Текст книги "Матрица смерти"

Автор книги: Джонатан Эйклифф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Глава 7

На следующий день за мной заехал Дункан Милн. Тогда мне почему-то не пришло в голову спросить, откуда ему известен мой адрес. Он явился без предупреждения, будто был уверен, что я дома, и даже не спросил, готов ли я отправиться с ним в Братство. В нем была самонадеянность, которая не позволяла усомниться, что ему может быть отказано. Я и не возразил. В это время шел дождь, и я был благодарен за то, что он меня подвезет. Хотя я и не чувствовал себя свободно в его присутствии, однако был уверен, что более близкое знакомство с ним пойдет мне на пользу.

Собрание ничем не отличалось от прежних. Наблюдая за скучными ритуалами, я не мог не поглядывать время от времени на Милна. Чувствовалось, что ему тоже скучно, но он терпит в силу привычки и принимает участие в этих ритуалах ради приличия. Возможно, думал я, все это лишь прикрытие, и существуют другие ритуалы и другой, более узкий круг, к которому принадлежат он и несколько избранных членов Братства. В таком случае можно было бы понять, как такой умный человек мог очутиться здесь, в компании с заурядными людьми, и наблюдать неделю за неделей глупые театральные представления.

Мелкий дождь не прекращался, когда мы ехали домой. Говорили мы о пустяках, как будто возвращались с рядового спектакля. Когда мы выехали на Хай-стрит, он повернулся и заговорил более серьезным тоном.

– Эндрю, – сказал он. – Чувствую, нам надо поговорить. Вы можете уделить мне полчаса? У меня есть очень хороший виски. Я снимаю квартиру здесь неподалеку, возле Парламента.

Я, конечно, вполне мог предположить, что это был всего лишь предлог, чтобы меня соблазнить. Милн, как я знал, был не женат. Манеры его выдавали в нем скрытого гомосексуалиста, который начинал еще в те времена, когда такие отношения были запрещены законом. Однако я не думал, что у него ко мне сексуальный интерес. Поэтому я с готовностью принял его приглашение, надеясь разузнать, что же его связывало с Братством, и выяснить степень его осведомленности в оккультизме.

Квартира, как и его одежда, была немного старомодной и дорогой. Над камином из черного мрамора висела картина маслом, изображавшая мужчину в костюме девятнадцатого века. По обе стороны от камина стояли два больших книжных шкафа, плотно заставленные книгами в дорогих переплетах. Он взял у меня пальто и повесил его в маленький шкаф в прихожей. Через несколько минут в камине запылал огонь. Усадив меня в глубокое, удобное кресло, обтянутое Дамаском и предложив чувствовать себя, как дома, Милн отправился за виски и рюмками.

– Льда нет, – сказал он, подавая мне рюмку. – Не вздумайте добавлять воды. Этот виски нужно пить неразбавленным.

Пригубив, я понял: все то, что я пил до сих пор, по сравнению с этим волшебным напитком было сущим ацетоном.

– Ну, – приступил он, устраиваясь в кресле напротив меня, – расскажите-ка мне, что там такое случилось с книгой.

– Да рассказывать-то, собственно, и нечего, – ответил я, зная, что никогда не смогу рассказать всего, что произошло.

– Тем не менее, мне интересно. Кажется, этот инцидент вас расстроил.

Я придумал историю о том, как вдруг, ни с того, ни с сего заболел, работая в библиотеке, а когда поправился, обнаружил книгу в портфеле. Она, должно быть, в тот вечер ненароком туда проскользнула, а я и забыл об этом.

– Ну, и как же называлась эта скользкая книга? – поинтересовался он.

– Я... Я уже не помню. Должно быть, это был Уокер, а может, это был Кроули, «Книга закона».

Милн шутливо передернул плечами и глотнул виски.

– Только не этот кошмар. Право, мне казалось, у вас больше здравого смысла. «Пусть то, что ты делаешь, будет законом». Какая чепуха!

