Текст книги "Пьесы: Оглянись во гневе. Комедиант. Лютер"

Автор книги: Джон Осборн

Джин. Обещаю, дедушка. Если потребуется…

Билли. Тебе, наверно, не много платят на твоей работе? Ты им скажи, чего ты стоишь, грабителям этим.

Джин. Я не жалуюсь.

Билли. Билет тебе во сколько обошелся? (Он несколько увлекся.)

Джин. Нет, дедушка, пожалуйста. Мне ничего не надо.

Билли. Помолчи немножко. Раз я решил тебе помочь, значит, помогу. Одну минутку.

Джин. Ну пожалуйста…

Билли. А что такое? Тебе не нравится?

Джин. Да нет…

Билли. То-то. Бери без разговоров. Я бы не посмел так разговаривать со своим дедом. Даже в твоем возрасте. (Считает деньги.) Хм… Кажется, не хватает. Сколько билет стоил?

Джин. Не помню.

Билли. Помнишь, конечно. Послушай, вот полфунта. Возьми пока в счет билета, а в понедельник я схожу в банк и сниму еще.

Джин. Милый дедушка, это тебе на завтра понадобится. На сигареты, на газеты, и в клуб ты обещал меня сводить, помнишь?

Билли. Ах, да. Совсем забыл. Ладно, значит, я твой должник.

Джин. Должник?

Билли. Вот именно. Ты ссудила мне свои деньги.

Джин. Ну хорошо.

Билли. Нельзя, чтобы тебе не хватало. Помощь нам всем нужна. И лучше мы сами друг другу поможем, чем потратим на налоги. А правительство все равно отдаст каким-нибудь бездельникам, которым лень для себя пальцем пошевелить. Я ведь тебе помочь хочу, Джин. Очень хочу. Ты девочка хорошая, я знаю, из тебя выйдет толк, ты станешь человеком. Не будешь жизнь прожигать, как пустышка.

Джин. Спасибо тебе.

Билли. Только не растрать себя. Добейся чего-нибудь. Не живи впустую. Да присядь же, ради бога. Ты словно идти собралась, шляпку на голову, руки в рукава – и за дверь. Посиди, поговори с дедом. Не так уж часто приходится с кем-нибудь поговорить. Они думают, я уж совсем из ума выжил. А все потому, что еще помню, какая раньше была жизнь. Возьми стакан, выпей.

Джин. Спасибо.

Билли. Вот хотя бы барменша из «Кембриджа». Я, правда, туда больше не хожу. Заметил как-то, она хихикает исподтишка. Думала, я не вижу, но я еще в своем уме. А сама она – девица так себе. Грудь как подушка. Будто приятно на это смотреть, когда тянешься за кружкой. Эдак никакое пиво впрок не пойдет, так с души и воротит. И недоливает к тому же. С этим народом надо держать ухо востро. Уж очень они о себе понимают.

Джин. А когда второе представление заканчивается?

Билли. Не знаю. В одиннадцать, наверно. Всю ночь просидишь, если будешь его дожидаться. В наше время и контрактов таких пе было. Используют, словно уличную шлюху.

Джин. Может, мне к нему пойти?

Билли. Поступай как знаешь, девочка. Я бы никуда не ходил. В баре телевизор поставили. Телевизор! Интересно, кому нужен телевизор в пивной? Орет вовсю, даже подумать ни о чем не даст. Я как-то попросил его выключить. Телку эту грудастую. Ну, от нее, кроме грубости, ничего не дождешься. Тогда я к управляющему обратился, к Чарли Роузу. Мы с ним старые приятели. Сто лет знакомы. А он и слушать не хочет. Не знаю, что с людьми происходит? Просто не знаю. А ты?

Джин(не слушает). И я, дедушка, не знаю.

Билли. Иногда тоскливо становится. Старина Чарли Роуз, ну кто бы другой! С тех пор не могу туда ходить, и все. А пиво это – из магазина. (Смотрит на нее с хитрым выражением лица.) И зачем, собственно, заставлять других себя слушать? Прожил свое и помалкивай. К другим не приставай. Кому это еще интересно? (Пауза.) Ты что, выпила?

Джин. Да.

Билли. Я всегда замечаю, если женщина выпьет.

Джин. Прости.

Билли. Ничего, ничего, девочка. Тебе виднее, не сомневаюсь. Подними ноги и закрой глаза. Через минуту пройдет.

Джин. Четыре джина. Четыре полные рюмки. Сейчас все пройдет. А как дело у отца идет?

Билли. В театре? Не знаю. Я и не спрашиваю. Но готов спорить, что в «Кембридже» больше народу толчется, чем приходит к нему в театр. Сочувствую тебе, девочка. Ты расслабься.

