Текст книги "Поправки"

Автор книги: Джонатан Франзен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– Садись! Садись! – настаивала Иден, возвращаясь к своему столу, отделанному березовым шпоном. Большое окно у нее за спиной было испещрено крупными каплями дождя. Над Гудзоном висел туман, Нью-Джерси обозначался вдали темными кляксами. Стены в офисе Иден украшали ее трофеи – афиши фильмов с Кевином Клайном, Хлоей Севиньи, Мэттом Деймоном и Вайноной Райдер.

– Чип Ламберт – блестящий писатель, – отрекомендовала Иден. – Как раз сейчас я занимаюсь его сценарием, кроме того, он имеет степень по литературе, а еще последние два года вместе с моим мужем занимается слияниями и приобретениями и вдобавок прекрасно знаком с Интернетом, мы только что говорили насчет Java и HTML, и, как видите, он производит весьма… – Тут Иден впервые обратила внимание на внешний вид Чипа и широко раскрыла глаза. – Должно быть, на улице проливной дождь! Обычно Чип не такой… ну… мокрый. Дорогой мой, ты же промок насквозь! Честное слово, Гитанас, более подходящего человека вам не найти. Чип, я просто в восторге, что ты зашел! Только уж очень ты мокрый!

В одиночку каждый из них еще сумел бы выдержать натиск Иден, но вдвоем они могли лишь тупо смотреть в пол, чтобы сохранить остатки самоуважения.

– К сожалению, у меня мало времени, – сказала Иден. – Гитанас заглянул несколько неожиданно. Я буду вам страшно благодарна, если вы перейдете в конференц-зал и там спокойно, не торопясь, все обсудите.

Гитанас нервно скрестил руки на груди, засунул кулаки под мышки и, не глядя на Чипа, спросил:

– Вы актер?

– Нет.

– Право же, Чип, – вмешалась Иден, – это не совсем так.

– Совсем. Я в жизни не сыграл ни одной роли.

– Ха-ха! – воскликнула Иден. – Чип скромничает.

Гитанас покачал головой и уставился в потолок. Сомнений не оставалось: Эйприл рисовала на листах сценария.

– О чем идет речь? – поинтересовался Чип.

– Гитанас хочет нанять человека…

– Американского актера! – мрачно уточнил Гитанас.

– …чтобы тот занялся для него чем-то вроде корпоративного пиара. И вот уже больше часа, – глянув на часы, Иден с преувеличенным ужасом приоткрыла рот, распахнула веки, – я пытаюсь ему объяснить, что моих актеров съемки и сцена интересуют куда больше, чем, скажем, международные капиталовложения. К тому же они склонны сильно преувеличивать свою грамотность. И еще я пытаюсь объяснить Гитанасу, что ты, Чип, не только прекрасно владеешь языком и всяким специальным жаргоном, но тебе даже не надо прикидываться специалистом по капиталовложениям – ведь ты и есть специалист!

– Я вычитываю за почасовую оплату юридические документы, – уточнил Чип.

– Специалист по юридической терминологии. Талантливый сценарист!

Чип и Гитанас переглянулись. Что-то в облике Чипа привлекло литовца – быть может, внешнее сходство.

– Ищете работу? – спросил он.

– Пожалуй.

– Наркотиками балуетесь?

– Нет.

– Мне необходимо пойти в ванную, – возвестила Иден. – Эйприл, крошка, пойдем со мной. Захвати рисунки.

Эйприл послушно спрыгнула с дивана и подошла к матери.

– Рисунки забыла, моя хорошая. Вот они. – Иден собрала листы цвета слоновой кости и повела Эйприл к дверям. – Пусть мужчины поговорят.

Гитанас прикрыл рукой лицо, помял пухлые щеки, потер светлую щетину. Глянул в окно.

– Вы член правительства? – спросил Чип. Гитанас слегка наклонил голову.

– И да, и нет. Был несколько лет, но наша партия скапутилась. Теперь я предприниматель. Предприниматель при правительстве, можно так сказать.

Один из рисунков Эйприл остался лежать на полу между диваном и окном. Вытянув ногу, Чип пододвинул его поближе к себе.

– У нас там выборы за выборами, – продолжал Гитанас. – О них уже перестали сообщать в международных новостях. Слишком много выборов – три-четыре раза в год. Главная отрасль национальной промышленности – выборы. Больше выборов в год на душу населения, чем в любой стране мира. Даже больше, чем в Италии.

