Текст книги "Пьесы: Оглянись во гневе. Комедиант. Лютер"

Автор книги: Джон Осборн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Елена. Да.

Элисон. На прошлой неделе я была в кино, и какой-то старик в первых рядах курил такой же табак. Я пошла и села рядом.

Елена(подходит к ней с чашкой чая). Вот, выпей. Помогает.

Элисон(берет чашку). Спасибо.

Елена. Ты уверена, что уже совсем поправилась?

Элисон(кивает). Да, почти… совсем. Я одна во всем виновата. С моей стороны было безумием прийти сюда. Извини меня, Елена.

Елена. Как ты можешь извиняться?

Элисон. Потому что с моей стороны прийти сюда нечестно и жестоко. Боюсь, что чувство уместности – одна из вещей, которым научил меня Джимми. Но иногда оно скандально подводит. Сколько раз мне удавалось остановить себя на пути сюда просто в самый последний момент. Даже сегодня, когда я пошла на вокзале в кассу, это казалось игрой, мне не верилось, что я решусь сесть на поезд. А когда я очутилась в вагоне, меня охватила паника. Я чувствовала себя преступницей. Я дала себе слово, что только взгляну на наш дом и вернусь. Мне не верилось, что этот дом еще существует. Но когда я оказалась здесь, я уже ничего не могла с собой поделать. Мне нужно было убедить себя в том, что все мои воспоминания – правда. (Ставит чашку и ворошит ногой газеты на полу.) Сколько раз я вспоминала вечера в в этой комнате. Так ясно все в памяти и так далеко. Ты хорошо завариваешь чай.

Елена(сидя налево от стола). Джимми и меня кое-чему научил.

Элисон(закрывая лицо руками). Зачем я здесь! Вы все должны желать, чтоб я была за тысячи миль отсюда!

Елена. Я не желаю ничего подобного. Ты имеешь больше оснований находиться здесь, чем я.

Элисон. Ах, Елена, закрой эту книгу прописных истин.

Елена. Ведь ты его жена? Что бы я ни делала, я не могу этого забыть. У тебя есть все основания…

Элисон. Елена, даже я давным-давно перестала верить в священные узы брака. Еще до того, как познакомилась с Джимми. Теперь иные порядки – все основано на личной инициативе. Живешь, пока на то есть твоя добрая воля. Не понравилось – убирайся прочь. Я и убралась.

Елена. И этому ты от него научилась?

Элисон. Не делай из меня склочницу, пожалуйста. Я поступила глупо и пошло, явившись сюда. Я жалею об этом и презираю себя за это. Но я пришла без всяких намерений. Что бы это ни было, истерика или болезненное любопытство, но я не собираюсь покушаться на твои отношения с Джимми. Поверь мне.

Елена. Верю. Поэтому все выглядит еще более ужасно и дико. Ты даже не упрекаешь меня. Ты должна быть в ярости, а ты спокойна. (Откидывается назад, словно хочет отшатнуться от самой себя.) До чего же мне стыдно!

Элисон. Ты говоришь о нем так, словно он вещь, которую ты у меня стащила…

Елена(гневно). А ты говоришь о нем, как о книге, которую ты готова дать каждому, кто захочет пролистать ее за несколько минут. Что с тобой? Ты говоришь так, будто цитируешь его. Ты, кажется, раньше уверяла меня, что не согласна с ним.

Элисон. Я и с тобой согласиться не могу.

Елена. Что же, я верю в добро и зло. Даже после этого сумасшедшего дома я не утратила своей веры. И пусть мой поступок плох, зато я отлично понимаю, что он плох.

Элисон. Ты любишь его? Ты мне писала и говорила об этом.

Елена. И это было правдой.

Элисон. Тогда этому трудно было верить. Я не могла этого понять.

Елена. Я сама с трудом в это поверила.

Элисон. В конце концов, это оказалось довольно несложно. Обычно ты отзывалась о нем очень резко. Не скажу, что мне было обидно это слушать – ведь это меня даже утешало. Но иногда злило.

Елена. Видимо, я несколько преувеличивала. Ну, что теперь все это объяснять!

Элисон. Да, правда.

Елена. Знаешь, я поняла, в чем беда Джимми. Очень просто. Он родился не вовремя.

Элисон. Это я знаю.

