Текст книги "Испорченная реальность (ЛП)"

Автор книги: Джон Урбанчик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Вместо того чтобы пройти по ней до конца, я решил срезать через торговый центр. Вместо холма поднялся на паре эскалаторов и неожиданно оказался в вестибюле «Кроунком». Охранник, имени которого я не знал, посмотрел на меня, а потом снова занялся делами. Взглянул как на пустое место. Я не пошел к столу секретарши. Мог бы сказать, что забыл пропуск дома и мне нужен бейджик посетителя, но вдруг она станет искать Кевина Николса в базе данных, а меня там не окажется?

Я бросил взгляд на запястье и вспомнил, что у меня нет часов. Спросил у охранника, сколько времени. Он сказал, четверть первого – и наконец заметил меня. Проводил взглядом. Мне стало не по себе. Я имел полное право здесь быть, работал на двадцать пятом этаже, почему же, черт возьми, я так нервничал?

Я вышел на улицу.

К счастью, ждать пришлось не долго.

VII

В моем отделе работали тринадцать человек, включая нашего руководителя и менеджера. Пять мужчин, восемь женщин, за двадцать или за тридцать лет. Уинстон был старше всех и обычно присоединялся к нашим ланчам, но сегодня его не было. Аида, по каким бы то ни было причинам, никогда не ходила в кафе. Дэниэлу, менеджеру, не хватало на это времени. Джордж отдыхал на Фиджи, а Мэй навещала семью в Пекине. Нас должно было оказаться восемь, вместе со мной, но осталось шесть плюс незнакомый мне парень. Дезире была нашим руководителем, человеком, на которого я равнялся (а она равнялась на меня – идеальные рабочие взаимоотношения). За последние три года Дезире развелась с мужем, у нее угнали машину (позже нашли без магнитолы и лэптопа) и она проставлялась чаще, чем все мои прежние боссы в США, вместе взятые. Я взял больничный на две недели, когда у Карен начались схватки. Отправил Дезире несколько первых фотографий Тимми. Ее трехлетний сын любил Бэтмена, а еще у нее была дымчато серая кошка, весившая килограммов десять. Она пришла в «Кроунком» через неделю после меня, сотрудничала с нашим предыдущим менеджером и пригласила Марию и Сэнди из своего старого офиса. Мы работали вместе почти три года, пять дней в неделю, пережили совещания и кризисы, рождественские праздники и юбилеи.

Она прошла мимо, скользнув по мне взглядом.

Я почти остановил ее. Почти схватил за руку, позвал по имени, умоляя меня узнать, но вовремя остановился – не хватало только нервного срыва на публике. Я затаил дыхание, когда они вышли из дверей, а теперь разочарованно выдохнул.

– Извините, – сказала Мария, обходя меня, как всегда вежливо, но не понимая, кто я такой.

– С днем рожденья, – сказал я.

Она остановилась. Улыбнулась.

– Спасибо. – И пошла дальше, словно ничего не случилось.

Обернувшись, я смотрел, как они впятером, болтая, оставляют «Кроунком» позади. Четверых я знал, одного – нет. Моя замена?

Шестая, Анна, вышла из дверей последней и тронула меня за предплечье. Остановилась прямо передо мной, глаза и губы широко открыты, вся – изумление.

– Анна, – сказал я.

– Ты... – Она покачала головой, понизила голос: – Тебе здесь не место.

Не этого я ожидал. Испугавшись, попятился. Она шагнула ко мне и прошептала:

– Я сплю?

– По-моему, сплю я, – признался я.

Она снова покачала головой:

– У тебя... у тебя есть имя?

Странный вопрос.

– Ты никогда не говорил, а мне всегда хотелось узнать. Пожалуйста, назовись, а потом скажи, как ты здесь очутился.

– Пришел, – сказал я и добавил: – Кевин. Кевин Николс.

– Анна Гордон.

– Знаю.

– Конечно, ты знаешь. Я напилась?

Офисные работники сновали вокруг нас, словно мы были не людьми, а колоннами, поддерживавшими навес – ни слова, ни лишнего взгляда.

Анна выглядела реальней любого из них, но совсем немного, не такой живой, как призраки. Все же она скорей походила на меня, чем на остальных.

– А ты пила? – спросил я.

– Даже не думала.

– Анна! – Незнакомый мне парень обернулся и позвал ее.

– Я вас догоню! – ответила она, не глядя на него.

