Текст книги "Испорченная реальность (ЛП)"

Автор книги: Джон Урбанчик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Глава 14

I

Я иду минут десять, может, пятнадцать. Встречу таких же, как я, не призраков, тех, кто захочет поговорить. Задам один вопрос. Очень простой.

Но я никого не вижу и, кажется, никогда не получу ответа. Придется просто поверить. Выстрел исправит все. У меня одно на уме, но о чем еще волноваться? О реформах в Южной Америке? Об урожае бананов в Квинсленде[54]54
  Австралийский штат на северо-востоке континента.


[Закрыть]? Раз уж я в Чайнатауне, о том, сколько юаней стоит чайник улуна?

Пистолет оттягивает карман. Горячий, не просто теплый, словно чувствует, что его время пришло.

Призраки все не так поняли. Они позволяют реальности меняться, не вмешиваются и называют это защитой. На самом деле, нужно проявить активность, вернуть ее – себе, на круги своя. Путь Призрака ошибочен, на нем не бросают вызов реальности.

А я это сделаю.

Быстро возвращаюсь на Бродвей, парой кварталов выше призрака. Я плохо знаю эти места, чтобы идти к дому Финли другой дорогой.

Мне легче думать, что Карен не вышла замуж за другого. С момента нашей «невстречи» прошло пять лет, а она все еще живет с мамой. Мне стыдно за себя, но это успокаивает.

Теперь я иду медленней, не хочу привлекать лишнего внимания, особенно со стороны призраков. Впрочем, наступает день. Хорошие призраки или тени не посмеют выйти на свет, неважно, насколько они молоды. Они растают, поблекнут. Я бы тоже это чувствовал, если б остался серым.

Но я иду другим путем. Я сильнее их.

II

Когда я жил в Штатах, не было ничего необычного в том, если кто-нибудь к тебе подходил и просил денег, особенно в городе. Немного мелочи, на проезд. Однажды на зимних каникулах в колледже я жил у друга в Олбани. Как и большинство своих соучеников, был на мели. Совершенно. В то утро я шел в центр без цента в кармане. Бумажник ломился от визиток, рисунков и заметок. Я всегда хранил записи в бумажнике. А зелени не было – ни следа.

Парень, что шел со мной в одну сторону, спросил:

– Не подкинешь четвертак?

Я сказал:

– Извини.

– Десятку?

Я покачал головой.

– Пятак? Пенни? – Видимо, сгодилась бы любая сумма. Он не выглядел бездомным – в теплой, толстой куртке, приличных ботинках. Наверное, попал в переплет.

– Я на мели, – признался я. Сказал правду.

– Возьмешь пенни?

Мы все еще шли, но его предложение почти остановило меня.

– Нет.

– Пятерку? Десятку?

Я покачал головой, но он вытащил из кармана четвертак и сказал: – Вот, бери.

– Не нужно...

– Бери, – повторил он. – Однажды ты поймешь.

Он вложил монетку мне в руку, развернулся и ушел. Я рассказал об этом друзьям. Мы посмеялись. Но он ошибся. Я так ничего и не понял.

Хотя, возможно, понимаю теперь. Более того, кажется, я знаю историю этого парня. Думаю, пытался ли он вернуться в свою реальность.

В Австралии милостыню просят редко. Обычно нищие просто сидят на обочине с картонной табличкой, объясняющей, как они до этого докатились. На Джордж-стрит постоянно сидел такой парень – все время на одном месте. Табличка тоже не менялась: рассказывала о больной сестре в Квинсленде. Я не всегда верю надписям, но и не думаю, что все это ложь. Опять же, теперь я понимаю все куда лучше. Его сестра, возможно, больна, а может, он не в состоянии добраться до нее, ведь в этой реальности его нет.

Помню, перед «Вулвортс» сидел парень с шахматами, играл в них – три доллара за минуту. Пытался собрать денег на билет на самолет. Не помню, куда он летел, но в его глазах не было отчаянья, отличавшего тех, кто все потерял. Это был просто студент на мели.

На Бродвее, через полчаса после того, как солнце перевалило на эту сторону мира, я увидел мужчину с одной из табличек. Он потерял работу, искал новую, хотел трудиться – все такое. Я не особо вчитывался. Он не смотрел на меня. Прислонился к кирпичной стене, обмотав голову курткой – так, чтобы я не видел его лица.

Но вся его фигура была ясной, четкой, реальной.

Еще один потерянный.

Мне хочется дать ему что-нибудь. Я останавливаюсь. Хочу задать свой вопрос. Не желаю ему мешать. Но мне нужно знать, а мы – одного поля ягоды.

– Как давно? – спрашиваю я.

– А?