– Мне кажется, я должен иметь представление обо всем, – заметил я.

– Да, конечно. В вашем возрасте это совершенно естественно. Но существуют же пределы. Кроули, например. Вам нужен наставник. Иначе вы будете тратить время на шарлатанов. Оставьте Кроули подросткам. Впереди у вас серьезная работа.

Я чувствовал, что он вот-вот скажет то, на что я так долго надеялся: мне предстоит перейти на следующий уровень в оккультной иерархии.

– Вам легко говорить, – ответил я, надеясь подтолкнуть его. – Но откуда мне взять такого наставника? Я прочел все, что мог. Я посещаю собрания, наблюдаю ритуалы, слушаю лекции, говорю со всеми, у кого только находится для меня время. Но я до сих пор так и варюсь в собственном соку.

Он взглянул на меня как-то странно и поставил рюмку на низкий столик.

– Зачем вы ходите на собрания Братства? Что вы ищете?

– Знаний, – ответил я, надеясь, что это не прозвучало слишком банально. По крайней мере, это была почти правда. – Я в поисках знания.

– Каждый Том, Дик или Гарри ищет знания, – ответил он. – Вы же незаурядный человек. Я хочу убедиться, что вы ищете то, о чем заурядный человек даже и не догадывается.

Если бы я к тому времени не прочел так много на эту тему, то ни за что бы правильно не ответил на этот каверзный вопрос. Но имелось одно слово, которое повторялось из книги в книгу, и я понял, чего Дункан Милн ждет от меня.

– Мастерство, – ответил я. – Я ищу реального знания и совершенного мастерства.

Он улыбнулся не слишком приятно, и я понял, что сказал то, что нужно.

– Вы полагаете, что найдете это в Братстве Старого пути? – спросил он.

Я покачал головой. Теперь я примерно догадывался, к чему он ведет.

– Нет, – сказал я. – Но с чего-то нужно начать.

– Хорошо, что вы искренни, – похвалил он. – Библиотека в Эйнсли-Плейс отвечает вашим запросам?

Я опять отрицательно покачал головой:

– Поначалу она меня удовлетворяла, а сейчас – нет. Я не могу достать книг, которые мне нужны. Я пытался заказать их в Национальной библиотеке, но их либо нет в фонде, либо библиотекари не желают их выдавать.

– Да нет, конечно же, у них они есть. Только они держат их под замком. Вам нужны влиятельные друзья, которые замолвили бы за вас слово. И тогда вам дадут на эти книги взглянуть. Возможно, я вам помогу. У меня имеется большая библиотека. Не эта, – он указал на ряды книг в кожаных переплетах. – Это лишь часть моей семейной коллекции. Я привез их сюда после смерти родителей. Свою настоящую библиотеку я храню дома. В ней есть несколько книг, которые должны вас заинтересовать. К несчастью, они невероятно дороги. Я, вы понимаете, не могу вам дать их читать домой. Но я могу принести несколько книг сюда. Я часто бываю здесь по вечерам, готовясь к лекциям. Вы можете приходить сюда, когда хотите.

Он помолчал.

– Многие из самых ценных томов – на иностранных языках. Какие языки вы знаете?

– Латынь, – ответил я, – и греческий. На экзаменах я получил за них высший балл. Мой отец получил классическое образование. Ну, разумеется, гэльский, хотя, думаю, он здесь ни к чему. Французский. Немного немецкий.

– А древнееврейский?

Я покачал головой.

– Жаль. На нем имеются один-два небезынтересных трактата. Арабского, вы, как я полагаю, тоже не знаете?

И опять я покачал головой, вспомнив о книге, найденной в Эйнсли-Плейс, переведенной с арабского на латынь.

