Текст книги "Огонь на солнце"

Автор книги: Джордж Алек Эффинджер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Я не слишком общителен и всегда чувствую себя неловко в чужих домах. Но идея провести вечер вне Папочкиного круга показалась мне чрезвычайно привлекательной.

– Конечно, – согласился я.

– Я только звякну жене и предупрежу.

– Не знал, что ты женат, Иржи.

Удивленно приподняв брови, он набрал свой номер. Перебросившись с женой парой фраз, Шакнахай повесил телефон на пояс.

– Все в порядке, – сказал он. – Сейчас жена займется уборкой и готовкой. Она всегда готовится к приходу гостей.

– Ну, для меня нет необходимости суетиться, – сказал я.

Шакнахай покачал головой:

– Да это вовсе не для тебя: Просто она из очень ортодоксальной семьи и каждый раз хочет доказать, что образцовая мусульманка.

Мы остановились у здания участка, передали автомобиль следующей смене, отметились в журнале и после всех формальностей службы устремились вниз по лестнице.

– Я всегда хожу домой пешком, если нет дождя, – сказал Шакнахай.

– Далеко идти? – спросил я. Вечер был чудесный, но я не был расположен к дальней прогулке.

– Три – три с половиной мили.

– Погоди, – остановил его я. – Сейчас возьму такси.

На бульваре Иль-Жамедь около восточных ворот всегда стоят семь-восемь свободных машин. Я поискал своего дружка Билла, но его не было. Пришлось сесть в другое такси, и Шакнахай назвал шоферу свой адрес.

Мы подъехали к жилому дому в части города, которая называлась Хаф-аль-Хала, Край пустыни. Шакнахай с семьей жили в самой южной оконечности города, рядом с пустыней, песчаными дюнами подступающей к стенам домов. На улицах не было ни деревьев, ни цветов. Самое голое, пустынное безжизненное и тихое место, какое я только видел.

Шакнахай, похоже, угадал направление моих мыслей.

– Это самое дорогое жилье, какое я могу себе позволить, – проворчал он. – Ну заходи.

Я вошел за ним в подъезд дома, и мы Поднялись на третий этаж. Он открыл ключами дверь, за которой его сразу же атаковали двое малышей. Они прилипли к его ногам, и так, вместе с ними, он проследовал в прихожую. Смеясь, он наклонился и погладил ребятишек по головам.

– Мои сыновья, – гордо заявил он. – Это малыш Иржи, ему восемь, а Хакиму – четыре. Захре – шесть, она, наверно, мешает мамочке на кухне.

Честно говоря, с малышами я общаться не умею: не хватает терпения. Это удовольствие не для меня; и вообще, я никогда не понимал, зачем люди заводят детей. Правда, это не помешало мне вежливо заметить:

– Симпатичные мальчуганы. Они делают тебе честь.

– Такова была воля Аллаха, – ответил Шакнахай. Он сиял точно прожектор.

Он отцепил малыша Иржи и Хакима и вышел посмотреть, скоро ли будет готов ужин. Оставив меня, к моему ужасу, наедине с детьми. Я не желал детям зла, но моя теория воспитания была несколько радикальной. Я искренне считал, что ребенка после рождения имеет смысл подержать дома в течение нескольких дней, пока его новизна не приестся, после чего следует запаковать его в большой картонный ящик с лучшими книгами, созданными западной и восточной цивилизациями. Открыть ящик можно по прошествии восемнадцати лет.

Я со страхом наблюдал, как сначала малыш Иржи, а затем Хаким обращают на меня внимание. Хаким подошел ко мне с двумя ярко-красными игрушками: одна в руке, а другая – в зубах.

– И что теперь? – задумчиво и растерянно пробормотал я.

– Ну, как вы тут? – раздался голос Шакнахая. Я был спасен. Он вошёл в гостиную и сел рядом со мной в старое расшатанное кресло.

– Чудесно, – ответил я и взнес благодарственную молитву Аллаху. Казалось, со времени отсутствия Шакнахая пролетела целая вечность.

Симпатичная и очень серьезная девочка вошла в комнату, неся фарфоровое блюдо с хумусом и хлебом. Шакнахай взял блюдо и расцеловал ее в обе щеки.

– Это моя маленькая принцесса Захра, – сказал он. – Захра, это дядя Марид.

Дядя Марид! Никогда я еще не оказывался в столь курьезном положении.