Эйприл нарисовала традиционный портрет мужчины – палочки-кружочки-прямоугольники, – но вместо головы снабдила его черно-синим водоворотом перепутанных ломаных линий, не голова, а грязные, агрессивные каракули. На обороте сквозь бумагу цвета слоновой кости проступали небольшие фрагменты диалога и ремарки.

– Вы верите в Америку? – продолжал Гитанас.

– Господи, ну и вопрос! – изумился Чип.

– Ваша страна спасла нас, и она же нас погубила.

Мыском ботинка Чип отогнул уголок рисунка и увидел знакомые слова:

«МОНА (сжимая револьвер). Что плохого в любви к самой себе? Разве в этом проблема?»

То ли бумажный лист неожиданно отяжелел, то ли нога у Чипа устала – он снова уронил страницу на пол, затолкал ее поглубже под диван. Руки и ноги замерзли, даже слегка онемели. Зрение помутилось.

– В августе Россия объявила себя банкротом, – продолжал Гитанас. – Может, слыхали? Это было в международных новостях, в отличие от наших выборов. Экономическая новость. Важная для инвестора. И для Литвы тоже: наш главный торговый партнер обременен валютными долгами, а рубль обесценился. Угадайте, чем они станут расплачиваться за наши яйца – рублями или долларами? А также за шасси для грузовиков с единственного работающего в нашей республике завода? Рублями, разумеется. Впрочем, грузовики собирают в Волгограде, а тамошний завод закрылся, так что мы даже рублей не получим.

Чип не испытывал особенной горечи по поводу краха «Академического пурпура». Не придется вновь перечитывать сценарий, не придется никому его показывать – облегчение при этой мысли сравнимо только с тем, какое он испытал в туалете «Фанелли», когда извлек наконец лососевое филе из промокших штанов.

Вся эта морока, в которой плавали груди, знаки переноса, поля в дюйм шириной, растаяла, и он вернулся в пестрый и многообразный мир, забытый бог весть как давно. Годы тому назад.

– Все это очень интересно, – сказал он Гитанасу.

– Интересно. Интересно, – кивнул тот, все так же зябко обнимая себя. – Бродский говорил: «Свежая рыба воняет всегда, мороженая – только тая». Началась большая оттепель, мелкую рыбешку достали со льда. Мы страстно боролись за то и за это. Я сам участвовал. Еще как участвовал! Но экономика была в развале. В Нью-Йорке я славно провел время, вернулся домой – упадок, депрессия. В 1995-м мы привязали лит к доллару – слишком поздно и начали приватизацию – слишком быстро. Не я принимал решение, но я бы поступил так же. Всемирный банк мог дать нам деньги, но требовал: приватизируйте! О'кей, мы продали порт, продали авиалинию, продали телефонную сеть. Обычно самую большую цену предлагали американцы, изредка – европейцы. Все задумывалось по-другому, но как иначе? В Вильнюсе ни у кого наличных не имелось. Телефонная компания говорила: ладно, пусть у нас будет иностранный хозяин с большими карманами, зато порт и авиалинии останутся на сто процентов литовскими. Порт и авиалинии рассуждали точно так же. Но сначала все было о'кей.

Приток капитала, на прилавках мясо получше, свет стали реже отключать. Даже погода и та улучшилась. Рэкетиры требовали твердую валюту, но такова постсоветская реальность. Сначала оттепель, потом гниль. Бродский до этого не дожил. Итак, сперва все о'кей, а потом в разных странах – экономический крах. Таиланд, Бразилия, Корея. Тут начались проблемы – капитал отзывали назад, в США. Выяснилось, например, что национальные авиалинии на 64 процента принадлежат «Квод-ситиз-фанд». Что это такое? Взаимный инвестиционный фонд, которым управляет молодой парень по имени Дейл Мейерс. Вы в Америке и слыхом о нем не слыхали, но в Литве это имя знакомо каждому взрослому гражданину.

Эта повесть о неудачах, похоже, весьма занимала Гитанаса. Давно уже Чип не испытывал такой явной приязни к другому человеку. Его приятели «извращенцы» в университете Д. и в «Уоррен-стрит джорнал» в приватных беседах отличались безудержной откровенностью, которая в зародыше уничтожала всякую возможность подлинной дружбы, а нормальные люди вызывали у Чипа одну из двух полярных реакций: успеха он пугался и завидовал ему, неудачников избегал, страшась заразиться. Но тон Гитанаса пришелся Чипу по душе.