– Когда это случилось? – уточняю я. – Когда ты потерял свою реальность?

Он не смотрит на меня из-под куртки.

– Я тебе не враг, – говорит он.

Это правда, голос у меня до сих пор как у призрака.

– Я не один из них.

– Конечно, нет. Никто из нас. Вот только все мы – тени. Все одинаковые.

– Если бы ты мог вернуться, – спрашиваю я, – вернулся бы?

– Нет.

– Нет?

– Возвращаться не к чему, – говорит он. Шевелится, смотрит на меня из-под тряпья: – Четыре месяца.

– Мне очень жаль.

– Мне тоже.

– Голова когда-нибудь перестанет болеть?

Пару секунд он молчит, потом отвечает:

– Не-а.

– Я новенький, – говорю я.

– А говоришь как бывалый.

– Они могут быть жуткими, когда захотят.

Он фыркает – это у него вместо смеха:

– Они всегда жуткие.

– Мне нужна помощь. Я хочу вернуться.

Он качает головой. Я вижу это даже под курткой.

– Назад пути нет.

– А если есть?

– Ты сможешь? Я не смог. Мне не к чему возвращаться, и мне не хватит духу. Я думал об этом. Хотел. Но так и не сделал этого.

– Когда был последний сдвиг? – спрашиваю я. – Можешь сказать? Ты их чувствуешь?

– Ты новенький.

– Да, я ведь признался.

– Неделю назад. Готов поспорить, новый будет совсем скоро. Реальность меняется примерно раз в неделю.

– Этот был мой.

– Желаю удачи. Ты дурак, но дуракам иногда везет. Я скажу тебе кое-что, притом бесплатно.

Я жду.

– Если ты преуспеешь, будешь с этим жить.

– Если нет, – говорю я, – тоже.

Он снова фыркает и больше ничего не говорит. Поблагодарив его, я продолжаю свой путь. Свою миссию. Свой квест.

Еще квартал – за угол, снова за угол, и вот я на нужной улице. Несколько домов. Ящик с надписью Финли. Я останавливаюсь у ворот. Делаю глубокий вдох. Вот оно.

Прохожу во двор, к двери, стучу.

III

Ждать – настоящая мука. Я знаю, сейчас рано, понимаю, что, возможно, меня никто не слышит, но нервничаю, и это заметно. Переступаю с ноги на ногу, смотрю по сторонам, вокруг. Наконец, стучу снова.

Слышу шаги. Кто-то спускается по лестнице.

Это момент истины. Рука ныряет в карман, сжимает пистолет так, словно действует по собственной воле.

– Кто там? – Из-за двери доносится голос Карен. Сонный. Не знаю, разбудил ли я ее, но она никогда не любила рано вставать. Ей нужен кофе. Я терпеть не могу его вкус.

Она открывает дверь. На лице – недовольство, на теле – пушистый белый халат, одной рукой она придерживает его, хотя он завязан на талии. Волосы в беспорядке, торчат в разные стороны. Теперь – в утренних тенях – они уже не кажутся такими яркими.

– Опять ты.

– Доброе утро.

– Ты снова мне снился. Вчера. Этого стоило ожидать.

Кажется, словно мы говорим в первый раз. Язык прилип к нёбу, слова приходится выталкивать из себя:

– Сон был хороший?

– Вообще-то, да, – признается она.

– Расскажи, – прошу я. Знаю, что трачу время, оттягиваю неизбежное. Говорит она как моя Карен, выглядит тоже. Это она и есть. Иной цвет волос, татуировка-бабочка на плече (скрытая халатом). Другой адрес и ни намека на меня. Вот – главное отличие.

– Да не о чем рассказывать, – говорит она. – Хочешь кофе? Нет, ты его не любишь. Кажется, я тебя знаю.

– Да. Еще как.

– Ты меня преследуешь?

– Что?

– Следил за мной, оставлял обрывки информации, чтобы я тебя узнала, чтобы ты начал мне сниться и я тебе доверяла, когда увижу тебя у двери в черт знает сколько утра?

– Конечно. Почему нет?

– Я все еще сержусь, – замечает она. – Но я кое-что поняла.

– Что именно?

– Ты не реальный. Не можешь быть настоящим. Кажешься нематериальным, словно пришел не отсюда. Ты часть моего сна, это не правда, а я, наверное, все еще сплю.

– Кое в чем ты права, – говорю я.

– Да.

– Почему ты сердишься?

Ее глаза вспыхивают:

– Тебя не должно здесь быть. Ты нарушитель. Я не хочу тебя видеть. Сны – это иллюзия. Я чувствую, что должна доверять тебе, но не могу, потому что ты ненастоящий.

– Может, сны – это воспоминания. О другой реальности.