Елена. Теперь таким людям нет места – ни в любви, ни в политике, нигде. Вот почему все у него идет впустую. Я иногда слушаю его и думаю: а ведь ему кажется, что он живет в разгар французской революции. Там он нашел бы себе место, конечно. Он не знает, где находится и к чему идет. Он никогда ничего не совершит и ничего не достигнет.

Элисон. Мне кажется, он из тех, кого называют «выдающимися викторианцами». И потому в чем-то он смешон. Кажется, мы об этом уже говорили.

Елена. Да, я отлично помню все, что ты рассказывала мне о нем. И это пугало меня. Мне не верилось, что ты можешь выйти замуж за такого человека. Элисон, между мной и Джимми все кончено. Теперь я это прекрасно понимаю. Это мне нужно убираться отсюда. Нет, ты послушай меня. Когда я увидела тебя на пороге, я поняла, что все это было ошибкой. Что я ничему этому не верила и ни Джимми и никто другой не сможет заставить меня думать иначе. (Вставая.) И как я могла обманывать себя? Ему нужен один мир, мне – другой, и общая постель их не помирит. Я верю в добро и зло и не стыжусь этого. Вера вполне современная, научно обоснованная – так все утверждают. Так вот, исходя из того, во что я верю и чего хочу, то, что я сделала, – ошибка и зло.

Элисон. Елена, ты не собираешься бросить его?

Елена. Именно собираюсь. (Прежде чем Элисон успевает прервать ее.) Я не уступаю тебе свое место. Ты вольна поступать как хочешь. Честно говоря, мне кажется, ты поступишь глупо, если… но это твое дело. Я достаточно давала тебе советов.

Элисон. Но у него… никого нет.

Елена. Дорогая моя! Найдет! Возможно, создаст себе папский двор. Мне ясно, что я опять потрясаю перед тобой книгой прописных истин, но, поверь мне, без этих истин не найдешь счастья. Я гнала эту мысль от себя, но теперь я знаю – это так. Когда ты появилась на пороге усталая, больная и расстроенная, я поняла, что для меня все кончено. Видишь ли, я не знала, что стало с ребенком. Это был удар. Как высший суд над нами.

Элисон. Раз уж мы с тобой встретились тогда, я должна была рассказать о случившемся. Я потеряла ребенка. Не я первая. Судить и винить некого.

Елена. Может, и так. Но я все равно чувствую вину.

Элисон. Ну как ты не понимаешь? Это же нелогично!

Елена. Пусть нелогично. (Спокойно.) Но я знаю, что это так.

Звуки трубы становятся громче.

Элисон. Елена. (Идет к ней.) Ты не должна его бросать. Ты нужна ему. Я знаю, ты нужна ему…

Елена. Ты так думаешь?

Элисон. Может, ты не совсем то, что ему нужно. Мы обе не то.

Елена(отходит в глубину сцены). Когда же он наконец уймется!

Элисон. Ему нужно совсем другое. Что – я сама точно не внаю. Что-то среднее между матерью и* куртизанкой. Оруженосица. Гибрид Клеопатры и Босуэлла[14]14
  Джеймс Босуэлл (1740–1795) – друг и биограф знаменитого лексикографа С. Джонсона (1709–1784).


[Закрыть]. Но дай ему срок… Елена (открывая дверь). Слушай! Будь добр, перестань! Голова раскалывается!

Короткая пауза. Потом труба звучит снова.

(Хватается за голову.) Джимми, ради бога!

Труба замолкает.

Джимми, мне нужно с тобой поговорить.

Джимми(из-за сцены). Твоя подруга еще здесь?

Елена. Не идиотничай, иди сюда! (Идет налево.)

Элисон(вставая). Он не хочет меня видеть.

Елена. Сиди на месте и не будь дурой. Прости. Процедура может быть мало приятной, но я решила отсюда уйти и должна сейчас же сказать ему это.

Входит Джимми.

Джимми. Очередной заговор? (Смотрит на Элисон.) Может быть, ей лучше сесть? У нее несколько призрачный вид. Елена. Прости, дорогая, хочешь еще чаю? Или, может, дать аспирина?

Элисон отрицательно качает головой и садится. Она не в силах взглянуть на них.

Елена(обращается к Джимми с тем решительным самообладанием, которое памятно по их первым стычкам). Ничего удивительного. Она была больна, она…

Джимми(спокойно). Мне не нужен суфлер, я знаю, что с ней случилось.

Елена. И это хоть что-то значит для тебя?

Джимми. Я не испытываю особенного удовольствия, когда вижу боль или страдание. Тебе известно, что в равной степени это был также и мой ребенок. Но (поеживается) это уже не первая утрата в моей жизни.