– Ты меня знаешь? – спросил я.

– Конечно.

– Но никто больше меня не узнает, – сказал я. – Моя жена исчезла...

Удивление на лице Анны сменилось шоком. Она отступила от меня и произнесла еще тише:

– Жена?

Я осекся. Не мог вспомнить, что хотел сказать, не знал, как закончить фразу.

– У тебя есть жена? Не может быть. Это бессмыслица.

– Что значит «бессмыслица»? Почему?

– Зачем мне придумывать тебе жену?

Глава 5

I

Тишина длится долго, когда молчишь. Если не хочешь говорить. Если задерживаешь дыхание. Но неизбежно оно вырывается. Тишину можно только длить, она не навсегда.

Она воцаряется в этом маленьком кабинете, словно мы ее рабы, никто не желает ее разрушать, ни у кого не хватает смелости. Я перевожу взгляд с Иеремии на Иезавель, пытаюсь прочесть мысли, спрятанные за их бесстрастными лицами. Они выстроили систему верований вокруг своих жизней. Может, видели дюжину или сотню сдвигов реальности. У них есть все причины для того, чтобы верить. Они были свидетелями, пережили кошмар, и тут появляюсь я, зеленый новичок из другой страны, с другого континента, с информацией, которая пусть и не ломает модель их мира, но уж точно награждает ее парой трещин.

Мы все поднимаемся на ноги. Переглядываемся, словно окаменев – движутся только головы и глаза: проблеск надежды, неясный страх, смущение вперемешку с пониманием. Они сидят в этой комнате, черпая могущество в своем знании, а люди вроде меня благодарны за ответы – не те, которых мы хотим, но они заполняют бездну хаоса и неведения.

Тишина растягивается, как шпатлевка, зловещая, бесформенная, замазывает пустоту между нами. Гнев, раздиравший меня секунду назад, исчез.

Как я и ожидал, Иеремия наконец нарушает молчание:

– Я был с тобой предельно честен.

Я киваю. Я понимаю его. Честность значит вежливость.

– Это невозможно, – говорит Иезавель. Но все же мне верит. Видит правду. Она знает меня не больше, чем остальных в этой дыре, но хотя и может не обращать внимания, забыть или отмахнуться, делает шаг вперед, хватает меня за руку и говорит:

– Ты отыскал нить.

Да, нить – это именно то, что я нашел.

Иеремия садится. Вздыхает. Говорит мне:

– Наше предложение остается в силе. Мы поможем тебе с переездом, если хочешь.

– Переезд – это не безопасность и не дом.

– Дом, – повторяет он, но не спорит, не говорит со мной больше, видит что-то другое, иную реальность, существующую лишь в его памяти. Видит свою семью и друзей, свой Сидней, в котором машины с парусами заходят в доки под зданиями, сотканными из света. Я улавливаю идею, скрытые в ней шансы, возможности, и просто отрицаю ее существование.

– Давай вытащим тебя отсюда, – говорит Иезавель, беря меня за руку, и ведет к другой двери – прочь от чумного колодца и его жильцов, которых я уже не боялся. Они такие же, как я. Тоже хотят домой, но либо не знают, как это сделать, либо уже слишком поздно.

– Постой, – говорю я. – Там есть парень, мне нужно повидаться с ним еще раз.

– Конечно.

– А потом ты заберешь меня отсюда.

– Конечно, – повторяет Иезавель, отпирая дверь. Она ошеломлена, погружена в свои мысли и почти не замечает моих слов.

– Скоро вернусь.

Я выхожу в ту же дверь, оставляю ее открытой, иду мимо живых трупов, мрачных и потерянных, полных гнева и ненависти, и возвращаюсь к своему приятелю. Он так и не сказал, как его зовут.

Он сидит ко мне спиной и не слышит моих шагов, возможно дремлет, сгорбившись. Я откашливаюсь. Нет ответа. Говорю:

– Антонио Феррари.

Он смотрит через плечо:

– Меня не так зовут.

– Неважно, отвечаю я. – Главное, как зовут твою сестру.

Он ухмыляется. Я знаю, что он хочет улыбнуться, но больше не может:

– Лара Риддл.

Дверь все еще открыта, как я ее и оставил. Иезавель смотрит на меня, позади Иеремия сидит за столом, сложив пальцы домиком. Размышляя. Или все еще во власти воспоминаний.

