Текст книги "Обреченные на победу"

Автор книги: Джон Скальци

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

2

Найроби буквально выдернули из-под нас, и город быстро уходил вниз. Мы поднимались, как на скоростном лифте (которым, собственно говоря, «бобовое зёрнышко» и является), и смотрели на отползающую в сторону Землю.

– Отсюда они похожи на муравьёв! – кудахтал рядом со мной Леон Дик. – На чёрных муравьёв!

Я испытывал сильнейшее искушение разнести вдребезги стекло и вышвырнуть Леона наружу. Увы, стекла, которое можно было бы разбить, просто не имелось. То, что выполняло в «бобовом зёрнышке» роль окна, представляло собой тот же самый композитный материал, превосходящий по твёрдости алмаз, из которого состояла вся платформа. Просто часть её была сделана прозрачной, чтобы путешественники могли видеть, что происходит внизу. Преимущества этой герметичной платформы мы смогли оценить уже через несколько минут, когда оказались на такой высоте, что трещина в окне вызвала бы взрывную декомпрессию, гипоксию и смерть.

Так что Леону не светило очень быстрое и совершенно неожиданное возвращение в объятия Земли. Очень жаль. Этот жирдяй прилип ко мне в Чикаго, словно толстый клещ, насосавшийся пива и набитый баварскими сардельками. Я был немало изумлён, что человек, кровь которого наполовину состояла из свиного жира, ухитрился прожить семьдесят пять лет. Значительную часть полёта до Найроби он громко пукал и мрачно разъяснял мне свою теорию расового состава колоний. Звуки, которые он издавал своим задом, были самой переносимой частью его монолога. Эх, надеть бы сейчас наушники и спокойно слушать в полёте какую-нибудь музыку.

На вид Леон Дик казался одним из тех парней, которые никак не могут обойтись без хорошего отдыха после того, как проведут целый день «под газом». Поэтому, в надежде отвязаться от него, я решил отправиться из Найроби с первым «бобом». Но я жестоко ошибся. И сейчас мысль о том, что мне придётся провести рядом с ним ещё шесть часов, слушая дурацкую болтовню и нюхая его бздень, была совершенно невыносимой. Пришлось сказать единственную вещь, которую он всё же должен был принять во внимание: мне необходимо пойти облегчиться. Леон невнятно хрюкнул, что, видимо, означало позволение. Я побрёл примерно туда, где находились туалетные комнаты, пытаясь отыскать место, где можно было бы скрыться от Леона.

Это оказалось не так-то легко. Платформа «зёрнышка» представляла собой бублик диаметром около ста футов. Дырка его, через которую проходил «бобовый стебель» (вы, конечно, помните детскую сказку о том, как бобовое зёрнышко проросло на полу бедной лачуги, стебель дорос до неба и хозяин лачуги, забравшись туда, раздобыл неслыханное богатство), имела примерно футов двадцать в поперечнике. Диаметр троса был, очевидно, немного меньше: где-то футов восемнадцать, что, если задуматься, явно недостаточно для верёвки длиной в несколько тысяч миль. На остальной части пространства размещались удобные кабинки и кушетки, где можно было сидеть и болтать, а также небольшие площадки для просмотра телепередач, еды или игр. Многие участки в стенах оставались прозрачными, позволяя наблюдать уплывавшую вниз Землю, другие тросы «бобового стебля» и колониальную станцию вверху.

В целом платформа очень походила на вестибюль популярной гостиницы экономического класса, вдруг оказавшейся на геостационарной орбите. Единственная проблема состояла в том, что из-за открытой планировки здесь было трудно спрятаться. Этот рейс был не слишком загруженным, так что среди других пассажиров тоже нельзя было укрыться. В конце концов я решил что-нибудь выпить у киоска, расположенного возле центра платформы, примерно напротив того места, где остался Леон. Поскольку прямой видимости здесь не было, то и шансы подольше прятаться от него казались наилучшими.