Элисон. А в моей первая.

Джимми бросил на нее быстрый взгляд и повернулся к Елене.

Джимми. Почему у тебя такой торжественный вид? Что ей здесь нужно?

Элисон. Простите… (Закрывает рот ладонью.)

Елена(подходит к Джимми, хватает его за руку). Пожалуйста, прекрати. Ты что, не видишь, в каком она состоянии? Она ничего не делает, молчит, и она ни в чем не виновата.

Джимми. В чем она не виновата?

Елена. Джимми, я не хочу скандала. Так что, пожалуйста…

Джимми. Нет, давай выясним.

Елена. Отлично. Сейчас я иду укладывать вещи. Если поторопиться, то я успею на лондонский поезд в семь пятнадцать.

Обе женщины взглянули на Джимми; облокотившись на стол, он не смотрит на них.

Элисон ничего тут не подстраивала, пойми. Это я решила сама. Она даже старалась отговорить меня. Но я сегодня вдруг все сразу поняла. Нельзя быть счастливой, если своей ошибкой причиняешь боль другому. Сейчас это уже не имеет значения, но я люблю тебя, Джимми, и никого не полюблю так, как любила тебя. (Отворачивается.) Но я больше не могу! (Страстно и искренне.) Я не могу участвовать в этих страданиях. Не могу! (Отчаянно ждет от него хоть какого-то ответа, но он по-прежнему смотрит в стол и только встряхивает головой. Елена берет себя в руки и обращается к Элисон.) Тебя, наверное, уже не хватит на обратную дорогу, но я еще успею помочь тебе устроиться в гостинице. У меня есть еще полчаса. Я все устрою. (Идет к двери, но Джимми останавливает ее.)

Джимми(тихим твердым голосом). Все бегут от тяжести существования и более всего – от любви. Я знал, что этим кончится. Появится нечто вроде больной жены, и это будет выше твоих чересчур утонченных чувств. (Сбрасывает вещи Елены с туалетного столика и направляется к шкафу.)

За окном раздается колокольный звон.

Бесполезно обманывать себя в любви. В любви нельзя остаться с чистыми руками, это тяжелая работа. (Отдает ей пудру, помаду. Открывает шкаф.) Любовь требует нервов и сил. И если ты неспособна примириться с мыслыо (достает ее платье) о сотрясении своей прекрасной, чистой души (идет к ней), тогда тебе лучше отказаться от мысли жить, как люди, и сделаться святой. (Сует ей в руки платье.) Ты просто не сможешь жить как человеческое существо. На земле надо жить по-земному, выбора нет.

Елена бросает на него взгляд и быстро выходит.

Он взволнован, избегает смотреть Элисон в глаза, подходит к окну. Становится у окна и вдруг с силой ударяет кулаком по раме.

Проклятый звон!

Темнеет. Джимми стоит на фоне окна. Элисон сжалась в кресле. Нарушая тишину, она встает.

Элисон. Прости… Я пойду. (Идет в глубь сцены, но голос Джимми останавливает ее.)

Джимми. Ты не послала цветов на похороны. Жалкого пучка цветов. Ты даже этого меня лишила.

Она хочет идти, но он снова начинает говорить.

Несправедливость лучшей выделки! И голодает кто не надо, и любят кого не надо, и умирают не те, кому нужно умереть.

Элисон идет к плите. Он поворачивается за ней следом.

Неужели я ошибся, думая, что существует неукротимая смелость ума и духа, которая ищет себе такое же мужественное подобие? Сильнейшие создания, похоже, больше всех одиноки в этом мире. Словно старые медведи в дремучем лесу, которым только их собственное чутье подсказывает дорогу. Нет у них стаи, некуда им прибиться. Ведь вопиет не всегда малодушный. (Немного выступает вперед.) Ты помнишь тот день, когда мы познакомились на той пошлой вечеринке? Ты меня, кажется, и не замечала, а я все время следил за тобой. В тебе чувствовалась душевная мягкость, и я подумал: вот что мне нужно. Надо обладать настоящей силой, чтобы хватило еще и на доброту. И только когда мы поженились, я понял, что это вовсе не доброта и не мягкость. Во имя доброты приходится наизнанку выворачиваться, а у тебя волоса из прически не выбивалось.

У нее вырывается крик. Она закрывает рот ладонью. Подходит к столу и опирается на него.