– Дейл Мейерс проживает на востоке Айовы, – рассказывал Гитанас. – У него есть два помощника, большой компьютер и портфель на три миллиарда долларов. Дейл Мейерс утверждает, что вовсе не собирался приобретать контрольный пакет акций наших авиалиний. Изъяны компьютерной биржи, говорит Дейл. Кто-то из его помощников ввел не те данные, и компьютер знай себе скупал «Литовские авиалинии», не показывая общее количество уже приобретенных акций. О'кей, Дейл принес литовскому народу извинения за свой недосмотр. Он-де понимает, как много значат национальные авиалинии для экономики страны и для самоуважения. Но в России и в странах Балтии кризис, билеты «Литовских авиалиний» никто не покупает. Американские инвесторы забирают деньги из «Квод-ситиз». Дейл должен платить по счетам, он вынужден реализовать наиболее ценное имущество «Литовских авиалиний», то есть самолеты. Три «Як-40» достанутся компании воздушных перевозок в Майами. Шесть турбовинтовых машин будут проданы только что созданной пассажирской авиакомпании в Новой Шотландии. Уже проданы, вчера. Раз – и нет национальных авиалиний.

– О-хо-хо! – вздохнул Чип.

Гитанас яростно закивал:

– Вот именно! Именно! О-хо-хо! Жаль, что нельзя летать на шасси для грузовиков. О'кей, потом… потом американский конгломерат «Орфик-Мидленд» ликвидирует порт Каунас. Тоже раз – и нету. О-хо-хо! А потом шестьдесят процентов Банка Литвы достались филиалу какого-то банка в Атланте, штат Джорджия, и этот филиал ликвидировал наши валютные резервы, в один прекрасный день вдвое повысив нам проценты по кредитам. Почему? Чтобы покрыть серьезные убытки по «Симмонс Майер кард». О-хо-хо! Интересно, говорите? Литва отнюдь не в выигрыше! Литва в заднице!

– Ну, как дела? – поинтересовалась Иден, возвращаясь в офис вместе с Эйприл. – Не хотите перейти в конференц-зал?

Гитанас положил на колени кейс и открыл его.

– Жалуюсь Чипу на Америку.

– Садись, лапочка, – сказала Иден дочери. Она принесла с собой большой лист бумаги и расстелила его на полу возле двери. – Вот бумага получше. Сделаешь большую картину. Как я. Как мамочка. Большую-пребольшую картину.

Эйприл уселась на корточки посреди листа и начертила вокруг себя зеленый круг.

– Мы обратились за помощью к Всемирному банку и МВФ, – продолжал Гитанас. – Они подтолкнули нас к приватизации и, быть может, соизволят теперь заметить, что в новоявленном рыночном государстве царит анархия, складываются мафиозные структуры, многие люди перешли на натуральное хозяйство?! К несчастью, МВФ разбирает жалобы обанкротившихся государств по очереди, в зависимости от их ВВП. В прошлый понедельник Литва значилась в этом списке на двадцать шестом месте, теперь мы на двадцать восьмом. Нас обошел Парагвай. Парагвай всегда нас обходит.

– Ох! – вздохнул Чип.

– Не знаю уж почему, Парагвай сделался проклятием моей жизни.

– Говорю тебе, Гитанас, Чип подходит как нельзя лучше, – вставила Иден, – но послушай…

– МВФ сможет начать действовать не раньше чем через три года!

Иден опустилась в кресло.

– Вы не могли бы поскорее закончить с этим?

Гитанас сунул Чипу под нос распечатку из кейса.

– Это веб-страница, видите? «Госдепартамент США, отдел по делам Европы и Канады». Здесь говорится: экономика Литвы находится в состоянии глубокой депрессии, уровень безработицы достиг двадцати процентов, электричество и воду в Вильнюсе подают с перебоями, в других городах их нет вообще. Какой бизнесмен станет вкладывать деньги в такую страну?!

– Литовский бизнесмен? – предположил Чип.