– Эй, – говорит Антонио. Я медлю и оборачиваюсь. – Спасибо.

Киваю и возвращаюсь в кабинет.

Иезавель запирает дверь у меня за спиной и смотрит на Иеремию. Он берет меня за руку и ведет к другому выходу, через который начнется мое возвращение домой.

II

Иезавель снова ведет меня по длинному туннелю. Мы в темноте, под землей, и я слежу за каждой тенью, словно хочу засечь движение прежде, чем призраки набросятся на нас. Впрочем, я уверен, что они здесь не водятся. Не в такой близости от Иеремии и его паствы. Две группировки в состоянии войны, неважно, горячей или холодной, не станут соседствовать.

– За нами будут наблюдать, – говорит она. – Нас будут преследовать.

Во мне поднимается волна отваги:

– Пусть попробуют.

– Нас убьют, – продолжает она.

– Почему ты говоришь «нас»?

Она не отвечает.

Думать больше не о чем. У меня есть план, мысль о том, что нужно сделать и как. Осталось только собрать необходимое. Оружие – какой-нибудь простой пистолет, я ведь никогда не стрелял раньше. Такой, что справится с одного выстрела, ведь на второй мне не хватит духу.

Нужно найти Карен. Карен Финли. Я надеюсь, ее зовут именно так. Не могу представить, что она вышла замуж за другого. От этой – мимолетной – мысли я спотыкаюсь, почти падаю. Иезавель останавливается и говорит:

– Дальше будет хуже.

– Куда мы идем? – спрашиваю я, отчасти потому, что это хороший вопрос, а еще потому, что не хочу, чтобы она меня отвлекла.

– Ко мне домой, – говорит она.

– Я думал, здесь ни у кого нет дома.

– Не все истории полностью забыты, – говорит Иезавель. Я понятия не имею, о чем она, но не спрашиваю.

Туннель темный, но не кромешный. Просто старый. Стены – шлакоблок и голый цемент – покрыты неразборчивым граффити. С потолка свисают трубы разных размеров. Главный коридор ветвится. Я чувствовал себя в большей безопасности с убийцами в оставшейся позади яме.

– Почему мы просто не вернулись тем же путем, каким пришли?

Иезавель останавливается и поворачивается ко мне. Она теперь – еще одна тень, только пряди темных волос сияют. Одетая в черное, она похожа на ангела, или на демона, или немного на обоих. Я хочу спросить почему, но молчу.

– Там лежит безумие, – говорит она, кивая в оставшиеся позади глубины туннеля.

– Безумие, – напоминаю я, – поглотило нас.

– Прояви немного доверия, – говорит она и идет дальше.

III

Доверие одна из тех забавных вещей, которыми трудно наградить и которые слишком легко потерять. Однажды утраченное, оно уже не вернется. Доверие между мной и Карен такое глубокое и полное, что и словами не описать. Кольцо у меня на руке только слабое отражение этого чувства.

Во время венчания священник сказал что-то о нерасторжимом круге нашей любви. Говорил, что золото символизирует чистоту и еще кучу вещей, которые я запомнил только потому, что нас снимали на видео. В тот день я был непоследователен, терялся, в бреду и раздрае, и нет – я не выпил с утра ни капли. Я был пьян от восторга – стоя у алтаря, держа за руку свою невесту, глядя в ее голубые глаза сквозь вуаль. Я никогда не думал, что ее наряд так на меня повлияет.

В прошлом я доверял и другим девушкам. Иногда отношения заканчивались разбитым сердцем или сердцами. Впрочем, царапины затягивались, шрамов не оставалось. Но в тот миг у алтаря, когда мы обменялись кольцами и говорили о вечной любви пред очами Бога, мы не просто давали друг другу обещания. Мы утверждали: «Я тебе верю».

В старших классах мой друг Джек говорил:

– Доверься мне. – Обычно перед тем, как все летело к чертям. И часто добавлял: – Да что может пойти не так? – И мы изо всех сил пытались это выяснить.

Я тоже часто бросался этой фразой и наступал на те же грабли, но все это были мелкие промашки. Теперь я думаю о чем-то гораздо более важном, о чем-то радикальном, и не знаю, смогу ли совершить это, когда придет время.

Сейчас я в раздрае, и Иезавель не просит меня ей довериться, она этого требует. У меня нет другого выбора, кроме как идти за ней, но стоит ли ей доверять? Мы знакомы полдня. Мне нужны причины получше, чем отсутствие вариантов.

