Текст книги "Альбигойский крестовый поход (ЛП)"

Автор книги: Джонатан Сампшен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Доля обвинительных приговоров, которые выносились при такой процедуре, естественно, была высокой. Приговор инквизитора нельзя было обжаловать, за исключением редких и необычайно вопиющих случаев, но только у Папы. После вынесения приговора оставалось только наложить епитимью. Диапазон наказаний был определен Григорием IX в его булле Excommunicamus от 1231 года, но отдельным инквизиторам была оставлена широкая свобода действий. Выдающиеся еретики редко избегали менее чем пожизненного заключения, хотя это могло быть одиночное заключение в кандалах на хлебе и воде (известное как murus strictus) или так называемое murus largus, при котором условия были несколько менее жестокими. В 1243 году Собор в Нарбоне уже жаловался на малую вместимость и ограниченное количество существующих тюрем, а также на нехватку камня и раствора для строительства новых. Несмотря на это, подавляющее большинство осужденных не попадали в тюрьму, а подвергались менее строгим, хотя и неприятным наказаниям. Они платили штрафы, отправлялись в покаянные паломничества, которые могли длиться несколько месяцев, или носили на спине шафрановые кресты. Они теряли все свои гражданские права и могли быть обязаны жить в любом месте, назначенном трибуналом или графом Тулузы. За строгими наказаниями обычно следовала конфискация имущества осужденных, доходы от которого, после вычета расходов инквизиторов, поступали в доход государства. В некоторых районах Лангедока эти конфискации привели к радикальному перераспределению земли. Например, в небольшом городке Сен-Феликс, менее чем за десять лет в пользу государства было распродано 165 акров его территории, а в других бесчисленных небольших сельскохозяйственных сообществах отсутствие безопасности, порожденное быстрыми социальными изменениями, негативные последствия религиозных преследований лишь усугубило.

Теоретически наказания инквизицией не налагались, а добровольно принимались раскаявшимся еретиком для его собственного духовного блага. Различие было тонким. Неспособность выполнить предписанную епитимью рассматривалась как свидетельство рецидива ереси; а рецидив, наряду с упорным отказом отречься от заблуждения, считался выводом еретика из-под защиты Церкви. Такого человека отлучали от Церкви и отдавали в руки светской власти с лицемерной молитвой о том, чтобы его избавили от смерти. Если в последний момент осужденный не отрекался, его обычно сжигали заживо. Однако эта процедура была более мягкой, чем самосуд, который практиковал Симон де Монфорт, и ее жертв, вполне возможно, было меньше. Бернард Ги, инквизитор XIV века, имевший репутацию исключительного сурового человека, передал в руки светской власти 139 из 930 подследственных, которых он осудил между 1207 и 1324 годами. Невозможно оценить число тех, кто был казнен за полвека после Парижского договора. Но вряд ли оно превысило 5.000 человек.

Именно упорство инквизиции, а не ее жестокие наказания, сломили Церковь катаров за эти пятьдесят лет. Ее защитники и покровители, которые часто были знатными людьми, привязанными богатством и статусом к своим домам, были более уязвимы, чем сами еретики. Немногие из них остались после 1230-х годов. Их исчезновение осложнило жизнь более скромным еретикам, которые стали проводить свои собрания в лесах по ночам и вести бродячую жизнь, которая, должно быть, напомнила некоторым из них худшие времена крестового похода Симона де Монфора. Арнод де Ламот, чье бегство от крестоносцев мы уже описали, была вынуждена возобновить свои скитания в 1229 году. Вскоре после заключения Парижского договора она бежала из Тулузы вместе со своей сестрой и немощной матерью и укрылась в Ланте в двенадцати милях от города, где у ее тулузского покровителя Аламана де Руа был дом. К 1234 году сам Аламан уже попал под подозрение инквизиции, и Арнод поступила мудро, поселившись в маленькой деревянной хижине неподалеку от города, куда единоверцы приносили ей еду и топливо. Через две недели она переселилась в подвал соседней фермы. Здесь умерла ее сестра, вероятно, от дизентерии. Арнод и ее мать похоронили ее в лесу, а затем навсегда покинули этот район. В течение трех лет она жила в хижинах и пещерах, полагаясь на сочувствующих, которые приносили ей еду, давали ей приют и провожали по ночам от одного убежища к другому. В 1237 году она вернулась к относительно комфортной жизни в череде небольших городов и деревень, но по-прежнему меняла свое место жительства каждые несколько недель и принимала тщательно продуманные меры предосторожности против обнаружения. Но в 1243 году на службу, которую она проводила в лесу неподалеку от Ланте, нагрянули офицеры графа Тулузского и Арнода была арестована инквизицией. В ее признаниях было названы более сотни имен еретиков, которые поклонялись вместе с ней, помогали или укрывали ее в течение тридцати лет существования в бегах.

