Текст книги "Святотатство"

Автор книги: Джон Мэддокс Робертс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Не обращая внимания на горестные вопли и стоны, заполнявшие дом, мы вернулись в триклиний.

4

– Значит, Луций Афраний? – переспросил Целер.

Мы стояли на ступенях курии в тусклом свете раннего зимнего утра.

– Возможно, это неплохой выбор. По крайней мере, я могу быть уверен, что он не встанет у меня поперек дороги и не будет вмешиваться в мои дела. Честно тебе скажу, он был одним из тех, чьи намерения я хотел узнать с твоей помощью, Деций. Ты опередил мою просьбу. Хорошая работа.

– Всегда рад служить, – улыбнулся я.

– Мне жаль Капитона. Его привратник, говоришь, тоже убит?

– Да, прямо у ворот, к которым он был прикован цепью. Такими же двумя ударами, какие получил Капитон.

– Убийца, скорее всего, бывший гладиатор. В городских бандах их полным-полно. Удар кинжалом в горло – трюк, который они часто проделывают на арене.

Мне тоже приходило в голову подобное предположение. Я знавал многих гладиаторов, и мне было известно, что в их среде считается делом чести быстро и с достоинством прикончить поверженного противника. Предпочтение отдается короткому кинжальному удару в яремную вену. Бытует мнение, что такая смерть почти безболезненна, но так как никто из получивших подобный удар еще не ожил, чтобы подтвердить или опровергнуть, трудно говорить это с уверенностью. Как бы то ни было, кровь из такой раны хлещет потоками, а зрителей это неизменно приводит в восторг.

– Возможно, убийцу нанял какой-нибудь ревнивый муж, с чьей женой Капитон завел шашни, – предположил Целер. – В последнее время убийства из ревности случаются куда чаще, чем политические.

– И все же я совсем не уверен, что причина смерти Капитона кроется в его любовных похождениях, – возразил я. – Не исключено, у него возникли разногласия с кем-то из деловых партнеров.

– Он же патриций, а патрициям не положено заниматься коммерцией, – пожал плечами Целер. – Хотя, конечно, многие предпочитают забыть об этом запрете.

Пока мы беседовали, в курии собирались сенаторы. Почтенные магистраты, в сопровождении своих ликторов, поднимались по ступенькам, зевая, как простые смертные. Катон, согласно требованиям добродетели ходивший зимой и летом босиком, был уже здесь. Сторонники Помпея держались угрюмой стаей. Судя по решительному выражению их лиц, они были настроены во что бы то ни стало добиться для него разрешения на триумфальные почести. Вокруг нас, по обыкновению, собирались все прочие Метеллы. Я заметил Кретика и Пия-понтифика, раньше принадлежавшего к семейству Скопионов, но потом усыновленного Метеллами. Из всех видных Метеллов с нами не было только Непоса, примкнувшего к фракции Помпея. Как это ни странно, но в этом году ни один из Метеллов не был направлен в провинцию.

– Я обращаюсь ко всем, – громко произнес Целер. – Полагаю, вам известно, как проходит голосование.

Ответом ему был гул согласия. В толпе Метеллов, помимо выдающихся государственных деятелей, насчитывалось не менее трех десятков новоиспеченных сенаторов, правда, занимавших не слишком значительные должности.

– Тогда займем свои места, – распорядился Целер.

Послушные, как легион хорошо обученных солдат, мы вошли в курию.

В сенате царил приглушенный свет, к тому же в воздухе стоял кислый запах влажной шерсти; утром прошел сильный дождь, а даже самая роскошная тога, намокнув, отнюдь не испускает благоухания. Как известно, для отбеливания шерсти суконщики используют человеческую мочу.

Первое собрание сената, в котором я участвовал, было не таким судьбоносным, как мне того хотелось бы. Но, по крайней мере, утешал я себя, то был день важного голосования. Только сенат имел право дать разрешение на триумфальные почести, оказываемые полководцу-победителю. Это была одна из немногочисленных привилегий, отличавших сенат от народных собраний.