– Очень смешно! – Гитанас смерил его оценивающим взглядом. – А что, если мы разместим на этой странице и на других сайтах иную информацию? Если сотрем вот это и на хорошем американском языке напишем, что наша страна избежала последствий финансового краха России? Скажем, уровень инфляции в Литве на данный момент не превышает шести процентов, долларовых резервов на душу населения столько же, сколько в Германии, активное сальдо экспортной торговли – около ста миллионов долларов, благодаря неослабевающему спросу на природные ресурсы Литвы.

– Чип, это в самый раз для тебя! – воскликнула Иден.

Чип дал себе зарок больше никогда в жизни не разговаривать с Иден Прокуро, даже не глядеть в ее сторону.

– Какие природные ресурсы есть у Литвы? – спросил он у Гитанаса.

– В основном песок и гравий, – ответил тот.

– Огромные стратегические запасы песка и гравия. О'кей.

– Песка и гравия сколько душе угодно. – Гитанас захлопнул кейс. – Попробуйте-ка свои силы: с чего вдруг повышенный спрос на эти небезынтересные ресурсы?

– Строительный бум в соседних Латвии и Финляндии? В скудной песком Латвии и бедной гравием Финляндии?

– А каким образом эти страны избежали последствий глобального экономического коллапса?

– Латвия обладает сильными и стабильными демократическими институтами, – ответил Чип. – Это финансовый узел Балтии. Финляндия установила строжайший контроль за оттоком краткосрочных иностранных капиталовложений и сумела сохранить производство мебели, пользующейся спросом по всему миру.

Литовец закивал, явно довольный. Иден стукнула кулачками по столу.

– Боже, Гитанас, это потрясающе! Ты должен предоставить Чипу аванс, помимо апартаментов высшего класса в Вильнюсе и ежедневной оплаты в долларах.

– В Вильнюсе? – переспросил Чип.

– Мы же распродаем страну, – сказал Гитанас. – Нам на месте требуется живой американский клиент. К тому же гораздо безопаснее выходить в Интернет из Литвы.

– Вы что, вправду рассчитываете на американских инвесторов? – рассмеялся Чип. – По-вашему, они купятся на разговоры о дефиците песка в Латвии?

– Мне уже шлют деньги, – ответил Гитанас, – всего-навсего за одну маленькую шуточку. Даже не за песок и гравий, а всего лишь за паршивый розыгрыш. Десятки тысяч долларов. Но мне нужны миллионы.

– Гитанас, дорогой! – снова вмешалась Иден. – Пора ставить точку. Идеальный случай для договора о скользящей цене: всякий раз, когда Чип удвоит твою прибыль, ты будешь отдавать ему один процент. Идет? Идет?

– Если поступления увеличатся в сто раз, Чип станет богачом, можете мне поверить.

– Это надо оформить на бумаге.

Встретившись взглядом с Гитанасом, Чип убедился, что тот вполне разделяет его мнение об Иден.

– Что касается договора, – сказал Гитанас, – как мы назовем должность Чипа? Международный консультант по мошенничеству с применением электронных средств связи? Первый заместитель главы заговора?

– Вице-президент по заведомо лживой рекламе, – добавил Чип.

– Ой, как здорово! – восторженно вскрикнула Иден.

– Смотри, мамочка! – Эйприл потянула ее за рукав.

– Все соглашения остаются строго устными, – подытожил Гитанас.

– Вы, разумеется, не затеваете ничего противозаконного? – спохватилась Иден.

Вместо ответа Гитанас надолго уставился в окно. В своей красной куртке он смахивал на мотоциклиста.

– Разумеется, нет, – сказал он наконец.

– Никакого электронного мошенничества, – уточнила Иден.

– Электронное мошенничество? Ни в коем случае!

– Я, конечно, не из пугливых, но мне показалось, кто-то упомянул мошенничество.

– Все конвертируемое в валюту достояние моей страны исчезло без следа в карманах ваших сограждан, – сказал Гитанас. – Богатая и могущественная страна установила правила, по которым мы, литовцы, не столько живем, сколько умираем. С какой стати нам уважать эти правила?

– Основной вопрос Фуко, – подхватил Чип.

– И Робин Гуда тоже, – съязвила Иден. – Это нисколько не убеждает меня в законности ваших действий.

– Я даю Чипу пятьсот американских долларов в неделю. Бонусы на мое усмотрение. Ну как, Чип?

– Я больше заработаю в Нью-Йорке, – сказал Чип.

– По меньшей мере тысячу в день, – вступилась Иден.