Джин. Мне нравится тебя слушать. Всегда нравилось.

Билли. Да, ты всегда с удовольствием меня навещала, всегда. И девочкой любила со мной посидеть. Такая была хорошенькая. Темные кудряшки, платьице. (Быстро переключаясь.) А вообще внешность не главное. Даже для женщины. Уверяю тебя. Когда разводят огонь, на каминную полку не смотрят!

Она садится и откидывается назад.

Но одного у Арчи не отнять– он всегда следил, чтобы ты была нарядная. Ты была как картинка. Он даже чересчур тратился. И сам он был паренек что надо. Тогда все дети ходили в матросках. Он был прелестный мальчик. Смешно, как они потом меняются. (Пауза. Затем тихо, искренне.) Гляжу я на вас, и так мне вас жалко. Ничего-то вы не знаете. И жизни настоящей даже не застали. Не знаете и не знали никогда, бедные вы, бедные. Да и откуда вам знать, какая она бывает, настоящая жизнь.

Свет гаснет, опускается тюлевый занавес.

Второй номер

Тюлевый занавес. Сцена затемнена. Прожектор на правой кулисе. Вступает музыка. Выход Арчи Райса.

Арчи. Добрый вечер, леди и джентльмены. Меня зовут Арчи Райс. Арчи Райс. Любимый сынок миссис Райс. Мы вас будем развлекать ближайшие два с половиной часа, и никуда вы не денетесь. Все выходы заперты. Кстати, о замках. Кое-кого неплохо бы запереть кое-куда. И не выпускать. Только им на пользу. Могу привести примеры. Конкретные примеры. Пожалуйста, моя жена. Старина Чарли знает ее, верно, Чарли? Чарли ее знает. С ней работа совсем как у землекопа. Чарли не даст соврать. Да ты не смущайся. Я у него одолжил его отбойный молоток. Ненадолго. Верно, Чарли? Он теперь единственный дискант в профсоюзе музыкантов. Я знаю, чего вы ждете. Знаю, и вас можно понять. Так что не вешать носа – через минуту вам будет на что поглядеть. Для начала поглядите немного на меня. Итак, представление начинается. Я спою песенку собственного сочинения. Надеюсь, она вам понравится.

 
На все мне наплевать;
Меня ничто не тронет,
Не лучше ль переждать,
Пока нас похоронят?
Пусть смотрят и глазеют —
Мне это все равно.
Посмеют, не посмеют,
Старьем назвать успеют,
А мы мертвы давно,
Как мой дружище Фред,
И никаких вам бед.
 

(Начинает танцевальную часть номера.)

 
На все мне наплевать,
Меня ничто не тронет,
Не лучше ль переждать,
Пока нас похоронят?
Пусть смотрят и глазеют —
Мне это все равно.
Посмеют, не посмеют,
Старьем назвать успеют.
Увидят, ты обижен, останешься унижен,
Поэтому плевать на все (ведь я нормален, как и все!).
Плевать, плевать, плевать на все!
 

(Уходит.)

Третий номер

Музыка затихает. Задник поднимается, открывая Билли, Джин и Фебу. Фебе под пятьдесят, у нее светлые, когда-то очень красивые волосы, и до сих пор она уделяет им много внимания. Лицо слегка подмазано, хотя не очень умело. Всегда возбуждена, собеседника не слушает, как и большинство обитателей этого дома. Если же и приходится кого-то выслушивать, то она быстро отвлекается или мрачнеет, томится на краешке стула, накручивая волосы на палец. В данный момент она раскраснелась, как ребенок в состоянии крайнего возбуждения.

Феба. Он так рад будет увидеть тебя. (К Билли.) Правда? Но почему ты не предупредила? Я бы что-нибудь приготовила. Ты совсем ничего не хочешь? У меня есть немного ветчины, утром купила. Может, попробуешь?

Джин. Спасибо, не надо. Я же сказала, что приехала внезапно, экспромтом.

Феба. И хорошо, что приехала. Но ты ведь писала, что куда-то собираешься на выходные. Что-нибудь случилось?

Джин. Просто передумала.

Феба. Все равно, чудесно, что ты здесь. Правда, папа? Ему приятно. Ему тут и поговорить-то не с кем. Верно? Я говорю, вам здесь и поговорить-то не с кем. Почти все время один. Но я тут ни при чем. Он сам не хочет ходить со мной в кино. Но ведь надо же где-то бывать, я ему говорю. Это же с ума сойти можно, все время сидеть взаперти. Иногда любит послушать пьесу по радио. Хорошая пьеса – это приятно. Но я не могу на одном месте долго сидеть, лучше в кино сходить.

