Текст книги "Испорченная реальность (ЛП)"

Автор книги: Джон Урбанчик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Глава 8

I

Часы идут. Я то отключаюсь, то прихожу в себя. Мне снится Тимми. Я впервые беру его на руки в больнице, и крошечные пальчики сплетаются с моими и крепко их сжимают, он беззубо улыбается. Улыбка, как и зеленые глаза, у него от Карен. Его комната ломится от мягких игрушек. Допи и коала тоже там. Над кроваткой висит карусель. Ему скоро исполнится год – через несколько недель. Тут я вспоминаю, что он исчез, не существует потому, что меня нет. Я никогда не знакомился с Карен, мы не венчались, никогда не занимались любовью, Тимми не родился.

Я мечтаю о Джинни[19]19
  Название американского фэнтези-сериала с фабулой про девушку-джина.


[Закрыть], вернее, о джине. О волшебнице, которая придет, наложит чары и отправит меня обратно. Тешусь иллюзиями. Знаю, но я так давно не был дома! Представляю, как светлеет лицо Карен при моем возвращении. Вижу ее заботу, ее любовь. Слышу, как плачет Тимми, но он умолкает, когда я вхожу в дверь под номером 1142, за которой теперь нет мужика с пистолетом.

Мне снится Анна, но это всего лишь грезы. Чаще всего мы открываем тайну, которая помогает мне вернуться в мой мир, исправляет все.

А еще мне снится, что я ошибаюсь насчет реальности, что все происходящее со мной правильно, и если я перестану бороться, то моя кожа посереет, а одежда покроется пеплом – и я присоединюсь к призракам.

Я не уверен, что хуже: видеть то, что ты потерял и можешь никогда не найти, или смотреть, как твой страх становится явью.

Вот что они делают. Сводят меня с ума. Призраки управляют моими снами. Если я проснусь в нужный момент, то схвачу призрака за руку – в миг, когда он лезет мне в голову, физически или психически. Я пытаюсь проснуться, но вижу только деревья, солнечный свет угасает. Слышу барабаны и смех и, прищурившись как следует, могу увидеть летучих обезьян. Бормочу мантру Дороти, но не могу щелкнуть каблуками. Если магия и была, то в кроссовках, которые отдал мне Роджер, не в покупке Анны. В сказках всегда так.

Иногда я слышу тихие вопросы. Иногда кто-то гладит меня по щеке или тыкает меня пальцем в бок.

Ночью меня раздевают. Связанный, я не могу сопротивляться.

Ножами они срезают с меня одежду, кусочек за кусочком, пока на мне не остается ничего. Они действуют хладнокровно, как врачи. Я спокоен, пока мужчина не сдвигает мой член набок, чтобы срезать трусы.

Ночью звук барабанов приближается, в воздухе висит пыль. Кто-то приносит мне воды, вливает в рот пару капель – мало, чтобы утолить жажду, но я рад и этому. Кто-то вытирает мне лоб.

Они расписывают мое тело кисточками. Это мучительно, даже возбуждающе. Краска холодная, влажная и густая.

Тьма становится полной. Я не вижу призраков, которые наносят серую краску мне на ноги. Барабаны стучат, голоса плывут в воздухе, Капитан Страх подходит, чтобы прошептать мне на ухо свои заветы:

– Нет ни прошлого, ни будущего, только настоящее. Нет надежды, нет любви, только чистота реальности, к которой мы не принадлежим. Отбрось сомнения и тревоги, мечты и страхи, прими сущее, мир, что живет без нас, и узнай свое предназначение, причину нашего упорства. Мы очищаем реальность после сдвига, делаем мир таким, каким он должен быть. Нет возврата, нет пути дальше – есть только то, что мы слышим, видим, осязаем и пробуем на вкус. Мы можем исправить ошибки. Истребить скверну или дать потерянному шанс на новую жизнь на краю, вне бытия. Как нам и суждено.

После нескольких подобных наставлений Страх говорит:

– Ты понимаешь, Кевин Николс?

Голос меня не слушается. В горле пересохло. Думаю, прошли уже сутки. Я чувствую утренний свет, хотя еще не вижу его. Говорить больно, так что я шепчу. Шепчу, как один из призраков:

– Я понимаю. Потому что это правда.

– Ты веруешь, Кевин Николс?

Я не могу лгать, голос меня выдаст, так что не говорю ничего. Он понимает. Хочет меня сломать, знает, что сможет. Это лишь вопрос времени.