Так что я не говорю, что верю ей. Просто молча иду за Иезавелью, в смятении, через подземный лабиринт. Понимаю, что играю с обручальным кольцом, кручу его большим пальцем. Разве может оно утешать, если мне из-за него так тревожно?

IV

Анна смотрела на меня так, словно не могла поверить, что я реален. Я тоже уставился на нее, не зная, чему теперь верить, не в силах заговорить. Слова кончились. Придумывать мне?..

– Что еще у тебя есть? – спросила она, сложив руки на груди, отступив на полшага. У нее на лице проступили морщины, линии, которых я прежде не замечал. Может, она не верила своим глазам, но теперь не верила и мне. Я оказался не таким, как она представляла.

– Я... – Я не мог встретиться с ней взглядом.

– Ты или ненастоящий, – сказала она, – или слишком настоящий. Какая догадка верна?

Я не знал. Мне не нравился мой ответ, но он казался наиболее честным и точным:

– Обе.

– Мне стоит извлечь из этого урок, да? Я никогда не была тобой одержима. Ты просто сон. Я не виновата, что ты так часто возвращался.

Я не ответил, и она добавила:

– В последний раз ты приснился мне месяц или два назад. – Ее глаза просветлели, в них вспыхнула радость. – Тебя не должно... Я не знаю, как мне быть.

– Если честно, я тоже.

Некоторое время мы просто стояли и молча смотрели друг на друга. Она немного расслабилась, по крайней мере физически, и наконец порывисто взяла меня за руки.

– Пришел на ланч?

– Никто из них не знает меня, да? Дезире. Мария. Никто.

– Только если они видели мои сны. Откуда ты?

– Лонг-Айленд.

– Квинсленд?

Я покачал головой:

– Нью-Йорк.

Она все еще держала меня за руки. Ее ладони были теплыми, нежными, податливыми.

– Ты выглядишь таким настоящим.

– Я настоящий, – сказал я, но уже начал задумываться. – Кажется, да.

– Мне этого хватит. Идешь?

– Конечно.

– И мы сможем поговорить?

– Конечно.

Что мне было делать, сказать ей «нет»? Уйти? Я ведь именно за этим сюда и шел, искал того, кто меня знает, кого-то, кто сможет помочь мне разобраться в случившемся. У меня кружилась голова, словно я был пьян. Пошел с ней, очень медленно, опасаясь, что ноги меня подведут. Чувствовал, что я болен, мягко говоря, пытался определить ощущение точнее, но всякий раз оно ускользало.

Ланч был в «Командоре». Мы обедали здесь уже дюжину раз, а может, и больше. Сдвигали столы, заказывали разные блюда, в конце обычно жаловались на работу. Обсуждали детей, жен и мужей, вечерние новости, «Сидней Суоне»[8]8
  Австралийский футбольный клуб.


[Закрыть] или «Уэст Тайгере»[9]9
  Австралийская профессиональная футбольная команда (регби).


[Закрыть] – Уинстон так обрадовался, что они выиграли суперфинал, что носил оранжевое целый месяц. В общем, обычный треп за ланчем.

Сегодня я тоже все это слышал, но молчал, даже когда мне было что сказать. Анна представила меня как старого друга, который прогуливался поблизости, когда их компания вышла из «Кроунком». Все сказали «привет» и «приятно познакомиться». Даже Мик, парень, которого я не знал.

Мне было не по себе.

Я работал с этими людьми каждый день. С некоторыми годы. Учил Марию. Она сидела рядом со мной в офисе. Вчера оставил ей открытку и шоколадные конфеты, но, видимо, она их так и не получила. Словно меня не существовало.

Но я был здесь – за одним столом с ними. Пытался улыбаться и есть, боролся с тошнотой. Ланч стоил мне почти всех денег – у меня осталось несколько долларов мелочью. Время от времени Анна смотрела на меня, довольно часто, и я не знал, как расшифровать ее взгляд: злилась ли она, смущалась или просто была в шоке? Возможно, всего понемногу.

Ланч растянулся почти на два часа, а потом Дезире сказала:

– Мне пора. В три собрание. – Она встала, и половина стола последовала ее примеру, некоторые почти сразу. Анна приблизилась к Дезире и пошепталась с ней. Дезире бросила на меня взгляд и сказала:

– Конечно. Нет проблем.