Билли. Я в полном порядке.

Феба. Там, конечно, тоже сидишь, но это совсем другое дело, верно? Может, откроем? (Указывает на бутылку на столе.) Зачем сама джин купила? Противная девчонка.

Билли. Разумнее, разумнее надо деньги тратить.

Феба. Ничего, зато от чистого сердца, это главное. Дай мне пару стаканов. Ты ведь выпьешь со мной? Я одна пить не люблю.

Джин. Ладно, только чуть-чуть.

Феба. Ой, простите, папа, а вы не хотите?

Билли. Нет, спасибо.

Феба. Да, так о чем я? Жалость какая: я бы и раньше пришла, да вот осталась еще раз начало посмотреть.

Билли. Охота пуще неволи.

Джин. А что за картина?

Феба. Картина? Ничего особенного. Но там этот приятный парень… как его? Он еще поет иногда, глаза у него глубоко досажены, темные такие. Ты знаешь.

Джин. Американец, англичанин?

Феба. Не помню, право. Американец, наверное.

Джин. А как фильм называется?

Феба(смеется). Спроси что-нибудь попроще! Ты же знаешь, какая у меня дырявая память. Твое здоровье! (Пьет.) Отличный джин! Такое дерьмо сейчас продают, будто одеколон пьешь. Ты бы послушала, как он насчет пива высказывается. А вообще, я тебе скажу, в кино сейчас одна чепуха. Не помню уже, когда хорошую картину видела. Или поют, или оркестры. Да еще вестерны. Их он еще выносит. А я не могу, когда стрельба начинается. У меня от нее голова болит. Но я ведь такая, – если нет ничего другого, то все равно пойду, а что делать? Хоть в наш клоповник за углом. Покупаю себе конфет на шестипенсовик и высиживаю два часа, что бы там ни крутили. Говорят, они закрывать хотят свое заведение. Везде дела плохо идут. Я и Арчи так сказала. Он все нервничает, ничего у него не ладится. Ну а что делать, такая жизнь, у людей денег нет, откуда им взять? Я сейчас в универмаге работаю, я не говорила? Сижу за электрической кассой. Ничего. Девушки больно просты, а так – ничего. Как приятно тебя видеть. Арчи будет доволен. Она что-то похудела. Лицом как будто, вы как думаете? Не находите, она вроде похудела?

Билли. Что-то не вижу.

Феба. Ест, наверно, плохо. Девушки сейчас знаете какие? Только о фигуре думают. Так, значит, ты никуда не уехала на выходные?

Джин. Нет.

Феба. А как Грэм, здоров?

Джин. Да, здоров.

Феба. Ничего там у вас не произошло?

Билли. Ну что ты лезешь в чужие дела? Сама скажет, если захочет.

Феба. Ладно, знаю. Ты скажешь, если что случится, правда?

Джин. Мы немного поругались. Ничего особенного.

Феба. В конце концов, хоть она мне и не родная, разве не я ее растила? Она дочь моего Арчи. Неужто мне безразлично, что с ней будет? Дорогая, не придавай значения. Все у вас скоро уладится. Мужчины такие смешные. Разве можно их всерьез принимать.

Джин(улыбаясь). Постараюсь.

Феба. Вот и правильно. Выпей-ка еще. Тебе станет лучше. Так из-за чего вы повздорили? Небось, чепуха какая-нибудь. Помолвку-то вы не порвете?

Джин. Не знаю. Может, и порвем.

Феба. Вот это жалко.

Джин. Я ходила на митинг на Трафальгарской площади в прошлое воскресенье.

Билли. Куда?

Джин. На митинг, на Трафальгарскую площадь.

Билли. Зачем, скажи на милость?

Джин. А затем, дедушка, что у меня и, как ни странно, у многих других уже терпения не хватает выносить все, что у нас происходит.

Билли. И ты пошла на Трафальгарскую площадь?

Феба. Ну что вы – не слышите, что ли?

Билли. Боюсь, у тебя с головой не все в порядке.

Джин. Вот и Грэм высказался в том же духе. Правда, он все-таки на пятьдесят лет моложе, и слова были немного другие. Началось-то с этого, а потом и всякое другое вылезло. Столько накопилось, я даже не подозревала.

Билли. Я не знал, что ты интересуешься политикой.

Джин. Я сама не знала. Мне казалось, это такая скучища.

Билли. Бог ты мой! Болтунов и в мое время было хоть отбавляй. А все оттого, что женщинам дали право голоса. Разрывают помолвку только потому, что поверили каким-то бездельникам, газетным писакам!