– В Вильнюсе доллар стоит гораздо больше.

– Еще бы! – возмутилась Иден. – И на Луне тоже. Что там купишь?

– Чип, объясните Иден, что можно купить за доллары в нищей стране.

– Полагаю, вдоволь еды и выпивки, – сказал Чип.

– В стране, где молодежь воспитывалась в моральной анархии и к тому же изголодалась.

– Наверное, нетрудно найти симпатичную подружку, если вы на это намекаете.

– Если ваше сердце не разобьется при виде милой маленькой девочки из глубинки, которая опустится перед вами на колени и…

– Фу, Гитанас, – остановила его Иден. – При ребенке!

– Я на острове! – пропела Эйприл. – Мамочка, смотри, какой у меня остров!

– Я о детях и говорю, – сказал Гитанас. – Пятнадцатилетние. За доллары? Тринадцати-, двенадцатилетние…

– Двенадцатилетние меня нисколько не привлекают, – заметил Чип.

– Предпочитаете девятнадцатилетних? Эти еще дешевле.

– Нет, правда… – Иден беспомощно развела руками.

– Я хочу, чтобы Чип понял: доллар – большие деньги. Я сделал ему хорошее предложение.

– Беда в том, что мне нужно выплачивать из этих же долларов американские долги, – пояснил Чип.

– Поверьте, нам в Литве эта проблема хорошо знакома.

– Чип хочет тысячу долларов в день плюс поощрительные премии, – заявила Иден.

– Тысячу в неделю, – уступил Гитанас. – За придание законного вида моему проекту. За творческие идеи и привлечение клиентов.

– Один процент от валового дохода, – настаивала Иден. – Один процент, за вычетом жалованья в двадцать тысяч долларов ежемесячно.

Не обращая внимания на Иден, Гитанас достал из кармана куртки пухлый конверт и принялся отсчитывать сотенные короткими пальцами, забывшими о маникюре. Эйприл сидела на корточках посреди огромного белого листа в окружении намалеванных ею зубастых чудовищ и немыслимых разноцветных каракулей. Гитанас бросил стопку купюр на стол перед Иден.

– Три тысячи. Аванс за первые три недели.

– И билет на самолет в бизнес-классе, – сказала Иден.

– Хорошо.

– И апартаменты в Вильнюсе по высшему разряду.

– Есть помещение на вилле, не проблема.

– А кто защитит его от вашей мафии?

– Может, я и сам немного мафия. – Гитанас вымученно, пристыженно улыбнулся.

Чип глаз не сводил с груды зеленых бумажек на столе Иден. Он не на шутку возбудился, то ли от вида наличных, то ли при мысли о пышных развратных девицах, а может, так подействовала на него сама перспектива сесть в самолет и улететь за пять тысяч миль от своей кошмарной нью-йоркской жизни. В наркотиках его тоже привлекала возможность стать другим. Он еще в молодости заметил, что от марихуаны мучается бессонницей и паранойей, но все равно, вспоминая о косячке, ощущал эрекцию, все так же мечтал вырваться из темницы.

Он дотронулся до верхней купюры.

– Я зайду на сайт и закажу вам обоим билеты, – вызвалась Иден. – Можете отправляться прямо сейчас.

– Значит, поехали? – сказал Гитанас. – Много работы, много веселья. Риск небольшой. Конечно, без риска не обойтись, раз запахло деньгами.

– Ясное дело, – откликнулся Чип, нежно ощупывая сотенные.

