Текст книги "Матрица смерти"

Автор книги: Джонатан Эйклифф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Глава 5

Доктор Маклин позвонил моим родителям в то же утро, а в понедельник мать прилетела ко мне из Сторновея. Признаюсь, я был страшно рад ее приезду. Она меня не упрекала за то, что я так долго не давал о себе знать. Ни разу не прочла мне нотацию за то, что довел себя работой до болезни, и вообще не поднимала шума. Я рад был, что она у меня такая земная женщина: все то, что долгие месяцы занимало мои мысли, для нее не значило ровным счетом ничего.

Доктор Маклин регулярно навещал меня. Травяная настойка действовала медленно, но к концу второй недели я стал ощущать результат. К тому времени я уже перебрался из спальни в гостиную. Там я сидел в кресле и вырезал картинки или подолгу играл с матерью в трик-трак. Она, правда, считала это греховным занятием, но уступала мне, утешаясь тем, что играли мы не на деньги. Читать мне разрешали только детективы да Томаса Гарди, все мрачное и сложное для восприятия категорически запрещалось.

Ян и Генриетта приходили ко мне почти каждый день. Генриетта приносила книги, а я дал ей несколько уроков гэльского языка, чем немало веселил мать. Я не рассказывал о том, что пережил, да меня никто и не расспрашивал. Отметины на моих руках и лице быстро зажили и к концу второй недели исчезли.

К этому времени я начал совершать короткие прогулки в компании с матерью. Она никогда раньше не бывала в Эдинбурге, и я показывал ей местные достопримечательности, хотя скоро стало ясно, что знаю их почти так же мало, как и она. Сначала мы чувствовали себя друг с другом несколько натянуто. Мы никогда раньше не были близки, не разговаривали о чем-то важном. Беседы наши во время прогулок были обрывистыми, формальными. Если разговор сворачивал на запретную территорию, мы тут же обрывали фразу, как будто по обоюдной договоренности, и начинали обсуждать архитектурные достоинства зданий, мимо которых шли.

Несколько раз мы ездили на автобусе в Ботанический сад. Мать никогда еще не видела тропических растений, кактусов, пальм высотой с дом. Мы ходили по стеклянным оранжереям, вдыхали горячий влажный воздух, и она немного расслаблялась. Однажды, когда мы сидели возле пруда с лилиями, она рассказала мне о человеке, которого любила до отца. Он погиб, катаясь на лодке. Она никогда не говорила о нем с отцом, да и вообще ни с кем. Так мы и сидели вдвоем, каждый со своим горем, впервые разделив хранимый долгие годы секрет.

– Приезжай домой на Рождество, Эндрю, – сказала мать. – Здесь тебе будет одиноко. В прошлом году мы по тебе скучали. Нам тебя недостает.

Я и забыл о Рождестве. Двумя неделями раньше я бы с ходу отказался от приглашения. Дело вовсе не в том, что я не любил Сторноуэй или не был привязан к родителям, просто тогда я в них не нуждался. Ну, а в чем же я тогда нуждался? Действительно, остаться на Рождество в городе одному, без друзей... Я сказал, что поеду с ней домой.

На следующей неделе мы уехали. Доктор Маклин заявил, что мне можно пуститься в дорогу, добавив, что Рождество дома будет для меня лучшим лекарством. Отец встречал нас в аэропорту, и в тот вечер за обедом мы сидели, как старые друзья. Я и не думал, что мне потребуется компания, но к концу вечера я почувствовал, что ко мне вернулись части души, которые, как мне казалось, я навсегда утратил.

Вплоть до Нового года погода простояла хорошая: морозно, но безоблачно, на море спокойно. В Рождество мы с матерью ходили в церковь. Отец, как всегда, остался дома, хотя мне хотелось, чтобы он пошел с нами. Бога я опять не обнаружил – ни в самой церкви, ни в словах псалмов, но голоса матери и знакомой с детства обстановки было достаточно, чтобы прогнать тени, собравшиеся вокруг меня в последние месяцы.

После Нового года я прилетел в Эдинбург в боевом настроении, желая продолжить работу. Я дал отцу слово не касаться мрачных тем. С ясной головой и окрепшими нервами я вернулся в свою квартиру в Канонгейте. Ночью я спал хорошо, а во сне видел Катриону. Утром проснулся отдохнувший и готовый приступить к работе. За окном спальни светило зимнее солнце, и единственные звуки, что я слышал, издавали машины, проносящиеся по Королевской миле.