Феба. Да помолчите же, папа! Вы, значит, поссорились из-за того, что ты хотела поступить по-своему?

Джин. Ну, как сказать… Все гораздо сложнее. Я, кажется, писала вам, что преподаю живопись в молодежном клубе?

Феба. Ну да. Давно еще.

Джин. Год назад. Я тогда познакомилась с одним, он там работал. Грэм его хорошо знал. Тот человек сказал, что с него довольно, что он это дело бросает. «Они все до единого маленькие мерзавцы, – сказал он. – Только сумасшедшему может прийти в голову учить этих варваров творчеству. Банда негодяев». Так и сказал. Но меня что-то толкнуло попробовать. Деньги там, конечно, никакие. Но… я немного в этом деле разбиралась, по крайней мере так считала. Пусть я никогда не блистала в живописи, но… мне казалось, преподавание у меня получится. Даже если бы пришлось сражаться с целой оравой тупых подростков. Руководитель клуба считал, что я сошла с ума, и Грэм тоже.

Феба. Не скажу, чтобы я очень его за это осуждала. Сразу видно– ребята не сахар. По крайней мере не для такой молоденькой, как ты, Джин. Наверное, бандиты какие-то.

Джин. Именно бандиты. И мужчины-то с ними не могли справиться.

Феба. Но если они не хотят учиться, зачем же им туда ходить?

Джин. Занятия были обязательными. Если они хоть раз в неделю присутствовали на моем уроке, то потом могли посещать клуб – ходить на танцы и прочее. Я только что не дралась с ними, а там попадались верзилы под потолок. Я презирала все это, презирала учеников, не хотела себе в этом признаваться, но презирала. Ненавидела их и все-таки чувствовала, что живу недаром. А Грэм хочет, чтобы мы поженились. Прямо сейчас, еще до его диплома, но я ни в какую. Он не любит, чтобы я поступала по-своему. Не хочет никакой угрозы себе и своему миру, не хочет, чтобы я добилась чего-нибудь. Я ему отказала. Тогда-то все и началось: Трафальгарская площадь и прочее. Знаешь, я просто не представляла себе, что можно кого-то любить, нуждаться в нем все двадцать четыре часа в сутки и вдруг обнаружить, что вы живете совершенно разной жизнью. Мне это непонятно. Непонятно. Я бы хотела понять. Это так страшно. Прости, Феба, зря я пила. Я же для вас джин принесла.

Билли. Сюда бы еще парочку голубей, и все будет как на Трафальгарской площади. Таких сквозняков я нигде не встречал. Ни окон, ни дверей никто не закрывает. Вряд ли это очень полезно для здоровья. Только войдешь в одну дверь – так из другой тебя тут же прохватит.

Джин. А как наш Мик – есть от него что-нибудь?

Феба. Ну конечно. Он ведь там[15]15
  Речь идет о событиях, вошедших в историю под названием Суэцкого кризиса. Во второй половине 1956 года английские и французские войска совершили интервенцию в Порт-Саид.


[Закрыть], ты знаешь?

Джин. Знаю.

Феба. Арчи за него очень переживает. Ничего не Говорит, но я-то знаю. Смешно, конечно, они никогда особенно близки не были, во всем расходились. Ты вот или Фрэнк – другое дело. А он – очень открытый мальчик, наш Мик. Что на уме, то и на языке. Я всю неделю почти не сплю, честное слово.

Билли. Славный парень. Его призвали – он тут же пошел. Не. спорил, ничего. Собрался и пошел.

Джин(взрываясь). А вот когда Фрэнка призвали, он отказался, хоть и угодил за это в тюрьму на шесть месяцев. И это малыш Фрэнк, который и в себе-то разобраться не может, не то что в других, вечно простуженный, с бронхитом… Школу окончил с грехом пополам. Бедняга. (Фебе.) Ты сама всегда говорила, что у него со здоровьем плохо. Всегда покупала ему что-нибудь вкусненькое, даже башмаки его чистила. Сама все за него делала. А он взял и сказал «нет», больше того, в тюрьму пошел, за это. Он сдался потом, но все-таки сказал «нет»! Шести месяцам своей несчастной тепличной жизни сказал «нет»! Это кое-что значит. Не надо сравнивать Мика с Фрэнком, дедушка. Ты не обижайся. Я совсем не против тебя. Я вас обоих очень люблю, но мне, пожалуй, не надо было пить в поезде.

Пауза.

Феба. Ладно, хватит об этом.

Билли. Я просто сказал, что Мик – хороший парень.