К 1240 году почти единственным безопасным убежищем, которое еще оставалось у катаров, была крепость Монсегюр, расположенная на вершине горы в двенадцати милях от Фуа в Пэи-де-Со. Монсегюр венчает почти отвесную скалу, возвышающуюся почти на 500 футов и окруженную вершинами пиренейских предгорий. Его географическое расположение, представляющее больший интерес для мистиков XX века, чем для еретиков XIII, вызвало целый ряд невероятных теорий, предполагающих, что это был храм солнца, скиния Святого Грааля или столица непонятного тайного культа. Но нет никаких существенных доказательств того, что Монсегюр был чем-то иным, кроме как исключительно мощной крепостью, которая оставалась в руках катаров на протяжении всего периода крестового похода, одной из многих мощных горных крепостей Лангедока. Монсегюр был построен в 1204 году для Раймунда де Перейля, сильно симпатизировавшего катарам, который позволил ряду выдающихся еретиков, среди которых были Эсклармонда де Фуа и Гилаберт де Кастр, там обосноваться. Хотя с сентября 1209 года окрестности замка были захвачены маршалом Симона де Монфора, Ги де Лависом, сам замок оставался непокоренным. И только после Парижского договора Монсегюр стал столицей преследуемой Церкви катаров Лангедока. В 1232 году Гилаберт де Кастр созвал здесь важное собрание катарских сановников, на котором, по-видимому, было решено превратить крепость в постоянное убежище, базу, откуда совершенные могли бы проводить быстрые обходы своих напуганных и разрозненных общин. Были проведены значительные строительные работы по укреплению западной стены крепости, а под стенами скала была превращена в улей крошечных камер, служивших домом для разросшегося населения катарских беженцев. Только благодаря доброй воле местного населения они смогли продержаться там двенадцать лет. Во время исключительно суровой зимы 1233-4 годов по всему западному Лангедоку от их имени проводились сборы денег и продовольствия, а за несколько недель до падения замка для них все еще накапливались большие запасы зерна. Падение других убежищ (Рокфей был захвачен в 1240 году) и возобновление инквизиторской деятельности в 1241 году привели к тому, что к скале потянулись новые группы беженцев, пока накануне окончательной катастрофы в тесном замке не оказалось, вероятно, более 500 жителей.

Существование Монсегюра доставляло немало неудобств Раймунду VII, который стремился убедить Папу в том, что катаризм больше не представляет серьезной угрозы для католической веры. Осенью 1241 года граф, договорившись с Церковью, осадил скалу с достаточно большими силами, чтобы напугать защитников при всей прочности их позиций. Но у них на этот случай были накоплены запасы продовольствия. Кроме того, среди осаждающих нашлось немало друзей осажденных. К концу года когда Раймунд снял осаду, жизнь в Монсегюре вернулась в нормальное русло, а инквизиция бессильно наблюдала за происходящим.

В следующем году катары Монсегюра вновь дали о себе знать. 28 мая 1242 года четыре инквизитора из Тулузы прибыли в маленький городок Авиньоне, расположенный на римской дороге к юго-востоку от Тулузы, чтобы провести дознание. Губернатором Авиньоне был представитель прошлой эпохи, Гуго де Альфаро, зять Раймунда VI, который тридцатью годами ранее в течение семи недель противостоял Симону де Монфору в Пенне-д'Ажене. Он послал гонца с вестью в Монсегюр по неровной дороге длиной в пятьдесят миль, и на следующую ночь Пьер-Роже де Мирпуа, комендант замка, прибыл в Авиньоне во главе 85 рыцарей, вооруженных мечами и топорами. Ворота цитадели, где остановились инквизиторы, были открыты одним из прибывших, который проник во двор через открытое окно. Двери спален были выбиты, и инквизиторы вместе со своими сотрудниками были жестоко зарублены. Инквизитора Гийома Арно, который умер с Те Deum на устах, несколько раз проткнули мечом и размозжили его голову о каменный пол. Его драгоценные записи были похищены и уничтожены.