Захра взглянула на меня, покраснела до ушей и убежала обратно на кухню. Шакнахай засмеялся. Я всегда производил незабываемое впечатление на женщин.

Шакнахай подвинул ко мне тарелку с хумусом.

– Угощайся, – произнес он.

– Да снизойдет на твой дом процветание, Иржи, – сказал я.

– Да продлит Аллах твои дни! Пойду принесу чай. – Он поднялся и вновь удалился на кухню.

Лучше бы он не суетился, это нервировало меня; кроме того, в его отсутствие я ощущал численный перевес детей. Отщипнув хлеба, я окунул его в хумус, украдкой покосившись на Иржи и Хакима. Они мирно играли друг с другом, не обращая на меня никакого внимания. Но я не терял бдительности.

Через несколько минут Шакнахай вернулся.

– Я думаю, с моей женой вы знакомы, – сказал он. Рядом с ним стояла Индихар. Он улыбался своей идиотской усмешкой, а она казалась совершенно ошеломленной.

Я стоял, не веря своим глазам.

– Привет, Индихар, – выдавил я, чувствуя себя дураком. – Я и не знал, что ты замужем.

– Никто не знает, – сказала она, посмотрев на мужа, а затем на меня.

– Все в порядке, дорогая, – успокоил ее Шакнахай. – Марид никому не расскажет, верно?

– Марид… – начала Индихар, но, вспомнив, что я гость в ее доме, скромно опустила глаза. – Это большая честь для нашего дома, Марид.

Я не знал, что еще сказать. Для меня это было большой новостью. Индихар – днем прекрасная танцовщица, а ночью – степенная жена-мусульманка.

– Пожалуйста, – смущенно сказал я, – не беспокойтесь на мой счет.

Индихар плутовски стрельнула глазами, уводя Захру из комнаты.

– Наливай себе чаю, – сказал Шакнахай. – И еще хумуса.

Хаким наконец до меня добрался. Вцепившись в мою ногу, он надул мне на брюки. Это превзошло все мои опасения.

Глава 8

Я смотрел на маленькую тетрадь Шакнахая в коричневом переплете, ту самую, которую он носил на бедре, в кармане джинсов. Впервые я увидал ее при расследовании убийства Бланки. Сейчас я разглядывал обложку с кровавыми отпечатками пальцев и думал, какой шифр придумал Шакнахай для своих записей. Когда-нибудь я их расшифрую,

Миновала неделя со дня моего визита к Иржи и Индихар. День начался неудачно, и ничто не предвещало перемен к лучшему. Проснувшись, я увидел у кровати Кмузу с подносом, на котором стояли стакан апельсинового сока, блюдо с жареными хлебцами к чашечка кофе. Наверное, он выжидал, пока сработает мой дэдди с будильником. Вид у него был настолько усталым, что я чуть было не пожалел его.

– Доброе утро, яа Сиди! – тихо произнес раб. Я чувствовал себя препаршиво.

– Где моя одежда? Кмузу вздрогнул.

– Не знаю, яа Сиди. Я не помню, куда вы ее положили вчера вечером.

Я тоже не помнил. С того момента, как я вошел в квартиру, и до этой минуты я не помнил ничего й ощущал только легкий приступ тошноты. Я вылез из постели в чем мать родила, и к тошноте прибавилась головная боль.

– Помоги мне найти джинсы, попросил я. – У меня там таблетки.

– Вот почему Бог воспрещает пьянство, – пробормотал Кмузу.

Я взглянул на него. Глаза у него слипались – поднос опасно накренился. Сейчас кофе и апельсиновый сок разольются по моей постели. Но в тот момент вовсе не это было для меня главным.

Под кроватью одежды не оказалось, хотя там было наиболее вероятное местонахождение. Ее не было ни в кладовой, ни в прихожей, ни в ванной, Я осмотрел обеденный стол в кухне. Безрезультатно. Наконец я нашел ботинки и скомканную рубашку в книжном шкафу, между детективными романами Лутфи Года, палестинского писателя середины двадцать первого века. Джинсы были аккуратно сложены на письменном столе между несколькими толстыми пачками компьютерных распечаток.

Еще не натянув штаны, я выхватил коробочку таблетками и поспешил обратно в спальню. Я хотел тайком проглотить десяток соннеинок и успеть запить их апельсиновым соком.

Но я опоздал. Кмузу стоял, с ужасом наблюдая сладкую липкую лужу желтого цвета, расползавшуюся по простыне. Он поднял глаза.