– Арабы научили средневековых мастеров многому из того, что знали. Джабир ибн Хайян получил широкую известность как Гебер, под этим именем вышло много работ по алхимии. Книга о магии и переходящих праздниках – «Picatrix», датированная десятым столетием, была переведена на испанский, а затем на латинский языки с арабского оригинала, называвшегося «Rutbat al-Hakim». Под ее влияние попали все – от Петра Абанского до Кампанеллы. Абу Машар аль-Балхи из Багдада был очень хорошо известен в Европе как Альбумазар, величайший из астрологов. Позднее, когда узнаете побольше, вам не помешает изучить арабский язык. Но то, что вы знаете латынь и греческий, – очень удачно. Я этого не ожидал. Вам понадобится помощь в терминологии, но мы можем начать с более простых текстов. Приходите сюда завтра в семь. Сначала мы пообедаем, а потом начнем обучение.

– А как же Братство? – спросил я, ибо мне требовалось узнать, было ли это просто приглашение помочь мне с чтением или нечто другое.

– А, забудьте о них. Дешевка. Вы, Эндрю, созданы для большего. Я это чувствую. Но пока вы еще не готовы. Читайте книги, которые я буду вам давать. Можете задавать любые вопросы. Когда придет время, я познакомлю вас с моими друзьями, которые знают то, о чем эти дураки из Эйнага-Плейс даже не догадываются.

* * *

Мы проговорили допоздна. Когда я пошел домой, дождь уже прекратился. Во время беседы Милн спросил о моей работе, и я ответил, что готовлюсь к защите докторской диссертации по социологии, пишу трактат о Дюркхайме. У него не было оснований не доверять мне, и легенда эта обеспечивала мне некоторую свободу. Тем не менее, как только я вернулся домой, первое, что сделал, – это убрал в шкаф все свои тетради и документы, чтобы при посещении он ненароком на них не наткнулся. Самому мне эта секретность не нравилась, но альтернативы не было, особенно ввиду того, что Милн обещал познакомить меня со своими друзьями, которым вряд ли бы понравилось, что их деятельность будет обнародована.

В последующие дни и недели я все больше виделся с Милном и все меньше – с Яном и Генриеттой. Несколько раз отказывался от заранее назначенной встречи с Яном и спешил к Дункану на урок. Семинары мои стали чрезвычайно сложными и непонятными. Один за другим студенты и преподаватели начинали их пропускать. Ян сказал мне, что в коридорах недовольно шепчутся. Содержание моих лекций стало слишком эзотерическим, слишком далеким от социологии и от реальной жизни. Я, в свою очередь, посоветовал ему заниматься своим делом.

Дункан приносил мне кучу книг. Почти каждый вечер мы вместе жадно их читали. Начали мы со знакомых мне текстов, а потом перешли к более трудному материалу. Это все были тяжеленные, переплетенные в кожу тома, которые заманчиво было не только читать, но и просто взять в руки. Страницы их загнулись со временем, шрифт, также подвергшийся испытанию годами, поначалу трудно было разбирать. Многие издания относились к XVI-XVII векам, а одна или две книги были еще старше и представляли собой огромную редкость.

Объяснения Милна проливали свет на темные места, и я начал понимать, насколько ребяческим до сих пор было мое восприятие прочитанного. С помощью моего наставника я преодолел сложности средневековой латыни, которой излагались труды по алхимии и магии. Начал подступать к основным текстам ритуальной магии. Когда я впервые увидел их, то был поражен. Книги, которые мне были известны лишь по названию, которые, как я слышал, сохранились лишь в трех-четырех экземплярах, теперь лежали передо мной.

В конце каждого так называемого семестра Милн учил меня немного арабскому, и я купил грамматику, чтобы дополнительно заниматься дома. Постепенно мы перешли к простым текстам. А когда мы читали с ним латинский перевод арабских сочинений, он часто отсылал меня к оригиналу, исправляя или улучшая версию переводчика.