Утром я пришел на работу. Джеймс Фергюссон был, как всегда, неприятен. Он слышал о моей болезни и надеялся, что я полностью выздоровел. Он даже сказал, что из Нового колледжа к нему поступили положительные отзывы о моей работе. Я поблагодарил и ушел в надежде не попадаться ему на глаза, по меньшей мере, до конца семестра.

Потом мы позавтракали с Яном в пабе на Хай-стрит.

– Я рад, что ты снова на ногах, – сказал он. – Первое время я о тебе очень беспокоился. Выглядел ты просто ужасно.

– Да, чувствовал я себя отвратно. Но сейчас мне намного лучше. Нет ничего чудесней, чем побыть немного на островах. Там живо поставят человека на ноги.

Он зябко повел плечами.

– Это не для меня, – проговорил он. – Я человек городской. Одна мысль о зиме на Льюисе приводит меня в ужас. Все ветры твои, и некуда идти. Мне нравится, когда вокруг меня народ и жизнь бьет ключом. Там бы я с ума сошел. Одни ветры, и некуда идти.

Я потянул виски и покачал головой.

– Я бы все же выбрал острова, чем жизнь здесь. Эдинбург явно не поднял мне настроение.

– У тебя просто не было шанса.

– Без сомнения. Но и ты несправедлив к островам. Ты когда-нибудь был там?

Он покачал головой.

– Хорошо, – сказал я, – если я попробую полюбить Эдинбург, то, может, и ты согласишься приехать ко мне летом в Сторноуэй на недельку-другую?

Мы выпили за наш уговор и заговорили о том, как лучше подготовиться к семинарам. Я сказал, что мне нужно две недели для того, чтобы снова войти в курс дела, и продолжить прерванную работу. Я все еще не нашел ответов на вопросы, заданные Крэйгом перед моей болезнью.

– Готовься столько времени, сколько потребуется, – разрешил он. – Спешить нам некуда.

– Две недели, – сказал я. – Дай мне две недели, и все будет в порядке.

– Отлично. В таком случае, я назначаю семинар на семнадцатое. Времени на подготовку у тебя будет достаточно.

Вернувшись домой, я решил, что пора начинать работу с того места, где ее оставил. Мои книги и бумаги Ян отложил в сторону. С той ночи в Эйнсли-Плэйс я взглянул на них лишь мельком.

Бумаги, над которыми я работал, были запиханы в портфель, а портфель, в свою очередь, спрятан в платяной шкаф в спальне. Я принес его в маленькую комнату, служившую мне кабинетом, и поставил на стол. Вынув книги и бумаги, которые я в спешке более месяца назад сунул в портфель, я обнаружил, что они, большей частью, помяты и порваны. Я уселся и стал разглаживать и распрямлять их.

Когда работа подходила к концу, я заметил на дне портфеля скомканный лист бумаги; вынув его, а увидел книгу и положил на стол. Темный кожаный переплет, очень пыльная, очевидно, старинная – это была та самая книга, которая пробудила чудища в темной библиотеке и оставила в моем мозгу след, стереть который было невозможно.

* * *

Не знаю, сколько времени я просидел, глядя на титульный лист ужасной маленькой книги, не в силах двинуться, не в силах собраться с мыслями. Я не осмелился перевернуть страницу, страшась того, что увижу там. Моя рассудочная сторона, оздоровленная пребыванием дома и разговорами с отцом, убеждала меня, что никакого вреда такая тривиальная вещь принести мне не может. Но мысль о том, что я снова увижу страницы с заклинаниями и гравюру, наполнила меня невыразимым отвращением.

В конце концов я встал, взял со стола книгу и бросил в портфель. Я знал: единственное, что мне остается – это вернуть книгу в библиотеку. Вспоминая, как небрежно она хранилась – кто знает, сколько лет – забытая и никем не прочитанная, я решил, что, скорее всего, никто ее до сих пор и не хватился. Тем не менее, было очень важно, чтобы меня не заподозрили в воровстве. Хотелось как можно скорее избавиться от книги, хотелось, чтобы ее заперли, так чтобы никто и никогда ее больше не нашел.