Известие об убийстве ошеломило католическое духовенство. Раймунд VII был немедленно вновь отлучен от Церкви преемником Арно на посту инквизитора Тулузы, хотя никаких доказательств связывающих его с этим преступлением не было. Этот инцидент стал для графа серьезной проблемой. За месяц до этого Раймунд, в союзе с королем Англии и грозной партией баронов на севере, поднял восстание против короля Людовика IX. Естественно, убийство инквизиторов, стало рассматриваться как часть его коварного плана, а унизительное поражение его английских союзников при Тайбуре в июле заставило графа столкнуться с обвинениями не только в измене но  в ереси. Активное преследование ереси было частью цены, которую Раймунду пришлось заплатить за восстановление королевской благосклонности и освобождение от позорного пятна отлученного от Церкви. Катары больше не могли рассчитывать на то, что бездеятельная пассивность Раймунда притупит оружие инквизиции. Именно Раймунд, а не инквизиция, должен был сжечь 80 еретиков в Ажене в 1246 году, что стало одним из самых больших аутодафе со времен крестового похода. В последние шесть лет своего правления граф потратил целых 300 серебряных марок на вознаграждение для охотников на отлученных от Церкви еретиков.

Раймунд, однако, не присутствовал при окончательном разрушении цитадели катаров. Вероятно, именно на церковном Соборе в Безье, состоявшемся в апреле 1243 года, судьба Монсегюра была решена. Через месяц после окончания Собора перед скалой расположилась армия из нескольких тысяч королевских солдат под командованием Гуго д'Арси, сенешаля Каркассона. Гарнизон Монсегюра был невелик: менее двадцати рыцарей со своими оруженосцами и, возможно, сотня сержантов. Но у них были преимущества, которыми они умело пользовались. Внушительная природная мощь Монсегюра не позволила Гуго д'Арси окружить его даже с теми значительными силами, имевшимися в его распоряжении, и он неоднократно оказывался в затруднительном положении, когда к защитникам замка прибывали подкрепления. Вскоре после начала осады Эмбер де Саль, уроженец Корда, который был замешан в убийстве двух инквизиторов в 1233 году, пробился через французские осадные линии со значительным отрядом. До последних недель осады катарские дьяконы с небольшим эскортом свободно выходи из крепости, чтобы собрать помощь, передать послания и посетить общины единоверцев на равнине. Письма с поддержкой приходили из общины катаров Кремоны, свидетельствуя о значении, которое имела крепость для катаров далеко за пределами Пэи-де-Со.

Катары накопили огромные запасы зерна и воды, и осаждающие, удивленные упорством сопротивления, напрасно ждали, что они сдадутся замученные голодом. Короткие, безрезультатные стычки скрашивали длинные летние дни, но они остались неописанными, за исключением отрывочных воспоминаний тех, кто позже признался в этом инквизиции: женщины у осадных машин; разорванные и испачканные кровью одежды; катары, перевязывающие раны сражавшихся на стенах рыцарей и проводящие consolamentum среди оглушительного, непрекращающегося шума; сумбурные воспоминания, переполненные именами и яркими происшествиями. Почти ничего не добившись за пять месяцев, осаждающие приняли трудное решение продолжить осаду зимой, и в ноябре ситуация все же изменилась в их пользу. Дюран, епископ Альби, прибывший со свежими войсками из своей епархии, принадлежал к той невероятной когорте осадных инженеров-церковников, которая уже сыграли огромную роль в завоевании Лангедока. Ему удалось установить мощное требюше на восточной стороне скалы, где оно располагалось достаточно близко, чтобы нанести серьезные повреждения восточной башне замка. Командир гарнизона Монсегюра, Пьер-Роже де Мирпуа, решил вывести своих людей из укреплений на уязвимой восточной стороне, что казалось достаточно безопасной мерой, учитывая крутой склон, защищавший ее. Но это была роковая ошибка. В начале января отряд баскских добровольцев, хорошо изучивших склоны, взобрался на скалу, зарубил часовых и овладел восточным барбаканом до того, как была поднята тревога. Вид пути, по которому они пришли, привел их в ужас, когда на следующее утро они посмотрели вниз. Но их задача была выполнена. Хотя их попытки захватить главную крепость были успешно отбиты гарнизоном, замок теперь был близок к падению. Как и все разбитые армии, защитники Монсегюра стали хвататься за соломинку и надеяться на подкрепление, которое так и не появилось. Капитан каталонских наемников по имени Корбарио за непомерно высокую сумму в 500 су обязался прийти к ним на помощь с 25 людьми, но не смог найти ни одного достаточно глупого человека, который захотел бы к нему присоединиться. Некоторое время недовольных офицеров гарнизона пришлось уговаривать держаться с помощью ложных заверений, что граф Тулузы и даже император Фридрих II идут к ним на помощь. Но Раймунда в это время даже не было в Лангедоке. Он находился в Риме, ведя переговоры об отмене отлучения от Церкви, которое было наложено на него в апреле 1242 года, когда графа в последний раз обвинили в тайном сочувствии катарам Монсегюра.

