Текст книги "Свадьба палочек"

Автор книги: Джонатан Кэрролл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Джонатан Кэрролл
Свадьба палочек

Посвящается

Айфаху,

Роджеру Пептону,

Эллен Дэтлоу,

Венди Шмальц,

Патрисии Пауэлл.

Что бы я делал без вас?

Вам, сэр, придется потрудиться:

снег будет падать всю ночь.

Томас Люкс «Старик, разгребающий снег»

Часть первая

Пес застилает постель

В конечном счете каждый из нас может рассказать только одну историю. Но большинству людей, хотя история эта ими и прожита, рассказать ее не хватает смелости, или они не знают, как за это взяться.

Ну, а что до меня, то я уже так долго живу на свете, что теперь, когда я наконец-то могу поведать о своей жизни, мне просто незачем лгать. Ну какой в этом смысл? Впечатление производить больше не на кого. Те, кто когда-то любил или ненавидел меня, уже умерли или едва дышат. Кроме одного.

Мне теперь почти только и остается, что вспоминать. Я древняя старуха, и голова моя наполнена воспоминаниями, хрупкими, как яичная скорлупа. Но это не мешает им громко и требовательно о себе заявлять.

«Помни обо мне!» – кричат они. Или: «Помни о говорящем псе!» А я отвечаю: «Только уж будьте правдивы. Идет? Ведь вы же не захотите погрешить против истины ради того только, чтобы я в своем рассказе больше себе понравилась?»

Легко повернуться к зеркалу истории своей самой выгодной стороной. Но истории-то все равно. Я в этом убедилась.

Зеркала и карты кладов. Значком «X» помечено не начало жизни, а тот момент, когда она обретает значение. Забудь, кем были твои родители, чему ты учился, что совершал, что приобретал или терял. Где же начало путешествия? Когда ты осознал, что проходишь из зала ожидания на посадку?

В моей истории на моей карте значком «X» помечен отель в Санта-Монике, где пес застелил постель.

Мы познакомились сразу после окончания колледжа. Какое-то время, года полтора, мы искренне верили, что это будет самая большая любовь для нас обоих. Мы вместе жили, вместе впервые побывали в Европе, робко поговаривали о женитьбе и придумывали имена для наших будущих детей. Мы покупали подходящие вещи для большого старого дома у океана, который у нас когда-нибудь будет. Он был лучшим моим любовником.

Все закончилось крахом по простой причине: в двадцать один ты чертовски оптимистична. Слишком уверена, что у жизни для тебя припасено еще очень много всего самого замечательного, и поэтому сейчас ты вполне можешь себе позволить быть беспечной и расточительной. Мы относились к тому, что нас связывало, как к надежному автомобилю, который заведется и поедет при любом морозе, в самую скверную погоду. Мы ошибались.

Отношения разлаживались очень стремительно. Мы были совершенно не готовы к такому провалу, не ожидали друг от друга такой упрямой жестокости. Когда ты так молода, от любви до ненависти один шаг. Я стала называть его Псом. Он меня – Сукой. Мы оба заслуживали эти имена.

Так почему же двенадцать лет спустя тот же самый Пес сидел в номере дорогой гостиницы, когда я, обернув полотенцем мокрую голову, вышла из душа и с удовольствием отметила, что он застелил постель? Постель, которую мы с ним делили в течение последних десяти часов с прежней нашей страстью? Потому что берешь то, что можешь получить. Женщины любят поговорить. И если встречается мужчина, который любит слушать и вдобавок великолепен в постели, к черту все остальное. В твоих шкуре и сознании приходится обитать не кому-то, а тебе самой. И если ты, встретившись со своим давним любовником, можешь снова получать удовольствие от того, чем вы занимались и прежде, то все это и теперь твое, если ты этого хочешь. Хорошо ли это? Я знаю только, что жизнь – это цепь убывающих возможностей, и в самом ее конце ты обречена долгие дни просиживать в кресле, уставясь в одну точку. Я всегда это предчувствовала. Я хотела быть старухой, которая предается воспоминаниям, а не сожалениям и жалобам, до той самой минуты, пока смерть не позвонит в обеденный колокол.