Солнечный свет пробивается сквозь листву, и серая краска на теле застывает, придавливает меня. Она теплая, сухая, неприятная, но барабаны, наконец, смолкли, и меня, кажется, оставили в покое.

Всякий раз закрывая глаза, я вижу Карен, Тимми или Анну. Вижу одноглазого бродягу с моста и Иезавель. Я бы заплакал, если б остались слезы. Кто-то снова вливает мне в рот четыре или пять капель воды, скорей мучит, чем помогает. Женщина. Она шепчет мое имя, касается моих губ и исчезает.

Если бы я их различал, решил бы, что это женщина-призрак с третьей платформы на станции «Таун-Холл».

Я грежу о прогулках в буше вместе с Карен, в Голубых горах и вокруг Улуру в Тасмании. Я слышу шум водопада, он вплетается в мои сны, потоки у озера Дов, ныряние с Рифа, плаванье в Троицын день (это воспоминание Анны обо мне, не мое, я вот-вот сойду с ума, но продолжаю бороться). Дожди, грозы, ураганы, циклоны. Водные горки. Высокие стаканы свежего лимонада, полного сахара и льда, идеально мокрые. Соревнование по плевкам в начальной школе. Игры на выпивание в колледже. Шампанское на свадьбе. Уэнворт-Фоллс. Каскады Катумбы. Ниагара. Весь гребаный Тихий океан.

Я не уверен, сплю я или брежу.

Иногда в воспоминания вторгаются серые лица, словно призраки следили за мной с рождения. Они на песке, когда я купаюсь на пляже Рокавей[20]20
  Полуостров в составе Лонг-Айленда.


[Закрыть]. Наблюдают из окон отелей и кондоминиумов, как я иду по Дейтоне[21]21
  Дейтона-Бич, город в штате Флорида, США.


[Закрыть]. Ждут у дна с лобстерами близ берегов Ки-Уэст[22]22
  Город и остров во Флориде, известный своими пляжами.


[Закрыть], пока я погружаюсь с дыхательной трубкой. Они как испанские танцоры, которых я вижу с лодки, морские слизни цвета фламенко. Только теперь серые и – люди, вернее, похожи на людей, плавают под водой, не заботясь о маске или трубке. Плавают среди темных дельфинов Каикоуры[23]23
  Город на восточном побережье Южного острова Новой Зеландии.


[Закрыть], следят за мной с катера, стоят на берегу.

Я просыпаюсь, как от толчка, дергаюсь, натягиваю ремень на шее и ударяюсь затылком о доску, к которой привязан. Несколько мгновений борюсь, прилагаю сверхъестественные усилия, чтобы вырваться, но все тщетно, я беспомощен, избит, мне больно. Я поворачиваю голову и облевываю одного из призраков. Рвоты немного, в основном это просто мучительные спазмы, душераздирающий кашель, слезы из глаз.

Я обмякаю. Язык как наждачка. Ужасный привкус во рту, горький и медный. Страх рядом, возвышается надо мной, еще дюжина призраков окружает нас. Он говорит:

– Освободите его.

Они делают это с помощью ножей.

II

Иосия вскоре вернулся, улыбаясь, просто сияя, и сказал:

– Она уже в пути.

– Кто она?

– Она ответит на все твои вопросы, – проговорил он.

– А вы не станете?

– Я Божий слуга. Я здесь, чтобы помочь твоему путешествию, Кевин. Я не заставлю тебя сделать первый шаг, не шагну за тебя. Могу предложить покой. Утешение. Ответы? У меня их нет.

– А у кого-нибудь есть?

– Некоторые скажут «да».

– Они лгут?

– Нет, если верят в ответы. Но в лучшем случае это просто теории. В худшем... ты можешь вообразить что угодно, но твои руки останутся пусты.

Слушал ли я его?

Нет, если честно. Но не мог просто встать и уйти. Меня манили ответы. Возможности. Женщина, о которой он говорил, видимо, стала его ответом, раз он не мог ничего добавить.

– Не бойся, – сказал мне Иосия. – Как для Авраама много лет назад, так и теперь. Господь – наш щит. Он будет сражаться за нас.

Я закатил глаза – не мог ничего поделать. Ожидал стих про «не убоюсь зла» и «долину смертной тени» – возможно, единственный, который я помнил, но не мог процитировать.

Либо Иосия не увидел, либо тени в церкви были слишком густыми, а может, просто он привык к такой реакции, но не отреагировал на мой неосознанный жест. Просто проговорил:

– Я скорблю о твоей утрате, Кевин.