Джин. Конечно, хороший. Очень хороший. Доблестный девятнадцатилетний юноша, сражается за всех нас, так и не научился говорить «нет», не хотел научиться, и я могу только молить бога, чтобы он вернулся невредимым.

Феба. Боже мой, Джин, как ты думаешь, с ним ничего не случится? И почему только мальчиков посылают в самое пекло? Они же дети, совсем дети. И Мик – настоящий ребенок.

Билли. Нельзя идти против своих, Джин. Нельзя.

Джин. А куда Фрэнк пропал? «Свои»… Кто для меня «свои»?

Феба. Он на рояле играет в каком-то ночном кабачке. Не знает, куда себя деть. С тех самых пор, как вернулся оттуда. Чтоб она провалилась, эта тюрьма. Никогда ее не забуду. Совсем мальчика – и в тюрьму. Не забуду никогда. Разве такое можно забыть.

Джин. Ничего, теперь-то все позади. Выпей вот джину. Специально тебе покупала.

Феба. Не хочу. И такую работу заставляли делать. Разве это для мальчика работа? Санитаром в больнице. Ты знаешь, что его в бойлерной к топке поставили?

Джин. Да. В армии, конечно, было бы полегче – штык в какого-нибудь туземца всаживать.

Феба. Он мне ни слова об этом не сказал. Хорошо бы он вообще не затевал ничего. А Мику-то, может, и лучше. За ним ведь там присматривают.

Джин. Еще как.

Билли. Гораздо лучше присматривают, чем в мое время. Я сегодня еще но читал газет. Так вот, я-то Дарданеллы прошел – и ни одной царапины. Ни одной.

Джин. Они все за нами присматривают. С нами-то ничего не происходит. Беспокоиться не о чем. Уж мы-то в полном порядке. Боже, храни королеву!

Затемнение

Четвертый номер

Прожектор на Арчи у микрофона.

Арчи. Мои выступления видели все: «Королева», «Герцог Эдинбургский», «Принц Уэльский» и… как же еще один притон называется? Однако! На первом представлении в этом месте смеялись. (Пауза.) Очки я снял специально. Не хочу видеть ваших страданий. Кстати, как вам нравятся все эти горлодеры? Горлодеры из Мемфиса и Сент-Луиса? Куда только мы с ними доедем? Вы только послушайте, что они поют! «Бал чернокожих городских забияк», «Бал лесорубов», «Бал на Главной улице» – ну и чепуха, верно? Пари держу, вы еще до моего выхода имели на мой счет подозрение, верно? А как вам девочки? (Показывает на сцену за собой.) Нравятся? Сногсшибательные. Не сомневаюсь, вы все уверены, что времечко я с ними провожу лихо. Сногсшибательно, в буквальном смысле, разве не так? (Пауза) Вы правы! Впрочем, вряд ли вы подумали, глядя на меня, что я чересчур сексуален! Ну-ка, леди! Ведь не подумаешь такого, глядя на меня? (Пауза.) Его спросите. (Указывает на дирижерский пульт.) Спросите! (Вглядывается в зал.) И вы поверили, что я такой? Поверили? Так вот, все наоборот. Это он такой, а не я! (Снова указывает на дирижерский пульт.) Я лучше кружку пива выпью! А сейчас я спою вам песенку, маленькую песенку, ее написала моя свояченица, а называется она «Колокол на колокольне сегодня не звонит, потому что наш звонарь проглотил язык!» Прошу, Чарли.

 
Я для себя, и ты для себя тоже —
Что еще лучше на свете быть может,
В старой, доброй Англии я пью свою чашку шоколада,
И никакого дурацкого равенства мне не надо.
Пусть ваши чувства по сторонам не разлетаются,
Помните, милосердие лишь дома начинается.
А из британца никогда не получится раба!
Бесплатное лечение не даст вам облегчения.
Судейские парики и лорнетики покупаются за банковские
билетики.
А чтобы видели все мошенники,
Что сине-бело-красный наш не просто так болтается,
У нас есть кое-что, что армией и флотом называется.
 

Появляется «Юнион Джек»[16]16
  Британский государственный флаг.


[Закрыть].

 
И где на карте наш цвет,—
Не уйдем оттуда еще сто лет.
И если за нами хоть один архипелаг,—
Удержим его, и пусть там реет британский флаг!
И что еще лучше на свете быть может!
Я для себя, и ты для себя тоже!
Да, только я —
Помилуй боже,
Что может быть для нас всех дороже!
 

(Уходит.)

Пятый номер

Билли, Феба, Джин.

