не может считаться завершенным. Осталось еще немало загадок и тайн, связанных с поездкой Кюстина в Россию, да и мои собственные суждения далеко не исчерпали всех требующихся разъяснений. Тем не менее, надеюсь, что сделанное мною при всей своей неполноте поможет более молодым исследователям, не отягощенным посторонними интересами и делами, пойти дальше в своих разысканиях, чем это удалось мне.

Дж.Ф.К. Принстон, Нью-Джерси.Осень, 1970 г.

a Cadot М. L'image de la Russie dans la vie intellectuelle franfaise. Paris, 1967.

I. ЧЕЛОВЕК

Даже по строгим меркам своего времени Ас– тольф де Кюстин принадлежал к хорошему семейству. Отец его происходил из зажиточного лота– рингского рода, в котором титул маркиза передавался, начиная с первых лет восемнадцатого века. Дед приобрел фарфоровую мануфактуру в Ниде– рвиллере (Верхняя Лотарингия, ныне департамент Мозель). Там в провинциальном замке и вырос юный Астольф. Его мать происходила из рода Саб– ранов, высшей аристократии Франции1.

Детство Кюстина выпало очень беспокойным, даже трагическим. Он родился в 1790 г. на пороге самого страшного периода Французской революция, и еде, как мы увидим, можно считать жертвой Тедоора. Сравнительно молодой дед Астольфа, еще в Своих сороковых годах, симпатизировал начавшейся Революции, стал генералом республиканской армии и командовал войсками на Рейне. Но это не спасло его. В 1792 г. он был отозван, заключен в тюрьму и гильотинирован. Его не достигший еще и тридцати лет сын, отец Астольфа, смело бросился на защиту своего родителя и тоже попал на гильотину. После их казни была схвачена и брошена в камеру смертников его жена, до последнего дня навещавшая мужа в тюрьме. Ей только чудом удалось избежать его судьбы.

Когда все это произошло, Астольфу было всего два или три года. К ним в дом ворвалась революционная полиция и опечатала все комнаты. Семья лишилась всего своего состояния, но о ребенке позаботилась верная служанка, молодая лотарингская девушка, которая взяла его на кухню – единственное место, оставленное для жилья.

Мать все-таки выпустили, и она с большой решительностью, которая, в конце концов, принесла успех, принялась за поправление семейных дел. Дельфина де Кюстин, несомненно, была замечательной личностью – женщина необыкновенной красоты, очарования и силы воли, пользовавшаяся всеобщим уважением и такой репутацией, которой так никогда и не заслужил ее сын. Мадам де Сталь увековечила ее имя в названии одного из своих романов2. На протяжении долгих лет Дельфина была близким другом – и, вероятно, возлюбленной – писателя и государственного деятеля Шатобриана. С малых лет ее сын рос как бы под сенью этого выдающегося человека и считал его своим вторым отцом. К сожалению, Шатобриан был не единственным, кто летел на пламя блестящей красавицы, и, конечно, Астольфу недоставало настоящего отца.

В детские и юношеские годы он оставался предметом любви, внимания и покровительства, какие только красивая и одинокая мать могла щедро расточать своему единственному обожаемому сыну3. Нельзя осуждать ее за это – в некотором смысле он был ее единственным достоянием. Но ясно и то, что эти неуравновешенные отношения, наложив– шиеся на душевную травму от насильственной разлуки с обоими родителями в раннем детстве, несовместимы с нормальным психическим развитием. Он вырос красивым, чувствительным, но со слабым здоровьем и поначалу бессознательными, но впоследствии крайне сильно проявившимися гомосексуальными наклонностями.

Долгое время – вероятно из-за уважения к матери – Кюстину как-то удавалось сохранять внеш-

а У Кюстина был еще старший брат Гастон (1788—1792), умерший, несмотря на прививку, от оспы.

ние приличия. С наступлением Реставрации Дельфина сумела выхлопотать для него офицерский патент в одном из гвардейских полков. Несколько недель он являл собой жалкое зрелище – застегнутый в мешковатый мундир с волочившейся позади длинной шпагой. Его освободили от этой пытки и попробовали определить помощником Талейрана на Венском конгрессе. Но вскоре стало ясно, что он так же мало годится для дипломатической службы, как и для военной. Больше всего его интересовала литература. По моде того времени он стал отчаянным романтиком и восхищался великой школой немецкого романтизма. Некоторые из ее деятелей – Гейне, Варнгаген фон Энзе и его замечательная жена Рахель3 стали его близкими друзьями.