Появиться в библиотеке одному? Эта мысль меня угнетала. Мне было известно, что Юрчик работал три вечера в неделю – по понедельникам, средам и пятницам, с часу до четырех. Сегодня была среда, однако мне необходима была стопроцентная уверенность в том, что я не окажусь в библиотеке один. Я позвонил. Юрчик снял трубку и выразил удивление тем, что не видел меня несколько недель.

– Я был болен, – пояснил я. – Но я только что наткнулся на кое-что, что хранилось в вашей библиотеке. Вы не возражаете, если я сейчас приду?

– Я через час ухожу, – заявил он.

– Я сейчас буду. Мне вовсе не хочется быть должником.

– Хорошо. Жду.

* * *

На улице, как всегда, было пустынно, и старый дом был таким же серым. Ничто не изменилось. Я поднялся на крыльцо и позвонил. Звон эхом отозвался в пустом вестибюле, возвращая неприятные воспоминания. Сердце мое сильно билось. Мне очень хотелось повернуться и убежать. С большим трудом я поборол себя и стал ждать.

Юрчик спустился не скоро. У него были больные ноги, скрюченные артритом. Наконец, я услышал звук его шагов в коридоре. Шаркая, он подошел к двери. Когда он увидел меня, морщинистое лицо его расплылось в улыбке.

– Мистер Маклауд, как приятно видеть вас снова. Вы сказали, что были больны. Мы все очень за вас переживали.

– Мне сейчас намного лучше. Я просто... переутомился. Ничего серьезного.

– Ну-ну, рад это слышать. Входите, не стойте на холоде.

Я вошел, осторожно закрыв за собой дверь. Подозрительно взглянул на ступеньки и тускло освещенную площадку – полная тишина, никакого движения. Все же я никак не мог побороть душевный дискомфорт.

Юрчик поднялся по ступеням, а потом по короткому маршу спустился в библиотеку. Шел он медленно, и я шагал рядом, стараясь приноровиться к его шаркающей походке. За это время я успел разглядеть покрытые пылью картины, висящие на стенах. Создавалось впечатление, что дом десятилетиями стоял нетронутым, как будто не желая расставаться со своими старинными секретами. Толстый ковер заглушал наши шаги. Он был тускло-красного цвета и выглядел таким же старым, как и сам дом. Я напрягал слух, стараясь услышать звуки с верхнего этажа или из-за деревянных панелей на стенах. Все было тихо. Юрчик открыл дверь в библиотеку, и мы вошли.

Он сел за маленький стол, и я поставил стул рядом. В библиотеке никого не было. Свет в лампах приглушен. Огни на улице постепенно гасли. Я начал извиняться за то, что в последнее свое посещение ушел так поспешно, оставив свет невыключенным, а книги – разбросанными на столе. Его глаза за толстыми стеклами очков уставились на меня в недоумении. Прядь седых волос упала на лоб, и он отвел ее на место.

– Простите, – сказал он, – я не понимаю. Вы явно ошибаетесь. Я был здесь после вас в понедельник вечером. Свет был выключен. А книги стояли на полках, на своих местах. Все в полном порядке. Все на месте. Я даже и не знал, что вы побывали здесь накануне.

– Но... Этого не может быть, – забормотал я, считая, что это он ошибся. – Я был здесь двадцать третьего ноября. Я это помню совершенно отчетливо. Из комнаты я выскочил второпях. И только потом вспомнил, что не выключил свет и не положил на место книги, которыми пользовался. Возможно... Возможно, кто-то был здесь в понедельник и привел все в порядок. Кто-то из Братства.

Он покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Это не так. В выходные сюда никто не приходил. Разве вы не помните, что у нас было собрание в Глазго? Мы думали, что и вы там будете. Сюда никто не мог придти. Поверьте. Никто.

Голова у меня шла кругом. Может быть, все, что случилось тогда, – лишь плод моего воображения? Всему виной перенапряжение? Но потом я вспомнил о книге в своем портфеле – причине моего визита. Как бы она там оказалась, если бы я не принес ее с собой в ту ночь? Я открыл портфель. Книга лежала там, как ни в чем не бывало. Я положит ее на стол перед Юрчиком.