От этого я почувствовал себя плохо. Не из-за утраты – потому что человек пытался по-своему помочь, а я отмел почти все, что он сказал, еще не войдя в церковь.

– Слова не помогут, – продолжал Иосия. – Я могу помолиться за них, но нельзя требовать у Бога. Если твой ребенок никогда не существовал, он хотя бы не попадет в ад.

– Думаю, это плюс, – наполовину искренне сказал я, пытаясь вести себя хорошо, пока не явится загадочная незнакомка с ответами.

– Женщина, что была твоей женой, – сказал он, – не совершила греха.

– А я, отец?

– Я не священник, брат мой. И не могу узнать, что у тебя на душе.

Он тепло улыбнулся и продолжил:

– Но уверяю тебя, Кевин, ты не виноват.

– Я хочу вернуться.

– Знаю, – сказал Иосия и повторил: – Знаю.

Некоторое время мы сидели молча на скамейках у входа. Никто не пришел. Я заметил эскиз, интерьер церкви был набросан в спешке много лет назад. Ничего особенного, просто много дерева, отражавшего звуки.

Иосия нарушил молчание, поднимаясь на ноги. Спросил:

– Где мои манеры? Ты гость в доме Божьем, я должен предложить... воды? Сока? У меня, наверное, и кола найдется.

– Было бы чудесно.

– Подожди минутку. – сказал он и снова исчез за дверью у алтаря.

У меня за спиной раздался женский голос:

– Ты, наверное, Кевин.

Я обернулся. Она стояла во мраке и точно не была призраком. Голос, глубокий, бархатный, совсем не походил на шепот. Она была тоненькой, меньше меня, почти эфирной, но что-то в ней притягивало взгляд. Она казалась старше, чем была: от уголков мрачных глаз бежали ранние морщины. Производила впечатление женщины, знакомой со скорбью и утратами. Она была такой же, как я, как преподобный, даже как призраки. Мы были в братстве потерянных, забытых, несуществующих, и на минуту я поверил, что она действительно хранила ключи к тайнам.

– Привет, – тихо проговорил я.

– Ты многое потерял, да?

Я кивнул.

– Как и ты.

– Я уже забыла. Это случилось давным-давно. Хочешь ответов, Кевин?

– Да, пожалуйста.

– Я могу рассказать лишь о чужих догадках. Но лучше, если ты сам все услышишь. Пойдешь со мной?

– Куда?

– Туда, где собираются такие, как ты. Такие, как мы. Туда, где ты поймешь, чего ждать от новой жизни.

– Пока, – признался я, – она мне не слишком нравится.

– Да. Как и большинству.

Она протянула мне руку, и я ее сжал. Кожа женщины оказалась теплей, чем я думал, хватка сильной, вселяющей уверенность.

– Некоторые из нас, – продолжила она, – вырезали нишу для существования внизу. На краю реальности мы живем, можно сказать, мирно, хотя ты вправе не оставаться. Мы все свободны в своих поступках – в разумных пределах.

– В разумных пределах?

– Убийство, – пояснила она, – совершенно неприемлемо.

– Это обнадеживает.

– Не слишком расслабляйся. Некоторые отвергают наши правила.

Она зашагала к двери, но я медлил. Оглянулся на дверь у алтаря. Иосия стоял около нее, прислонившись к косяку. Улыбнулся, кивнул и вернулся в комнату.

Женщина вела меня подземкой, по туннелям и коридорам, среди стоков и тьмы – к яме, полной отвращения, безнадеги, беспомощности и ощутимого страха. Я видел мужчин, женщин, детей – некоторые были одеты прилично, большинство в тряпье и лохмотьях, – бездомных с улиц и скрывавшихся преступников. Она нашла место, где я мог присесть – в толпе этих людей – и стряхнула мою руку.

– Я вернусь, – прошептала она, – как только он будет готов с тобой встретиться.

– Он? – спросил я.

Но она уже ушла.

А я остался в этой норе, пещере, яме, которая походила на комнату потому, что у нее были стены и потолок, а еще колонны. Она дышала гнилью, и мне потребовалось время, чтобы различить детали.

Когда я сумел это сделать, они напугали меня.

III

Полдюжины ножей скользят между моим голым телом и кожаными ремнями, разрезая их без усилий, принуждая меня соскользнуть на пол. Наклон небольшой, но мои мышцы онемели, ноют и сперва не слушаются.