– Я сейчас все уберу, – сказал он, проглотив слюну. В его лице читался страх, вызванный боязнью потерять теплое местечко в Большом Доме и отправиться в изгнание на уборку урожая – в поля, вместе с остальным рабочим быдлом, без протекции и квалификации.

– Не переживай, Кмузу. Дай-ка лучше мне эту чашечку…

Раздалось шуршание, и кофейная чашечка с блюдцем соскользнули с подноса следом за соком. Ну что ж, по крайней мере, кофе прикрыл собой ядовито-желтое апельсиновое пятно.

– Яа Сиди…

– Принеси мне стакан воды, Кмузу. Побыстрее. Ну и ночка была! Сперва у меня появилась блестящая идея направиться после работы в Будайен.

– Давно я никуда не выходил по вечерам, – сказал я Кмузу, приехавшему за мной в участок в конце рабочего дня.

– Хозяину дома было бы приятно знать, что вы целиком заняты порученной вам работой.

– Конечно, ты прав, но разве мне запрещено время от времени встречаться с друзьями? – И я велел ему двигать в Греческий клуб Ио-Мама.

– Если вы поедете туда, вы поздно вернетесь домой, яа Сиди!

– Знаю. А что, лучше, если я напьюсь с утра? Сейчас у нас масса времени.

– Но хозяин дома…

– Здесь поверни налево, Кмузу. Немедленно. Вот так.

Я не собирался спорить с ним. Я просто приказал ему повернуть на север и ехать по извилистым городским улочкам. Мы оставили автомобиль на бульваре и вошли в ворота Будайена.

Клуб Ио-Мама на Третьей улице тесно связан с северной стеной квартала. Роки нахмурилась, увидев, что я сел поближе к бару. Она была плотно сбитой коротышкой с черными жесткими волосами и к тому же, как помощник бармена, не особенно радовалась моему визиту.

– Вы хотите проверить лицензию, офицер? – хмуро спросила она.

– Полегче, Роки. Я хочу только джина и бингары. – Я повернулся к Кмузу, который стоял рядом. – Подваливай, – кивнул я ему.

– Кто это? – спросила Роки. – Твой слуга или как?

Я кивнул еще раз.

– Принеси ему то же самое. Кмузу протестующе поднял руку.

– Пожалуйста, содовой.

Роки взглянула на меня: я едва заметно помотал головой.

Ио-Мама вышла из своего кабинета и улыбнулась мне:

– Марид, как дела? Давно тебя не было видно.

– Все дела… – ответил я.

Роки поставила стаканы передо мной и Кмузу.

Ио-Мама похлопала его по плечу.

– А твой хозяин – не промах, – с восхищением сказала она.

– Знаю, – согласился Кмузу.

– Мы все это знаем, не правда ли? – сказала Роки, слегка скривив губы.

Кмузу отхлебнул джина с бингарой и поморщился.

– У этой содовой странный привкус, – заметил он.

– Это от лимонного сока, – поспешил объяснить я.

– А-а-а… – протянул Кмузу и еще раз снял пробу.

Ио-Мама хмыкнула. Она была самой большой женщиной, которую я когда-либо встречал, – крупной, сильной и почти неизменно дружелюбной. У нее был громкий, но хриплый голос и замечательная память на тех, кто задолжал ей или сделал какую-нибудь пакость. Когда она смеялась, у всех окружающих выплескивалось из стаканов пиво, а когда бывала сердитой, не многим хотелось оказаться поблизости, чтобы узнать, чем кончится дело.

– Твои друзья вон за тем столиком, – указала она в глубину бара.

– Кто?

– Махмуд, Халф-Хадж и этот сопливый христианин.

– Мои бывшие друзья, – сказал я. Ио-Мама пожала плечами. Я прихватил свой стакан и направился к ним. Кмузу последовал за мной.

Махмуд, Жак и парнишка-американец Абдул-Хасан, любовник Саида, сидели за столом у края сцены. Сначала они не заметили меня, занятые какой-то незнакомой мне танцовщицей. Я подвинул к их столику еще пару стульев, и мы с Кмузу сели.

– Как жизнь, Марид? – спросил Махмуд. – Приехал проверять допуск-пропуск?