– Прошу прощения, – извинился я, – но когда я уходил, то, должно быть, по ошибке сунул эту книгу в портфель. Она мне попалась на глаза только сегодня, когда я распаковывал свои бумаги. Сознаю, что вы, должно быть, волновались из-за пропажи. Книга эта, вероятно, очень ценная.

Он взял книгу.

– На ней нет библиотечного штампа, – сказал он. – Если она библиотечная, на корешке должен быть ярлык.

– Я нашел ее вон там, – показал я. – На втором стеллаже. Она стояла за другими книгами, застряла в зазоре между стеной и полкой.

Он нахмурился и открыл книгу. Как только взгляд его упал на титульный лист, выражение лица его изменилось. Щеки его, обычно бледные, стали пепельно-серыми. В посветлевших глазах вспыхнула смесь гнева и страха. Он сделал глубокий вдох и сжал челюсти. Затем захлопнул книгу и отбросил ее от себя. Он уставился на стол, стараясь, по всей видимости, взять себя в руки. Когда, наконец, он поднял глаза, в них плескалось бешенство. Голос его совершенно изменился: в нем звучало холодное обвинение.

– Вы должны сказать мне правду, – проговорил он. – Где вы отыскали эту книгу? Здесь вы ее найти не могли. Откуда вы ее взяли?

Такая резкая перемена в поведении старика испугала и расстроила меня. Заикаясь, я пробормотал, что сказал ему чистую правду, и что книга лежала именно там, где я сказал, под слоем пыли.

– Этого не может быть, – ответил он. – Здесь никогда не было ни одного экземпляра этой книги. И даже если бы она и хранилась здесь, ее никогда бы не оставили на открытом доступе. Такие вещи недопустимы. Я считаю вас лжецом, мистер Маклауд. Возможно, вы даже хуже, чем лжец. Прошу вас немедленно удалиться. И возьмите... это с собой.

Он указал на книгу, но не дотронулся до нее. Шокированный и смущенный, я послушно взял книгу и бросил в портфель.

– Возьмите ее и убирайтесь, – продолжал Юрчик. – И никогда больше не возвращайтесь. Отныне вход вам сюда закрыт.

Я не мог выдавить из себя ни слова. Протестовать? Что-либо отрицать? Сознавая полную свою невиновность, но понятия не имея, что за преступление я совершил и в чем меня обвиняют, какие слова мог я найти в свою защиту? Я неуклюже поднялся, опрокинув стул, на котором сидел. Схватив все еще открытый портфель, направился к двери и поспешил по коридору. Юрчик, хромая, пошел следом, вероятно, из опасения, что я могу где-нибудь по дороге оставить, спрятать книгу.

На площадке я обернулся. Юрчик стоял в дверном проеме, тень частично скрывала его. На лице его, как уродливая маска, застыло выражение полустраха-полугнева. Не знаю, что заставило меня отвести от него взгляд и посмотреть на сгусток теней, собравшихся возле нижних ступеней лестничного марша, ведущего на третий этаж. Уверен: что-то тайком беззвучно шевелилось там. Возможно, это просто двигались тени, сталкиваясь друг с другом, но движение это наполняло душу ужасом. Я повернулся и поспешил вниз.

* * *

Дома я налил себе полный стакан виски и пил, пока нервы не пришли в норму. Что так взволновало Юрчика? Очевидно, что книжечка эта была ему знакома, во всяком случае, заглавие ужасно напугало библиотекаря. Вспоминая собственные впечатления, я не стал теряться в догадках, отчего она его так встревожила. К тому же я подозревал, что книжные заклинания были намного страшнее, чем мог предположить я, обладавший весьма ограниченными познаниями в этой области. Если бы у меня было время, то я смог бы, наверное, убедить Юрчика в своей искренности. Но сейчас я должен был сам что-то срочно предпринять.

Перспектива провести ночь наедине с «Matrix Aeternitatis» меня совсем не привлекала. Я не мог ее кому-то отдать, а депозита в банке у меня не было. Мне даже не с кем было поговорить обо всем. Я смутно чувствовал, что от книги исходило зло, хоть это ощущение и шло вразрез с моими убеждениями. Скажи мне кто-нибудь об этом раньше – я ответил бы, что такое совершенно невозможно. Неодушевленный предмет ничего сам по себе сделать не в состоянии, он может лишь просто существовать. Однако собственный опыт и реакция Юрчика убедили меня, что хранить книгу было делом рискованным.