Я, может, и обречен, но я думал, что, если ты меня любишь, это не важно.

Она тихо всхлипывает. Он становится прямо перед ней.

Элисон. Это не важно! Я ошиблась, ошиблась! Я не хочу стоять в стороне, я не хочу быть святой. Я готова все потерять. Готова к тому, что все может пойти прахом.

Он только беспомощно следит за ней.

(Ее голос обретает некоторую силу.) Ты что, не понимаешь? Он погиб! Погиб! Это беспомощное человеческое существо, которое я носила в себе. Я думала, ему там безопасно и спокойно. Ничто не отнимет его у меня. Это было мое, моя ноша. И я все потеряла. (Опускается на пол у ножки стола.) Моим единственным желанием было умереть. Я не представляла, что все так будет. Не ожидала, что будет вот так. Боль и мысль только о тебе и о том, что я потеряла. (С усилием.) Я думала: если бы он меня увидел такой глупой, такой уродливой и нелепой. Какой он хотел меня увидеть. Так вот чем он хотел упиваться. Я горю и хочу только умереть. Вот цена его ребенка и вообще всех детей, какие могли у меня родиться. Но какое это имеет значение! Он просто хотел это видеть. (Поднимает к нему лицо.) Теперь видишь? Вот я в грязи. Ползаю и пресмыкаюсь. (Валится к его ногам.)

Джимми(на мгновение оцепенел. Потом наклоняется и берет на руки ее вздрагивающее тело. Шепчет). Не надо. Ну, не надо… Я не могу…

Она тяжело дышит.

Все будет хорошо. Все будет хорошо теперь. Пожалуйста, я… я… Перестань.

Она вдруг успокаивается.

(Смотрит на нее в изнеможении и говорит с мягкой насмешливой иронией.) Мы будем жить в медвежьей берлоге и в беличьем дупле, будем питаться медом и орехами. У нас будет уйма орехов. Будем петь песни о себе, о зеленой листве и нашей уютной пещере и лежать на солнышке. И ты своими большими глазами будешь следить за моей шубой, и чтобы я держал свои клыки в порядке, потому что я ленивый медведь. А я буду следить за тем, чтобы твой пушистый хвост всегда блестел как надо, потому что хотя ты и красивая, но не очень расторопная белка и не очень осторожная. Всюду расставлены коварные капканы, подстерегающие немного сумасшедших, немного кусачих и очень робких зверушек. Верно?

Элисон кивает.

(С состраданием.) Бедные белки!

Элисон(в тон ему). Милые мишки! (Тихо смеется. Потом смотрит на него очень нежно; тихо.) Бедные милые мишки! (Обнимает его.)

Занавес

Комедиант
Перевод A. Дорошевича

Посвящается А. К., который помнит,

как все это было, не забудет

и, надеюсь, не даст мне забыть, —

по крайней мере до тех пор,

пока существует Парадиз-стрит,

и Клейпит-лейн, и можно туда вернуться.

Примечание

Искусство мюзик-холла умирает, а с ним умирает и что-то в Англии. Ушла частица сердца Англии, принадлежавшая некогда всем, ибо это было настоящее народное искусство. Я ввел в свою пьесу элементы стилистики мюзик-холла не для того, чтобы использовать эффектный трюк, но просто потому, что так можно решить какие-то вечные проблемы времени и пространства, с которыми драматургу приходится сталкиваться, а кроме того, мюзик-холл имеет отношение к сюжету. У него есть свои традиции, свои условности, своя символика, своя мистика, он легко преодолевает ограничения так называемого правдоподобного театра. Контакт со зрителем в этом случае немедленный, живой и непосредственный.

Действующие лица

Билли Райс.

Джин Райс.

Арчи Райс.

Феба Райс.

Фрэнк Райс.

Вильям Райс (брат Билл).

Грэм Додд.

Оглавление

1. Билли и Джин.

2. Арчи Райс – «Не принимайте его всерьез».

3. Билли, Джин и Феба.

4. Арчи Райс – «Опять в беде».

5. Билли, Джин, Феба и Арчи.

Интермедия

6. Билли, Феба, Джин, Арчи и Фрэнк.

7. Арчи Райс – «Прерывает программу».

8. Билли, Феба, Джин, Арчи и Фрэнк.

Интермедия

9. Фрэнк Райс – «Пою для вас».

10. Билли, Феба, Джин, Арчи и Фрэнк.

И. Опять доброе старое время.

12. Джин и Грэм – Арчи и Билл.