Женщина-призрак приносит мне ковшик с водой. Поддерживает меня за затылок, пока я пью. Глотать больно, так что я не спешу, капли воды срываются с растрескавшихся, пересохших губ, бегут по подбородку. Мое тело впитывает их как губка. Ни одна не падает на землю.

– Когда будешь готов, – говорит Капитан Страх, найди меня.

Призраки расходятся. Исчезают в лесу. Я моргаю воспаленными глазами, но призраков уже нет, только женщина с ковшиком. Она говорит:

– Ты должен жить.

Ее голос чуть громче шепота. Я понимаю почему. Мой звучит так же, когда я говорю:

– Правда? – и кашляю от усилий.

– Полегче, – замечает она. – Не пытайся разговаривать. Не двигайся. Отдыхай, пей, а позже я принесу тебе еды.

Я опускаю глаза. Мое тело, обнаженное, серое, покрыто чем-то вроде краски. Она ломкая, белесая, твердая и шелушится. Напоминает цемент – недавно положенный и застывший. Краска грубая и плотная, но ее легче соскоблить, чем смыть.

Я выпиваю еще немного воды. Теперь она идет легче. Я не настолько измучен, чтобы тело не принимало жидкость. По правде говоря, я не знаю, сколько времени прошло, день или два, но точно не больше. Образы и сны, обступившие меня, рассеялись, и я вижу только карие глаза призрака, карие, как у меня, как у женщины на « Гаун-Холл». Я отрываюсь от воды.

– Мы уже встречались.

Она кивает.

– Тебе нужны силы. Для новой жизни.

– Я хочу вернуть старую.

– Прошлое ушло, – говорит она. В ее голосе только вера и ни тени печали, хотя такие эмоции, наверное, невозможно передать слабым шепотом.

Я откидываюсь назад. Доска, на которой лежу, совсем не уютна, но выбирать не приходится. У меня нет сил, чтобы сидеть. Я вытягиваю ноги, дышу полной грудью.

– Наши пути теперь и твои, – говорит она.

– Мои пути... – начинаю я, но слова кажутся бессмысленными – мне и призракам. Неважно. Я закрываю глаза и хочу, чтобы все кончилось. Но понимаю, что желания не исполнятся.

Нужно отсюда выбраться. Вернуться в Сидней, найти Карен, действовать по плану. Я хочу вернуть мою жизнь, хочу вновь взять сына на руки. Черт, мне даже хочется снова пойти на работу, сидеть в скучной кабинке, иногда посматривать на Анну Гордон и гадать, о чем она думает.

Конечно, я бы не повелся. Я стану еще сильнее любить Карен, чем прежде, и всегда буду честным и верным. Буду чаще дарить ей подарки, напоминать каждый день, как сильно я ее люблю, как они с Тимми мне дороги, какая прекрасная у нас семья. Я не могу рисковать, ждать нового сдвига, еще одного нечаянного и необдуманного «что, если». Не могу пройти через это снова. Ни за что. Я не уверен, что смогу сбежать сейчас, но позже – обязательно. Я должен. Если Карен хорошо одной в этой реальности, пусть так, но Тимми полагается на меня. Я ему нужен. Его жизнь зависит от моего успеха.

Я не стану открывать глаз. Еще рано. Нужно собраться с силами. Перехитрить их, заставить поверить, что я еще слабей, чем в реальности, измучен и сломлен. Не могу встать, даже если это не так. Не могу говорить, хотя это неправда. Не могу бежать – пусть и придется. Я это сделаю.

– Давай, – говорит призрак, заставляя меня сесть и, возможно, встать. Я пытаюсь. Ноги дрожат. Я падаю, увлекая ее за собой. На земле полно камешков, они сдирают краску с моих рук и ног. Глубоко выдохнув, я откатываюсь от женщины, чтобы снова ухватиться за ее руку.

Она уходит. Это было бы хорошо, но она возвращается с двумя мужчинами. Они закидывают мои руки себе на плечи и тащат меня через подлесок. Я вижу палатки и костер, но меня приводят к склону горы – к пещере. Мне больно, но сопротивляться нет сил. Кареглазая женщина-призрак шагает впереди, показывает путь – через крохотное отверстие в камне, по узкому, петляющему коридору, в огромный зал. По стенам пещеры бегут лестницы, видимо, в случайных местах. Всюду двери неправильной формы – в нескольких этажах над нами. Огромный костер отбрасывает алые блики. Я не вижу, куда уходит дым – тянется вверх и исчезает. Вокруг костровища – барабаны, но на них никто не играет. Стены увешаны масками из расписного фарфора, кожи, пластика и стекла, перьев и бусин, блесток и краски, без сомнения карнавальными.