Первая часть собрания была посвящена дискуссии. Приверженцы Помпея огласили впечатляющий список его заслуг: бесчисленные победы над врагами, которых он уничтожил или подчинил римскому владычеству, обширные территории, присоединенные к Римской империи, военные трофеи, пополнившие римскую казну.

Затем настал черед партии аристократов, которая постаралась доказать, что заслуги этого выскочки вовсе не так бесспорны. Несмотря на то что Помпей якобы разгромил пиратов, морские путешествия по-прежнему сопряжены со значительными опасностями, утверждали они. (Это не соответствовало истине, но оптиматы были вынуждены хвататься за любую соломинку.) Под конец они не придумали ничего лучше, как обвинить Помпея в оскорблении богов.

Потом председательствующий консул, Нигер, объявил голосование. Принципалы встали. На этот раз принципалом сената был Квинт Гортензий Гортал, который отдал свой голос за триумф Помпея, пояснив свое решение в коротком (для Гортала) и весьма красноречивом выступлении. Несмотря на свой преклонный возраст, Гортал обладал на редкость красивым и звучным голосом. Цицерон, поднявшись, также проголосовал за Помпея. Заявление его было встречено молчанием, даже оптиматы воздержались от неодобрительных возгласов. Всем было хорошо известно, что между Помпеем и Цицероном существует давняя вражда. Главной причиной распрей стала казнь Катилины, после которой противники лишь выжидали подходящего случая, чтобы поквитаться друг с другом.

Настал черед Метелла Целера. Он встал и сказал просто:

– Я отказываюсь от своего прежнего мнения. Пусть Помпей получит свой триумф, а римские солдаты – награду, которую они заслужили.

Когда он опустился на место, казалось, все собравшиеся одновременно испустили вздох. Каждому стало ясно, что исход голосования решен. Клан Цецилиев Метеллов оказал поддержку Помпею.

Происходившее после этого можно было назвать простой формальностью. Подавляющим большинством голосов Помпей получил разрешение на триумфальные почести. Даже злейшие его враги отказались от бессмысленного сопротивления и проголосовали за триумф. К тому же, упомянув о римских солдатах и заслуженной ими награде, Целер предложил оппозиционерам удобную лазейку: теперь они голосовали за триумф войска, а не военачальника. Эта маленькое различие было чревато серьезными последствиями, которых в тот день еще никто не предвидел.

Курию сенаторы покидали, охваченные самыми противоречивыми чувствами. Некоторые ликовали, другие имели подавленный вид. Но всех объединяло сознание того, что сегодня был сделан чрезвычайно серьезный, бесповоротный шаг и что римское государство, где в течение многих лет сохранялось относительное спокойствие, оказалось на грани новых волнений. Если лидер аристократической партии вынужден был уступить Помпею, это означало, что наступило время больших перемен.

На ступенях курии я едва не столкнулся с Луцием Лицинием Лукуллом, прославленным завоевателем и врагом Помпея. Судя по всему, результат голосования ничуть его не расстроил.

– Что же, Деций, значит, так тому и быть! – заявил он, хлопнув меня по плечу. – Конечно, я предпочел бы не видеть, как эта паршивая свинья катится в триумфальной колеснице по виа Сакра. Но признаю, сегодня мы приняли мудрое решение.

– Вне всякого сомнения. Долго томить за городскими воротами военачальника, возглавляющего вооруженную армию, крайне неразумно.

– Ты прав. Никакие другие вопросы, достойные внимания, сегодня обсуждаться не будут, а от всех этих словопрений я изрядно проголодался. Идем со мной, позавтракаем в моем доме. Посмотрим, кто еще достоин составить нам компанию.

Спустившись по ступенькам, мы увидели Цицерона и Милона, беседовавших друг с другом. Милон был облачен в роскошную белоснежную тогу – очевидный признак того, что он намерен вступить в большую политическую игру.

– Цицерон, приглашаю тебя позавтракать со мной, – произнес Лукулл. – И тебя тоже, Тит Анний. О, я вижу унылое лицо Катона. Катон, ты явно нуждаешься в подкреплении сил. Идем с нами.