Он научил меня строить пентаграмму и создавать талисманы, как для защиты, так и для заклинания. Вскоре я осознал, что все мои прежние усилия можно было сравнить с попыткой ребенка построить дом с помощью сломанных прутиков и грязи. Теперь же интерес мой к оккультизму из чисто академического перерос в личный. Мои ранние исследования выглядели теперь в моих глазах лишь бесплодными интеллектуальными играми. Ныне я возжаждал подлинного знания – знания, которое я мог ощутить, знания, с помощью которого я мог добиться чего-то большего, нежели создание теории. Это было как раз то, что я сказал Милну: я хотел мастерства.

Под его руководством я стал более сведущ в основах магии. Однажды я нечаянно сказал о нашем общем интересе в «черной магии». Он рассердился и тут же одернул меня.

– Магия не бывает ни черной, ни белой, – сказал он. – О морали пусть рассуждает церковь. Магия выше обычной дихотомии. У нее более глубокие цели. Заклинанием можно как убить святого, так и сбросить тирана, чары могут защитить как убийцу, так и священника.

Он снял с верхней полки средневековое издание и открыл его на разделе «Заклинания и магические формулы для причинения вреда твоему врагу».

– Здесь имеются заклинания, – проговорил он, – которые, если их правильно применить, убьют человека или сделают его инвалидом. Они действуют без промаха, уверяю вас. Для этого требуется лишь иметь в своем распоряжении прядь волос жертвы или предмет его одежды. В этом случае главное – воля исполнителя, его убежденность в том, что жертва должна заболеть или погибнуть. Если намерение его чистое, каким бы злым оно ни казалось в глазах толпы, в глазах избранных оно тоже будет чистым.

– Даже если вред будет нанесен хорошему человеку?

– Вы не можете судить об этом до тех пор, пока не достигнете мастерства.

– Вы сами когда-нибудь использовали такие заклинания?

Он опять положил книгу на верхнюю полку.

– Я делал все, – ответил он. – Когда вы будете готовы, мы изучим эти заклинания вместе. А теперь давайте ужинать.

* * *

Однажды весенним днем я сидел дома и читал, когда вдруг раздался стук в дверь. Я открыл. На пороге стояла Генриетта. Не спрашивая разрешения, она проскользнула мимо меня и прошла в гостиную. Я закрыл дверь и последовал за ней.

– Простите, Генриетта, но что же это вы...

Она быстро обернулась и посмотрела на меня.

– Я не намерена тратить ваше драгоценное время, Эндрю, не бойтесь. Вижу, вам надо прочесть еще уйму книг.

Комната моя была завалена книгами, некоторые из них были из университетской библиотеки, несколько моих собственных, да пара современных книжек, которые дал мне почитать Дункан.

– Все дело в том, что мы с Яном очень о вас беспокоимся, – продолжила она, не давая мне возможности вставить слово. – Мы были напуганы тем, что приключилось с вами в канун Рождества. Вы были очень больны, даже сами не знаете, как тяжело. Маклин говорил, что вы были на краю. Ведь он предупреждал вас, что перенапрягаться вам нельзя, но вот прошло всего лишь несколько месяцев, а вы работаете больше прежнего. У вас нет времени на друзей, вы забросили семинары. Вы только сидите, уткнувшись носом в книги, написанные бог знает когда. Никто не возражает против ваших занятий наукой, но это...

Она обвела рукой вокруг себя. Жест ее был усталым, на лице – выражение жалости.

– Сейчас я разбираюсь в этом лучше любого ученого, – возразил я. – Я больше не скольжу по поверхности, но рою вглубь. Я теперь учусь применять то, о чем прочитал. Могут ли Ян и его коллеги сказать о себе то же самое? А вы сами – можете?

– Сомневаюсь. Но сомневаюсь и в том, что кто-нибудь из нас захочет применить на практике то, чем вы сейчас так увлечены. Эндрю, мы очень за вас тревожимся. Мы хотим помочь вам – Ян и я. Этот человек, Милн... У него ужасная репутация. Ян наводил справки. Он спрашивал о нем в церкви, в университете, разговаривал с юристами. Он пользуется дурной славой. Если бы он не был так умен, то давно сидел бы в тюрьме.