В физическом плане расставание с Землёй оказалось довольно нервным событием – благодаря редкостно неприятному обществу Леона, – зато с эмоциональной стороны всё прошло на удивление легко. Ещё год назад я твёрдо решил, что да, я завербуюсь в ССК, и с тех пор мне оставалось лишь делать какие-то необходимые поступки и понемногу прощаться с окружающими. Десять лет назад мы с Кэти записали нашего сына Чарли совладельцем дома вместе с нами, чтобы он мог вступить в права собственности без всяких формальностей, связанных с рассмотрением и утверждением завещания. Кроме того, у нас не было никакого имущества, представлявшего реальную ценность, – одни только безделушки из числа тех, которые накапливаются едва ли не у каждого человека на протяжении жизни. Большую часть мало-мальски достойных вещей я за минувший год раздал друзьям и родственникам, с остальным придётся разбираться Чарли.

Прощание с людьми тоже не было тяжёлым. Все реагировали на известие с разной степенью удивления и печали, так как доподлинно знали, что человек, вступивший в Силы самообороны колоний, никогда не вернётся назад. Но это вовсе не похоже на смерть. Все знают, что где-то там ты всё ещё жив. Чёрт возьми, да ведь не исключено, что через некоторое время они отправятся тем же маршрутом и даже встретятся где-нибудь с тобой. Как мне представляется, эти ощущения похожи на то, что люди испытывали сотни лет назад, когда кто-нибудь из знакомых нагружал фургон и отправлялся на запад. Оставшиеся плакали и горевали, скучали по уехавшим, но потом неизбежно возвращались к своим делам.

Что касается меня, то я начал оповещать знакомых о предстоящем отбытии за год до срока. Год – вполне достаточное время, чтобы сказать всё, что считаешь нужным, уладить дела и помириться с кем-нибудь, с кем ты в ссоре. Я посидел со многими старыми друзьями и родственниками, разбередил немало старых ран и болячек, причём почти во всех случаях это окончилось хорошо. Несколько раз я просил прощения за что-то такое, в чём не чувствовал себя особенно виноватым, и даже оказался в постели с одной женщиной, чего при иных обстоятельствах, скорее всего, не случилось бы. Ты просто делаешь то, что должен, чтобы немного приблизить людей к себе; они благодаря этому чувствуют себя лучше, а тебе это ровным счётом ничего не стоит. Я предпочитаю принести извинения за что-нибудь такое, чему всю жизнь не придавал ровно никакого значения, и оставить на Земле ещё одного человека, желающего мне добра, чем упрямиться и добиться лишь того, чтобы кто-то из остающихся радостно представлял себе, как какой-нибудь чужак вышибает мне мозги. Можно назвать это страхованием кармы.

Чарли вызывал у меня наибольшее беспокойство. Как у многих родителей с детьми, у нас имелись свои заморочки: я был не самым внимательным отцом, а он – не самым собранным и целеустремлённым сыном. Свою дорогу в жизни он выбрал, когда ему перевалило далеко за тридцать. Впервые узнав о нашем с Кэти намерении вступить в ССК, Чарли прямо-таки взорвался. Он напомнил нам все: как мы учили его, что насилие не может служить ответом ни на что, как мы страстно выступали против Субконтинентальной войны и даже как мы когда-то целый месяц пилили его за то, что он отправился с Биллом Янгом стрелять по мишеням. (Мы с Кэти считали, что тридцатипятилетний мужчина вполне мог бы и забыть о таком мелком происшествии.)