– Я уже слышал это от Роки, – ответил я. Махмуду было наплевать. В свою бытность девушкой он был достаточно строен и красив, чтобы работать здесь, в клубе Ио-Мама. Но после перемены пола он потолстел и нарастил мускулатуру. Я не хотел бы с ним связываться, чтобы узнать, кто из нас двоих сильнее.

– И что это мы пялимся на эту вертихвостку? – спросил Саид. Абдул-Хасан смотрел на танцующую девушку с ненавистью. Урок Халф-Хаджа не прошел даром.

– Она неплоха, – заметил Жак, обнаруживая в себе воинствующую оппозицию. – Она прехорошенькая, разве нет?

Саид плюнул на пол.

– Дебютантки на улице ничуть не хуже.

– Дебютантки на улице насквозь искусственные, – отрезал Жак, – а эта девочка хороша от природы.

– Да просто ее синтетика натуральнее, – отрезал Махмуд. – Я лучше понаблюдаю за телкой, которой не лень истратить на себя больше времени и денег, чтобы навести глянец.

– Ты хочешь сказать – которой посчастливилось обзавестись модди? – вставил Жак.

– Как ее зовут? – спросил я.

Они пропустили мой вопрос мимо ушей.

– Ты слышал, что Бланку убили? – спросил Махмуда Жак.

– Наверно, во время полицейского налета, – ответил Махмуд, сверкнув глазами в мою сторону.

Больше я не желал терпеть его выходки. Я выдвинул свой стул из-за стола.

– Допивай свою… содовую, – приказал я Кмузу.

Саид встал и подошел ко мне.

– Марид, – прошептал он, – не обращай на них внимания. Они просто хотят разозлить тебя.

– Они добились своего! – заметил я.

– Скоро им надоест, и все будет по-прежнему. Я допил свой бокал.

– Да уж, – ответил я, поражаясь наивности Саида. Абдул-Хасан посмотрел на меня, кокетливо взмахнув длинными ресницами. Я подумал: кем он захочет стать, когда повзрослеет, – мужчиной или женщиной?

Ио-Мама снова ушла в свой кабинет, но Роки с ней не попрощалась. Кмузу повел меня к выходу.

– Ну как, – спросил я его, – повеселился? Он тупо взглянул на меня, и вид у него был невеселый.

– Пошли к Чири, – предложил я. – Если кто-нибудь там посмеет косо взглянуть на меня, я его просто вышвырну. Это мой клуб. – Мне эта фраза жутко понравилась.

Мы проследовали в южном направлении и вскоре свернули на Улицу. Кмузу шел за мной с серьезным и подобострастным видом. Он был плохим компаньоном в выпивке, но в верности его я не сомневался. Я знал, что он не бросит меня, если даже повстречает какую-нибудь сговорчивую девицу.

– Почему ты не расслабишься? – спросил я его.

– Это не входит в мои обязанности, – ответил он.

– Ты раб и должен слушаться. Смотри на все проще.

В клубе я встретил радушный прием.

– Вот и он, леди! – воскликнула Чири. Наш хозяин. – На этот раз ее слова прозвучали жизнерадостно. В тот вечер в клубе работали три транссексуалки и две дебютантки. Остальные девочки вместе с Индихар выходили в дневное время.

Как это было чудесно: почувствовать себя в клубе как дома.

– Как наши дела, Чири? – спросил я.

– Паршивый вечер, – сказала она с отвращением. – Ничего не заработали!

– Ты всегда так говоришь.

Я прошел на свое обычное место в глубине рядом со сценой. Оттуда я мог видеть весь бар и каждого, кто в него входил. Кмузу сел рядом.

Чири брякнула рядом со мной пробковый поднос. Я постучал по столу перед носом Кмузу.

– Кто этот красавчик? – спросила Чири.

– Его зовут Кмузу, – сказал я. – Он не очень общителен.

Чири усмехнулась.

– Я займусь им. Откуда ты, дорогуша? – спросила она.

Он заговорил с Чири на каком-то африканском диалекте, но ни она, ни я не поняли ни слова.

– Я раб Сиди Марида, – заявил он.

Чири была обескуражена. Она чуть не потеряла дар речи.

– Раб? Извини меня, дорогуша, но нечем похвастаться. Какое же в этом достижение?

Кмузу покачал головой:

– Длинная история.

– Бьюсь об заклад… – Чири вопросительно взглянула на меня.

– Я ничего не знал об этом, – сказал я.

– Папочка просто взял и подарил его тебе, да? Как этот клуб?