– Я буду осторожен, Генриетта. Дункан Милн – мой друг. Хороший друг. Я столько от него узнал, что вы не можете себе даже вообразить.

– Он опасный человек, Эндрю. Взгляните на себя. Вы спите на ходу. Не можете нормально работать. Худеете. Вы на краю очередного срыва. Милн погубил многих людей, погубит и вас, если вы ему это позволите.

– Больше вы ничего не хотите мне сказать, Генриетта? А как же Ян? У него что – не хватило смелости высказать мне все в лицо?

– Ян не знает о том, что я здесь. Он ни за что не позволил бы мне прийти. Он не хочет впутывать меня в эти дела. Но мы оба страшно о вас беспокоимся. Почему бы вам не приехать к нам на несколько дней, поговорить? Ян познакомит вас со своими приятелями, которые знают Милна. Они могут...

– Думаю, вам пора идти, Генриетта. – Я взял ее за локоть и стал легонько, но настойчиво подталкивать к двери. – Если это все, что вы хотели мне сказать, то вы напрасно теряете время.

В глазах ее стояли слезы, но они меня не тронули. Я, как сторонний наблюдатель, смотрел на себя словно бы издалека, и ничто меня не волновало. Дункан научил меня управлять своими эмоциями. Научил отбрасывать все, что мешает мне двигаться к поставленной цели – постижению тайных знаний.

Генриетта ушла, умоляя меня одуматься. Я едва слышал ее. Как только я закрыл за ней дверь и уселся за книгу, которую читал до ее прихода, я забыл о ней начисто.

* * *

В ту ночь мне снилась Катриона. Странный сон – без начала и конца. Она стояла на длинной темной улице, рыдала и звала меня. Это было незнакомое место, застроенное высокими глинобитными домами. Разбитые окна выделялись на стенах, как заплатки. Время от времени открывалась какая-то дверь, а потом с шумом закрывалась. Где-то рядом слышался стук шагов. Мне хотелось подбежать к Катрионе, обнять ее и поцеловать. Успокоить, сказать, что все в порядке... Но я не мог двинуться. Это все, что я помню.

Глава 8

Спустя несколько дней после визита Генриетты я, по глупой неосмотрительности, чуть не выдал себя Милну, когда он пришел ко мне на квартиру. В последнее время он часто навещал меня. Он любил появляться внезапно, быть может, желая удивить меня или застать врасплох. Сейчас я склоняюсь к мысли, что он за мной шпионил. Обычно я предлагал ему что-нибудь выпить. Я был ему рад, так как все дни проводил в одиночестве за чтением. Часто мы вместе слушали классическую музыку, а потом он оставался, и я готовил легкий ужин. Таким путем ему удавалось лучше узнать меня, наблюдать за мной в родной для меня обстановке (чуть не сказал: в месте естественного обитания).

В тот вечер мы ели и пили, и болтали допоздна. Темой нашего обсуждения были Гебриды, которые, как он мне признался, никогда не посещал. Было довольно странно, что такой урбанист, как он, живо интересуется Льюисом и тем, как там живут островитяне. Мне мой дом уже казался невероятно далеким, как место, о котором я когда-то читал, но никогда не видел.

Как я уже упоминал, я на всякий случай спрятал все книги и тетради, которые могли обнаружить характер моих исследований, поэтому я был не против того, что Дункан спокойно расхаживает по квартире. В этот раз, когда он уже собрался было уходить, взгляд его вдруг упал на конверт, лежавший на столе в прихожей. Он взял его в руки.

– Это письмо адресовано доктору Эндрю Маклауду, – сказал он. – Мне помнится, вы говорили, что еще только работаете над диссертацией.