В течение ряда лет Пес и я встречались, когда выпадала возможность. И почти всегда эти несколько дней были наполнены для нас обоих эгоистичной радостью. Оба мы после таких встреч чувствовали себя «дозаправленными». Его словцо, и очень точное.

Он застелил постель и прибрал в комнате. В этом весь он, Дугnote 1Note1
  Имя героя по-английски Doug, из чего легко получается dog – «собака, пес».


[Закрыть] Ауэрбах: человек организованный и добившийся определенных успехов. Я восхищалась им, но была рада, что мы не поженились.

Комната выглядела совершенно так же, как накануне, когда мы только переступили ее порог. Он сидел, положив руки на колени, и смотрел по телевизору какое-то шоу. Охи и ахи зрительской аудитории в этой темноватой комнате с сиреневыми стенами звучали как-то печально. Я стояла, глядя на него, вытирала волосы и прикидывала, когда мы сможем встретиться снова.

Не отводя взгляда от экрана, он сказал, что думал обо мне. Я спросила, о чем именно. Он ответил, что был женат и развелся, многое из того, что он планировал, так и осталось нереализованным и что в целом у него гораздо больше поводов для сожалений, чем для гордости. А вот у меня, мол, все наоборот. Когда я стала возражать, он поднял глаза и сказал: «Пожалуйста, не надо!» – таким тоном, как если бы я собиралась сделать с ним нечто ужасное.

Потом он выключил телевизор и попросил меня об одном одолжении – очень важном. Через дорогу напротив нашей гостиницы располагался супермаркет. Дуг хотел, чтобы я пошла туда с ним – ему нужно было купить бритву и шампунь. Он знал, что у меня оставалась еще масса дел до вылета вечерним рейсом в Нью-Йорк, но голос его прозвучал так настойчиво, что я не смогла ему отказать.

Я стала поспешно одеваться, а он сидел и наблюдал, как я металась по номеру. И дался же ему этот поход в магазин! Но при всей моей досаде я чувствовала, что ему это и в самом деле срочно нужно и очень для него важно.

Огромный супермаркет изобиловал товарами. Одной только зубной пасты было не меньше тридцати сортов, и покупатели брели вдоль полок будто сомнамбулы.

Мы присоединились к тем, кто разглядывал полки с бритвами и шампунем. Мой спутник явно не торопился приобретать то, что ему было нужно.

– В чем дело, Дуг?

Он повернулся ко мне с задумчивой улыбкой.

– М-м-м?

– Ты что, не можешь без меня купить мыло?

Он все медлил с ответом, просто смотрел на меня и, казалось, обдумывал мой вопрос.

– Знаешь, мне этого хотелось с той минуты, как мы условились о встрече. Больше, чем разговоров, секса, чего угодно. Я просто мечтал побродить с тобой по магазину, как будто мы муж и жена. Выйти всего на несколько минут, чтобы купить аспирин и телепрограмму, может, еще пару трубочек мороженого. И лучше всего поздним вечером, но вчера мне не хотелось тебя об этом просить. Я так всегда завидую супружеским парам, которых встречаю в круглосуточных магазинах. Я заглядываю в их корзинки – что они там покупают.

– Разве ты никогда не ходил по таким местам вдвоем с женой? – Я хотела было дотронуться до его руки, но передумала.

– Ходить-то ходил, но я ведь не знал тогда, что я делаю. А теперь знаю. Понимаешь, о чем я? Тогда это было одно занудство, необходимость. А сейчас, с тобой, я знал, что это будет маленькое приключение, игра, от которой мы получим удовольствие. Даже если ничего не купим, это будет…

Он взглянул на меня, но ничего больше не сказал. Я прекрасно поняла, что он имеет в виду, и мне стало его жаль. Но у меня еще оставалось множество дел, куда более важных, чем это. Мне хотелось его утешить, но еще больше хотелось уйти. Все это значило для него гораздо больше, чем для меня.