Билли. В них была грация, тайна, достоинство. Еще бы, когда женщина вылезала из кеба, она снисходила откуда-то сверху. И ей надо было красиво подать руку, помочь. А теперь что? Вы хоть раз наблюдали, как женщина выбирается из машины? Не приходилось? Я раз увидел и больше не хочу, благодарю покорно. Да я женской ноги не видел, пока мне девятнадцать не стукнуло. Не знал, как они выглядят. Это в девятнадцать-то лет! Я тогда женился. Мне двадцать было, когда старший брат Арчи родился, Старина Билл. Он все-таки выбился в люди. Помню, как впервые бабушку твою встретил. Ей только-только восемнадцать исполнилось. На ней было бархатное пальто, черное, с меховой оторочкой. Тогда их все носили. И сидело очень плотно, облегало фигуру. А в шапочке меховой и с муфтой – совсем картинка.

Вваливается Арчи, его руки заняты сумкой и бутылками, он слегка навеселе. Арчи около пятидесяти. Волосы зализаны, с сединой. Он носит очки и слегка сутулится – это у него осталось от старой привычки, выработанной лет тридцать назад, когда он кончил один из тех маленьких частных пансионов в Лондоне, откуда обычно выходили либо среднего пошиба авантюристы, либо управляющие банков и поэты. Квартирные хозяйки обожают и балуют его, потому что Арчи – человек свойский и в то же время несомненный джентльмен. Кое-кто из его коллег артистов даже называет его иногда «профессор», как порой отставного армейского капитана величают «полковник». А он лишь благодушно улыбается, ибо знает, что не принадлежит ни к какому классу, и роль свою играет как умеет. Арчи слегка покровительственно держит себя с отцом, которого глубоко любит. То же с женой – ее он по-настоящему жалеет. Потому и не оставил ее еще двадцать лет назад. А может, как считают многие, ему недоставало смелости. Во всяком случае, из своих романов, как выдуманных, так и реальных, секрета Арчи не делает. Отсюда и его жалость, и чувство превосходства, и даже интерес к самому себе. Опекает он и своего старшего сына Фрэнка, которому не хватает как рае отцовской уверенности в себе, стоицизма, напускной бравады. Отношение к нему Арчи похоже на немое обожание. Напротив, с дочерью он более насторожен, неуверен. Арчи догадывается о ее уме, понимает, что она может оказаться сильнее их всех. Каждая его фраза подается с продуманной небрежностью. Делается это почти непроизвольно – результат актерской тренировки, и ему уже нет нужды изображать заинтересованность в чем бы то ни было.

Арчи. А, опять про женские ножки! (Обращаясь ко всем.) Стерн[17]17
  Л. Стерн (1713–1768), английский писатель-юморист. В поведении его героев определяющую роль играет «конек», «хобби», то есть индивидуальная причуда, каприз.


[Закрыть] называл это – «оседлать свою кобылу». Кажется, Стерн. Или Джордж Роби?[18]18
  Джордж Роби (1869–1954), актер английского мюзик-холла. Исполнитель куплетов и юмористических скетчей.


[Закрыть] А? Привет, дорогая, какой приятный сюрприз. (Целует Джин.) Я без очков. Подумал, что пришел налоговый инспектор. А ведь мы от него давно избавились. Как ты, ничего?

Джин. Спасибо. Немного перебрала джина, пока тебя ждала.

Арчи. Ладно, через минуту сможешь выпить еще. Ты, надеюсь, гостиницу не заказывала, не сделала такой благородной глупости?

Джин. Нет, но…

Арчи. И чудесно. Сегодня я сплю один. Поясница разламывается. Ты с Фебой устроишься у меня в комнате, а я прикорну на диванчике. Сейчас на лестнице имел разговор с нашим цветным соседом.

Феба. Он студент.

Арчи. Ничего подобного. Он танцует в балете.

Феба(удивленно). Да что ты!? (К Джин.) Здоровенный детина.

Арчи. У них двухнедельные гастроли в Зимнем саду.

Билли. Танцует в балете!

Арчи. Он мне сказал, что у них сквозняки шляпы гоняют по залу. (После паузы продолжает с видом знатока.) Они не все такие темные, я видел двоих в автобусе, когда вчера возвращался. Болтали всю дорогу, а пассажиры слушали. Я встал, чтобы сойти, и тут какая-то баба заорала: «Я двух сыновей на войне потеряла ради таких, как вы!» Мне показалось, что Сна про меня, я оглянулся, а она дубасит их зонтиком, как сумасшедшая.

Билли. Не люблю, когда мужчина в балете танцует.

Арчи. Я как-то работал в труппе с двумя танцорами. И, куда бы мы ни приехали, в понедельник какая-нибудь женщина подавала жалобу, что у них слишком все выпирает. Куда бы ни приехали. Каждый понедельник. Уверен, это была одна и та же. Я ее прозвал «маркитантка». Так. Что тут у нас? Посмотрим. (Копается в сумке, шарит по карманам.)