По моему телу пробежал холодок. В его тоне было нечто, заставившее меня понять: дай я сейчас неверный ответ – и будут неприятности. Впервые я осознал, что восхищаюсь Дунканом Милном настолько же сильно, насколько боюсь его. Если только он узнает, что я скрываю от него правду относительно характера моих исследований, он даст волю своему гневу.

– Да, конечно, я работаю над диссертацией, – ответил я. – Такое случается сплошь и рядом. Я уже получал письма, на которых было написано: «профессору». Мало кто в этом разбирается. Все считают, что если ты работаешь над докторской, ты уже доктор.

Он рассмеялся и положил конверт на место.

– Да, мне это знакомо, – сказал он. – Обыватели вообще мало смыслят в том, что выходит за рамки их понимания. Меня самого подчас называют то стряпчим, то судьей.

Он ушел. Я так и не был уверен в том, что мое объяснение смогло его убедить. Я тут же перетряхнул все еще раз, уничтожая следы своей прошлой жизни, чтобы он, в случае чего, не наткнулся бы на них. Хотя сейчас, говоря по правде, большого значения это уже не имело. Моя жажда знаний, которую Милн всегда готов был удовлетворять, не являлась больше маской, скрывавшей деловые потребности. Теперь это была подлинная страсть, не признающая никаких помех. И боялся я не того, что все выйдет наружу, а того, что у меня не будет возможности довести исследования до логического конца.

В последующие недели Дункан вел себя как обычно, не задавал неудобных вопросов. Жизнь текла своим чередом. Он никогда не приглашал меня к себе домой и не давал нашим отношениям перерасти в заурядную дружбу. Я быстро понял, что он мастер, а я – подмастерье. Словами он этого, разумеется, не выражал, но время шло, и такое положение дел закрепилось.

* * *

В конце апреля, в ветреный день, ко мне пришел Ян. Светило солнце, и день был бы очень неплохим, если бы не этот ветер, который обратил весну в конец осени.

– Мне надо с тобой поговорить, Эндрю, – сказал он с порога. – Пожалуйста, не гони меня.

Я впустил его и сказал, что поставлю чайник, Я догадывался, куда он клонит. Будут три темы для разговора: обличение Дункана Милна, предупреждение насчет компании, с которой я связался, и мое здоровье.

Когда я с чаем вошел в гостиную, его пальто и шарф свисали со спинки стула – это было единственное свободное место. Ян был в священническом облачении. Я подал ему чашку, чай с молоком и сахар. Дункан приучил меня к китайскому чаю, и себе я заварил сорт «Формоза У-Лонг». Перед Яном я поставил блюдо с печеньем.

– Шоколадное печенье «Оливере»? – Он поднял брови. – В Теско такого не купишь.

– Мне его подарили, – пояснил я. – Послушай, Ян...

Он опередил меня.

– Не беспокойся, – сказал он. – Я не нотации тебе пришел читать. Генриетта рассказала мне о своем визите. Я мог бы сразу ей сказать, что она напрасно тратит время. Жаль, что мы теперь почти не видимся, но знай, мы тебе всегда рады. Не обещаю тебе «Оливере», но...

– Я все время занят, – жалко оправдывался я.

– Не надо ничего объяснять, – сказал Ян. – Я и сам вижу. Притворяться не буду, я очень беспокоюсь. Но пришел я к тебе не по собственной инициативе, и Генриетта меня к тебе не присылала. Меня попросил заскочить Джеймс Фергюссон. Он хочет тебя видеть, но отнюдь не уверен, что ты тут же явишься по его зову.

Он помолчал и отхлебнул чай.

– Да, Фергюссона я давно не видел, – ответил я. – Он писал мне несколько раз, но, по правде говоря, на него у меня нет времени.

– Конечно, я тоже его недолюбливаю. Но все-таки он твой босс, и он имеет право знать, чем ты сейчас занимаешься. Университет тебе платит и, естественно, ждет каких-то результатов. Послушай, Эндрю, я должен тебе сказать, что Фергюссон не собирается продлевать контракт с тобой после июля. Положительный отзыв о твоих изысканиях он тоже вряд ли напишет. Поэтому тебе будет непросто найти новую работу, если за оставшееся до июля время ты не возьмешься за ум.