Мы купили бритву и шампунь, вернулись в гостиницу и расплатились за номер. На улице, ожидая такси, мы обнялись. Я сказала ему, что в следующий раз мы встретимся в Нью-Йорке в конце лета.

Когда подъехало такси, он сказал:

– Знаешь, есть, оказывается, знаменитый рэппер по имени Пес. Снуп Песий Песс.

– Какая разница. Ты для меня всегда будешь единственным Псом в человеческом обличье, которого я любила.

Он кивнул.

– Спасибо, что сходила со мной в магазин.

Казалось, этого должно было быть достаточно, чтобы уловить в воздухе приближение чего-то важного, присутствие, кроме кислорода, чего-то еще. Почему, только прожив жизнь, понимаешь, что предвестники грядущего так же неисчислимы, как стая птиц в вишневой кроне? Из окна такси по пути в аэропорт я увидела нечто такое, что, как я теперь понимаю, непременно должно было меня насторожить и заставить задуматься о происходящем, вместо того чтобы то и дело поглядывать на часы, проверяя, не опаздываю ли я на самолет.

Шофер, крупный пожилой мужчина в бейсболке с надписью «Сан-Диего Падрес», за все время не произнес ни звука, если не считать того недовольного мычания, с каким он засунул мой чемодан в багажник. Меня это очень устраивало, и, сидя на заднем сиденье с мобильником в руке, я коротко отвечала на звонки тех людей, от встреч с которыми уклонялась, пока была в Лос-Анджелесе. Этот метод доведен мной до совершенства – звонишь какой-нибудь знакомой и сообщаешь, что говоришь с ней из такси, по пути в аэропорт, что никак не могла улететь, не поболтав с ней. И она за пять минут выкладывает тебе все, о чем занудливо рассказывала бы часа два за дорогим обедом. Кто сказал, что терпение приходит с возрастом? У меня с годами его становилось все меньше и меньше, и я этим гордилась. Своими успехами я во многом обязана тому, что умею быть в общении любезно лаконичной и от других добиваюсь того же.

Последний из телефонных разговоров я вела с закрытыми глазами и потому не сразу осознала смысл слов, сказанных шофером. Когда я открыла глаза, мне предстало невероятное зрелище: у шоссе сидела женщина в инвалидной коляске.

Было, наверно, часов восемь вечера, и уличные фонари не горели, лос-анджелесскую тьму прорезал лишь движущийся свет автомобильных фар. Мы видели ее в течение какой-нибудь секунды, потом автомобиль промчался мимо, и она исчезла. Но она была там – сначала ее высветили фары машины, ехавшей впереди, потом нашей: женщина в инвалидной коляске у кромки шоссе, словно с небес свалилась.

– Чокнутая. В Лос-Анджелесе полно чокнутых.

Я бросила взгляд в зеркало заднего вида. Таксист уставился на меня, ожидая, что я с ним соглашусь.

– Может, и нет. Может, она там застряла. Да и мало ли что могло случиться.

Он медленно повел головой из стороны в сторону.

– Дудки. Поколесишь с мое по дорогам, еще и не такое увидишь. Хочешь узнать, насколько мир спятил, наймись в таксисты.

Меня это не убедило, и я набрала 911. Пришлось уточнить у водителя, на каком участке дороги мы видели женщину. Он отвечал отрывисто и недружелюбно. Дежурный службы спасения спросил, могу ли я еще что-нибудь добавить, какие-нибудь подробности. Я сказала, что нет, что женщина сидит в инвалидной коляске у обочины скоростной автодороги, то есть ситуация вопиющая, понимаете?

В самолете по пути в Нью-Йорк я только и думала, что о получасе в магазине да еще об этой женщине в коляске. Оба этих воспоминания действовали на меня угнетающе. Но потом мы приземлились, и вся неделя вплоть до встречи с Зоуи у меня была битком забита делами.

От одной только мысли о том, что я встречусь с лучшей своей подругой юности, и о том, что мы собирались делать, у меня начинало сильнее биться сердце. Наш класс отмечал пятнадцатилетие со дня окончания школы, и мы собирались в этом участвовать.