Я кивнул. Чири поставила джин с бингарой на мой поднос и еще один – перед Кмузу.

– На твоем месте я бы опасалась разворачивать рождественские подарочки.

Ясмин добрых полчаса поглядывала на меня, прежде чем подойти поздороваться. Она решилась на это лишь потому, что две транссексуалки целовали меня и увивались вокруг, стараясь завоевать мое расположение. Кажется, они добились своего.

– Ты стал большим человеком, Марид, – заметила Ясмин.

Я пожал плечами:

– Я чувствую себя по-прежнему простым норафом.

– Но ты же знаешь, что это не так.

– И всем этим я обязан тебе. Ты воодушевила меня на операцию, которую предложил Папочка.

Ясмин опустила глаза.

– Да, конечно. Послушай, Марид, мне очень жаль, если… – Она снова посмотрела на меня.

Я взял ее за руку.

– Не жалей ни о чем, Ясмин. Что было, то было.

Она с благодарностью взглянула на меня.

– Спасибо, Марид. – Наклонилась, поцеловала в щеку и поспешила к столику, где сидели темнокожие моряки с торгового судна.

Остаток ночи пролетел мгновенно. Я опрокидывал стакан за стаканом и следил, чтобы Кмузу не отставал от меня. Он все еще полагал, что пьет содовую со странным лимонным соком…

Скоро я был пьян в стельку. Кмузу, вероятно, был тоже хорош. Помнится, Чири закрыла бар в три ночи. Она сняла кассу и выдала мне деньги. Я вручил ей половину купюр, как мы договорились, выдал Ясмин и остальным девочкам их жалованье. Но у меня все равно осталась толстая пачка.

Транссексуалка по имени Лили наградила меня пылким поцелуем, а другая, Рири – номером своего телефона. Кажется, она дала телефончик и Кмузу, очевидно, на спор. И тут я полностью отключился. Не знаю, как мы с Кмузу добрались домой, по крайней мере не в своем автомобиле. Думаю, Чири посадила нас в такси. Пришел я в себя в постели, увидев дремавшего стоя Кмузу, собиравшегося опрокинуть на меня апельсиновый сок е горячим кофе.

– Ну, и где же вода? – спросил я, спотыкаясь, с таблетками соннеина в одной руке и ботинками в другой.

– Вот она, яа Сиди.

Я взял стакан и проглотил таблетки.

– Еще и тебе осталась парочка… – предложил ему я.

Он испугался:

– Я не могу…

– Это не наркотики, это лекарство.

Кмузу долго боролся со своим предубеждением против лекарств, прежде чем взял одну соннеинку.

Но я все еще был далек от трезвого состояния, и слабо помогали соннеинки. Конкретно ничего не болело, но голова не прояснялась. Я быстро оделся, не глядя, что надеваю. Кмузу предложил мне позавтракать, но от одной мысли о еде затошнило. Хорошо еще, что на этот раз Кмузу не докучал мне. Думаю, в такой тяжелый день ему не улыбалось заниматься приготовлением завтрака.

Мы, пошатываясь, спустились по лестнице. Я вызвал такси, чтобы доехать до работы, а Кмузу поехал тем же рейсом за нашим седаном. Я откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза и прислушался к тому, что творилось у меня в голове. В ушах у меня гудело, как в машинном отделении старинного теплохода.

– Да сбудет твой день удачным, – пожелал мне Кмузу, когда мы подъехали к зданию участка.

– Ты имеешь в виду, чтобы я дожил до ленча, – ответил я ему, выбрался из такси и протолкался сквозь толпу своих юных почитателей, бросив им несколько монеток.

Когда я вошел в свой бокс, сержант Катавина бросил на меня завистливый взгляд.

– Ты неважно выглядишь, – сказал он.

– Неважно себя чувствую. Катавина прищелкнул языком.

– Могу открыть секрет, что я делаю, когда у меня похмелье.

– Ты не приходишь на работу, – сказал я, падая на пластиковый стул. У меня не было желания с ним разговаривать.

– Это тоже помогает, – ответил он и, повернувшись, вышел из бокса. Он меня недолюбливал, но мне было на это наплевать.

Минут через пятнадцать вошел Шакнахай. Я все еще смотрел на экран компьютера, не в силах вгрызться в гору бумаг на столе, ожидавших меня.

– Где ты там? – позвал он и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Хайяр хочет видеть нас обоих.

– От меня мало пользы, – мрачно буркнул я.