– Что я сказала тебе прошлой ночью?

– Что я тебе снился.

Она качает головой.

– Я сказала жить своей жизнью. Не лезть в мою. Держаться подальше от моих снов. Не вышло, да?

– Я не влияю на твои сны.

Ты меня совсем не слушал. А хочешь, чтобы я тебе доверяла.

– Я этого не просил.

– А чего ты просил? – Она кладет руку на бедро. Зеленые глаза нацелены на меня, как смертоносные лазеры. – Ты ничего не хотел.

– Я спросил, счастлива ли ты.

– Ты об этом и во сне спрашивал.

– Мне нужно знать.

– Почему?

– Мы семья. Ты, я и Тимми, мы должны быть вместе.

– Ни за что. – Она начинает закрывать дверь. Дает понять, что разговор окончен. Я не даю ей этого сделать. Она тянет сильней.

– Я люблю тебя, Карен.

Я достаю пистолет. Тяжелый. Черно-синий. Стальной. Сверхпроводник, он прожигает мне кожу до костей. Ствол блестит на утреннем солнце. Я не смогу повторить этого, и другого шанса не будет.

Я целюсь в прекрасное лицо Карен. Она смотрит на меня – глаза распахнуты, рот приоткрыт, – но бежать не пытается. Даже отпускает дверь. Качает головой, делает шаг назад, говорит:

– Не надо.

Я нажимаю на спусковой крючок.

IV

Лицо Карен взрывается алыми брызгами. Она падает у подножия лестницы, все еще шепча:

– Не надо.

Я смотрю на ее губы – только они остались целыми, хотя и покраснели от крови.

На белом халате и кафельном полу кровь кажется такой яркой!

Моя рука онемела, ладонь обжигает рукоятка пистолета.

Я падаю на колени. Подползаю к Карен. Слезы текут по лицу, а потом приходит боль.

Настоящая, физическая боль. Рождается в животе и растекается по телу. Все органы содрогаются. Меня рвет желчью. Я ничего не вижу, ничего не слышу, сжимаю пистолет так, словно это все, что у меня есть.

Боль стихает так же быстро, как вспыхивает. Я стою на коленях в дверном проеме. Крови нет, кафель как на полу у мамы Карен, а самой Карен нигде нет.

Медленно и осторожно я встаю на ноги, опираюсь о стену, чтобы не упасть, чувствую себя слабым и жалким. Хватаю ртом воздух, вытираю слезы.

Мир выглядит настоящим. Четким. Таким, как должно.

Эхо выстрела еще гремит у меня в голове, хотя я никогда его не слышал. Меня ведь не было в этой реальности, все случилось где-то еще или даже в моей голове.

Теперь я здесь, восстанавливаюсь после жуткого сдвига. Не знаю, как именно это происходит. Смотрю на пол – туда, где должно лежать тело Карен.

Ее здесь нет.

Конечно. Она дома с Тимми.

Дома с Тимми. Моя реальность вернулась, меня распирает от гордости, надежды и ликования. Я к этому не готов и едва не падаю в обморок. Нужно добраться до дома. В квартиру, где теперь нет мужика с пистолетом. Шестью этажами выше Роджера, который узнает меня. Туда, где жена помнит и любит меня, а сын скучает по папочке.

Сколько меня не было? Неделю?

Я закрываю дверь, кладу пистолет в карман, смотрю на солнце. По-прежнему утро.

Оборачиваюсь и замечаю серые лица в тенях, в листве, в машинах и на крышах. Они смотрят, но не шевелятся. Это мой мир, и они меня не тронут. Я не просто вредитель. Я преуспел на Пути Призрака так, как им и не снилось. Защитил собственную реальность. Вернул ее.

Я иду по улице – обратно к Бродвею. Едва не бегу, но до дома далеко, а сил нет.

Мне нужно подтверждение. Я останавливаюсь перед нищим на улице. Картонная табличка не изменилась. Куртка тоже. Он смотрит на меня из-под тряпья, качает головой и бормочет:

– Дурак.

– Сработало, – говорю я.

– Это ад, – отвечает он.

Я иду дальше. Лучше взглянуть на газетный киоск. Заголовки в витрине рассказывают о конфликте на Ближнем Востоке, упоминают президента, за которого я не голосовал, но – нашего. Никогда не думал, что так обрадуюсь его имени.

Дайю в безопасности, я уверен. Призракам нужен был я. Она найдет меня, знает, где искать, а я выполню свое обещание. Помогу ей устроиться в новой реальности.

Найду Иезавель. Она пыталась помочь мне и пострадала. Если она жива, сделаю все, что в моих силах. Кажется, она еще здесь.