Милон расплылся в улыбке:

– Твое приглашение – большая честь для меня, Луций Лукулл.

Полагаю, Милон впервые в жизни получил подобное приглашение. Это было несомненным признаком того, что он на верном пути. Цицерон и Катон, напротив, выглядели несколько раздосадованными.

– Луций, надеюсь, под приглашением на завтрак не кроется желание закатить роскошную пирушку? – вопросил Цицерон.

Лукулл принял вид оскорбленной невинности.

– Я не мог бы закатить пир при всем желании, – пожал он плечами. – Мои слуги не получали соответствующих распоряжений. Я всего лишь предлагаю вам разделить со мной скромную трапезу, которую они готовят для меня каждый день.

Подобных приглашений в ту пору домогались многие. Сама идея завтрака была для Рима достаточно новой. Прежде мы имели обыкновение весь день морить себя голодом. Обед являлся не только важнейшим событием в общественной жизни римлянина, но и практически единственной трапезой.

Пока мы беседовали, на Ростре был установлен альбом, сообщающий о решении сената. Его появление было встречено восторженными возгласами простонародья. Триумфальные въезды героев являлись излюбленным развлечением римской черни, а этот триумф она поджидала уже давно. В лагерь Помпея были направлены глашатаи сообщить, что долгожданное разрешение наконец получено. Впрочем, в этом не было необходимости, так как приспешники Помпея наверняка уже мчались за городские ворота на самых быстрых лошадях.

За то время, пока мы дошли до границ Форума, Лукулл успел пригласить на свой скромный импровизированный завтрак Целера, моего отца, обоих консулов и целую толпу других выдающихся граждан.

– Готовься к потрясению, – сказал мне Катон, когда мы направлялись к Палатину. – В последнее время пристрастие нашего хозяина к вульгарной роскоши возросло неимоверно. Полагаю, даже разбогатевший вольноотпущенник проявил бы больше вкуса, чем он.

– Я умираю от желания увидеть всю эту вульгарную роскошь собственными глазами, – заявил я.

– С другой стороны, несправедливо было бы сказать, что Лукулл расточает свое богатство впустую, – продолжал Катон. – Он построил публичную библиотеку, которая является точной копией Александрийской. Он первым в Италии стал разводить вишневые деревья, разбил в окрестностях Неаполиса вишневый сад, где все желающие могу приобрести отростки и саженцы.

– Хорошая новость, – заметил я. – Я имею в виду вишневые деревья.

При всех своих завоевательских амбициях, мы, римляне, не равнодушны и к сельскохозяйственным достижениям. Тот, кто вывел в Италии новый сорт дынь, может стяжать не меньшую славу, чем полководец, присоединивший к империи новую провинцию.

– А его рыбные пруды – это нечто, достойное восхищения, – заявил Катон.

Перспектива обильного завтрака, несомненно, пробудила в душе добродетельного стоика чувство вины, которое он заглушал пустой болтовней. «Для таких людей необходимо придумать особую религию, – подумал я. – Простого стоицизма для них явно недостаточно».

К нам приблизился Милон, и Катон отошел, чтобы поговорить с Цицероном. Его аристократическая натура не принимала политических авантюристов, подобных Милону. Моего друга, насколько я мог судить, это ничуть не беспокоило.

– Расскажи мне о том, что случилось вчера вечером, – попросил Милон.

С первыми лучами рассвета слухи о вчерашнем убийстве облетели город. Я в подробностях рассказал Милону о смерти Капитона, добавив, что и меня самого, возможно, пытались отравить.

– Впрочем, я не исключаю, что все это – лишь плод воображения моего раба, – заключил я свой рассказ. – Или заведомая ложь, при помощи которой он рассчитывал снискать мое расположение.

– Когда речь идет о Клодии, надо быть готовым ко всему, – заметил Милон. – Конечно, тебе решать, верить своему рабу или нет. Я, со своей стороны, постараюсь узнать что-нибудь об убийце Капитона. До сих пор я не слыхал о наемниках, которые расправляются с жертвой двумя ударами. Подобным способом убивают жертвенных животных: наносят удар в лоб и перерезают глотку.