О таких сборищах думаешь с радостью, только пока до назначенной даты еще далеко. Но по мере приближения этого события мой энтузиазм стал сворачиваться, как скисшее молоко. Одной моей половине было любопытно узнать, что стало кое с кем из одноклассников. Но другая ужасалась и паниковала, думая о том, что ее увидят люди, которым принадлежала моя жизнь, когда мне было восемнадцать.

Это теперь меня не волнует мое прошлое, а тогда, в тридцать три, еще как волновало. В то время я куда как легко приходила в смятение. Меня очень даже волновало мнение окружающих о моей персоне. И спустя пятнадцать лет после окончания школы мне хотелось, чтобы большинство моих бывших одноклассников оценили мои успехи, порадовались за меня, позавидовали – не обязательно именно в таком порядке.

У Зоуи все сложилось по-другому, куда хуже, чем у меня. По сравнению с моей, жизнь Зоуи Холланд была настоящим тиром, в котором она исполняла роль мишени. На первом курсе, обнаружив, что беременна, она бросила колледж и выскочила замуж. Виновник случившегося, самодовольный маленький скорпион Энди Холланд, месяца через три после свадьбы стал с удручающей регулярностью (и неразборчивостью) гулять налево. Ни я, ни Зоуи не могли понять, зачем ему вообще понадобилось жениться. У них родилось подряд двое детей.

В один прекрасный день Энди внезапно заявил, что уходит. Зоуи осталась одна с двумя малышами, без специальности, без каких бы то ни было перспектив. Тот факт, что она все же выстояла, впечатлял, поскольку вся ее предшествовавшая жизнь никак не могла подготовить ее к подобным испытаниям.

В нашем классе она была королевой – отличные отметки, куча друзей, и капитан нашей школьной футбольной команды Кевин Гамильтон был в нее влюблен. При одном взгляде на Зоуи у любого перехватывало дыхание.

Но она была таким хорошим человеком, что никто не питал к ней черной зависти.

Она была неисправимой оптимисткой и даже среди своих жизненных бурь свято верила, что если много работать и оставаться доброй, дела рано или поздно пойдут на лад.

Она устроилась на две работы с почасовой оплатой, а когда дети подросли и пошли в школу, поступила в вечерний колледж. Там она познакомилась еще с одной катастрофой в своей жизни – с красавчиком, который водворившись в ее доме, через несколько месяцев начал ее поколачивать.

Вполне достаточно, чтобы признать: жизненная философия Зоуи оказалась ошибочной, и за все годы после школы плохого с ней случилось гораздо больше, чем хорошего. К тому времени, когда должна была состояться встреча одноклассников, Зоуи жила в захудалом маленьком домике в нашем родном городе; один из ее детей серьезно подсел на наркотики, другой тоже ничем пока ее не порадовал.

Мой поезд отправлялся с Манхэттена. Мои родители живут теперь в Калифорнии, и в родном Коннектикуте я не бывала уже больше десятка лет. У меня было двойственное отношение к этому путешествию в прошлое, начавшемуся в жаркий полдень пятницы.

Я много лет не виделась с Зоуи, правда, время от времени мы с ней перезванивались. Она встречала меня на вокзале, и вид у нее был в равной мере счастливый и измученный. Она прибавила в весе, но больше всего меня поразил размер ее груди. В старших классах дня не проходило без шуток на тот счет, что природа обделила нас по этой части. А теперь она стояла передо мной в черной тенниске, убедительно растянутой на ее пышных формах. Я, наверное, не очень деликатно уставилась на нее, потому что, как только мы выпустили друг друга из объятий, Зоуи отступила на шаг, подбоченилась и с гордостью спросила:

– Ну и как тебе?

Мимо проходили люди, и я не стала говорить очевидного – просто покачала головой и сказала:

– Впечатляет!

Она обхватила себя руками и ухмыльнулась.

– Класс, правда?

Мы забрались в ее старенький «субару», и Зоуи повезла меня к себе домой. Всю дорогу она пела дифирамбы своему новому возлюбленному Гектору, встреча с которым была лучшим событием последних ста лет ее жизни. Единственная проблема состояла в том, что Гектор был женат и имел четверых детей. Но жена его не понимала и… Об остальном нетрудно догадаться.