2 марта, после неудачной попытки выбить басков из восточного барбакана, Монсегюр капитулировал. Похоже, что это решение было навязано катарам солдатами их собственного гарнизона, многие из которых не были еретиками и ценили свою жизнь больше, чем выживание своих хозяев. Об облегчении охватившем осаждающую армию можно судить по щедрым условиям, предоставленным гарнизону, который сопротивлялся в течение девяти месяцев. Ему позволялось уйти с миром, приняв легкое наказание от инквизиции, которое распространялось даже на тех, кто был причастен к резне в Авиньоне. Наказанию подлежали только те упрямцы, которые отказывались отречься от своих заблуждений. Сам замок должен был быть передан Церкви и королю, но его защитникам разрешалось оставаться там в течение пятнадцати дней, прежде чем он будет сдан и для выполнения этого любопытного условия им были предоставлены заложники. Причину этого трудно установить, хотя, возможно, оно имело какую-то религиозную цель, которую не раскрыли записи инквизиции, при всей их тщательности. Безусловно, последние дни Монсегюра обладают всем трагизмом и нереальностью заключительных сцен Гибели богов Рихарда Вагнера. Атмосфера нарастающего эмоционального накала подпитывалась постоянными службами и проповедями. Несколько человек объявили о своем формальном присоединение к секте. Другие принимали consolamentum группами по два-три человека в течение последних двух недель, хотя знали, что тем самым обрекают себя на верную смерть. 16 марта тех, кто отказался отречься от своих заблуждений (в их число входили и все новые совершенные), заковали в цепи и вывели из ворот замка отдав в руки осаждающих. Их умоляли отречься, но никто из них этого не сделал. На равнине под замком королевские войска соорудили огромный, обнесенный оградой, костер из дров. На нем в течение нескольких минут погибло более двухсот катаров. Среди них были дочь Раймунда де Перейля Эсклармонда и Бертран де Марти, последний епископ, возглавлявший общины катаров в Тулузене.

Гарнизону предстояло провести в замке еще одну ночь, а у Пьера-Роже де Мирпуа оставалось одно незавершенное дело. Двумя месяцами ранее, после падения восточного барбакана, он принял меры по сохранению сокровищ Монсегюра, "золота, серебра и большого количества денег", которые были доверены двум дьяконам из Тулузы. Они покинули замок ночью и были пропущены через осадные линии сочувствующими в осаждающей армии, местными ополченцами, которых Гуго д'Арси неразумно разместил в уязвимом месте блокады. Сокровища все еще были спрятаны в одной из пещер региона Сабартес. 16 марта, за день до окончательной капитуляции, Пьер-Роже спрятал в своих покоях трех или четырех еретиков. Ночью их тайно выпустили из замка, и они спустились вниз по отвесному склону скалы, чтобы позаботиться о сокровищах. О природе сокровищ и успехе этой затеи больше ничего не известно, кроме бесплодных домыслов романтиков. На следующее утро Пьер-Роже и остальные обитатели передали замок сенешалю, приняли епитимью и ушли.