Я долго не мог ни на что решиться. Книга лежала на столе, притягивая к себе, как магнит. Я испытывал непреодолимое желание открыть ее и еще раз посмотреть на рисунок, который так напугал меня и стал причиной кошмарных снов. Но чем дольше я сидел, тем больше убеждался, что книгу необходимо уничтожить. Я догадывался о ее ценности, понимал, что ее можно даже назвать бесценной. Но с каждой минутой крепло желание ее уничтожить.

Наконец, я решился. В спальне у меня был камин. Я положил в него дрова и уголь. Через несколько минут там уже пылал хороший огонь. Я взял книгу и бросил в пламя. Она, казалось, сопротивлялась. Рука моя дрожала, когда я занес книгу над решеткой, как будто некая иная сила старалась одолеть мою волю. Однако решение мое было непреклонным. Когда книга упала на угли, она не сразу занялась. А потом, совершенно внезапно, разом вспыхнула, как будто ее облили бензином. Через несколько минут она полностью сгорела. Я пошевелил угли, разбил их и разбросал. Что-то прозрачное, белесое, тонкое, легче дыма, поднялось и улетело. Я почувствовал, что с моей души свалился камень.

* * *

Той ночью я почти не спал: мне мешал шум, как будто за деревянными панелями стен скреблись мыши.

Глава 6

После пережитого мне понадобилось несколько дней для восстановления душевных сил. Перед моими глазами неотвязно стоял старик Юрчик: этот добросердечный и приветливый человек кричал на меня, запрещая приходить в библиотеку.

Я продолжил работу, но на сердце еще долго лежала тяжесть. Время шло, дни сменяли друг друга, и библиотечный инцидент уже не так сильно травил мою душу. Скребущие шумы по ночам прекратились. Должно быть, хозяин дома положил отраву, подумал я. Собиравшиеся ранее вокруг меня тени рассеялись. Поздно вечером, в плохую погоду, проходя мимо неосвещенной подворотни или замечая темную тень, движущуюся в оконном проеме, я чувствовал себя не в своей тарелке. Поэтому я старался ходить по многолюдным улицам и избегал, насколько возможно, темных закоулков.

Ссора с Юрчиком затруднила мои исследования. В Эдинбурге оккультизмом занималась немногочисленная группа людей, и я был уверен, что обо мне теперь пошла дурная слава – быть может, меня теперь считали вором, или кем-то еще похуже. Я стал посещать более умеренные секты, где вряд ли общались с членами Братства Старого пути. Но скоро я занервничал, так как знал, что здесь мне не получить интересующей меня информации. Мне нужны были встречи с настоящими адептами, глубоко проникшими в тайны магии. То и дело я вспоминал Юрчика, желая восстановить прерванные отношения. Я собирался написать ему письмо и объясниться, но все откладывал.

Я уже было решил сузить круг исследований, когда дело приняло неожиданный оборот. Как-то в середине января я пришел в паб на Бэнк-стрит. Пригласил меня туда Рэмзи Маклин. Приглашение прозвучало так: «Немножко выпьем да поговорим о Сторновее». Но я-то понимал: он хотел проверить состояние моего здоровья. Ян должен был присоединиться к нам сразу после лекции.

Маклин принес два соло тёмных виски, мы сели и поговорили, как в старые времена. В Сторноуэее он знал почти каждого и без конца расспрашивал то об одной, то о другой семье, о детях и внуках соседей.

В таких разговорах прошло около часа, доктор выпил третью порцию виски и поставил пустой стакан на стол.

– Мне пора идти, – сказал он. – Через полчаса начинается вечерняя хирургия. Вы, Эндрю, выглядите намного лучше. Продолжайте пить травяной эликсир. Когда бутылка закончится, заходите ко мне на хирургию, я вам дам еще. Судя по вашему виду, к весне вы будете в наилучшей форме.

Я сказал, что останусь и подожду Яна. Маклин пожал мне руку и ушел, а я подошел к бару и взял безалкогольный коктейль. Не успел я сесть за столик, как ко мне вдруг подсел человек.

– Эндрю Маклауд, – обратился он ко мне. – Где это вы пропадали?