Лицо у нее было как у святой на религиозной картине. Я переводила взгляд с этого лица на бюст кинозвезды и совершенно не представляла, что сказать и что подумать. Женатый Гектор полностью подмял ее под себя, но ее это вполне устраивало. Судя по ее словам, она была счастлива уже одним тем, что кто-то захотел подмять ее под себя, снять груз с ее плеч, дать ей немного передохнуть.

Машину мы припарковали на улице – ее дом был настолько мал, что никакой подъездной дорожки не было и в помине. На первый взгляд дом напоминал иллюстрацию из биографии какой-нибудь знаменитости – родительский очаг или первое собственное жилье, купленное, когда он был еще беден, но полон надежд и планов.

Зоуи куда-то отправила своих детей на весь уикенд, так что дом был в нашем полном распоряжении.

Пока она перебирала связку в поисках ключа от входной двери, мне вдруг сделалось не по себе. Я почувствовала, что не желаю переступать порог этого дома. Не хочу видеть, какой он внутри. Не хочу видеть зримого воплощения успехов моей подруги на жизненном поприще – на каминной полке, на стенах, на кофейном столике. Фотографии детей, которые не оправдали ее надежд, сувениры из мест, где она два-три дня чувствовала себя счастливой, дешевый диван, просиженный за миллионы часов тупого сидения перед телевизором.

Но я оказалась совершенно не права, и от этого на сердце у меня стало еще тяжелее. Дом у Зоуи был замечательный. В убранстве этих нескольких маленьких комнат ей каким-то образом удалось материализовать всю свою любовь и душевное тепло. Переходя из одного помещения в другое и восхищаясь ее вкусом, чувством юмора, ее умением найти для каждой вещи подходящее место, я не переставала спрашивать себя: почему все это ничегошеньки ей не дало? Почему у такого славного человека все сложилось так плохо?

Маленький задний дворик она оставила напоследок – там меня ждал сюрприз. Туда была втиснута такая знакомая мне коричневая палатка. При виде ее я не удержалась от громкого смеха:

– Неужели наша?! Зоуи сияла.

– Она самая. Я ее хранила все эти годы. Нынче же вечером устроим пикник.

Когда мы с ней были подростками, у нас существовал незыблемый ритуал для летних уикендов: мы ставили эту палатку, запасались нехитрой готовой едой из закусочных и модными журналами и проводили там ночь в болтовне и мечтаниях вслух. Дома, в которых мы жили, принадлежали нашим родителям, а эта старая бойскаутская палатка на заднем дворе у Зоуи была нашей собственной территорией. Ее братья туда не допускались, мы решительно пресекали все их попытки вторжения. Все, о чем мы там разговаривали долгими летними ночами, было для нас жизненно важно и сугубо интимно – как движение крови по нашим венам.

Я подошла к палатке и прикоснулась к клапану. Ощущение знакомой грубой ткани между пальцами живо напомнило мне о том времени, когда жизнь была полна смысла, любые ограничения казались уделом стариков, а Джеймс Стилман являлся для меня самым главным человеком на земле.

– Загляни внутрь.

Нагнувшись, я просунула голову в отверстие. На полу были разостланы два спальных мешка, посередине стояла керосиновая лампа. А еще там лежала коробка шоколадных батончиков «загнат».

– Батончики! Бог мой, Зоуи, ты обо всем подумала!

– А как же иначе? Представляешь, их до сих пор выпускают! Господи, Миранда, мне столько всего надо тебе рассказать!

Мы вернулись в дом. Зоуи провела меня в комнату своей дочери, где я переоделась по погоде – стояла жара. Зоуи предложила до обеда покататься по нашим памятным местам.

Поездка по городу детства, где не бывал много лет, – потрясение гораздо более сильное, чем посещение замка ужасов в парке аттракционов. Что ты рассчитываешь увидеть? И что хочешь увидеть? Ведь прошло столько времени, и перемены неизбежны. И тем не менее вид этих неизбежных перемен оставляет глубокие шрамы в душе. Где оно все? Куда делись все те места, в которых я бывала когда-то?