Наши баталии прекратились со смертью Кэти, так как и он, и я поняли, что большинство вещей, о которых мы спорили, ровным счётом ничего не значат. Я был вдовцом, он – холостяком, и у нас не осталось никого, кроме друг друга. Однако вскоре после этого он познакомился с Лайзой и женился на ней, а спустя ещё примерно год стал отцом и был вновь избран мэром. Оба события произошли в один и тот же невероятно беспокойный вечер. Чарли поздно созрел, зато плод получился прекрасный. У нас с ним состоялся собственный прощальный ужин, во время которого я попросил прощения за кое-какие вещи, случившиеся в прошлом (искренне), а также сказал ему (столь же искренне), насколько я горжусь тем, что он стал таким, каким стал. Потом мы сидели на крыльце, потягивали пиво, смотрели, как мой внук Адам неловко пинает на газоне теннисный мячик, и долго-долго говорили о всяких пустяках. Мы расстались хорошо и с любовью, а чего же ещё хотеть от отношений между отцом и сыном?

Я стоял у киоска с банкой коки в руке, думая о Чарли и его семье, когда услышал ворчание Леона и ещё один голос – низкий, резкий и, бесспорно, женский, – говоривший что-то в ответ. Против собственной воли я выглянул. Леон совершенно бесцеремонно притиснул к углу какую-то несчастную женщину и, вне всякого сомнения, посвящал её в очередную тупейшую теорию, только что порождённую его спинным мозгом. Рыцарское начало возобладало над желанием скрыться, и я направился к этой паре, чтобы вмешаться.

– Я только хочу сказать, – занудствовал Леон, – что совершенно несправедливо заставлять вас, меня и любого другого американца ждать, пока мы станем старыми, как дерьмо, чтобы получить шанс отправиться туда. А все эти жалкие индусы вылетают в новые миры с такой скоростью, с какой они успевают размножаться. Это чертовски большая скорость. Разве это справедливо? Вы находите это правильным?

– Нет, я так не думаю, – ответила женщина. – Но они, видимо, тоже не считают справедливым то, что мы стёрли Нью-Дели и Мумбаи с лица земли.

– Так я же как раз об этом и говорю! – воскликнул Леон. – Мы засыпали атомными бомбами этих безмозглых сволочей! Мы выиграли войну! Должна же победа хоть что-нибудь значить! И что же теперь получается? Мы их раздолбали, но они теперь могут отправляться колонизировать вселенную, а мы – только завербоваться защищать их! Конечно, простите, что я об этом заговорил, но разве в Библии не сказано прямо: «кроткие унаследует землю»? Я бы сказал, что те, кто проигрывает войну, должны быть такими кроткими, что дальше некуда.

– Я не думаю, что в этой фразе содержится именно тот смысл, какой вы хотите ей придать, Леон, – произнёс я, подойдя поближе.

– Джон! Ну, вот наконец-то человек, который знает, о чём я говорю, – радостно заявил Леон, осклабившись в мою сторону.

Женщина повернулась ко мне.

– Вы знакомы с этим джентльменом? – спросила она, причём по её голосу было совершенно ясно, что если это правда, то со мной наверняка что-то не так.

– Мы познакомились во время полёта до Найроби, – ответил я, слегка приподняв бровь, чтобы подчеркнуть, что вовсе не по доброй воле выбрал его себе в компаньоны. – Позвольте представиться, Джон Перри.

– Джесси Гонсалес.

– Необыкновенно приятно, – улыбнулся я и повернулся к Леону. – Вы неправильно толкуете это высказывание. Слова, которые вы привели, взяты из Нагорной проповеди. Полностью фраза звучит так: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю». Наследование земли рассматривается здесь как награда, а не как наказание.

Леон некоторое время моргал, а потом громко фыркнул.

– И всё равно, это же мы их побили. Мы надрали их костлявые коричневые задницы. Это мы должны колонизировать вселенную, а вовсе не они.

Я открыл было рот, чтобы ответить, но Джесси опередила меня:

– «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царствие Небесное», – процитировала она, обращаясь к Леону, но поглядывая искоса на меня.

Леон с минуту стоял онемев и переводя взгляд то на меня, то на нашу новую знакомую.