И они ушли – остались только мы с Анной. Сидели за ланчем – друг перед другом. Опа придвинула стул поближе ко мне, коснулась моей руки и сказала:

– Ладно. Я решила.

– Что ты решила?

– Что ты настоящий.

– Спасибо, – сказал я, хотя не видел в этом ничего особенно важного.

– Ты настоящий, – продолжила она, – и, наверное, возник из моей головы полностью сформированным. А это значит, что у тебя есть история. Ты сказал, что жил в Нью-Йорке, да?

– Да.

– Тогда расскажи остальное, – попросила она. – Расскажи мне все.

– Я не смогу, – ответил я. – Не думаю, что получится...

– Тогда самое главное. Что-нибудь. Если ты настоящий, стань настоящим, цельным, кем-то, кого я знаю, а не тем, кого я... – Она покраснела и, смутившись, не закончила предложения. – Расскажи мне что-нибудь. Начни... не с жены.

Я мог бы спросить ее, что именно она хочет знать, но она уже объяснила: все. Что я мог рассказать?

– Ты мне тоже снилась, – начал я. – Но мои сны были другими. Мы работали вместе. Все мы, кроме Мика, я видел вас раньше.

– То есть в снах ты был Миком.

– Похоже на то. Думаю, мне снилось, что Мик был мной.

– Мне это нравится.

– Я пришел из-за дня рождения Марии. Знал, что вы пойдете на ланч. Но все мои друзья, все, кто мне снился, не помнят меня.

– Я помню.

– Ты другая.

– Я отлично тебя помню. Однажды мы ходили на лодке – на Троицу, просто плавали от острова к острову. Лодкой правил капитан Крен.

– Капитан Крен?

– Он отлично справлялся. Поднимал паруса при любой возможности. Солнце всегда садилось, огромный оранжевый шар касался океана. Вокруг были острова, птицы, иногда дельфины, а мы сидели на верхней палубе, пили красное вино, болтали, смеялись и... – Она осеклась, отвела взгляд. – Ты ведь там был, да?

– Я пришел не из твоих снов.

– Ты точно уверен?

– Думаю, да.

– Так мы никогда...

Я покачал головой.

– Кажется, я сейчас сгорю со стыда.

Я наклонился к ней, тихо сказал:

– Не надо. Пожалуйста. Ты единственный человек, который может мне помочь.

– Помочь?

– Вернуть мою жизнь.

На этот раз она посмотрела мне в глаза. Раздумывая. Она все еще держала меня за руку. Сжала мои пальцы.

– В твоей жизни меня нет, так?

– Такой – нет.

– Я там просто девочка из офиса, которая на тебя запала? На женатого человека?

– Вообще-то я не знал, что ты на меня запала.

– Не уступишь соблазну?

– Что?

– Мы тут, ты и я. Нас свела судьба, и наступает тот самый миг за пределами прошлой жизни. Может, все это случилось не просто так?

Если Анна хотела, она могла быть соблазнительной, но, даже в этом безумном мире, не думаю, что я бы поддался: все еще надеялся вернуться к жене. К Карен, поправился я. Не просто к жене, к Карен, не замещай ее имя ролью, – к Карен и Гимми, к жизни, которую знал.

Вот в чем уловка. Думал, что знал. Может, я все выдумал. Может, та жизнь мне приснилась.

– Забудь, – сказала Анна, убирая руку и резко поднимаясь из-за стола. – Притворись, что я этого не говорила.

– Конечно. – Я тоже встал.

– Итак, – сказала она, оглядываясь, положив руку на спинку стула. – Что теперь?

– Честно говоря, я не знаю.

V　

Говоря по правде, я не разбираюсь в Библии. Читал отрывки, изредка ходил в разные церкви. Знаю самые популярные истории. Про Адама и Еву, Ноя, Лазаря. Помню, что Иезавель там тоже была, по крайней мере одна, но мало о ней знаю. Кажется, недавно кто-то сочинил песню. На ум приходит только накрашенная Иезавель – она подвела глаза перед тем, как ее убили. Я никогда не слышал, чтобы так говорили, но понимаю, что это значит.

Эта Иезавель тоже красит глаза – подчеркивает светло-желтыми тенями. Это единственный ее макияж, ведь ее лицо идеально. Я подумал так, как только ее увидел.