– Я тоже думал об этом. Возможно, работали двое.

– Как ты любишь совать нос в подобные дела! – усмехнулся Милон. – Обратись к кому-нибудь из преторов с просьбой назначить тебя уполномоченным по расследованиям.

– Мое имя не стоит в списке кандидатов на эту должность, – возразил я. – Я для нее слишком молод, и останусь таковым в течение ближайших лет.

– Очень жаль. Так или иначе, если Клодий пытался тебя отравить, этим не стоит пренебрегать.

Городской дом Лукулла занимал участок, на котором могли бы разместиться несколько загородных вилл, что было весьма удивительно в столь плотно застроенном городе, как Рим. По слухам, у Лукулла насчитывалось несколько сотен рабов и вольноотпущенников. Для загородного поместья в этом не было ничего чрезмерного, но городские дома обычно обслуживались более скромным количеством рабов. Увидав бесчисленные скульптуры, огромные пруды и фонтаны, изумительные сады, где росли редкие породы деревьев, я, подобно всякому, попадавшему сюда впервые, испустил восхищенный вздох.

Как правило, в триклиниумах римских домов могут с удобствами разместиться девять сотрапезников, а в смежной комнате – еще несколько человек. В триклиниуме Лукулла без труда разместился бы весь сенат. Как мне сказали, то был лишь один из нескольких обеденных залов, находившихся в доме, даже не самый просторный. Мы возлегли на ложа, обитые великолепным шелком, и устроились на подушках, набитых пухом и благоуханными травами. Передо мной поставили огромное серебряное блюдо толщиной с мой большой палец.

В качестве первого блюда нам подали яйца. В этом не было бы ровным счетом ничего необычного, не будь каждое яйцо завернуто в тончайшую фольгу из чистого золота. Мы взирали на эту красоту в замешательстве, не зная, что с ней делать – есть или любоваться. Катон первым развернул свое яйцо и отбросил золотую оболочку прочь. Вторым блюдом оказались молочные поросята. Вместо глаз у них были вставлены рубины.

– Ты каждый день завтракаешь столь скромно, Луций? – осведомился Цицерон.

– Да, если только это обычный день, на который не приходится какое-либо выдающееся событие, – ответил Лукулл.

Он сделал знак, музыканты заиграли, а несколько стройных греческих мальчиков стали танцевать.

– Не надо его раззадоривать, – предупредил Гортал, так же, как и мой отец, исполняющий должность цензора. – Когда он хочет щегольнуть своим богатством, он приказывает подать золотые тарелки и кубки, еще более массивные, чем эти.

– Так вот, значит, куда девалась огромная золотая статуя Митридата, которую ты захватил, Луций, – усмехнулся Целер.

– Все эти излишества просто нелепы! – возмутился Катон. – Были времена, когда во всем Риме имелся один приличный сервиз, и члены сената передавали его друг другу, и то, когда им требовалось принять чужеземных посланников.

Слушая Катона, можно было подумать, что он не знает ничего выше, чем участь бедного маленького государства. Однако на земле их существует превеликое множество, и я не замечал, чтобы Катона туда особенно тянуло.

– А я полагаю, перелить золотую статую на столовую посуду – это вполне в римском духе, – заявил Лукулл. – Вожди некоторых диких племен пьют вино из черепов своих врагов. Почему бы и нам не последовать их примеру и не есть с тарелок, отлитых из статуи врага Рима?

– Пустая софистика, – пробурчал Катон.

Разговор обратился к иным темам; Катон был слишком удобной мишенью для насмешек.

Через какое-то время в триклиний вошла стайка женщин, которые в изящных позах уселись вокруг стола. «Хорошо еще, они не стали ложиться на ложа рядом с нами, – подумал я, – иначе беднягу Катона непременно хватил бы апоплексический удар». Одна из женщин, примерно моего возраста, в платье персикового цвета, была на редкость хороша собой. Волосы у нее были белокурые, как у уроженки Германии, но тонкие благородные черты выдавали в ней римлянку, причем представительницу высшего класса. Милон, лежавший справа от меня, спросил шепотом:

– Кто эта белокурая богиня?