– Вы не можете говорить серьёзно, – сказал он наконец. – В Библии нет ни слова о том, что мы должны быть привязаны к земле, в то время как эта толпа чернозадых, которые даже не верят в Иисуса – это подумать только! – расползается по галактике. И там, конечно, ничего не говорится о том, что мы должны защищать этих мелких ублюдков! Господи! У меня сын побывал на той войне. Кто-то из этой погани отстрелил ему яйцо! Его яйцо! Они заслужили то, что получили, сучьи дети! И не говорите, что я должен быть счастлив спасать их никчёмные задницы там, в колониях.

Джесси подмигнула мне.

– Не хотите ответить на это?

– Если вы не возражаете.

– О, нисколько, – с готовностью отозвалась она.

– «Я говорю вам: любите врагов ваших, – процитировал я, – благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных»[2]2
  Евангелие от Матфея, 5.


[Закрыть].

Леон сделался красным, как варёный омар.

– Вы оба выжили из вашего гребаного ума! – рявкнул он и направился прочь так быстро, как только позволяла груда жира, составляющая его тело.

– Слава богу… – пробормотал я. – Причём я говорю это совершенно искренне.

– Вы на редкость искусно обращаетесь с цитатами из Библии, – сказала Джесси. – Вы, наверно, в прежней жизни были проповедником, да?

– Нет, – ответил я. – Но я жил в городке, где на две тысячи человек населения имелось пятнадцать церквей. Такая жизнь помогла мне овладеть этим языком. К тому же совершенно не обязательно быть религиозным человеком, чтобы высоко ценить Нагорную проповедь. А чем вы сможете оправдаться?

– Учёба в католической школе, только и всего. В десятом классе я получила ленту в награду за хорошую память. Просто удивительно, как много всякой всячины может сохранить мозг на протяжении шестидесяти лет, хотя в последнее время я не могла даже запомнить, где оставила машину, отправляясь в магазин.

– Как бы там ни было, позвольте мне принести извинения за Леона, – сказал я. – Я знаю его очень мало, но всё же достаточно для того, чтобы понимать, что он круглый болван.

– «Не судите, да не судимы будете», – отозвалась Джесси, пожав плечами. – Он всего лишь произносит вслух то, о чём очень многие думают втихомолку. Я считаю, что такая точка зрения глупа и неправильна, но могу его понять. Мне самой жаль, что пришлось ждать всю жизнь, чтобы повидать колонии и в конце концов вступить в армию. Будь у меня возможность сделаться колонисткой, когда я была моложе, я бы воспользовалась ею.

– Похоже, что вы отправляетесь туда, – я ткнул рукой вверх, – не для того, чтобы наслаждаться военными приключениями.

– Конечно нет, – не без презрения в голосе ответила Джесси. – А вы записались, конечно же, потому, что испытываете нестерпимое желание повоевать?

– Нет, – честно сказал я. Джесси кивнула.

– Вот и я тоже. Равно как и большинство из нас. Ваш друг Леон, несомненно, записался вовсе не из-за желания повозиться с оружием – он же терпеть не может тех людей, которых мы будем защищать. Люди записываются в ССК или из-за того, что боятся смерти и не хотят быть стариками, или чтобы увидеть нечто новое перед тем, как умрут. Знаете, я записалась именно поэтому. Вовсе не для того, чтобы сражаться или снова стать молодой. Я всего лишь хочу узнать, на что это похоже – быть где-нибудь ещё.

Она повернулась и взглянула в окно.

– Если честно, мне самой смешно слышать от себя эти слова. Вы можете не поверить, но до вчерашнего дня я ни разу не выезжала за пределы Техаса.

– Не думаю, что вам стоит сильно переживать из-за этого, – ответил я. – Техас очень велик.

Она улыбнулась.

– Спасибо. Но, если честно, я вовсе не переживаю. Это всего лишь немного смешно. Когда я была маленькой, то очень любила читать все подряд романы из серии «Юный колонист», смотрела фильмы и мечтала о том, как буду разводить скот где-нибудь в системе Арктура и сражаться против жестоких земляных червей в колонии Гамма-первая. Мне исполнилось двенадцать лет, когда я узнала, что колонисты происходят из Индии, Казахстана, Норвегии, то есть из тех стран, которые не в состоянии обеспечивать существование населения. А я родилась в Америке, и, значит, мне не светит попасть туда. Какое разочарование! И дело было вовсе не в арктурианских коровах или земляных червях!