Билли. Тебе телеграмма.

Феба. Тебе не кажется, она немного осунулась?

Арчи. По-моему, хорошо выглядит. Нужно еще выпить, только и всего.

Билли(начинает уставать, раздражается). Телеграмма пришла на твое имя!

Арчи. Куда же ты ходил, старый гуляка?

Билли. Никуда! Сидел дома, разговаривал с Джин.

Арчи. Если ты устал, то, по-моему, самое время идти в постель.

Билли. Я не устал, я еще тебя пересижу!

Арчи(берет телеграмму). Зачем вы ему давали этот зверский джин? Он сейчас заведет свои проповеди. Кредитор. Подождет. (Бросает телеграмму на стол.) Пора бы им поумнеть. А у меня тоже джин и дюбонне. Старушка Феба любит его, верно? Она себе кажется большой аристократкой, когда его пьет.

Феба. Люблю. Мне нравится. Я чистый джин пить не умею, не то что он. (К Арчи.) А чего ради, собственно? В театре что-нибудь не так?

Арчи. В театре все не так. В понедельник в вале сидело шестьдесят тихих юных потаскушек, сегодня около двух сотен тихих юных потаскушек. И если в понедельник даст бог начать выступления в Вест Хартлпуле, то, по самым скромным подсчетам, там будет не более тридцати свирепых работяг, но сегодня мне не хочется думать об этом.

Феба. Ох, Арчи!

Арчи. Так что давай налей себе дюбонне, дорогая, и не надо эмоций. Джин, это тебе. Билли, пробудись!

Билли. Я не сплю!

Арчи. Тогда не кричи. Ты не в рекламе. Бери стакан.

Билли. Хватит с меня этого пойла.

Арчи. Уж не хочешь ли ты прочесть нам проповедь?

Билли. Я устал.

Арчи. Ну, это уже лучше, выпей – и в постельку.

Билли. Я еще газеты не прочитал.

Арчи. Если ты выиграл на скачках, прочтешь утром.

Билли. Я не желаю опускаться, глядя на вас. Я хочу знать, что происходит в мире.

Арчи. Еще бы, ты так хорошо информирован. (Остальным.) Он очень начитан для невежды актера.

Билли. Я не невежда.

Арчи. Нет, невежда, а сейчас не спорь и выпей. У меня праздник.

Билли. Праздник! Что же ты празднуешь?

Арчи. Начинается.

Билли(встает). Да у тебя нет ничего за душой. И как бог свят, еще до рождества тебя потащат в суд по случаю банкротства, и хорошо, если в тюрьму не засадят.

Феба. Отведи его спать, Арчи. Он переутомился.

Арчи. Иди спать. Ты переутомился.

Билли. Я не переутомился. Просто мне не нравится, что еще кто-то из. нашей семьи сядет за решетку.

Феба. Не волнуйтесь, папа. Вы слишком много выпили.

Билли. Да вы бы давно под столом лежали, если бы я захотел вас перепить.

Арчи. О боже, сейчас начнется проповедь.

Билли. Я на завтрак брал полбутылки коньяка три звездочки…

Арчи. И фунт бифштекса, и парочку девиц из хора. Он и не то расскажет, были бы слушатели.

Билли(яростно). Девицы из хора – это по твоей части!

Арчи. Кто откажется окорочками закусить?

Билли. Я знаю, на что ты намекаешь.

Арчи. Не горячись, папа. Поляков разбудишь.

Билли. Не поминай при мне это кошачье отродье! Один британец стоил дюжины таких. В былые времена. Сейчас что-то не похоже.

Арчи. Ну ладно, ладно, не порть вечер.

Билли. Я в жизни за все плачу сам, а ты о себе этого не скажешь. Между прочим, я окончил одну из лучших школ в Англии.

Арчи. Она дала миру одного фельдмаршала с профашистскими взглядами, одного католического поэта, вскорости свихнувшегося, и Арчи Райса.

Билли. Ты знаешь, что обо мне сказал Джеймс Эгейт?[19]19
  Джеймс Эгейт (1877–1947), английский театральный критик. Известен чрезвычайной сдержанностью в оценках.


[Закрыть]

Арчи. Конечно, что ты и миссис Пат Кембл лучше всех умели изображать женщин.

Билли. Ты прекрасно помнишь, что он сказал.

Арчи(по долгому опыту он знает, когда надо остановиться, и начинает осторожно смягчать ситуацию). Все мы знаем, что он сказал, и каждое слово – чистая правда.