13. Арчи Райс – «Единственный и неповторимый».

Место действия. События пьесы происходят в большом курортном городе на побережье. Дом, где живет семья Райсов, – это один из тех высоких уродливых памятников эпохи, что строились в начале века богатыми дельцами. До набережной всего двадцать пять минут на конке. А в наши дни мимо ворот шуршат троллейбусы, битком набитые рабочими с многочисленных заводиков, которые успели вырасти вокруг. Эту часть города приезжие не видят, а если и забредут, то тут же поворачивают обратно, в сторону парков. Не за тем они сюда ехали по два, по три часа на поезде. Им и проезжать-то здесь не нужно по дороге с центрального вокзала, это совсем самостоятельный город со своим собственным вокзалом, довольно большим к тому же, с далеко растянувшимися навесами и пакгаузами. Впрочем, скорые поезда здесь не останавливаются. Район ни жилым, ни индустриальным не назовешь: грязные пустыри, высокие закопченные стены, газгольдер, высокая дымовая труба, пыльное шоссе, сотрясаемое грузовиками. Улочки узкие, на каждом углу жмется по магазинчику: газеты и журналы, бакалея, рыба с жареной картошкой.

Увертюра.

Во время интермедий опускается экран с афишами.

Первый номер

Тюлевый занавес. За ним видна часть города. Перед ним – высокий рострум с ведущими к нему ступеньками. Экраны высотой до колена и дверная рама образуют стены. Перемены осуществляются за счет смены задников. Сценическое пространство по-разному ими ограничивается. Задники и кулисы простые, закрашенные. Две двери – слева и справа. Освещение – как в провинциальном курзале: все прожекторы зажжены, освещают сцену и неподвижны, кроме одного. Сцены и интермедии должны быть освещены так, словно это всё номера одной программы. Мебель и реквизит – только самое необходимое, не больше, чем для эстрадного скетча. По обеим сторонам просцениума – квадраты, где появляется порядковый номер каждой сцены. В общем, хлопот по оформлению не больше, чем у любого помощника режиссера, дважды в день ведущего один и тот же спектакль. Музыка. Самая последняя, самая громкая, самая пошлая. Тюлевый занавес на авансцене. На нем изображены громадные обнаженные юные девы, машущие ярко раскрашенными веерами и лихо взбрыкивающие. Поперек крупными буквами надпись: «Рок-н-ролл во всей его наготе». За тюлевым занавесом свет выхватывает старика. Он идет по сцене слева направо. В центре останавливается и поднимает голову. Слышны крики и вопли. Кричит женщина, разнимая двух мужчин, видимо сына и любовника: «Оставь его! Пе надо! Пожалуйста, не надо! Оставь его в покое». Старик уходит за кулису справа, появляется из-за следующей и направляется к середине. Слышен грохот, удары. Он останавливается, затем опять делает несколько шагов. Женщина издает истошный вопль. Он опять останавливается, оборачивается и, склонившись над перилами, кричит вниз: «Вы там потише не могли бы?» Прислушивается, но ответа нет. «Я требую прекратить этот гам!» Все это не срываясь и сохраняя достоинство, хотя голос у него настолько сильный, что шум сразу прекращается. Он удовлетворенно кивает и снова пускается в путь. Слышен крик: «Сам лучше глотку заткни, старый дурак!» Женское рыдание обрывает конец фразы, старик обеспокоенно останавливается, оборачивается и кричит вниз: «Вы живы, миссис?» Слышен мужской голос, настойчивый и возбужденный. Хлопает дверь, и голос стихает. Рыдания еще слышны, но скандал, по всей видимости, затухает. Старик возвращается в центр и входит в квартиру через дверной проем.

Билли Райс – подтянутый мужчина слегка за семьдесят. Он чрезвычайно гордится своей физической формой, что неудивительно для человека, всю жизнь служившего образцом сложения и выправки. Он худощав, строен, крепок. Так и сияет своим потускневшим великолепием. Волосы у него седые, густые и от частого употребления щетки шелковистые. Одежда, включая остроносые лаковые туфли, носится уже лет двадцать пять, но костюм тщательно отглажен и вполне хорош на вид. Цепочка от часов начищена до блеска, воротник скреплен галстучной булавкой, заколотой под туго завязанным черным галстуком, коричневая шляпа чуть-чуть блестит на сгибах. Говорит он с достойным старомодным произношением, равно чуждым и манерному оксфордскому растягиванию слогов и простонародному кокни с его проглоченными гласными. Однако это не производит впечатления напускного аристократизма. Собственно, здесь мы имеем дело с акцентом определенной эпохи, а не социального класса. Сейчас мало кто так говорит.