Мы выходим из туннелей на свет (этого я не ожидал, разве уже пятница?), солнце слепит глаза, а потом я смотрю на Иезавель. Она щурится, так что я не могу понять, какого цвета у нее глаза – вижу только эти желтые тени. Они странно выглядят на свету. Она худая, гибкая, с высокими скулами и волевым подбородком. Наверное, она умеет настоять на своем.

Но я ей не подчинился («Доверься мне»), и отвлечь меня не так-то легко. Я помню лицо Карен. Оно поблекло, стерлось, расфокусировалось, но осталось теплым, родным и близким. Если я ослепну, все равно его не забуду. Могу вспомнить мягкость ее кожи, теплую слезинку на щеке.

– Она счастлива? – спрашиваю я.

– Твоя жена? – Иезавель читает мои мысли или, по крайней мере, мысли тех, что остались позади. Она, наверное, думает так обо всех утраченных. – Возможно.

– Она ведь этого хотела?

Иезавель качает головой.

– Мы не знаем.

– Ты себя этим утешаешь, да? – спрашиваю я.

– Иногда. Сгодится любое утешение.

– Ты ведь чем-то пожертвовала? Отправилась со мной, привела сюда...

Я оглядываюсь, все еще не понимая, где мы. В переулке – не длинном, не широком, не высоком. С одной стороны за забором виден край железнодорожной платформы, с другой – пригородная улочка.

– У тебя было положение.

– Роль, – говорит она. – Приходит время, и мы отказываемся от ролей, идем дальше, растем.

– Иеремия пошлет кого-нибудь, чтобы убить нас?

Она смеется. Приятный звук. Сразу становится легче. Груз забот уже не так давит на плечи, не исчезает, просто смещается.

– Зачем ему это?

– Ты предала его.

– Вот, значит, как ты думаешь.

– Я ошибаюсь?

– Не совсем, – говорит она. – Но это не смертный грех. Возможно, он примет меня обратно.

– Возможно?

Она улыбается, закрывает за нами дверь – у нее, наверное, сотни ключей в потайных карманах лохмотьев – и говорит:

– Возможно, он не хочет использовать шанс.

Она действительно думает, что я знаю нечто важное. Какую-то тайну. Верит, что у меня есть ответы или, по крайней мере, методы. Пока почему ускользают от нас, а как остаются в тени, есть еще одно как – возвратное, – и именно оно ее интересует. Уверенность, которую я чувствовал в кабинете Иеремии, полностью исчезла, и то, что Иезавель на меня рассчитывает, не помогает.

Не говоря ни слова, она выводит меня из переулка. На улице пахнет океаном и свежим хлебом – у «Восторга пекаря». В животе у меня бурлит. Иезавель слышит, бросает мне:

– Подожди, – и заходит внутрь. Денег у меня нет, но она выходит из магазина с полным бумажным пакетом.

– Нам нужен триста тринадцатый, – говорит она.

– Триста тринадцатый?

– Автобус. Он привезет нас в Куджи[10]10
  Восточный пригород Сиднея.


[Закрыть].

– У тебя жилье в Куджи? – Она кивает. – Я не думал...

– Что мы можем влиться в общество? – уточняет она. – По большей части ты прав. Думаю, ты вообразил нечто шикарное, когда я сказала, что у меня есть дом.

– Это квартира?

– Всякий раз, когда реальность сдвигается, приходится приспосабливаться, но в общем я справляюсь. Не спрашивай.

Мы ждем почти полчаса, и наконец издалека выплывает триста тринадцатый. Иезавель платит за проезд, и мы садимся у средних дверей. Чтобы легко убежать, если придется, думаю я.

Она никогда не встречала меня, но, похоже, мне верит. Или это какая-то хитрая уловка. Вот только я не вижу в ней смысла. Если бы они хотели убить меня, могли бы сунуть двадцатку кому-то вроде Антонио Феррари, и он пырнул бы меня ножом. К тому же с меня нечего взять.

Мы едем молча. Выпечка на коленях у Иезавели пахнет домашним уютом, и я начинаю дремать с открытыми глазами, вернее, грезить.

Конечно, мне снится Карен. Мы посещаем парк Улуру, ужинаем в «Красном центре». Смотрим, как солнце садится за Ката-Тьюта[11]11
  Самая большая вершина в группе из тридцати шести куполообразных скальных образований в парке Ухуру.