– Так и передам. Ну же, пошевеливайся.

Я нехотя последовал за ним по коридору в стеклянный кабинет Хайяра. Некоторое время мы стояли в дверях, пока Хайяр перебирал бумаги. Затем он поднял глаза от бумаг и внимательно посмотрел на нас. Это было предисловие. Он должен был сообщить нам что-то неприятное и вел себя так, чтобы мы знали, как неохотно он это делает.

– Мне не хотелось бы сообщать вам… – начал он, печально оглядывая нас.

– Может, тогда и не надо, лейтенант? – предложил я. – Пойдем, Иржи, оставим его в покое.

– Заткнись, Одран, – прервал меня Хайяр. – У нас официальная жалоба от Реда Абу Адиля. Помнится, я говорил вам прекратить расследование его дела. Вы так и не встретились с ним в тот раз, зато успели поговорить со множеством его подчиненных.

– О'кей, – бросил Шакнахай, – мы закрываем дело.

– Расследование закончено. Мы собрали всю нужную информацию.

– О'кей, – повторил Шакнахай.

– Все понятно. С этой минуты оставьте Абу Адиля в покое. У нас нет ничего против него. Никаких подозрений.

– Хорошо, – сказал Шакнахай. Хайяр взглянул на меня.

– Ладно, – сказал я. Хайяр кивнул.

– О'кей. А сейчас у меня для вас есть еще кое-что. – Он передал Шакнахаю листок бледно-голубой бумаги. Шакнахай мельком взглянул на него.

– Это рядом.

– Точно, – кивнул Хайяр. – Были жалобы от соседей. Похоже, очередной торговец детьми, но у этого парня скверные манеры. Если это Ой Чонг, хватайте его и везите сюда. Не беспокойтесь об уликах, их мы найдем позже, даже если вы ничего не обнаружите. Если его там нет, займитесь расследованием и представьте мне подробный отчет.

– А какое обвинение мы ему предъявим? – спросил я.

Хайяр пожал плечами:

– Да никакого. Он услышит обвинение во время следствия.

Я поглядел на Шакнахая. Тот тоже пожал плечами. Такие методы полиция использовала несколько лет назад. Лейтенант Хайяр, похоже, испытывал ностальгию по добрым старым временам.

Мы с Шакнахаем вышли из кабинета Хайяра и направились к лифту. Он засунул бумажку в нагрудный карман.

– Мы там не задержимся, – сказал он. – А потом пойдем перекусим.

При мысли о еде я испытал очередной приступ. Я понимал, что алкоголь по-прежнему бродит в моей крови, и молился Аллаху, чтобы мое состояние не навлекло на меня беды.

Мы проехали кварталов шесть и остановились у ветхих зданий из красного кирпича. На улице дети гоняли футбольный мяч, толкая друг друга и громко крича.

– Яа Сиди! Яа Сиди! – завопили они, когда я вылез из машины. Я понял, что среди них есть и те мальчишки, которым я каждое утро кидал монетки.

– Ты пользуешься бешеной популярностью в этом квартале, – заметил с любопытством Шакнахай.

Группы мужчин сидели на старых кухонных стульях перед своими домами, попивая чай, перебрасываясь словами и глазея на несущиеся мимо автомобили. При нашем появлении разговоры тут же смолкли. Нас встречали полные ненависти взгляды и злобный приглушенный шепот.

Шакнахай бросил взгляд на голубой листок и сверил с ним номер одного из домов.

– Этот, – сказал он.

На первом этаже находился магазин, в неосвещенной витрине которого громоздились картонные коробки…

– Похоже, он не работает, – сказал я. Шакнахай кивнул и подошел к группе мужчин, наблюдавших за нами.

– Кто-нибудь знает Он Чонта? – спросил он. Мужчины молча переглянулись.

– Этот подонок торгует детьми. Вы не видали его?

Вот уж не думал, что кто-нибудь из этого сборища небритых мужчин с хмурыми лицами нам поможет, однако в итоге один из них вызвался.

– Я хочу поговорить с вами, – заявил он. Остальные издевательски высмеяли его и плюнули вслед, когда он последовал за мной и Шакнахаем.

– Что ты знаешь о нем? – спросил Шакнахай.

– Этот Он Чонг появился здесь несколько месяцев назад, – сказал мужчина, нервно озираясь. – Каждый день в его магазин приходят женщины с детьми. Через некоторое время они выходят, но уже без детей.