Пиццерии Йансити больше не существовало, ее место занял магазин, торгующий компакт-дисками, с фасадом в постмодернистском стиле. Когда я здесь жила, были только пластинки, и никаких тебе компакт-дисков. Я вспомнила все ломтики пиццы с двойным сыром и пепперони, съеденные нами в Йансити, все наши мечты и подростковые гормоны, которыми полнилось это унылое местечко с заляпанными меню и целым выводком пузатых кузенов-итальянцев в футболках, разглядывавших нас из-за прилавка.

– Знаешь, иногда я проезжаю мимо всех наших любимых местечек, и мне кажется – вижу себя внутри. – Зоуи хихикнула и притормозила на желтый свет напротив банка, где когда-то работала мать Джеймса.

Я повернулась к ней.

– Но какую себя? Тогдашнюю или теперешнюю?

– Ой, ну конечно, ту! В этих местах я себя ощущаю семнадцатилетней. Мне никак не переварить тот факт, что я стала вдвое старше и все еще живу в том же самом городе.

– Тебе не бывает странно в этих знакомых местах? Например, в доме твоих родителей?

– Очень даже бывает. Но когда они умерли, тот дом тоже для меня умер. Дом – это люди, которые в нем живут, а не стены или крыльцо. Я вот только жалею, что продала его, когда цены упали. Совершенно в моем духе.

Мы миновали здание школы, выглядевшее как всегда угрюмо, хотя к нему и пристроили несколько новых корпусов, проехали городской парк, где однажды летним вечером я в возрасте пятнадцати лет чуть не потеряла невинность. Потом по Пост-роуд – к мороженице Карвела, возле которой мы с Джеймсом сидели на капоте его старого зеленого «сааба» и лакомились ванильным мороженым в вафельных рожках, политых растопленным шоколадом.

До этого самого момента я все не могла собраться с духом, чтобы задать Зоуи главный вопрос, но, увидев, что мороженица Карвела существует по-прежнему, расценила это как сигнал к действию. Стараясь, чтобы голос мой звучал совершенно равнодушно, я спросила:

– А Джеймс придет на встречу?

Зоуи взглянула на часы и демонстративно испустила глубочайший вздох – так, словно она до этого удерживала дыхание несколько минут кряду.

– Уф-ф-ф! Ты целый час продержалась – не спрашивала! Не знаю, Миранда. Пыталась разузнать у кого могла, но ничего толком не добилась. Но я уверена, он в курсе.

– Пока мы не начали кружить по улицам, я не понимала, что он тут повсюду. – Я взглянула на нее. – Я вообще плохо себе представляла, что буду чувствовать, вернувшись сюда, но пока самое главное впечатление: куда ни глянешь, всюду Джеймс! Я только и вижу, что места, где мы с ним бывали. Мы были очень счастливы.

– Миранда, он был твоей самой большой любовью.

– Это когда мне было восемнадцать! Но потом я попробовала и еще кое-что. – Я произнесла это жестко и довольно сердито. Защитная реакция.

– Меньше, чем ты думаешь. – Она усмехнулась и бросила на меня быстрый взгляд. – Все, что связано со школой – это летальная болезнь. Она или убивает сразу наповал, или годами зреет в твоей душе, а потом – раз, и нет!

– Брось, Зоуи! Ты сама в это не веришь. Уж для тебя-то школьные годы были прекрасным временем.

– Именно! Это-то меня и убило. Ничего нет в жизни лучше, чем школа.

– Ты так весело об этом говоришь. Она хихикнула.

– Я вот жду не дождусь этой встречи, потому что в глазах всех наших одноклассников, несмотря на все что со мной случилось за последние пятнадцать лет, я буду все той же счастливицей Зоуи. Отличница, чэрлидер, подружка капитана футбольной команды. А ты навсегда останешься прежней Мирандой Романак, примерной девочкой, которая в выпускном классе взяла да и отмочила номер – стала встречаться с самым скверным парнем во всей школе. – И она хлопнула меня по колену.