Она снова пожала плечами.

– Я выросла в Сан-Антонио, затем уехала учиться в колледж при Техасском университете, вернулась обратно и поступила на работу. В конце концов вышла замуж, и каждый год мы ездили в отпуск на побережье Мексиканского залива. На тридцатую годовщину хотели поехать с мужем в Италию, но так и не поехали.

– Что же случилось?

Джесси рассмеялась.

– Его секретарша – вот что случилось. Это они в итоге отправились в Италию на медовый месяц. А я осталась дома. С другой стороны, их путешествие закончилось в Венеции, где они оба насмерть отравились моллюсками, так что для меня всё кончилось гораздо лучше. В общем, после этого я не слишком переживала, что не путешествую. Я знала, что вступлю в ССК, как только достигну нужного возраста. И вот я здесь. Хотя теперь немного жаль, что я так мало повидала на Земле. Я летела до Найроби с пересадкой в Далласе. Это было очаровательно. Хотелось бы мне, чтобы такая поездка была не единственной в моей жизни. Я не имею в виду вот это, – она махнула рукой в сторону окна, за которым тянулись кабели «бобового стебля». – Ни разу в жизни не думала, что мне придётся ехать в этой штуке. Интересно, что держит эту верёвку стоймя?

– Вера, – серьёзно ответил я. – Вы верите, что она не упадёт, и она не падает. Только постарайтесь не думать об этом слишком много, а не то у нас всех могут случиться неприятности.

– Во что я действительно верю, – с точно такой же серьёзностью сказала Джесси, – так это в то, что мне хочется перекусить. Не желаете присоединиться?

– Вера… – повторил Гарри Уилсон и весело рассмеялся. – Что ж, возможно, этот кабель и впрямь поддерживает именно вера. Поскольку я точно уверен – это может быть что угодно, но только не фундаментальная физика.

Гарри Уилсон присоединился к нам с Джесси в кабинке, где мы расположились, чтобы поесть.

– Мне показалось, что вы знакомы друг с другом, а это здесь редкое явление, – сказал он, подойдя к нам.

Мы пригласили его составить нам компанию, и он с благодарностью согласился. Гарри двадцать лет преподавал физику в средней школе города Блумингтон в штате Индиана, и «бобовый стебель» с его «зёрнышками» занимали его мысли с той самой минуты, как он взошёл на платформу.

– Что вы имеете в виду, когда говорите, что это не физика? – вскинулась Джесси. – Это совсем не то, что я хотела бы сейчас услышать.

Гарри улыбнулся.

– Извините. Попытаюсь выразиться по-другому. Положением этого «стебля», конечно же, управляют какие-то физические законы. Только вовсе не те, к которым мы привыкли. Здесь происходит много таких вещей, каким мы на поверхности Земли не можем дать никакого объяснения.

– Я чувствую, что нам предстоит выслушать лекцию по физике, – сказал я.

– Я много лет преподавал физику подросткам. – Гарри извлёк из кармана маленький блокнот и авторучку. – Больно не будет, можете мне поверить. А теперь смотрите сюда.

Он начертил полукруг внизу страницы.

– Это Земля. А это, – он нарисовал кружок примерно посередине страницы, – колониальная станция. Она находится на геостационарной орбите, то есть перемещается в точном соответствии с вращением Земли, и потому всегда расположена над Найроби. Пока что понятно?

Мы дружно кивнули.

– Прекрасно. Идём дальше. Смысл всей этой системы, которая у нас получила название «бобовый стебель», заключается в том, что колониальная станция соединяется с Землёй через этот самый пучок тросов, часть которых мы видим в окне, оснащённых подъёмными платформами. На одной из них мы сейчас и находимся.