– Сюда, – говорит женщина, указывая на дверь.

Мужчины открывают ее пинком, не сильным, и швыряют меня внутрь. Я вижу деревянную койку и тонкий матрас с одеялом. Больше в комнате ничего нет. Я падаю на спину. На этой двери нет замка, хотя это не значит, что все остальные будут открыты. Не значит, что меня не запрут.

– Жди здесь, – говорит она.

– Как тебя зовут? – спрашиваю я, жалобно и слабо, почти не прилагая усилий.

С мгновение она колеблется, а потом отвечает:

– Дайю.

Прекрасное имя, думаю я, хотя и странное. Приглядываюсь к ней. Раньше я не замечал, но под слоями серой краски – азиатка. Может, китаянка? Если у нее и был акцент, он потерялся в хриплом, болезненном шепоте.

Внезапно мне становится ее жаль: когда-то у нее была жизнь, семья и друзья – до того, как все поглотила серость, до того, как она упала за борт реальности, больная и напуганная, как и я.

– Тихо, – говорит Дайю, приложив палец к моим губам. – Залезай в постель. Спи. Я принесу еще воды.

– А потом что? – спрашиваю я, но она не отвечает. Смотрит, как я забираюсь на матрас. Это нелегко, хотя и не невозможно. Постель твердая, жесткая, но лучше доски. Я перекатываюсь на спину, поворачиваю голову к Дайю, но она уже исчезла.

Я сплю, тревожно и без снов.

IV

Когда я снова открываю глаза, оказывается, что Дайю принесла воды в глиняном кувшине, кусок хлеба и шоколад. Хлеб и вода – понятно, но шоколад, видимо, награда за что-то. Пока я еще ничего не сделал, но она ждет от меня какого-то поступка. Боюсь, мне не удастся его избежать.

Жажда жуткая, так что я сажусь и пью, несмотря на то, что в животе пустота и боль.

– Тебе лучше? – спрашивает она.

– Немного, – признаю я. Ей трудно лгать. Она кажется такой маленькой – серой бродяжкой, а не призраком. Не той женщиной, которую я видел на «Таун-Холл».

Странно, что теперь я думаю о ней как о человеке, а не о призраке. Стоит быть осторожней. Проще считать их чем-то сверхъестественным, нереальным. Как и любого из нас в этой версии реальности. Я гадаю, не изменилась ли действительность вновь. Вдруг в ней больше нет Карен?

– Ты разговариваешь во сне, – говорит Дайю.

Я понимаю, что зря спросил, как ее зовут. Теперь под серой краской я вижу личность. Она больше не одна из них. Нужно вести себя осторожней. Нельзя допустить новых ошибок.

– О чем?

– Ты произнес имя, – говорит она. – Несколько имен, вот и все. – Сколько я спал?

– Час.

– Мне еще плохо.

– Ты слаб, – напоминает она. – Пей. Нужно набраться сил.

Я снова пью воду. Ем хлеб. Он более свежий, чем я думал, но не сравнится с улитками, которые Иезавель купила в «Восторге пекаря».

– Можно тебя спросить? – говорит Дайю. Она сидит на краешке кровати, если так можно назвать узенькую койку, и наклоняется ко мне, не слишком близко. Осторожная, но любопытная, первый призрак, что проявляет хоть какое-то подобие чувств.

– Конечно.

– Ты ответишь честно?

– Попробую.

– Ты скучаешь по ней, да? – Она не смотрит мне в глаза, ее губы дрожат. Я чувствую себя так, словно земля вот-вот разверзнется у меня под ногами, и я цепляюсь за соломинку. Чувствую, что теперь мне угрожает куда более страшная опасность, но я не могу понять почему. – Все еще ее любишь.

– По правде, – говорю я, – мы были вместе всего несколько дней назад. Кажется, словно я уехал в командировку.

Я передумываю:

– Даже не так. Время без нее течет медленней. От меня словно отрезали половину.

– Ты нас ненавидишь, – говорит Дайю. – Ненавидишь меня.

Теперь она смотрит мне в глаза, что бы я ни сказал, ушам она не доверяет. Это проверка? Угроза? Они оценивают, насколько я влился в их ряды?

– Нет, – честно говорю я. – Тебя я не ненавижу. Никого из вас. Она слабо улыбается.

– Я сперва ненавидела. Теней. Не хотела... не могла... – Она замолкает, отводит взгляд, роняет шоколадку на кровать и выходит. Не оглядывается.