Билли бросает на него испепеляющий взгляд и хватает свой стакан.

Итак, как я уже говорил, пока мой старый невежда отец не перебил меня…

Билли. Мне совсем не стыдно, что я старый артист. Ты и таким не станешь. Ты даже не знаешь, что это значит!

Феба. Папа, идите спать, вы уже всем надоели!

Билли. Чтобы быть комическим артистом, нужно быть личностью. Нужно что-то собою представлять!

Арчи. Итак, поводом для сегодняшнего маленького торжества послужил тот факт, что завтра, вернее, уже сегодня, исполнилась двадцатая годовщина.

Феба. Двадцатая годовщина? Годовщина – чего?

Арчи. Двадцатая годовщина с того дня, как я не плачу подоходного налога. Последний раз я это сделал в тысяча девятьсот тридцать шестом году.

Билли. Они до тебя доберутся, их не проведешь. Вот увидишь!

Арчи. Хорошо, дорогой, проповедь о страшном суде прочтешь позже. Мне кажется, это очень серьезное достижение, и я заслуживаю за него поощрения. (К Джип.) Как ты думаешь, заслужил твой старик поощрения?

Джин. Я не пойму, как ты все же заплатил налог в тысяча девятьсот тридцать шестом?

Арчи. Осечка вышла. Застрял в больнице с двусторонней грыжей. Тоже не очень приятная штука. Сложнейшая операция. Я даже думал, что все мои планы на будущее останутся без применения… Но это уже из другой оперы. Когда-нибудь расскажу. И вот лежу я на спине и размышляю, может ли кружка пива примирить человека с жизнью, как вдруг из-за ширмы появляются двое в котелках и плащах. Тут-то Арчи и споткнулся. Правда, единожды. Со всяким бывает. Должно быть санитарка выдала. Она все рассказывала, какая она набожная, – наверняка она и выдала меня. Я в ту пору таскался с драматической труппой, играл в «Повести о двух городах». И я ей рассказал об этом. А она: «Да, кажется, я слышала…» (К Билли.) Эта леди была ирландка. «Повесть о двух городах» – это не про Содом и Гоморру?

Джин улыбается. Билли и Феба не слушают.

Арчи. Дама в ложе смеялась сегодня, когда я так сострил.

Феба. Джин с Грэмом поссорилась.

Арчи. Правда? Прости. Не спросил, нехорошо. Прости меня. Боюсь, я уже вполне набрался. (Оглядывается.) Да и все вы, пожалуй. Уж ты-то точно.

Феба. Опа разорвала помолвку.

Арчи. Неужели? Мне почему-то казалось, что помолвка слишком буржуазная штука для вас, интеллектуалов. Эдак ты скоро обзаведешься мотоциклом с коляской.

Феба. Не смейся над ней, Арчи. Не будь жестоким. Видишь, она огорчена.

Джин. Я не огорчена, да и не приняла еще окончательного решения. Приехала повидать вас всех, посмотреть, как вы живете. Соскучилась.

Феба. Правда? Как это мило с твоей стороны. Не думай, что я не оценила.

Арчи. Она знает, что я не смеюсь над ней.

Феба. Господи, знать бы, как все обойдется.

Джин. Обо мне не беспокойтесь. Что от Мика слышно?

Арчи. Ничего. Старина Мик такой самостоятельный, этот мальчик без проблем. Ну и напорет же он глупостей! Уже напорол. А что у тебя с Грэмом?

Билли. Твоя дочь торчала на Трафальгарской площади в прошлое воскресенье, если желаешь знать!

Арчи. Неужели? Ты что же, из тех, кому не нравится премьер-министр? А мне вот он стал нравиться. Вероятно, после того как съездил в Вест-Индию, чтобы уломать Ноэла Кауарда написать пьесу. Впрочем, наверно, только люди моего поколения понимают такие вещи. Он как тебе не нравится, все время или временами?

Феба. Господи, господи, что же это будет!

Арчи. Я испытываю аналогичное чувство к тому кошмарному псу на первом этаже. Каждый раз прихожу в ярость, когда его вижу. Три вещи на меня так действуют: монахини, попы и собаки.

Феба. Не хочу я всю жизнь работать. Хочется хоть немного пожить напоследок. Завоешь, как подумаешь, что надо тянуть и тянуть лямку, пока ногами вперед не вынесут. Ему-то хорошо, он-развлекается. Даже бабы при нем. Пока что. Не хочу я подыхать в вонючем переулке, ждать когда на меня набросится какой-нибудь бандюга в Гейтсхеде, или Хартлпуле, или еще в какой дыре!