Гарри провёл линию, изображающую трос, и маленький квадратик, обозначающий нашу платформу.

– Так вот, подъёмники на этих тросах не должны достигнуть скорости убегания – в этом случае они выходили бы на околоземную орбиту, как это делают грузовые ракеты. Для нас это хорошо, потому что нам не приходится добираться до колониальной станции, чувствуя себя при этом так, словно на груди стоит слон. Пока что все просто. Хитрость заключается в том, что «бобовый стебель» не подчиняется тем правилам физики, по которым растут бобы на земле. С одной стороны, – Гарри продолжил линию от колониальной станции до верха страницы, – колониальная станция не имеет права находиться на конце троса. По причинам, связанным с соотношением масс и орбитальной динамикой, нужно предполагать, что трос должен тянуться ещё на десятки тысяч миль за ту точку, где находится станция. Без этого противовеса система окажется непредсказуемо нестабильной и, следовательно, опасной.

– А вы, значит, хотите сказать, что она неопасна? – подначил я собеседника.

– Она не только не нестабильна, а вообще, вероятно, является самым безопасным средством передвижения из всех, какие когда-либо были изобретены, – сказал Гарри. – «Бобовый стебель» непрерывно используется в течение столетия с лишним. Колонисты всегда отправляются из одного-единственного пункта. Ни разу за все эти годы не было ни какого-нибудь несчастного случая, ни отказа техники. Лишь однажды, сорок лет назад, на «бобовом стебле» прогремел взрыв, но это оказалось диверсией, никак не связанной с физической структурой самой системы. Конструкция не менее стабильна, чем в тот день, когда её построили. Но согласно базовым принципам известной у нас физики, так быть не должно.

– Так что же всё-таки его поддерживает? – спросила Джесси.

Гарри снова улыбнулся.

– В этом и заключается весь вопрос.

– Вы хотите сказать, что не знаете этого? – продолжала наступать Джесси.

– Не знаю, – согласился Гарри. – Но это само по себе не должно представлять ни малейшей причины для тревоги, потому что я всего лишь школьный учитель физики. Вернее, бывший учитель. Однако, насколько мне известно, никто другой точно так же не имеет мало-мальски ясного представления о том, как эта штука работает. Во всяком случае, на Земле. Очевидно, в Союзе колоний об этом знают.

– Но как же такое может быть? – спросил я. – Помилуй бог, этот лифт действует уже целый век. И неужели никто не потрудился выяснить, как же он на самом деле работает?

– Конечно пытались. Причём все эти годы вокруг «бобового стебля» не было никакой особой тайны. Когда его только начали строить, многие правительства и, конечно, пресса настаивали на том, чтобы им сообщили, как система действует. Союз колоний ответил: ради бога, выясняйте. И на этом разговоры закончились. В физических кругах попытки разрешить проблему предпринимаются непрерывно. Задачу так и назвали: «Проблема „бобового стебля“».

– Не очень-то оригинальное название, – ворчливо заметил я.

– Ну, допустим, физики берегут своё воображение для других вещей, – усмехнулся Гарри. – Однако проблема так и не решена по двум основным причинам. Первая – огромная сложность задачи. Тут надо учитывать не только соотношение масс, но и прочность троса, и колебания «стебля», порождённые циклонами и другими атмосферными явлениями, и даже форму стальных канатов. Каждую из этих задач чрезвычайно трудно решить даже по отдельности, а уж во взаимосвязи – просто безнадёжно.

– А какова вторая причина? – спросила Джесси.

– Вторая причина состоит в том, что нет особого смысла выяснять. Даже если нам всё-таки удастся сообразить, как соорудить такую штуку, мы не сможем позволить себе подобный проект. – Гарри откинулся на спинку диванчика. – Перед тем как прийти в школу, я успел поработать в отделе гражданского строительства «Дженерал электрик». Тогда собирались проложить субатлантическую железную дорогу. Одной из моих обязанностей было изучение старых проектов и технических предложений для того, чтобы отыскать какую-нибудь технологию или методы, которые можно было бы использовать в проекте. Нечто вроде церковной епитимьи, направленной на то, чтобы любыми путями сократить затраты.