Она или открывается, или проверяет меня.

В любом случае этого я не ожидал.

Я разворачиваю плитку («Нестле Дабл Бленд»). Она нежная, мягкая и очень вкусная. Кажется, что я не ел несколько месяцев и не знаю, когда наемся снова. Эти пятьдесят грамм действуют на меня как наркотик, как последнее искушение. Проиграл ли я, накинувшись на нее так быстро и жадно?

Даже с серыми руками, я съедаю все до последней крошки и вы пиваю воду из кувшина (с самого начала полупустого). Откидываюсь назад и закрываю глаза. Прислушиваюсь и знаю, что она – или кто-то еще – возвращается.

V

Время здесь ведет себя странно. Думаю, это из-за наркотиков. Они подмешивают что-то в мою воду или в шоколад или вкалывают мне, пока я сплю. Время ползет или движется рывками, но ничего не происходит.

Я вижу мужчину – невысокого и крепко сбитого, но не жирного. Мне больше нравится Дайю, но, думаю, я не могу выбирать.

Он приоткрывает дверь и смотрит в щелку достаточно долго, чтобы я открыл глаза и заметил его. Он улыбается. Искренне, хотя и криво – из-за слоя серой краски. Принимает мой взгляд за приглашение и входит.

Он выглядит как рестлер, которого я знал в школе. Не то чтобы у меня было много таких друзей, но я научился распознавать комплекцию. Выражение лица тоже подходящее, даже банальное.

До этого я не замечал стула. Дайю сидела на краешке кровати, рядом со мной, едва меня не касаясь, но здоровяк аккуратно опускается на кресло, ерзает, чтобы проверить ножки, и наконец замирает.

Его голос кажется настоящим, даже в хриплом шепоте сохраняется некая глубина.

– Здорово устроились, как я посмотрю, – говорит он. – Они сказали, что вас зовут Кевин. В этом была правда?

– Что значит была?

Он пожимает плечами:

– Просто такое выражение. Простите. Даже у теней есть имена.

– Я не тень.

– Конечно, нет. Только это так. Мы ими стали.

– Я не умер.

– Естественно, – говорит мужчина, и я жду, когда он скажет мне, что я мертв, но он не развивает тему. Говорит легко, без запинки, а мне слова царапают горло, обжигают изнутри. Он уверен в себе, не напрягается, и я решаю, что переоценил Капитана Страха. Вот их настоящий лидер, по крайней мере, на более высоком уровне.

– И все же мы тени, – продолжает он. – Ваше предположение о том, что призраки – духи мертвых, неверно. Мы меньше, чем воспоминания, ничего не значим. Нам здесь не место.

– Но мы существуем.

Он кинает:

– Это парадокс, признаю. А еще мы взвалили на себя тяжкий крест – защищать реальность.

– Плохо справляетесь, – замечаю я.

– Вообще-то, мы проделали огромную работу. Чудесную. Просто блестящую. Мы обеспечиваем неприкосновенность сдвигов, убеждаемся, что те, кто остался за бортом, не войдут в новый мир. Вы думали, мы боремся с переменами?

Его улыбка становится шире. Он читает ответ у меня на лице.

– Это невозможно. Как понять, чья реальность сдвинется?

– Я не уверен, что понимаю, – говорю я. – Чем именно вы занимаетесь?

– Предотвращаем вмешательства. Пока не исчезнем. Пока не сгинем. Пока не растворимся в ткани реальности.

– Растворитесь?

– Мы бледнеем, слабеем, превращаемся в тени. А потом исчезаем.

– Вы видели, как это было?

– Признаю, это по большому счету теория. Наша смерть обычно не похожа на медленное угасание.

– Что вам от меня нужно?

– Вас раскрасили.

– А если я не хочу играть по вашим правилам?

– Играть? – спрашивает он, подаваясь вперед. – Это не игра, Кевин. Совсем нет. Реальность отвергла вас, сочла недостойным жизни, стерла из памяти. Родись вы в этом мире, вы бы умерли, но все равно были бы забыты. По какой-то случайности мы остаемся здесь. Возможно, из-за силы воли, но я ставлю на рок, на изъян в строении миров.

– А их несколько?

– Почему бы и нет? В каком-то из них вы до сих пор существуете. Но не в этом.

– Я хочу вернуться, – говорю я. Я говорил об этом всем, скажу и ему. Его улыбка меркнет. Я чувствую в нем напряжение, которого не заметил раньше – в линиях рта, в лежащих на коленях руках, сжавшихся в кулаки.