В начале 1820-х годов Кюстин без особого сопротивления уступил желанию матери, устроившей его женитьбу, после которой он с неизменной нежностью относился к своей молодой жене4, и у них даже родился ребенок. Когда в 1823 г. она внезапно умерла, он глубоко горевал, и внутри у него что-то сломалось. Он уже не смог владеть собой и следовать общепринятому образу жизни. Долго подавляемые желания прорвались наружу с непреодолимой силой.

28 октября 1824 г. последовала катастрофа – ночью он был найден в грязи на дороге из Версаля к Сен-Дени избитый, без чувств, раздетый до пояса, со сломанными пальцами. Это сделали солдаты, с товарищем которых у него было назначено свидание.

Так ли все было на самом деле или нет, не столь уж важно. Разразился вселенский скандал, подхваченный газетами. Репутация Кюстина и его положение в обществе безнадежно рухнули. С тех пор и до конца своих дней он фигурировал в сплетнях всех злых языков как самый знаменитый гомосексуалист Франции.

Его тяжкое положение лучше всех описал Пьер де Аакретель во введении к изданному им небольшому томику кюстинианы: «Маркиз де Кюстин невозмутимо переносил все шушуканья, насмешливые взгляды и едва скрываемые ухмылки, презрение одних и сочувствие других; но он стал одинаково неудобен для всех». Общество беспощадно и жестоко отвергло его. В качестве примера можно упомянуть о письме к нему маркизы де Монкальм после случившегося инцидента: она советовала ему искупить свой позор достойной смертью5.

В те же самые годы Кюстина постигла целая чреда катастроф. Сам он еще в письме к той же маркизе де Монкальм (8 января 1824 г.) писал о первом из только начинавшихся своих несчастий – 7 января 1823 г., через несколько месяцев после рождения сына, живший у них в доме на положении члена семьи старый аббат перед смертью проклял все семейство (Кюстин утверждал, что он лишился рассудка). Прошло полгода и ужасная агония свела в могилу его молодую жену. По прошествии года за ней последовал другой домочадец – старый друг семьи – и одновременно впала в безумие няня сына.

Но тогда Кюстин еще не знал всю меру предстоявшей ему трагедии. Не успел окончиться тот год, как он очутился на положении отщепенца. Потом, в первые дни 1826 г., умер сын, а через полгода за ним последовала разбитая горем его мать3.

Оставшийся в полном одиночестве, буквально затопленный унижениями и повергнутый ударами судьбы, Кюстин все-таки нашел в себе силы для внутреннего самоотречения и с достоинством (отчасти даже успешным) смирился со своим положе-

а На ее смерть маркиза де Монкальм отозвалась такими словами: «Я не верила /.../, что можно умереть от горя, но г-жа де Кюстин доказала обратное»6.

нием. Нервное возбуждение сменилось спокойствием и покорностью судьбе. Он сумел примириться с изгнанием из аристократического общества и старался найти себя в путешествиях, литературе и религии. Кюстин всегда был искренне набожен, и теперь его благочестие получило еще большее подкрепление. В величественном патернализме Римско-католической церкви он обрел не только отпущение грехов и терпимость к ненормальности своих чувств, но замену казненному отцу и ту иерархичность, которой ему так недоставало в современном французском обществе.

Тем не менее, жизнь Кюстина оставалась незаполненной и трагической. Ущербность чувств висела на нем тяжелым камнем, придавливая все надежды, мешая личным отношениям и ослабляя литературный талант. Его судьбу хорошо выразила г-жа Ансело в своих «Парижских салонах» (с. 239—240)а:

«Над всем, что бы ни делал г-н де Кюстин, витала какая-то роковая сила. Он соединял в себе величайшие дары природы и происхождения: высокий, красивый, прекрасно воспитанный и умный, достаточно богатый, чрезвычайно образованный и до кончиков ногтей настоящий аристократ, как по рождению и манерам, так и по чувствам. Но при всех этих благах его душу терзало непрестанное беспокойство, и он не мог найти для себя отдохновения, словно бы бесконечно колебаясь и теряя равновесие, что не давало ему наслаждаться радостями повседневной жизни».

а Маргарита Луиза Виржини Шардон Ансело (1792– 1875), жена литератора и академика Жака Арсена Франсуа Поликарпа Ансело (1794—1854). В соавторстве они написали Reine, Cardinal et Page (Королева, кардинал и паж) и другие произведения. Г-жа Ансело писала романы (в том числе Етегапсе, Яепёе et Varville) и пьесы для театра. Ее перу принадлежат также «Les Salons de Paris» (См. также: Ансело Ф. Шесть месяцев России. М., 2001).