– Да ведь я работаю, как вол. Я...

– Ты поглощен совсем не той работой, которая указана в контракте. Начинал ты великолепно, мы все были тобой довольны. Но сейчас ты ушел в сторону.

– Но ведь это тоже научные исследования.

– Нет, Эндрю, сейчас это нельзя назвать научными исследованиями. Ты так глубоко закопался во все это, что совсем потерял всякие ориентиры. Ну ладно, я обещал не читать тебе нотации, не буду. Ты просто должен мне сказать, что передать Фергюссону, и я тут же уйду. А как быть дальше – дело твое.

Возможно, во время разговора я производил впечатление спокойного человека. Душа же моя болела. Мне хотелось заверить Яна, что я по-прежнему дорожу дружбой с ним и с Генриеттой, что не хочу их терять. Но что-то удерживало меня. Думаю, я боялся, что придется заплатить слишком высокую цену за восстановление былых отношений.

Ян осушил чашку и поставил рядом с собой на пол.

– Эндрю, – сказал он. – Извини, если надоедаю. Мне необходимо тебе кое-что сказать. Обещаю, что не задержу и сразу же уйду.

В дверь постучали. Я взглянул на часы, и сердце мое екнуло: это мог быть только Дункан. Я пошел в прихожую и открыл дверь.

Не успел он войти, как тут же догадался: что-то не так. На нем было теплое пальто и мягкие кожаные перчатки. Щеки его покраснели, и волосы растрепались на ветру. Рядом с ним я чувствовал себя слабым.

– В чем дело, Эндрю? Вы явно не в своей тарелке.

Я покачал головой. В этот момент на пороге гостиной появился Ян с перекинутым на руку пальто.

Дункан заметил воротничок священнослужителя. Они смотрели друг на друга, как два врага, встретившихся на нейтральной территории. Ян сделал шаг вперед, и я заметил, что он старается держаться подальше от Дункана.

– Я уже ухожу, – сказал он. – Благодарю за чай, Эндрю. Я передам Джеймсу Фергюссону твои слова. Помни, мы всегда рады тебя видеть.

– Да-да, спасибо. – Пытаясь разрядить обстановку, я представил их друг другу: – Дункан, это Ян Гиллеспи. Он преподает в Новом колледже. Ян всегда помогает мне в работе.

– Не сомневаюсь, – промолвил Дункан, стягивая перчатку и протянув руку. – Дункан Милн, друг Эндрю. – Он помолчал. – Разве мы с вами не встречались? Ваше имя мне кажется знакомым.

– Возможно, мы и сталкивались друг с другом. Эдинбург – город маленький. А ваше имя, мистер Милн, мне хорошо известно. Теперь прошу извинить. У меня сейчас семинар.

Он еще раз поблагодарил меня и ушел, помахав мне в дверях рукой. Лицо его было озабочено.

– Да он же священник, – сказал Дункан, проходя вперед меня в гостиную. – Я и не знал, что у вас такие экзотические друзья.

– Ян мне не друг, – солгал я. Мне было больно произносить эти слова. – Но он хороший социолог в области религии, специалист по Бергеру.

Когда Дункан уселся, я суетливо собрал чайную посуду и поспешил вынести ее из комнаты.

В этот вечер, впервые после нашего знакомства, мы заговорили на личные темы. Он рассказал мне, что отец его был врачом, а богатство досталось им от деда, занимавшегося импортом тканей. Он торговал с Ливией и Северной Африкой.

Милн никогда не был женат, но в его жизни было несколько женщин, от которых у него не было детей. Сейчас он жалел об этом, и не только потому, что некому передать наследство. Больше всего его угнетало то, что его знания, особенно в области оккультных наук, которые он приобретал в течение всей жизни, умрут вместе с ним.