– Пути назад нет, – отвечает он.

– Но...

– Эти слухи ложны.

– Я...

– Если сбежите, вы в сотнях километров от города. Пойдете не туда и окажетесь в буше – умрете раньше, чем поблекнете.

– Я не хотел...

Он обрывает меня:

– Теперь вы один из нас, Кевин. Тень.

– Призрак.

– Что?

– Вы призраки. Это больше подходит.

– Мы называем себя тенями.

– Я называю вас призраками.

– И кем это делает вас?

– Не призраком.

– И все же тенью.

Я качаю головой. Что-то бурлит во мне, как жидкость, и я снова зажмуриваюсь.

– Я не тень, – говорю я, но ответа нет, только тьма, хотя я не знаю, останется ли она, если я открою глаза.

– Не тень, – повторяю я, снова и снова, трудно сказать, сколько раз.

Новый скачок во времени. Дайю рядом, прикладывает тряпочку к моему лбу – холодную, но я едва это чувствую.

– Не тень, – шепчу я.

– Шш, – прижимает она палец к моим губам.

– Кто ты? – спрашиваю я.

– Я говорила. Дайю.

– Что это значит?

– Черный нефрит.

– Я не это хочу спросить, – говорю я, но не понимаю, что именно и смолкаю.

– У тебя жар, – замечает она. – Плохо.

– Все болит. – Хотя это не совсем правда. Глаза у меня слезятся, мышцы ноют, но мне лучше, чем раньше. Кажется. Я не знаю, когда было это «раньше». – Кто он?

– Не беспокойся. – просит Дайю.

– Это не ответ.

– Отдыхай, – говорит она. Теперь это уже приказ. Она ждет, что я послушаюсь. Ее раздражает мое упорство.

– Шоколад. Ты отравила меня.

– Дала наркотики. Это другое.

Я качаю головой:

– То же самое.

– Не спорь, – говорит она и, прежде чем я успеваю сказать хоть слово, целует меня. Нежно и коротко, а потом отстраняется и вновь оставляет меня одного.

Я моргаю, и она возвращается. Или он. Опять темно, кто-то что-то говорит, но слова искажены, словно доносятся из-под воды, словно вопрос у меня во рту разбух ватой. Я пью воду, которую дают – снова из ковшика. Я уверен, что голову мне поддерживает рука Дайю. Пытаюсь пошевелиться, но она говорит:

– Не спорь.

– Я не спорю, – отвечаю я.

Она улыбается. Уходит. Я сплю.

VI

– Что, черт возьми, вы со мной сделали?

Дайю сидит рядом со мной. Я все еще лежу на кровати, притворяясь, что не могу даже сесть, позволяя ей поить меня, кормить хлебом и вяленой свининой. Это напоминает мне сказки. Что, если она готовит меня на убой? Втирается в доверие, чтобы я открыл ей свои секреты?

А они у меня есть? Не думаю. Не знаю. Я понимаю, что призраки безумны и верят в чушь, и, хотя Дайю ко мне добра, остальные общались со мной при помощи ножей и тихих угроз, и, боже, что они сделали с Исзавелью! Я не могу выкинуть это из головы. Не могу забыть, как она плакала, сжавшись на полу, вся израненная и окровавленная. Куда они дели вырванный у нее глаз?

Меня беспокоит, теперь, когда я вновь прихожу в себя, становлюсь прежним, месть. Я не хочу вредить Дайю, но у меня нет выбора. Крепкий лидер призраков не появлялся снова и умел избегать ответов, кормил сказками не хуже Иеремии, только говорил о защите.

Предотвращаем вмешательства. По мне, это звучало как убиваем.

Дайю сильная и печальная, она знает, что я злюсь не на нее. Говорит:

– Они давали тебе наркотик.

– Травили.

– Давали наркотик, – настаивает она.

– И раскрасили меня.

– Ты посерел. Так бывает.

– Это неестественно.

Она понижает голос, шепчет:

– Ничто из этого неестественно.

– Зачем ты помогаешь им? Почему остаешься?

– А разве у меня был выбор?

Это серьезный вопрос. Наверняка она искала ответ, но тщетно.

– Почему ты здесь?

– С тобой? – уточняет она.

Я киваю.

– Кто-то должен заботиться о больных, – говорит она. – С тех пор как реальность сдвинулась, я лечу.

– Ты не сделала ничего, просто носила мне хлеб и воду.

Она улыбается:

– Ты не болен.