Свадебные торжества всегда вызывали у Инид приступ любви к родине, к Среднему Западу в целом и к пригородам Сент-Джуда в частности, ибо в этом заключались для нее реальный патриотизм и истинная духовность. Череда президентов-преступников (Никсон), тупиц (Рейган) и просто аморальных типов (Клинтон) отбила у Инид интерес к политике. Довольно молиться Богу о чудесах, которым не суждено сбыться! Зато в какую-нибудь субботу, в сезон сирени, на свадьбе, сидя на скамье в пресвитерианской церкви Парадайз-Вэлли, она могла оглядеться по сторонам и увидеть вокруг две сотни порядочных людей, ни одного негодяя. Все ее друзья были порядочные люди, у них, в свою очередь, были такие же порядочные друзья, а поскольку в порядочных семьях воспитывают порядочных детей, мир Инид уподобился газону, где кентуккийская трава растет так густо, что для сорняков попросту не остается места, чудо порядочности и благоприличия. Если, к примеру, одна из дочерей Эстер и Кёрби Рут шла по проходу в церкви, опираясь на руку отца, Инид припоминала, как эта крошка Рут выступала в костюме балерины, играла в «кошелек или жизнь», была скаутом и продавала пирожки, сидела с маленькой Дениз, а потом, когда девочки Рут уже учились в хороших колледжах Среднего Запада, на каникулах они обязательно стучались по-соседски в заднюю дверь, делились с Инид семейными новостями и иногда просиживали по целому часу (вовсе не потому, что Эстер их посылала, а потому, что это были хорошие сентджудские детки, привыкшие проявлять интерес и сочувствие к соседям), и сердце Инид таяло при виде того, как еще одна милая и добрая крошка Рут получает заслуженную награду в форме брачных обетов молодого человека с аккуратной стрижкой, точь-в-точь как у моделей, рекламирующих мужскую одежду, – такой замечательный молодой человек, бодрый, любезный со старшими, избегающий добрачного секса, у него есть работа, полезная для общества, он инженер-злектрик или эколог, родом из традиционной, дружной, крепкой семьи и желает создать такую же традиционную, дружную, крепкую семью. Внешность могла быть обманчивой, но Инид казалось, что подобные молодые люди даже в конце XX века оставались нормой для пригородов Сент-Джуда. Все мальчики, которых она знала еще скаутами младшего отряда, пускала в случае надобности в гостевой туалет, поручала разгребать снег во дворе, множество Дриблетов, Пирсоны, близнецы Шумперт, превратившиеся в подтянутых красивых молодых людей (которых подросток Дениз, к безмолвному возмущению Инид, спроваживала этой своей усмешкой), прошли или в ближайшем будущем пройдут по центральным проходам протестантских церквей Среднего Запада, обменяются брачными обетами с такими же милыми нормальными девушками и осядут если не в самом Сент-Джуде, то в той же части страны. Некая подавленная часть личности Инид (в глубине души она гораздо меньше отличалась от дочери, чем ей хотелось думать) догадывалась, что смокинги зеленовато-голубого цвета выглядят не лучшим образом и на платья для подружек можно бы выбрать что-нибудь поинтереснее розовато-лилового крепдешина, но, хотя честность вынуждала Инид воздерживаться от эпитета «элегантный» при описании подобных бракосочетаний, более шумная и радостная часть ее натуры предпочитала именно эти свадьбы, потому что недостаток изысканности как раз и свидетельствовал в глазах гостей о том, что для обоих соединившихся отныне семейств существуют ценности поважнее вкуса и стиля. Инид верила в гармонию и обожала, когда подружки невесты, отказавшись от собственных предпочтений, надевали платья и прикалывали букеты в тон салфеток для коктейлей, глазури на торте и праздничных ленточек. Ей нравилось, что церемония в чилтсвильской методистской церкви непременно завершалась скромным приемом в чилтсвильском «Шератоне», а более элегантное венчание в пресвитеранской церкви Парадайз-Вэлли – праздником в гольф-клубе, в «Дипмайре», где даже бесплатные спички («Дин и Триш, 13 июня 1987 г.») были строго выдержаны в той же цветовой гамме. Но самое главное, чтобы жених и невеста были под стать друг другу – и возрастом, и происхождением, и образованием.

Иногда, на свадьбе у не столь близких друзей, Инид отмечала, что невеста потяжелее или явно постарше жениха или что родня со стороны жениха явилась из глухого фермерского городишки и явно трепещет перед фешенебельностью «Дипмайра». В таких случаях Инид жалела героев дня, предчувствовала, что их супружеская жизнь с первого же дня пойдет вкривь и вкось. Правда, обычно единственным диссонансом на приеме в «Дипмайре» звучал не вполне пристойный тост, провозглашенный вторым шафером, нередко приятелем жениха со студенческих лет, усатым, с вялым подбородком, раскрасневшимся от выпивки. Судя по акценту, родом парень был вовсе не со Среднего Запада, а из какого-нибудь города на востоке страны, он просто хотел выпендриться, делая «шутливые» намеки на добрачный секс, отчего жених и невеста либо краснели, либо смеялись, прикрыв глаза (не потому, что такого рода юмор их забавлял, а потому, что из деликатности не желали показать глупцу, сколь оскорбительна его болтовня). Альфред вытягивал шею, как всегда ничего не расслышав, а Инид обводила взглядом зал в поисках подруги, с которой могла бы обменяться неодобрительным взглядом.