Тюлевый занавес поднимается.

Билли подходит к столу в центре, выкладывает на него сложенную газету, две бутылки пива и телеграмму, на которую лишь бросает взгляд. Идет к двери справа, проходит в нее, напевая торжественно, но бодро: «Пасть веков раскрыта мне, скоро скроюсь я в тебе». Возвращается без пиджака, а тяжелом шерстяном халате поверх жилета. Продолжая напевать, садится, наливает себе стакан пива и принимается развязывать шнурки. Туфли кладет в коробку с оберточной бумагой в глубине сцены. С лестницы опять доносится шум. Билли отхлебывает пива, вынимает пилочку для ногтей и стоя начинает придирчиво чистить ногти. Похоже, будто ему не дает покоя одна невесть откуда взявшаяся крупинка грязи. Снизу раздается вопль. Билли говорит сурово, уверенный в своей правоте.

Билли. И все ведь поляки да ирландцы! (Садится и надевает шлепанцы. Вынимает очки из футляра, надевает на нос.)

Хлопает парадная дверь.

Терпеть не могу ублюдков. (Разворачивает, газету.)

У входа звонит звонок.

(На лице гримаса раздражения, он уже вытянул ноги, ему удобно и совсем не хочется подниматься с места. Бодро поет, словно желая заглушить звонок.)

 
Ближе, господь, к тебе,
Ближе к тебе!
 

(Прислушивается, поет гимн дальше.)

 
Пусть на кресте к тебе
Я вознесусь.
 

(Поднимает газету и важно смотрит в нее.)

 
Страшной кончины той
Я не боюсь,
Буду покорен вечной судьбе.
Ближе, господь, к тебе,
Ближе к тебе!
 

(Откладывает газету. Встает.) Некому, что ли, дверь от-. крыть! (Опирается на подлокотники, выжидая, придется ли в конце концов вставать.) Да их всех давно пора засадить куда надо. (Похоже, ему не придется вставать, и, довольный, он снова устраивается в кресле.) Грязные все, как свиньи. (Берет газету и тут же отбрасывает в сторону.) Ну и сквозняк! Боже мой! (Поднимается, подходит к двери и выглядывает.) Наверняка опять дверь в парадном не закрыли! В поле их, что ли, рожают? (Берет половик и закрывает щель под дверью.) Не иначе как в поле. Животные. (Садится в кресло.) Просто животные. Дикие звери. (Устраивается удобнее. Подливает себе пива.)

Слева через сцену идет девушка. Стучит в дверь.

(Прислушивается.) Кто там?

Девушка снова стучит.

Кто там? Ни минуты покоя нет в этом проклятом доме.

Девушка. Это ты, дедушка?

Билли. Что?

Девушка. Это я, Джин.

Билли(поднимаясь). Кто, кто?

Джин. Я, Джин.

Билли(останавливается перед дверью). Газету нельзя прочесть спокойно. Кто там?

Джин. Твоя внучка. (Пытается открыть дверь, но половик мешает.)

Билли. Сейчас! Сейчас! Не так резво! (Наклоняется.)

Джин. Прости.

Билли. Не так резво!

(Отодвигает половик и открывает дверь.)

На пороге – Джин Райс. Ей года 22, она темноволоса, близорука, со слегка выступающими вперед зубами. Большинство сочло бы ее просто ординарной, но, приглядевшись, замечаешь, что юмор и доброта уже начали оставлять свои следы вокруг ее носа и глаз. Рот у Джин большой.

Джин. Привет, дедушка.

Билли. А я думаю, кто бы это?

Джин. Прости.

Билли. Решил, что эти безмозглые никак не додерутся. Ну входи, раз пришла, не стой на сквозняке. Я только присел.

Джин(входя). Я помешала, прости.

Билли. Только-только присел с газетой. Скотный двор какой-то, а не дом.

Джин. Ну, как ты?

Билли. Настоящий скотный двор. Всех, всех пора засадить куда надо. И еще знаешь, что я тебе расскажу? Знаешь, кого они поселили наверху, в бывшую комнату Мика? Какого-то черномазого. Честное слово. Помяни мое слово, ты приехала в настоящий сумасшедший дом.

Джин. Ты хорошо выглядишь. Как здоровье?