Анна Гордон, наверное, тоже жива. Ей снится капитан Крен и наша прогулка под парусами на Троицу. А может, она уже встала и собирается на работу. Меня там ждут. Наверное, гадают, где я был.

Я тоже об этом думаю.

До сдвига я не был знаком с Вороной, но, кем бы она ни была, чем бы ни занималась, наверное, почувствовала его. Она умела такое, что мне и не снилось. Раньше я не верил в ясновидящих. Не знаю, что стало с ней в той реальности, но теперь это не важно. Мир вернулся на круги своя.

Я понимаю, что все еще держу руку в кармане, стискиваю пистолет, не могу разжать пальцы. Но теперь мне все равно.

На Харрис-стрит я сворачиваю на Пирмонт, и желудок сжимается, словно на американских горках.

V

Путь от Бродвея до Харрис тянется целую вечность. Мне страшно возвращаться. Я чувствую на себе взгляды, не только призраков, хотя и не отличаю обитателей реальноти от отщепенцев. Я – часть этого мира. Мое зрение никогда еще не было таким острым. Я вижу каждую трещинку на тротуаре, каждую чешуйку ржавчины на остове дома справа, каждый кирпич на фасаде Музея Электростанции – все яркое, как на картинах мастеров.

Дальше, в тени Вестерн-Дистрибьютор, я вижу свой дом. И другой – позади него, больше не котлован.

Черный ход ведет прямо на второй этаж, мимо кофейни «Гарри и Криса», но мне нужна ключ-карта. Все, что у меня осталось, – пистолет (горячий в потной руке), так что я иду в вестибюль. За стойкой Питер. Поднимает голову, улыбается, говорит:

– Доброе утро.

Мое сердце падает.

– Ты же работаешь по ночам, – говорю я.

– Не на этой неделе, – объясняет он. – Подменяю Майкла.

Утреннего парня, которого я ожидал увидеть.

Вот и весь разговор. Чтобы вызвать лифт, ключ-карта не требуется. Какой-то мужчина, вероятно остановившийся в отеле, заходит со мной. У него пустое, уставшее с дороги лицо. Он молча нажимает на кнопку «девять». Сердце под ребрами начинает отплясывать сальсу, корчится – до одиннадцатого этажа.

Утренний свет проходит сквозь стеклянные потолки – надо мной еще несколько этажей. Я слышу шаги на девятом, грохот ботинок, музыку из окна на двенадцатом. Из-за открытой планировки шум расходится по всему дому, но в квартире будет тихо.

Нужно объяснить, где я пропадал, и сделать это так, чтобы не прослыть ненормальным. Я не уверен, что смогу. Прошла неделя – я надолго оставил жену и ребенка. И работу. Там тоже захотят знать.

Я подхожу к двери. Стою на широкой площадке – ответвлении от главного коридора. 1142. Мой номер. Мой дом. У меня нет ключа, так что я стучу. Мне страшно. Что, если откроет он, мужик с пистолетом, пытавшийся убить меня в собственном доме, когда реальность сдвинулась?

Я стучу снова. Нет ответа. Дергаю ручку. Открыто. Я всегда запираю дверь. В Нью-Йорке это привычка. Но Карен иногда забывает, а дома только она.

Дверь открывается не полностью. Упирается в ногу Карен. Она лежит на полу, в белом пушистом халате, с лужей крови вокруг головы. Единственное, что осталось от ее лица, – губы, прекрасные губы, которыми она однажды поцеловала меня, которыми произнесла:

– Ты парень из журнала?

Пистолет все еще жжет мне руку. Эти губы никогда больше не заговорят, не улыбнутся, не одарят своим теплом. Я падаю на колени, целую ее, перед глазами плывет – не от сдвига, от слез. Мне плохо, хуже, чем когда бы то ни было. Я не чувствую ничего ни кожей, ни сердцем. Только холод. Пустоту.

Я вернулся. Это моя реальность. Стою на коленях, за спиной собираются люди, в руке у меня пистолет, и мне плевать, что будет дальше.

В другой комнате плачет Тимми. Мой сын. Он существует. Он жив. Я потерял все, но дал ему шанс.

Я слышу, как он плачет.

Об авторе

Джон Урбанчик – автор «Испорченной реальности», The Corpse and the Girl from Miami и серии DarkWalker, также выпустил сборник поэзии John the Revelator и произведение в жанре нехудожественной литературы InkStained: On Creativity, Writing, and Art. Он родился в Нью-Йорке, жил во Флориде, Виргинии, Австралии и Испании, но где обитает сейчас – загадка. «Испорченная реальность» – его первый переведенный на русский язык роман. Больше информации о Джоне ищите на его сайте: www.DarkFluidity.com