Пережить все эти несчастья и создать для себя новую жизнь Кюстину очень помог его преданный английский друг Эдуард Сент-Барб, происходивший из почтенной гэмпширской семьи, чей род с его французским именем восходил ко временам Вильгельма Завоевателя. Он стал постоянным спутником Кюстина незадолго перед смертью его жены и оставался с ним вплоть до кончины в 1857 г. Сент-Барб вел его дела и домашнее хозяйство (в своих письмах Кюстин часто в шутку, но с любовью называл его l'esclaveа). Такой menage a deux[3]3
  Menage a deux – жизнь вдвоем (франц.).
  в Мёпаде a trois – жизнь втроем {франц.).
  г Un homme sans lequel je ne puis vivre – человек, без которого я не могу жить (франц.).


[Закрыть], продолжавшийся более тридцати лет, иногда перерастал в menage a troisB, когда Кюстин распространял свое гостеприимство и покровительство еще на какую– нибудь персону мужского пола, что, естественно, возбуждало немалое злословие в парижском обществе. Но современники, знавшие Сент-Барба, единогласно признавали его чрезвычайную деликатность и выдающиеся качества: преданность, самоотвержение, чувство собственного достоинства и умение держать себя в столь щекотливом положении с необыкновенным тактом. Он посвятил свою жизнь Кюстину, благодарность которого хорошо видна из одного его письма во время серьезной болезни Сент-Барба в 1856 г.; Кюстин написал про него, что это ип homme sans lequel je ne puis vivrer. Несомненно, здесь мы видим глубокую и прочную, а во многих отношениях даже трогательную привязанность, которая была значительно сильнее тех физических влечений, столь увлеченно пересуживавшихся циничным Парижем. Именно она позволила Кюстину вынести свой позор и продолжить жизнь и литературную деятельность.

С тех пор Кюстина видели, главным образом, в литературных кругах. Парижские литературные салоны в противоположность великосветским оставались открытыми для него – отчасти это объясняется широким и роскошно-щедрым гостеприимством самого Кюстина по отношению к знаменитым литераторам3. Он был знаком со многими из великих: Виктором Гюго, Жорж Санд, Бальзаком, Стендалем, Бодлером, Ламартином, Софи Гэй7. Его допускали даже в салон мадам де Рекамье для чтения своих произведений8, чем, кстати, занимался и сам Бальзак chez Custine6. На его вечерах иногда играл Шопен.

Судя по всему, ни одно из этих знакомств не было ни достаточно близким, ни прочным, за исключением Софи Гэй. Этому, несомненно, препятствовала личная жизнь Кюстина. Верно и то, что многие, кто сохранял с ним внешне добрые отношения, не могли удержаться от злословия за его спиной. Однако не будет преувеличением назвать Кюстина известной, хотя, быть может, и

а Большой городской дом Кюстина (ул. де Ларошфуко, 6), где раньше жил скульптор Пигаль, сохранился до нашего времени, но лишь как часть главного офиса фирмы Сотрад– nie des Ateliers et Forges de la Loire. В большой гостиной с лепным ампирным потолком и наборным паркетом, где когда-то играл Шопен и читал свои произведения Шатобри– ан, теперь заседает совет директоров, а столь же роскошная столовая разделена перегородками, за которыми стучат пишущие машинки и хлопают двери от входящих и выходящих людей.

6 Chez Custine – у Кюстина (франц.).

сомнительной фигурой в литературных кругах Парижа.

Больше всего ему хотелось стать признанным мэтром современной литературы[4]4
  а Маркиз де Люппе в биографии Кюстина цитирует его


[Закрыть]. Ради удовлетворения этой амбиции он перепробовал почти все жанры: стихи, романы, драму и ни в чем не потерпел сокрушительной неудачи, но, с другой стороны, не достиг и настоящего успеха. В 1833 г. Кюстин поставил свою пьесу, но это стоило ему больших денег (пришлось закупить целый театр), да к тому же через три представления эта вещь была бесцеремонно вычеркнута из репертуара. Злые языки обвиняли его в подкупе критиков и саморекламе, но если здесь и была какая-то правда, то все это оказалось совершенно безуспешным – критика очень редко хвалила его. До появления «России в 1839 году» у Кюстина вообще не было сколько-ни– будь широкой известности. Его приятель Гейне отчасти справедливо приклеил к нему ярлык ил demi– homme des letters[5]5
  Un demi-homme des letters – «полулитератор» (франц.).


[Закрыть]. Только «Россия» сделала его заметной фигурой в литературе, да и то лишь благодаря успеху у публики, а отнюдь не из-за похвал критиков, которые, как мы увидим, разошлись во мнениях и не выразили особых восторгов.