Билли. Нормально. Поживи с мое, не удивишься, если где что прихватит. Феба в кино, наверно. Она не сказала, что ты приедешь.

Джин. Я ей не говорила.

Билли. Ничего не сказала. Я поэтому никого и не ожидал.

Джин. Я утром вдруг решила приехать.

Билли. Только-только пристроился почитать газету.

Джин. Прости, я тебе помешала.

Это именно то, что он хотел услышать. Признано, что вечер ему испорчен. Выражение легкого недовольства на его лице сменяется улыбкой. Вообще-то он ей рад.

Билли. Ну ладно, поцелуй дедушку.

Джин(целует его). Я так рада тебя видеть.

Билли. Это я рад. Просто сюрприз. Ну, раздевайся.

Джин(снимает пальто и бросает пачку сигарет на стол). Это тебе.

Билли. Феба скоро придет. А куда пошла, не знаю.

Джин. В кино, наверно?

Билли. Кто ее знает. А, очень мило с твоей стороны. Очень мило. Спасибо. Да, она сказала, что придет рано. Не знаю, чего ей дома не сидится.

Джин. Так она всегда была такая. Чуть что – сразу уходит из дому.

Билли. Ничего, скоро разонравится. Уже не девушка. Доживет до моих лет, сама не побежит. (Вскрывает пачку сигарет и достает из жилетного кармана мундштук из слоновой кости.) Очень мило с твоей стороны. Спасибо. И хорошо, что ушла, дома она только раздражается. А я скандалов не выношу. Хватит с меня. (Задумавшись, смотрит куда-то в пространство.) Да и какой смысл с Фебой спорить? Хочешь пива?

Джин отрицательно качает головой.

Ни слова не слушает, что ей говорят. Ты точно не хочешь? Там в кухне здоровенная кружка, Фрэнк принес сегодня утром.

Джин. Нет, спасибо, дедушка.

Билли. Когда она не в духе, я просто ухожу из дому.

Джин. И куда ты направляешься?

Билли. Гуляю. Или иду в клуб. Ты не была со мной в клубе? Я тебя возьму как-нибудь. Главное, там всегда тихо. Кроме воскресенья. По воскресеньям кое-кто приходит с женами, но и они все мои ровесники.

Джин. Интересно.

Билли. Главное, есть куда пойти, когда дома мочи нет оставаться. Не думаю только, что вам, молодым, будет там очень интересно. Вы, небось, всё в эти подвальчики с джазом бегаете.

Джин. Я с удовольствием пойду. Возьми меня.

Билли. Правда пойдешь? Ладно. Только предупреждаю заранее, буги-вуги там не будет. Ты надолго приехала?

Джин. На выходные.

Билли. Тогда завтра вечером и пойдем. Люблю воскресные вечера. Я им иногда пою старые песни, если есть настроение. Давно уже не пел. Не тянет.

Джин. А папа где?

Билли. В театре. На этой неделе он играет в «Гранде».

Джин. Да, да, я знаю.

Билли. Совсем что-то нет настроения петь. Сидишь-сидишь, и такой иногда мрак находит. Можно, конечно, в пивной бар сходить, в «Кембридж», это рядом. Я, собственно, и хожу туда. Только публика настоящая там перевелась, вот ведь как. А в мире-то что творится. Ужас. Как тебе вся эта заваруха на Ближнем Востоке? С нами что хотят, то и делают. Буквально что хотят. Просто в голове не укладывается. Непонятно. А вот Арчи ходит в это дурацкое заведение рядом с городской башней.

Джин. «Роклифф».

Билли. Ну да, «Роклифф». Там по выходным все шлюхи, все гомики собираются. Арчи как-то и меня хотел взять с собой. Нет уж, благодарю покорно. Да там просто притон.

Джин. Как папа?

Билли. Дурак.

Джин. А что?

Билли. Вложил деньги в балаган.

Джин. Я не знала.

Билли. Еще одна дурацкая затея. Меня он и слушать не хочет. Все время в «Роклиффе» сидит.

Джин. Понятно. А что у него за спектакль?

Билли. Не помню даже, как называется.

Джин. А ты видел?

Билли. Нет, не видел. И не пойду. Одни девки голые. Губят все на корню. Я ему без конца твержу: мюзик-холла уже нет. И давно. Все кончилось, прекратилось, умерло, еще когда я сходил со сцены. Я первый это заметил. Заметил и ушел. Настоящие мастера сейчас никому не нужны.