Альфред тоже любил свадьбы, единственный праздник, имевший, с его точки зрения, определенную цель. Ради такого случая он санкционировал расходы (новое платье для Инид, новый костюм для себя самого, высококачественный набор мисок для салата из тикового дерева, десять предметов, в подарок), которые в иной ситуации отверг бы как нерациональные.

Инид предвкушала, как Дениз повзрослеет, закончит колледж и они устроят самую что ни на есть элегантную свадьбу и прием (увы, не в «Дипмайре», ведь Ламберты чуть ли не единственные в кругу своих друзей не могли осилить астрономические цены «Дипмайра») в честь Дениз и высокого широкоплечего молодого человека, возможно скандинавского облика, чьи прямые льняные волосы как бы уравновесят слишком темные и круто вьющиеся локоны, унаследованные Дениз от Инид, но во всем остальном жених будет под стать невесте. У нее чуть сердце не разорвалось, когда октябрьским вечером (и трех недель не прошло с тех пор, как Чак Мейснер устроил для своей дочки Синди самый роскошный прием, какой только видали в «Дипмайре», – все мужчины во фраках, фонтан из шампанского, вертолет у восемнадцатой лунки и фанфары духового октета) Дениз позвонила домой и сообщила новость: они с боссом съездили в Атлантик-Сити и зарегистрировали в мэрии брак. У Инид были крепкие нервы (приступами тошноты она никогда не страдала), но тут ей пришлось передать трубку Альфреду, бежать в ванную и на коленях бороться с рвотными позывами.

Минувшей весной в Филадельфии они с Альфредом побывали в шумном ресторанчике, где Дениз губила свои руки и молодость. После ланча – вполне вкусного, но чересчур обильного – Дениз решила познакомить их с «шефом», у которого прошла выучку и который вовсю гонял ее. «Шеф», Эмиль Берже, неулыбчивый коротышка средних лет, еврей из Монреаля, расхаживал по своим владениям в заношенной белой футболке (повар какой-то, а не шеф, подумала Инид: ни белой куртки, ни колпака) и явно предпочитал не бриться. Она бы и так заведомо невзлюбила этого типа и постаралась осадить его, даже если б не подметила, что дочка чуть ли не болезненно привязана к нему и ловит на лету каждое его слово.

«Крабовые запеканки чересчур сытные, – укорила Инид Эмиля, заглянув на кухню. – Больше одного кусочка не проглотишь».

Он и не подумал попросить прощения, повиниться, как поступил бы вежливый молодой сентджудец, а не без ехидства признал, что-де хорошо бы, конечно, приготовить «легкую» крабовую запеканку, будь это в человеческих силах и не в ущерб вкусу. Но как это сделать? Вот в чем вопрос, миссис Ламберт: как сделать крабовое мясо низкокалорийным? А? Дениз жадно внимала этому диалогу, словно сама его сочинила или хотела выучить на память. Прощаясь у дверей ресторана с дочерью (той еще предстояло отработать четырнадцатичасовую смену), Инид не преминула заметить: «Экий коротышка! И с виду типичный еврей!»

В эту минуту Инид не слишком владела собой, в голосе слышались пронзительные, визгливые нотки. Судя по отсутствующему взгляду Дениз и поджатым губам, ей удалось-таки задеть дочкины чувства. Но в конце концов, она всего лишь сказала правду. Ни на секунду у нее и мысли не мелькнуло, что Дениз, при всей ее незрелости и романтичности, при всей ее непрактичности в карьере, встречалась с таким человеком, как Эмиль, – при ее-то красивом личике и фигурке, ведь ей всего двадцать три года, целая жизнь впереди. Насчет того, как молодая женщина должна распоряжаться своим очарованием в годы девичества (ведь замуж теперь выходят отнюдь не рано), у Инид не было твердого мнения. В общем она предполагала, что молодежи нужно общаться группками по три и более человек – словом, собираться компаниями! Единственный принцип, который она отстаивала с тем большей категоричностью, чем больше его высмеивали в средствах массовой информации, – это аморальность добрачного секса.