Я неловко повернулся и чуть не пролил коктейль. В первый момент я не узнал его, так как не смог связать его лицо ни с местом, ни со временем. Звали его Дункан Милн. Он был адвокат, как и половина посетителей паба, располагавшегося неподалеку от здания суда.

Мы несколько раз встречались на собраниях Братства Старого пути, членом которого он был уже много лет. Он возбуждал мое любопытство, так как по социальному происхождению, уму, образованию и прочему не вписывался в стереотип поклонника культа. Мы с ним разговаривали пару раз, и я тогда еще мысленно отметил, что мне следует познакомиться с ним поближе. И в то же время я побаивался, что он со своим необычайно острым и проницательным умом, приученным за долгие годы адвокатства к выискиванию противоречий и лжи, сорвет с меня маску.

Мы обменялись рукопожатием, и я сообщил ему, что был болен.

– Мне очень жаль, – произнес он.

Это был человек лет пятидесяти, в прекрасной физической форме, ухоженный, хорошо, хотя и консервативно, одетый. Выговор выдавал в нем шотландца из высших слоев общества, получившего первый диплом в Оксфорде, а второй – в Сент-Эндрюсе.

– На наших собраниях вы уже становились своим, – заметил он. – Братство всегда готово влить в свои жилы немного свежей крови. А умный разговор, по-моему, никогда никому не вредил. Я лелеял надежду в скором времени посвятить вас в члены Братства. Как вы сейчас себя чувствуете? Надеюсь, получше?

– Да... да, получше, – пробормотал я, слегка заикаясь. В его присутствии я почему-то нервничал. Взгляд его, казалось, пронизывал меня насквозь.

– Это хорошо. Надеюсь, скоро мы снова увидим, вас в Эйнсли-Плейс.

Я покраснел. Интересно, говорил ли Юрчик ему обо мне?

– Боюсь... – начал я и замолчал. Затем решил, что делать нечего и придется выкладывать начистоту. – Ну ладно, я вам скажу, если вы еще ничего не слышали. У меня был неприятный разговор с вашим мистером Юрчиком. Мне кажется, он заподозрил меня в попытке украсть книгу из библиотеки.

– И что же, он был прав?

– Да конечно же, нет, я...

– Тогда не понимаю, отчего вы так волнуетесь.

– Дело в том, что... Он был очень зол. Я подумал, что он, возможно, рассказал обо всем другим членам Братства.

– Юрчик? Нет, он этого сделать не мог. – Он помолчал. На нижней губе его блестела капля виски. Взгляд, устремленный на меня, смущал. – Я так понимаю, вы ничего не слышали?

Голос его прозвучал как-то странно, и сердце у меня екнуло.

– Не слышал о чем?

– О том, что произошло с мистером Юрчиком.

– Нет. А что такое?..

– Две недели назад он был найден мертвым. Маргарет Лори обнаружила его в библиотеке в четверг утром, когда она пришла туда напечатать письма. Как сказал врач, он умер накануне вечером.

Сердце мое вдруг перестало биться. Я весь похолодел, как будто в тело вошла зима.

– Как... От чего он умер?

– Сердечный приступ. Так они говорят. Маргарет показалось, что его что-то сильно напугало. Она говорила, что лицо его было искажено, как будто он пытался кричать. Правда, при сердечном приступе это нередкое явление. В свое время я слышал немало медицинских заключений. «Это боль, – сказал я ей, – а не страх. Именно боль и вызвала такую гримасу».

Я поставил виски на стол. Меня мутило. Я словно бы наяву видел Юрчика. Он лежал на полу библиотеки и кричал.

– Скажите точно, когда это произошло, – попросил я.

Он посмотрел на меня с недоумением:

– Когда? Да я не помню. В начале этого месяца, вероятно, неделю спустя после Нового года.

– Могло это случиться восьмого?

– Вполне. Да, думаю, именно восьмого. А в чем дело?

– Это был день... когда я с ним поссорился. Я не ошибаюсь?

Он успокаивающе улыбнулся:

– Да нет, что вы. Он был старый человек. Больной человек. Когда-нибудь это должно было случиться. Вам незачем винить себя. Выкиньте это из головы.

Я поднял голову и увидел Яна, который шел к моему столику. Сегодня, как это бывало обычно, когда он читал лекции, на нем не было воротничка священнослужителя. Не знаю почему, но меня это успокоило. Он подошел и поздоровался со мной. Милн поднялся, взял пальто.