Джин. Пожалуй, ты прав.

Билли. Разве им личности нужны? Черта с два. Не застрял бы он в этом «Роклиффе». Половину кордебалета оттуда берет, уж я-то знаю. (Постепенно взвинчивая себя.) Нет, ты мне скажи, почему семейный мужчина должен ходить с женой и детьми смотреть на каких-то третьесортных шлюшек, щеголяющих в голом виде? Хоть бы фигура у них была. А то кожа да кости.

Джин(улыбается). Как у меня.

Билли. Ты хоть не скачешь раздетая, чтоб каждый на тебя глаза пялил, и то слава богу. Но чтобы хорошая фигура была, такое сейчас не часто встретишь. Кто-кто, а я бы тебе порассказал о красивых женщинах, будь спокойна. И дело совсем не в косметике. Настоящие были леди. С такими не заговоришь, не сняв шляпы. А сейчас! Сейчас сразу и не отличишь женщину от мужчины. Не говорю уже – со спины. И спереди-то надо хорошенько приглядеться.

Джин. Как правительство и оппозиция?

Билли. Как ты сказала? Правительство и оппозиция? Не напоминай мне о правительстве. Или о тех, о других. Хапуги и мошенники. Я бы их всех отправил куда надо! А вот Арчи– круглый дурак. Ничего слушать не хочет. Я потому и со старушкой Фебой примирился. Ей тоже несладко приходится. Да что говорить, сама знаешь. А он скоро совсем прогорит. Ждать недолго. Слишком много на себя берет.

Джин. Ты о чем, о новом представлении? Он правда в него деньги вложил?

Билли. Вложил! Не смеши! У него и полпенни не найдется. Все в кредит. В кредит, вот как! Где он его Получает, для меня загадка, особенно после того дела. Правда, язык у него хорошо подвешен, у твоего отца. Но и не больше. Я, между прочим, тысячи потратил на его образование. Определил в ту же школу, что сам кончил. И брат его. Тысячи. Он не из тех был, что права на стипендию добиваются, как ты. Ну и к чему они приходят?! (Отпивает пива.) «Роклифф». Который прикрыть пора. Мэру жалобу послать, и все. Удивляюсь, что никому еще в голову не пришло. Здесь ведь живут порядочные люди, не только шваль. Отставные, ушедшие на покой. Им такого заведения, как этот «Роклифф», не надо. Ты здорова? Ты так выглядишь, будто ночами не спишь. Ты вообще-то как время проводишь? Все по компаниям шатаешься?

Джин. Да нет.

Билли. А что, молодым только и веселиться. Потом будет поздно. Уверен, он раньше ночи не вернется.

Джин. Папа?

Билли. Очень хорошо, что приехала, Джин. Ты здорова? Никто тебя не обидел?

Джин. Нет.

Билли. Надеюсь, тебя не обижают. А может, неприятности какие?

Джин. Нет, дедушка. Нет у меня никаких неприятностей.

Билли. Я все не пойму, почему ты так неожиданно приехала.

Джин. Да я просто…

Билли. Не надо, я ведь ничего не спрашиваю. Поступай как нравится, милая. Ты, наверное, есть хочешь?

Джин. Я в поезде поела.

Билли. Зачем? Нравится сорить деньгами? Да и подают они там всякую дрянь. Ты ведь не станешь деньги на ветер бросать.

Джин. Да вроде нет.

Билли. Ну вот. Ты хорошая девочка, Джин. Ты своего добьешься, я знаю. Слава богу, не в родню пошла. От своего не отступишь. Совсем как твой дедушка.

Она нежно улыбается ему.

Джин, если с тобой что случится, ты ведь обратишься ко мне, правда?

Джин. Конечно.

Билли. Я серьезно говорю. Слушай, пока мы вдвоем. Обещай, что придешь и все расскажешь.

Джин. Конечно, расскажу, только пока нечего.

Билли. Я ведь не шучу, я серьезно. Феба вот-вот вернется, а я не хочу, чтобы она знала. Поэтому обещай мне.

Джин. Обещаю, если что случится.

Билли. Или если деньги нужны…

Джин. Говорю тебе, я просто так приехала.

Билли. У меня есть несколько фунтов в банке. Немного, конечно, но есть. Никто не знает, так что не проболтайся.

Джин. Ни за что.

Билли. Даже этим, из пенсионного ведомства. Я их в свои дела не посвящаю. Так вот…