И все же в тот октябрьский вечер, стоя на коленях перед унитазом, Инид едва не впала в ересь: не лучше ли было в материнских поучениях пореже упоминать брак? Ей подумалось, что опрометчивый поступок Дениз, по крайней мере отчасти, вызван желанием поступить согласно требованиям морали, угодить матери. Словно зубная щетка, брошенная в унитаз, словно мертвый сверчок в салате, словно подгузник, забытый на обеденном столе, предстала перед Инид тошнотворная нелепость: лучше бы Дениз совершила прелюбодеяние, лучше бы осквернила себя, предавшись недолгому эгоистическому наслаждению плоти, лучше бы отреклась от целомудрия, которого каждый порядочный молодой человек вправе требовать от будущей невесты, – все лучше, чем стать женой Эмиля! Как только Дениз могла заинтересоваться этим человеком?! С Чипом и даже с Гари Инид натыкалась на ту же проблему: дети не укладывались в ее рамки. Не хотели того, к чему стремилась она сама, ее друзья и дети ее друзей. Хотели чего-то совсем другого, скандально другого.

Краем глаза Инид отметила, что коврик в ванной запачкан сильнее, чем она думала, надо его сменить перед праздниками. Из гостиной доносился голос Альфреда, он предлагал выслать Дениз два билета на самолет, Инид поразило, с каким спокойствием муж отнесся к этому известию. Его единственная дочь приняла самое важное в жизни решение, а с ним даже не посоветовалась! Однако, когда Альфред положил трубку, ограничившись простым комментарием, что жизнь полна неожиданностей, Инид (она уже вышла из ванной) увидела, как странно дрожат его руки. Дрожь была неровная и куда более сильная, нежели та, что порой нападала на Альфреда после лишней чашки кофе.

Всю следующую неделю Инид, как могла, исправляла унизительное положение, в какое поставила ее Дениз. Во-первых, обзванивала ближайших друзей и с деланым восторгом сообщала: Дениз выходит замуж! за очень симпатичного канадца, но на бракосочетание она приглашает только ближайших родственников, а друзьям представит мужа на очень скромном, совершенно неформальном домашнем приеме на Рождество (никто из друзей не поверил ее энтузиазму, однако все оценили мужественную попытку скрыть обиду, у некоторых даже хватило чуткости не задать неловкого вопроса, в каком магазине новобрачные оставили список подарков); во-вторых, не спрашивая разрешения у дочери, заказала двести извещений, не только затем, чтобы придать этой скоропалительной свадьбе более пристойный вид, но и в надежде немножко тряхнуть подарочное дерево, получить какое-никакое возмещение за десятки и сотни тиковых салатных мисок, которые они с Альфредом дарили последние двадцать лет. Всю эту долгую неделю Инид постоянно видела перед собой трясущиеся руки Альфреда, так что, когда он согласился наконец пойти к врачу, а затем получил направление к доктору Хеджпету, который диагностировал «паркинсон», Инид подсознательно связала его недуг с Денизиным известием и, хотя доктор Хеджпет уверял, что «паркинсон» имеет чисто физиологические причины и развивается исподволь, возложила на Дениз всю вину за болезнь мужа, столь осложнившую ее жизнь. К праздникам, когда доктор Хеджпет снабдил ее и Альфреда брошюрами, чьи тусклые трехцветные схемы, гнетущие графики и отвратительные медицинские фотографии предвещали столь же тусклое, гнетущее, отвратительное будущее, Инид совершенно уверилась, что Дениз со своим Эмилем погубила ее жизнь. Однако Альфред строго-настрого наказал жене принять Эмиля как желанного гостя. И вот, устраивая прием в честь новобрачных, Инид с приклеенной улыбкой по сто раз выслушивала вместо соболезнований вполне искренние поздравления старинных друзей семьи, которые любили Дениз, считали ее милой девочкой (еще бы, ведь Инид, воспитывая дочь, внушала ей, как важно быть внимательной к старшим; а кстати, что такое этот брак, как не доведенная до абсурда почтительность к старшему?!). Она достойно сыграла свою роль, выполнила распоряжение Альфреда, встретила немолодого зятя со всей сердечностью, ни единым словом не обмолвилась насчет его религии – и какой же стыд и гнев охватили ее, когда через пять лет Дениз развелась с Эмилем и Инид пришлось сообщать друзьям и эту новость! Она придавала браку огромное значение, изо всех сил старалась примириться с этим браком, а у Дениз даже не хватило совести сохранить его.