– Если я не ошибаюсь, «Дженерал электрик» обанкротилась как раз на этой затее, не так ли? – спросил я.

– В таком случае вы понимаете, почему они так хотели сократить свои расходы и почему я сделался учителем. После того, что случилось, «Дженерал электрик» не могла предложить ни мне, ни множеству других своих сотрудников ничего лучшего. Но это было потом. А в то время я копался в старых документах, дошёл до одного засекреченного фонда и наткнулся на рапорт об исследовании «бобового стебля». «Дженерал электрик» была привлечена американским правительством в качестве независимого разработчика технико-экономического обоснования строительства «стебля» в Западном полушарии. Предполагалось расчистить в Амазонии участок размером со штат Делавэр и закрепить «стебель» прямо на экваторе. «Дженерал электрик» тогда порекомендовала правительству забыть об этих планах. В отзыве было написано, что бюджет такого проекта должен будет превысить три величины годового валового национального продукта всей экономики Соединённых Штатов. И это при учёте некоторых крупномасштабных прорывов в области технологии, которые ещё даже не сделаны. Я читал эту бумажку двадцать лет назад, и уже тогда она была старой – пролежала добрый десяток лет. Но я не думаю, что с тех пор затраты могли сколько-нибудь заметно понизиться. Так что не стоит ожидать появления нового «бобового стебля». Существуют более дешёвые способы доставки людей и грузов на орбиту. Намного более дешёвые.

Гарри наклонился вперёд.

– А отсюда возникают два очевидных вопроса: каким образом Союз колоний смог создать это технологическое чудовище и почему они вообще решили обеспокоить себя этой работой?

– По-моему, совершенно ясно: Союз колоний технологически далеко ушёл вперёд от тех, кто остался на Земле, – сказала Джесси.

– Несомненно, – согласился Гарри. – Но почему? В конце концов колонисты – это те же люди. И больше того с тех пор, как колонии стали комплектоваться преимущественно жителями беднейших стран, страдающих от перенаселённости, колонисты, как правило, бывают очень плохо образованными. Логично было бы предположить, что, когда они попадают в свои новые дома, им приходится тратить время на обеспечение выживания, а вовсе не на обдумывание наиболее прогрессивных способов строительства подобных сооружений. Да и первичной технологией, позволившей начать межзвёздную колонизацию, явился скачковый привод, который был разработан здесь, на Земле, и не претерпел существенных улучшений на протяжении ста с лишним лет. Исходя из этих посылок, я не вижу никаких оснований для того, чтобы колонисты могли далеко опередить нас в технологическом плане.

У меня в голове словно соединились два контакта.

– Если только они не жульничают, – сказал я. Гарри ухмыльнулся.

– Именно. Я думаю как раз об этом.

Джесси посмотрела на меня, потом на Гарри.

– Я что-то не пойму, о чём вы, – пожаловалась она.

– Они обманывают нас, – объяснил я. – Посудите сами: здесь, на Земле, люди закупорены, как в бутылке. Мы можем узнавать что-то лишь своими собственными силами. Учёные постоянно делают открытия и разрабатывают новые технологии, но всё это происходит медленно. Зато там…

– Там люди встречаются с различными другими разумными расами, – подхватил Гарри. – Некоторые из них почти наверняка обладают технологиями, намного более продвинутыми, чем наша. Мы или покупаем их, или воссоздаём принцип по образцу. Намного легче выяснить, как что-то работает, если у тебя имеется действующий экземпляр этого чего-то, нежели придумать все с самого начала.

– В этом и заключается их мошенничество, – подтвердил я. – СК подглядывает в чью-то тетрадку, а нам выдаёт чужие открытия за свои собственные.