– И да благословит его Бог, этого парня, – сказала я, старательно подражая ирландскому выговору.

Зоуи подняла руку с воображаемым бокалом, словно предлагая тост.

– И да благословит он Кевина. Я жду не дождусь этой встречи еще и потому, что надеюсь его там увидеть. И он будет совершенно великолепен, он подхватит меня на руки и спасет от всех бед и тягот грядущей жизни.

Я едва не задохнулась от нахлынувших чувств, сердце буквально выпрыгивало у меня из груди. Зоуи произнесла вслух то, о чем я неотступно думала в течение последних нескольких недель.

Я впервые столкнулась с Джеймсом Стилманом на уроке геометрии. Видит бог, я знала о нем и прежде, у него была репутация миль в пятнадцать длиной. Он чуть ли не гипнозом завлекал невинных девушек в свою постель. Однажды он украл пару лыж из спортивного магазина, и у него хватило наглости вернуться туда на следующий день, чтобы заострить кромки. Поговаривали, что он вместе с дружками сжег дотла заброшенный дом Броди, в котором они обычно устраивали свои дикие оргии. Все указывало на отсутствие у Джеймса малейшего желания превратиться в достойного гражданина.

По школе обычно слонялась группка типичных юных головорезов в навороченных кожаных куртках и с немыслимыми прическами, похожими на мотоциклетные шлемы; но этим ходульным клише до стилмановских представлений о плохом было как до Луны. Его неповторимый стиль произвел на меня неизгладимое впечатление в ту пору, когда я еще не очень-то понимала значение этого слова. Несмотря на свою отчаянную репутацию, одевался он как ученик дорогой частной школы: в твидовые пиджаки, роскошные брюки, мягкие замшевые ботинки. Он был поклонником европейских рок-групп – «Сплифф» и Геш Патти – и говорили даже, что он любит готовить. Когда он одно время встречался с Клаудией Бичмэн, на ее день рождения он заказал букет желтых роз, который доставили в школу и вручили ей в спортзале. Как и большинство старшеклассниц, я издалека наблюдала за ним, и мне было любопытно, правда ли все то, что про него говорят. Я задумывалась, а каково это – быть с ним знакомой, встречаться, целоваться? Но это любопытство носило чисто теоретический характер, я знала, что он никогда не обратит внимания на такую бесцветную особу, такую примерную ученицу, как я. У него даже мысли подобной не возникнет.

– Что он сказал?

Только когда у меня что-то стукнуло в голове изнутри, я поняла, что это ко мне он обратился с вопросом. На уроке по геометрии он сидел позади меня, но только потому, что нас рассаживали по алфавиту. Прежде чем я пришла в себя от изумления, он повторил вопрос, на сей раз обратившись ко мне по имени:

– Миранда, что он сказал?

Так он, оказывается, меня знал. Знал, как меня зовут.

Учитель только что сообщил, что Земля – сжатый у полюсов сфероид, и я добросовестно записала это в тетрадь. Я обернулась к нему и ответила:

– Он сказал, что Земля – сжатый у полюсов сфероид. Джеймс смотрел на меня так пристально, словно мои слова были ответом на его давние тайные мечтания.

– Какой-какой?

– Уф-ф-ф… Сжатый у полюсов сфероид.

– А что это такое?

С моих губ уже готово было сорваться: «Вроде яйца, на которое кто-то облокотился», – но внутренний голос велел мне заткнуться. Я лишь пожала плечами.

Его губы медленно раздвинулись в улыбке.

– Знаешь, но скрываешь.

Я не на шутку испугалась. Неужели он догадался, что я готова разыграть из себя дурочку, только б ему понравиться?

– Много знать – это классно. Я тоже знаю кой-чего. – Он отвернулся, загадочно улыбаясь.

После урока я, не поднимая глаз, как можно медленнее укладывала книги, чтобы только не столкнуться с ним при выходе из класса.

– Прости.

Я оцепенела и зажмурилась. Он был позади меня. Я не знала, что сказать. Пока я собиралась с мыслями, он обогнул парту и встал передо мной.