– А что он делает с детьми? – спросил я.

– Он ломает им ноги, – с жаром сказал человек, – отрезает руки, вырывает язык, чтобы люди жалели их и давали деньги. А потом продает их мошенникам, которые выпускают калек на улицу просить милостыню. Иногда он продает девочек-подростков сводникам.

– Он Чонг не доживет до вечера, если Фридлендер Бей узнает об этом, – заявил я.

Шакнахай посмотрел на меня так, точно увидел перед собой законченного идиота, а затем вновь повернулся к мужчине:

– Сколько он платит за ребенка?

– Не знаю, – ответил тот. – Может, триста, а может, и все пятьсот киамов. Мальчишки дороже девочек. Иногда с другого конца города к нему приходят беременные женщины. Они остаются у него на неделю или на месяц. Потом возвращаются домой и говорят, что ребенок умер. – При этих словах мужчина поежился и затем затряс головой.

Шакнахай подошел к магазину и подергал дверь. Она загремела, но не открылась. Он вынул игломет и разбил стекло над замком, просунул руку и открыл его. Я последовал за ним в затхлое темное помещение.

Там было полно мусора, битых бутылок, картонок из-под продуктов, обрывков газет и упаковочного материала. Воздух был пропитан ананасовым запахом дезинфицирующего раствора. У одной из стен стоял искалеченный столик, с потолка свисала проводка, в углу виднелась грязная раковина с одним подтекающим краном. Другой мебели я не заметил. По всей видимости, Чонга предупредили, что полиция заинтересовалась его делами. Мы обошли комнату, ступая по битому стеклу и обломкам пластика. Мы явно опоздали.

– Ничего не попишешь, – вздохнул Шакнахай. – На службе приходится тратить впустую уйму времени.

Мы вышли на улицу. Мужчины, сидевшие на кухонных табуретах, кричали на нашего добровольного осведомителя. Разумеется, никто из них не хотел оказать услугу Он Чонгу, но любой разговаривающий с полицией нарушал неписаный закон этих мест.

Мы поспешили к автомобилю. Он Чонг внушал мне отвращение, и руки у меня, конечно, чесались, я негодовал, но в конце концов был даже рад, что не удалось застать его врасплох: вид изувеченных им детей был бы слишком сильным зрелищем для меня.

– Что будем делать? – спросил я.

– С Он Чонгом? Напишем отчет. Может, он переехал в другую часть города или вообще смотался отсюда. Может, в один прекрасный день кто-нибудь поймает его и отрежет ему руки-ноги. Пусть тогда сидит на углу и клянчит милостыню – посмотрим, придется ли ему по вкусу такое занятие.

Женщина в длинном черном одеянии и сером платке перешла улицу. Она несла младенца, завернутого в клетчатую – красную с белым – каффию.

– Яа Сиди? – обратилась она ко мне. Шакнахай удивленно отошел в сторонку.

– Чем я могу помочь тебе, сестра? – спросил я. Обычно женщины не разговаривают на улице с незнакомыми мужчинами. Но я был для нее всего лишь полицейским:

– Дети сказали мне, что вы добрый человек, – сказала она. – Хозяин много запросил за квартиру – ведь у меня родился еще один ребенок. Он говорит…

Я вздохнул:

– Сколько тебе нужно?

– Двести пятьдесят киамов, яа Сиди.

Я дал ей пятьсот, отсчитав от суммы, выданной мне вчера вечером Чири. Мне оставалось еще достаточно.

– Значит, дети сказали правду, о достойнейший! – сказала она. В ее глазах блестели слезы.

– Не надо похвал, – возразил я. – Заплати хозяину за квартиру и купи еды себе и детям.

– Пусть Аллах дарует тебе новые силы, яа Сиди!

– Да будет с тобою Его благословение, сестра! Она поспешила по улице домой.

– Добрые дела согревают тебя? – спросил Шакнахай. Я не мог понять, шутит он или говорит всерьез.

– Я всегда рад хоть немного помочь людям, – ответил я.

– Трущобный Робин Гуд.

– Меня можно обозвать и похуже.

– Если бы Индихар знала эту сторону твоей личности, она бы относилась к тебе теплее.

Я взглянул на него: Шакнахай усмехался. Когда мы сели в машину, заговорил компьютер: «Номер 374, немедленно отвечайте. Совершил побег Пол Яварски. Его видели в кафе Мелула на улице Нур-Ад-Дин. Он вооружен и очень опасен. Будет стрелять на поражение. Туда же выехали другие подразделения».