– Но почему же Союз колоний не делится с нами тем, что узнает? – удивилась Джесси. – Какой смысл им хранить все это для себя?

– Возможно, они думают, что то, чего мы не знаем, не может нам навредить, – предположил я.

– А может быть, все совсем не так, – отозвался Гарри и указал рукой в сторону окна, за которым все так же ползли тросы. – И «стебель», понимаете ли, выстроен не для того, чтобы с удобствами доставлять людей на колониальную станцию. Его сделали потому, что это один из самых трудных, фактически самый дорогой, самый технологически сложный и самый ужасающий механизм. Одно лишь его наличие служит напоминанием о том, что СК на целые световые годы опередил землян во всём и что нам даже нечего пытаться тягаться с ними.

– Я никогда не воспринимала это сооружение как ужасающее, – сказала Джесси. – Если честно, то я вообще никогда не думала о нём.

– А вот если бы вы были президентом Соединённых Штатов, то думали бы по-другому. В конце концов, именно СК держит нас всех на Земле взаперти. Ведь мы осуществляем только те космические путешествия, которые СК позволяет нам: либо отправляясь осваивать колонии, либо вербуясь в их вооружённые силы. На политических лидеров постоянно оказывается сильнейшее давление, от них требуют, чтобы они сломили диктат СК и дали возможность людям летать к звёздам. Но «бобовый стебель» служит постоянным напоминанием. Он как бы говорит: пока вы не сможете сделать что-нибудь подобное, даже и не думайте соперничать с нами. А ведь это единственный механизм, который СК нам показал. Приходится только догадываться о том, что они нам не показывают. Уверяю вас, что президент США об этом думает. И наличие этой штуки удерживает и его, и всех остальных лидеров на планете от опрометчивых шагов.

– Все это не вызывает у меня дружественных чувств по отношению к Союзу колоний, – заметила Джесси.

– Но не следует воспринимать это как некий зловещий намёк, – ответил Гарри. – Вполне возможно, что СК старается таким образом защитить Землю. Вселенная – просторное место. Возможно, мы живём не в самом лучшем соседстве.

– Гарри, скажите, вы всегда были склонны к паранойе, – поинтересовался я, – или же она развилась у вас с возрастом?

– А как, по-вашему, я смог дожить до семидесяти пяти? – усмехнулся в ответ Гарри. – Но как бы там ни было, я не считаю технологическую развитость СК проблемой. Она должна сослужить мне добрую службу. Взгляните-ка вот на это, – он поднял руку. – Вы видите старую, дряблую конечность довольно неприглядного вида. А Силы самообороны колоний собираются взять эту руку – и остального меня вместе с нею – и отлить из этого утиля нового бойца. И знаете как?

– Нет, – кратко ответил я. Джесси молча покачала головой.

– И я тоже, – сказал Гарри и с довольно громким шлепком уронил руку ладонью вниз на стол. – Я понятия не имею, как они сумеют это сделать. Не могу даже вообразить. Если исходить из предположения, что СК держит нас в состоянии технологического младенчества, то желание объяснить это выльется в попытку растолковать принцип устройства «бобового стебля» человеку, который никогда не имел дела с транспортными средствами более сложными, чем телега, запряжённая лошадью. Но они, несомненно, способны на это. Иначе зачем бы они вербовали семидесятипятилетних? Вселенную не завоюешь даже целыми легионами больных стариков. Я не хотел никого обидеть, – быстро добавил он.

– Никто из нас и не думал обижаться, – с улыбкой отозвалась Джесси.

– Леди и джентльмен, – торжественно произнёс Гарри, посмотрев на нас обоих, – мы, конечно, можем считать, что уже получили некоторое представление о том, во что влипли. Но лично я думаю, что не наткнулись даже на первые, самые предварительные улики. «Бобовый стебель» создан для того, чтобы сказать нам именно это. А ведь мы лишь в самом начале нашего путешествия. То, что мы увидим потом, будет ещё громаднее и ещё страннее. Подготовьтесь к этому как можно лучше.