– За что – прости? – Я не могла себя заставить посмотреть на него.

– За мои слова. Послушай, как ты насчет того, чтоб куда-нибудь со мной сходить?

Я отчетливо помню, что в это самое мгновение почувствовала, как где-то в глубине моего существа повернулось колесо судьбы. За долю секунды перед тем, как ответить, я поняла, что все теперь переменится и ничто не в силах этому помешать.

– Ты, никак, меня приглашаешь на свидание? – Я постаралась произнести это как можно непринужденнее и с ноткой сарказма, чтобы подыграть ему, если это была шутка.

Его лицо было непроницаемо.

– Да. Ты не представляешь, как мне хочется с тобой поговорить.

До конца года мы были неразлучны. Мы с ним были полными противоположностями. Впервые в жизни я поняла к своей безмерной радости, что иное может не отторгать, а дополнять. У каждого из нас был свой мир, которым мы хотели поделиться друг с другом. Каким-то образом эти совершенно разные миры прекрасно сосуществовали.

Примечательно, что мы не стали любовниками; я до сих пор считаю это одной из величайших ошибок всей моей жизни. Джеймс был первым мужчиной, любовь к которому стала для меня вполне зрелым, настоящим чувством. До сего дня я не перестаю сожалеть о том, что первым моим любовником был не он, а смазливый пустой дуралей, которому я сказала «да» через месяц после поступления в колледж.

Я никогда не спрашивала его о девушках, которые были у него до меня. И вопреки своей репутации, Джеймс никогда не пытался делать то, против чего я возражала. Он был нежным, любящим и уважительным. Овца в волчьей шкуре. И в довершение всего он умел целоваться так, что ты забывала обо всем на свете. Не поймите меня превратно – если мы не занимались тем самым, то это отнюдь не означает, что мы не проводили бесчисленных восхитительных часов в горизонтальном положении – распаленные и голодные.

Поскольку мы были такими разными, он вроде не возражал против моих строгих, старомодных взглядов. Он знал, что я хочу выйти замуж девственницей, и не пытался взять меня силой или переубедить. Может быть, ему надоели слишком доступные девицы, у которых он не знал отказа, и я на их фоне казалась чем-то редким, заслуживающим пристального изучения.

Наши взаимоотношения, как это часто бывает, прекратились, когда мы поступили в разные колледжи в разных штатах. В первые месяцы разлуки я забрасывала его безумными, страстными письмами. Он время от времени отвечал на них двумя-тремя глупыми фразами на почтовых открытках, и в этом проявлялась худшая часть его натуры. По мере того как колледж и новые знакомства, новая жизнь во всем ее многообразии вытесняли воспоминания о прошлом, поток моих писем превратился в тоненький ручеек. Мы увиделись вновь только во время рождественских каникул, и отношения внешне оставались теплыми и нежными, но к этому времени у каждого из нас была своя жизнь. Наши встречи были всего лишь данью ностальгии, а не прологом совместного будущего.

В течение следующих нескольких лет до меня то и дело доходили самые разные сведения о Джеймсе, но я никогда не знала наверняка, что было правдой, а что – испорченным телефоном. Одни говорили, что он работает на лодочной станции, другие – что он закончил колледж и поступил на юридический факультет. Если последнее было верно, то он стал совершенно не тем Дж. Стилманом, которого я знала. По одним слухам, он жил в Колорадо, по другим – в Филадельфии. Был женат и был холост. Иногда, в часы бессонницы или депрессии, или просто перебирая в памяти все несбывшееся, я размышляла о моей первой любви и пыталась представить себе, как сложилась его жизнь. Первый, о ком я подумала, прочитав приглашение на встречу одноклассников, был Джеймс Стилман.

Отдавая дань прошлому, мы с Зоуи отправились обедать в стейк-хаус Чака. Как-то во время летних каникул мы обе подрабатывали там официантками. Домой мы возвращались поздними теплыми вечерами с щедрыми чаевыми в карманах, чувствуя себя очень взрослыми. Сам Чак умер несколько лет тому назад, но ресторанчик унаследовал его сын, и все в нем осталось как в прежние времена.