– Мне пора, – сказал он. – Завтра предстоит слушание дела. Вы, Эндрю, непременно должны посетить наше собрание. Когда-нибудь я зайду за вами, и мы отправимся вместе.

И он ушел.

С той ночи я стал опять видеть кошмары, и так продолжалось целую неделю. Каждую ночь – один и тот же сон,к которому с каждым разом что-то добавлялось. По мере удлинения сна страх мой возрастал.

В первую, ночь мне снилось, будто я нахожусь на Льюисе, в Сторноуэее. Черное небо, сильный ветер, море бушует, штормит, волны высоко поднимаются, голые деревья гнутся и трещат. Я бегу по темным, улицам, двери и окна домов накрепко, закрыты, нигде не горит свет. Впечатление, будто бегу я по мертвому городу.

Вдруг, откуда ни возьмись, в конце улицы возникает огромная черная церковь, мрачная, просторная и молчаливая. Такой церкви я никогда не встречал: на островах, да и вообще никогда. Едва увидев ее, я в ужасе проснулся. Ее черный силуэт до сих пор стоит перед моими глазами, а в ушах все еще свистит ветер.

Во вторую и последующие ночи я опять и опять бежал по темным молчаливым улицам и все ближе и ближе подбегал к дверям черной церкви. Перед ее огромной дверью я чувствовал себя карликом. На третью ночь я эту дверь открыл и увидел интерьер собора, угрожающий, и темный. То здесь, то там догорало несколько свечей. Не успел я проснуться, как сон продолжился. За мною захлопнулась дверь, и шума ветра было уже не слышно. Вместо этого до слуха донесся странный угрюмый звук – то пел хор из многих голосов. Звук этот – в унисон – то усиливался, то становился тише.

На следующую, ночь события начали ускоряться. Пение напомнило мне псалмы, которые я слышал в детстве. Оно звучало тоскливо, как погребальная молитва. Я был уверен, что пришел на собрание островитян с Льюиса, возможно, это были несколько поколений местных мертвецов. Когда я прислушался повнимательнее, то понял, что слова не гэльские. Пели на языке, которого я никогда раньше не слышал.

Ночь за ночью возвращался я в храм, слушал странное пение, старался рассмотреть детали интерьера. Глаза мои стали быстро привыкать к темноте, и вскоре я начал различать фигуры, стоящие ко мне спиной, лицом – к тускло освещенному алтарю в дальнем от меня конце здания. Голоса были звучные и глубокие. Фигуры не шевелились и не поворачивали голов. Незримый священнослужитель служил какую-то незнакомую литургию. Странные тени, едва заметные в неверном свете свечей, мелькали повсюду в сгустках тьмы, собиравшихся у стен, статуй и горгулий. Почему-то меня радовало, что я не могу разглядеть их в подробностях.

Каждую ночь чувство тревоги возрастало. Я знал, что в тенях притаилось и поджидало меня неизвестное зло. Чем глубже я заходил в церковь, тем сильнее накатывали на меня дурные предчувствия. Сила голосов постепенно нарастала, а вместе с ней и уверенность в том, что меня ожидало что-то неприятное. Когда я приблизился к хору, то смог разглядеть, что певчие одеты в белые одежды, ниспадавшие, как саван, с плеч до пят, и возле ног их скакали тонкие белые существа, размером чуть побольше крыс и более подвижные.

Однажды, когда я стоял в центре черной церкви, пение вдруг прекратилось. Леденящая тишина заполнила пространство. Мне показалось, что я стою в этой тишине и темноте целую вечность, глядя на фигуры в саванах. Затем, как по команде, все они стали поворачиваться ко мне лицом. Я прирос к полу. Когда глаза мои обратились на их лица, я закричал и в ужасе проснулся.

В следующую ночь я старался не ложиться спать. Мысль о том, что я увижу, доводила меня до полуобморочного состояния. Я пил кофе, чашку за чашкой, и играл на фортепьяно всю ночь. Все же я не выдержал. Перед самым рассветом на меня напала дремота, и я глубоко уснул. Когда я проснулся, был уже полдень. К своему удивлению, я понял, что спал без сновидений. Хотя и не потревоженный, сон мой не был нормальным, потому что в этот раз я не видел ничего.