– Мы выезжаем, – ответил Шакнахай. Треск компьютера прекратился.

– Кафе Мелула – это где мы ели в тот раз? – спросил я.

Шакнахай кивнул.

– Попробуем вытащить оттуда этого ублюдка, пока он еще не успел наделать дырок в котле для кускуса.

– Дырок? – переспросил я.

Шакнахай обернулся ко мне с широкой улыбкой:

– Он обожает старинные пистолеты. У него автоматическое оружие сорок пятого калибра. Пробивает в теле дырку, через которую запросто можно просунуть баранью ногу.

– Ты уже слышал об этом Яварски?

Шакнахай свернул на улицу Hyp-Ад-Дин.

– Все уличные патрули уже несколько недель не сводят глаз с его фотографии. Говорят, он застрелил двадцать шесть человек. Он главарь Флэтхедской банды. За его голову обещана тысяча киамов.

Очевидно, эта информация предназначалась и для меня.

– Похоже, ты не очень-то заинтересован в его поимке, – заметил я.

Шакнахай махнул рукой:

– Я не уверен, что он там. Может, это очередной розыгрыш. Из этого квартала к нам поступает много ложных вызовов.

К Мелулу мы прибыли первыми. Шакнахай открыл дверцу и выбрался из машины. Я за ним.

– Что делать мне? – спросил я.

– Постарайся изолировать людей, – сказал он, – в случае, если…

В этот момент из кафе послышались выстрелы. Огнестрельное оружие всегда производит оглушительный шум. Оно словно специально придумано для того, чтобы привлекать внимание, не то что треск статического ружья и шипение револьвера. Я бросился на землю и попытался достать из кармана статическое ружье. Вновь прозвучали выстрелы, донесся звон разбитого стекла. Окно, сообразил я.

Шакнахай лег на землю под стеной здания, где было безопасно. Он тоже вытаскивал свое оружие.

– Иржи, – окликнул я его.

Он махнул рукой в сторону; черного хода. Не успел я подняться и пробежать несколько ярдов, как Яварски показался в дверях кафе. Я обернулся и увидел, что Шакнахай преследует его по улице Нур-Ад-Дин, стреляя вдогонку из игломета. Шакнахай выстрелил четыре раза, и Яварски обернулся. Я смотрел на него и думал только о том, до чего же черное и огромное дуло у его револьвера. Казалось, оно было направлено прямо мне в сердце. Он выстрелил несколько раз, и кровь заледенела в моих жилах. Потом я понял, что он промахнулся.

Яварски вбежал во двор через несколько домов от заведения Мелула, и Шакнахай последовал за ним. Но, видимо, преступник сообразил, что не сможет выбраться оттуда на соседнюю улицу; он развернулся, бросаясь навстречу Шакнахаю. Я подбежал к ним, когда они стояли друг против друга и паля напропалую. У Яварски кончились патроны, и он попытался скрыться за угол двухэтажного дома.

Мы бросились за ним через двор. Шакнахай взбежал по лестнице черного хода, распахнул дверь и оказался внутри. Ноги мои тряслись от страха, но долг вынуждал меня последовать за ним. Открыв дверь, я сразу увидел Шакнахая. Прислонившись к стене, он перезаряжал игломет. Казалось, сержант не замечал большого темного пятна, расплывавшегося у него по рубашке.

– Иржи, ты ранен, – сказал я, облизывая пересохшие губы. Сердце у меня колотилось.

– Вижу. – Он глубоко вздохнул. – Пошли. Он медленно направился к дверям, вышел на улицу и остановил небольшой автомобиль.

– До нашей машины слишком далеко, – объяснил он мне, задыхаясь. Он взглянул на водителя. – Я ранен, – сказал он, садясь в машину.

Я сел рядом с ним.

– В больницу, – приказал я человеку за рулем. Водитель был похож на затравленного мышонка. Шакнахай выругался:

– К черту больницу! За ним, – указал он на фигуру, перебегающую от дома, в котором прятался Яварски, к следующему.

Яварски увидел нас и выстрелил на бегу. Пуля пробила ветровое стекло, но наш лысый водитель продолжал вести машину, а Яварски – перебегать от дома к дому. Между делом он оборачивался и успел сделать несколько выстрелов. Наш автомобиль выдержал еще пять попаданий.