Монсегюр был не последним убежищем катаров, павшим перед католиками (Керибюс располагавшийся на вершине скалы в Фенуйедах продержался до 1255 года). Но его падение стало катастрофой для угасающей Церкви катаров, поскольку только непокорность Монсегюра позволила совершенным южного Лангедока служить своим общинам после того, как местная знать их покинула. После 1244 года катары постепенно перестали быть Церковью с последовательной доктриной и иерархией управления. Многие из ее лидеров умерли, а их общины превратились в изолированные, автономные ячейки. После 1246 года ни в Тулузене, ни в Альбижуа не было слышно о катарских епископах, а число совершенных неуклонно сокращалось. Во второй половине XIII века consolamentum применялся редко. Верующие еще оставались, но их убеждения, когда они представали перед инквизицией, были все более запутанными, а некоторые не слышали проповедей совершенных в течение многих лет до своего ареста. За подчинением Раймунда VII Церкви в 1243 году последовал период особенно сильных преследований, в ходе которых катары лишились тех покровителей из дворянства, которые у них еще оставались. К тому времени, когда Альфонс де Пуатье после смерти Раймунда в 1249 году завладел Лангедоком, мелкое дворянство смирилось с тем, что победа католической Церкви необратима. Среди толп, собравшихся в Тулузе и Муассаке, чтобы принести присягу верности французским комиссарам, было много тех, чьи предки поддерживали Церковь катаров в самые мрачные годы войны Симона де Монфора. Транкавель, дважды не сумев вернуть свое наследство силой, объявил о своем подчинении короне в апреле 1247 года в церкви Сан-Феликс в Безье. Людовик IX назначил ему пенсию в размере 600 ливров в год, а в следующем году он оказался среди соратников короля в Египте. Так же поступил и Оливье де Терм, который сражался рядом с Транкавелем при Каркассоне в 1240 году, но в 1248 году командовал арбалетчиками Людовика с храбростью, которую признали Жуанвиль и Иннокентий IV; он умер в 1275 году, оставив большую часть своего состояния Церкви. Эти резкие перемены преданности были симптомами более широкого движения к покорности и конформизму среди внуков бурного поколения южных дворян.

То меньшинство, которое держалось за свою веру, было вынуждено исповедовать ее в пещерах, лесах и кладовых. Более предприимчивые бежали в Каталонию, где инквизиция существовала лишь номинально, или в Италию, где она была неэффективна. Пьер Бовиль, один из заговорщиков Авиньоне, бежал в Ломбардию в 1245 году и встречал колонии изгнанных катаров везде, куда бы он ни отправился. В Кони колония еретиков из Тулузы проводила службы в кладовой лавки кожевника; бывший дьякон Тулузы возглавлял другую общину в Пьяченце, а его бывший епископ спокойно жил в Кремоне. Бовиль прожил тридцать лет среди этих эмигрантов, пока в 1277 году не вернулся в Тулузу навестить своего сына и не был немедленно арестован инквизицией. По крайней мере, он был избавлен от зрелища парализованной от уныния и упадка Церкви катаров, чему во многом способствовало бегство ее лидеров за границу. Верующий из Орьяка, который считал эмигрантов трусами и дезертирами, считал, что "как мы спасемся, если не сможем получить consolamentum от их рук?" "Неужели это будет продолжаться вечно, это преследование совершенных?" – спросил другой на собрании верующих в кладовой лавки в Сорезе, один из которых позже повторил это замечание инквизиторам.

Эта агония не могла продолжаться долго. Тулузская инквизиция более или менее завершила свою работу к смерти Альфонса де Пуатье в 1271 году, а в 1279 году она неофициально приостановила свою деятельность. Другие трибуналы, в Альби и Каркассоне, продолжали действовать, но далеко не все их жертвы были катарами. Некоторые из них были просто политическими противниками инквизиции, существование которой становилось самоцелью. Из двадцати пяти выдающихся горожан, арестованных в Альби в 1299 году, вряд ли более одного были катарами. Бернард Делисье, францисканский монах, чья длительная вражда с инквизицией стоила ему свободы в 1319 году, несомненно, был полностью ортодоксом. Истинные катары все еще встречались в южных горных районах Лангедока. Здесь странствующий совершенный Пьер Отье ускользал от инквизиторов с 1298 года, когда он прибыл из Италии, до 1309 года, когда его схватили возле Кастельнодари. Но ни один совершенный не попадал в руки инквизиции после Гийома Белибаста, который был сожжен инквизитором Памье в 1321 году. Он укрывался в Каталонии, но агент-провокатор заманил его в Тирвию, каталонское владение графа Фуа, где его ожидал инквизитор. Оказалось, что даже он придерживался каких-то невнятных и эксцентричных убеждений, которые свидетельствуют, даже лучше, чем обстоятельства его ареста, об упадке религии, последним мучеником которой он был. Инквизиторы же обратили свое внимание на другие проявления непокорности католической Церкви: на колдовство, вальденсов, евреев-отступников и спиритуалистов-францисканцев – эксцентричную периферию христианской жизни, которую Лангедок разделил со всеми другими частями Европы.