Черт. Она знает. Конечно, знает. Я не способен никого обмануть. Все это время я притворялся напрасно. Ничего не выгадал. Как сказал мне их лидер, бежать нет смысла. Идти некуда.

Так что я снова говорю ей, как будто это что-то изменит:

– Я должен вернуться.

– Ты не можешь.

– У меня есть жизнь.

– У тебя была жизнь.

– Я могу ее возвратить.

Она наклоняется, чтобы слов не услышали, как будто ее шепот недостаточно тих. Странно, но голос звучит реальней, мягче, как у девушки, которой она когда-то была. Теперь уже нет, но она хранит память о юности, утраченную всеми в этой безумной серой пещере.

– Они убьют тебя.

– Не мы? – спрашиваю я.

Она медлит:

– Они.

Я меняю тему:

– Что они от меня хотят?

– Когда выздоровеешь, присоединишься к патрулям. Тебя обучат методам защиты.

– То есть очищения.

– Это не все. Ты мало знаешь.

– Да, – соглашаюсь я. – Но многое видел.

– Разве это так плохо – жить с нами? – Она отводит глаза и добавляет: – Со мной?

Я молчу.

Дайю берет меня за руки.

– Там ты ничего не найдешь. Ничего и никого. Твоя жизнь исчезла. Ты исчез. Теперь ты тень, как и я. Мы с тобой пара теней в сером море.

– Почему? Почему ты беспокоишься за меня?

Я верю ей. Она не играет.

– Я тоже повидала многое. И не желаю видеть, что они сделают с тобой.

VII

Время перестает скакать. Движется медленно. Большую часть дня я лежу, жду тишины снаружи. Но там всегда шумно. Барабаны стучат и умолкают лишь иногда, порой кажется, что они прямо за дверью. Призраки, простите, «тени» им нравится больше, так что я думаю, это будет более политкорректно, гребаные призраки шаркают, шипят, шелестят, даже когда молчат. Несколько голосов, что я слышу, не громче шепота. Они не могут иначе или просто притворяются?

Дайю приходит и уходит, никогда не задерживается надолго, почти не разговаривает. Возвращается, пряча что-то за спиной. Нож мне в спину или мое личное оружие? Кекс? Билет на космический корабль, который вернет меня в мой мир?

– Прошло три дня, – говорит она. Значит, сейчас понедельник. А кажется, что я здесь гораздо дольше.

– Как часто сдвигается реальность? – спрашиваю я.

– По-разному. Между сдвигами может пройти час, день или месяц. Предсказать нельзя.

– Сколько прошло с последнего?

Она качает головой:

– Ты знаешь.

– Как давно ты потеряла свою реальность?

– Слишком много вопросов.

– Что у тебя за спиной?

Она улыбается. Краснеет под серостью. Показывает мне маску. Фарфоровую, золотистую, а не белую, с черными и красными линиями вокруг глаз, алыми губами и двумя китайскими иероглифами, которые я не могу прочитать, на щеке. Она надевает ее, закрепляет на затылке. Маска большая, скрывает все лицо. Прямые пепельные волосы к ней не подходят. Они должны быть черными. Когда она говорит, голос доносится со всех сторон:

– Это мое лицо.

Я протягиваю руку, провожу пальцем по фарфору. Он твердый холодный, не ломкий, как серая краска, что высохла у нас на коже но, все равно хрупкий.

– Красивое.

– Даже тени иногда носят свои лица, – говорит она. – Мы чтим традиции предков.

– Тени – не наши предки.

– Нет. – Маска прячет выражение ее лица. – Но они были до нас.

– Что с тобой произошло? Какой была твоя настоящая жизнь?

Она качает головой.

– Ты не поймешь.

– Уже понял.

– Все было по-другому.

– Ты не рассказывала мне. Как давно это случилось?

– Мне было четырнадцать. Прошло уже двадцать лет.

Мне плохо. Желудок завязывается узлом, голова болит. Я снова протягиваю руку, касаюсь маски, но не могу дотянуться до лица под ней, только до ложбинки за ухом. Она перехватывает мою ладонь, прижимает ее к фарфоровой щеке.

– Мне очень жаль.

Глаза в отверстиях маски закрыты. Это не притворство. Она так же реальна, как все, кого я знал. Как Карен и Тимми. Реальна, как я – прошлый и настоящий. Каждой клеточкой тела я хочу ей помочь, вернуть то, что она потеряла, или, по крайней мере, доказать, что свет не сошелся на призраках вокруг. Они высосали ее досуха.