Он, казалось, немного боялся смерти. Он несказал, почему. Мне думалось, что он тоже утратил близкого человека и, несмотря на свое знание оккультизма, не мог заставить себя поверить, что другой жизни не будет и он не встретится с той, кого потерял. Во всяком случае, таковы были мои первые впечатления. Только потом я понял, что страх его происходил не от недостатка знаний, а наоборот – от их избытка.

Он рассказал мне, что родители его умерли: отца нечаянно подстрелили, а мать свела в могилу болезнь рака. Это побудило меня рассказать ему о Катрионе, хотя поначалу я мысленно зарекался не делать этого. Он выслушал мою историю с сочувствием человека, который – так мне тогда показалось – перенес такую же потерю.

– Где, как вы думаете, она сейчас? – спросил он вдруг, когда я кончил свой рассказ. – «В мире» – как выразился бы ваш друг-священник? В раю? В аду?

– Ну, нет, – запротестовал я. – Я не могу поверить в то, что кого-нибудь можно низвергнуть в ад.

Это совершенно несправедливо. А Катриона... Нет, в это я поверить не могу.

– Но вам хотелось бы увидеть ее еще раз?

– На это у меня нет никакой надежды, – ответил я. – Я не верю в жизнь после смерти.

– Значит, преподобный Гиллеспи не сумел обратить вас в свою веру?

Я покраснел:

– Я ведь вам уже говорил. Я его едва знаю. Он никогда не беседовал со мной о вере.

– О, да я и не сомневаюсь. Они теперь тонко действуют. Но что же, даже ваше желание еще раз увидеть Катриону не может убедить вас в существовании другого мира?

Я отрицательно покачал головой.

– И все же, – тщательно подбирая слова, проговорил он, – все же я сомневаюсь в вашей правоте. Мы ведь с вами уже говорили о других реальностях. Со временем вы узнаете об этом больше. Ваша Катриона, может быть, не так далеко от вас, как вы думаете. – Он посмотрел чуть в сторону, как бы разглядывая нечто за моим плечом. – Кто знает? Что, если в этот самый момент она находится рядом е вами? Возможно, она никогда вас не покидала.

Я не удержался и посмотрел в направлении его взгляда. Там, разумеется, никого не было. Он тихонько рассмеялся:

– Мне давно пора идти, Эндрю. Сегодня мы с вами что-то совсем разболтались. Приходите завтра ко мне. У меня для вас есть кое-что новенькое.

* * *

Ночью я видел во сне Катриону. В этот раз она пришла не одна, рядом с ней стояла какая-то фигура. Мне почему-то показалось, что это был Ян, хотя лица его в темноте было не видно, да и фигура выглядела неотчетливо.

На следующее утро меня разбудил телефон. Это был Ян.

– Эндрю, извини за беспокойство. Ничего серьезного. Просто мне показалось, что вчера я оставил у тебя свой шарф. Посмотри, пожалуйста.

Я посмотрел везде, но не нашел.

– Не могу его найти, Ян, – сказал я. – Я помню, что ты в нем пришел. Может быть, ты все-таки прихватил его, когда уходил? После меня ты никуда не заходил?

– Нет, я отправился прямо домой. Никакого семинара у меня не было. Что ж, это странно. Если ты на него наткнешься, позвони. Ну, ты помнишь... такой полосатый – в красную, синюю и белую полоску.

– Ян... – Я замолчал. Я не вполне понимал, что именно хотел бы сказать.

– Что такое, Эндрю?

Я наконец осознал, какие слова чуть не сорвались с моего языка. Но я не смог произнести их.

– Ничего, – промямлил я. – Ничего, я перезвоню. Обещаю. Очень скоро.

Он попрощался, и я опять остался наедине со своими книгами. Или нет... Я вспомнил, о чем говорил Дункан накануне. Может быть, я, в конце концов, и не один.