[Закрыть], черную на фоне обжигающе-оранжевого и красного неба – на нем почти нет облаков, и, когда в закусочной выключают свет, мы видим каждую звезду. Пьем шампанское. Едим барашка и крокодила, кенгуру и пудинг с бренди. Карен говорит:

– Я люблю тебя.

Я повторяю за ней – искренне.

Автобус тормозит так резко, что я сразу просыпаюсь. Без слез. Все выплакал.

Мы выходим у пляжа. Идем недолго (мимо еще одного «Восторга пекаря» – на сей раз вид пакета в руках Иезавели причиняет мне боль). Огибаем дом, оказываемся в переулке: с одной стороны стена, с другой – забор-сетка. Спускаемся по трем бетонным ступенькам, протискиваемся в дверь, про которую Карен сказала бы держится на соплях (никто из моих лонг-айлендских друзей никогда так не говорил). Дверь не просто грязная. Она, похоже, готова слететь с петель – ржавых и острых. В одном из двух ее окошечек разбито стекло. Перед дверью только одна бетонная ступенька, никакого крыльца, так что Иезавель берется за ручку, чтобы распахнуть ее. Дверь не поддается, и девушка тянет сильней. Наконец дверь приоткрывается наполовину.

– Наверх, – говорит Иезавель, имея в виду еще две ступеньки к другой двери. Эта, по крайней мере, держится на месте. У Иезавели, конечно, есть ключ. Мы входим.

Стены голые. Бледно-желтые. Кухня размером с телефонную будку. На кухонный стол помещается только тарелка и плитка с двумя конфорками. Микроволновка стоит на обеденном, круглом и деревянном, под которым едва хватает места для двух складных стульев. В гостиной диван – нет, козетка, где поместятся три гимнастки, но никак не люди нормального размера. Потертое зеркало висит над древним телевизором, который стоит прямо на полу. В спальне двуспальный матрас. Без простыней. Я не вижу от входной двери ванной и могу только предполагать, что она тоже есть.

– Мило, – говорю я. – Хотя и тесно.

– За квартиру платит мой отец.

Этого я не ожидал:

– Он тебя помнит?

Она открывает пакет из «Восторга пекаря», протягивает мне яблочную улитку, другую берет сама.

– Есть разные точки сдвига реальности. Не обязательно момент рождения.

– Для меня это был он.

– Это просто предположение.

– Если это не так, разве я не должен быть в том мире, а не здесь, с тобой? Жить какой-то другой жизнью.

– Да, если только эта твоя жизнь уже не закончилась.

– Как мне об этом узнать?

– Погугли себя.

– Так я, наверное, найду Карен, да?

– Мы скоро начнем. Сначала поешь. Это вся наша еда.

– Что насчет тебя? – спрашиваю я. – И твоего отца? Когда сдвинулась твоя жизнь?

Она кусает свою улитку, качает головой и говорит:

– Позже, – с полным ртом.

– Где здесь ванная? – спрашиваю я.

– Внизу.

Я решаю, что рискнуть стоит.

Я не видел ванной комнаты на пути в квартирку. Она прячется за углом у самой лестницы, за дверью такой тугой, что я едва ее открываю. Раковина, унитаз, душевая кабинка – все сбилось в кучу. Никакого, даже хлипкого замка. Я делаю то, зачем пришел. К моему изумлению, когда я мою руки, вода чистая. Несколько секунд смотрюсь в зеркало, ищу знаки прошедших двух дней, новые морщины или царапины. Шрамов нет. Нет внезапно появившихся седых прядей. Я такой же, каким был. Сложно в это поверить, но я не собираюсь спорить с немым стеклом. Кто сказал, что оно не может лгать?

– Я ведь прошел сквозь зеркало? – спрашиваю я у отражения, но оно молчит, и я должен признать, что это неправда. Все куда хуже. Это я стал нереальным, не только ситуация. Мне здесь не место. Я это знаю. Понимаю теперь. У меня есть проблемы с принятием действительности. Наверное, мне станет легче, если я расколочу зеркало, осыплю плитку осколками ни в чем не повинного стекла, разобью кулаки в кровь, выплесну весь сдерживаемый гнев и отчаянье, но это скорей повредит, а не поможет. Стоит ли давать Иезавели повод для беспокойства?

Честно говоря, я не знаю, что могу ей дать, чего она ждет или что хочет предложить мне.

Сейчас лучшее время это выяснить.