В голосе его не слышалось ни малейшего сарказма. Судя по его потрясенному взгляду, блондинка пронзила ему сердце. Слева от меня возлежал старый сенатор, который был в доме Лукулла завсегдатаем. Я спросил его о блондинке.

– Это благородная Фауста, – ответил он.

– Тебе не повезло, – сообщил я, повернувшись к Милону. – Это Фауста, дочь Суллы.

– Ну, и что с того? – пожал плечами Милон. – Представь меня ей, окажи милость.

Глаза его отсвечивали безумным блеском.

– Во-первых, мы с ней не знакомы, – отрезал я. – Во-вторых, она принадлежит к семейству Корнелиев, а даже боги не рискнут без разрешения заговорить с членами этой семьи.

Милон так крепко впился мне в плечо, что я чуть не вскрикнул. Пальцы у него были способны ломать кости. Чуть ослабив хватку, он нагнулся к моему уху:

– Представь меня, – процедил он. – Ты – Метелл, и даже представительница семейства Корнелиев не отвернется, если с ней заговорит тот, кто носит имя Цецилий Метелл.

– Хорошо, хорошо, представлю, – только и оставалось сказать мне.

К моему великому облегчению, железные пальцы Милона отпустили мое плечо. Я устремил на блондинку изучающий взгляд. Эта женщина оставалась загадкой для римлян, имя ее было окружено слухами, но на публике она появлялась редко. Она и ее брат, Фауст, были близнецами, что само по себе являлось достаточно зловещим обстоятельством, не говоря уже о том, что они были детьми богоподобного Суллы. Перед смертью тот доверил сына и дочь заботам своего друга Лукулла. Фауст присоединился к армии Помпея в Азии, где не раз отличился во время сражений. Фауста осталась в семье Лукулла и по каким-то причинам ни разу не вышла замуж. Столь необычные имена детям дал отец, в напоминание о той невероятной благосклонности, которую проявила к нему судьба. Впрочем, в конце жизни ему пришлось дорогой ценой заплатить за эту благосклонность. Неизлечимая болезнь обрекла его на долгую и мучительную агонию. В последний год своей жизни он наверняка горько сожалел о предшествующих пятидесяти девяти годах.

После того как трапеза закончилась, гости разбрелись по саду, восхищаясь бархатными лужайками, на которых впору было носиться нимфам, преследуемым сатирами. Если бы сатиры и нимфы водились в современном мире, Лукулл, вне всякого сомнения, приобрел бы сразу несколько штук.

В оранжерее мы отыскали Фаусту, которая срезала зимние розы. Она ловко орудовала садовыми ножницами, а девочка-рабыня, обмотав руку подолом платья, поднимала розы с земли. Приблизившись, я склонился в почтительном поклоне:

– Благородная Фауста, не имею чести быть знакомым с тобой. Меня зовут Деций Цецилий Метелл Младший, я недавно вернулся в Рим из Галлии, где служил долгое время.

Она равнодушно скользнула по мне взглядом и устремила взгляд на Милона:

– Рада знакомству. А твой друг, кто он?

Я ощутил легкий укол досады. Бесспорно, Милон обладал впечатляющим телосложением и был красив, как бог, но не мог соперничать со мной по части благородного происхождения.

– Позволь мне представить тебе Тита Анния Милона Папиана. Он… – чем ты сейчас занимаешься, Милон?

Не мог же я сказать ей, что мой друг Милон возглавляет банду уличных головорезов, хотя это было бы чистой правдой.

Милон осторожно взял своей ручищей руку красавицы:

– Я собираюсь править Римом так, как делал твой отец, госпожа.

Фауста лучезарно улыбнулась:

– Превосходно. Люди, лишенные больших амбиций, как правило, невыносимо скучны.

– Полагаю, мы с тобой состоим в родстве, – заметил я. – Твою мать звали Цецилия Метелла, не так ли?

– Давно ты в Риме, Тит Анний? – спросила она, не удостаивая меня ни малейшего внимания.

Разговор о наших родственных связях пришлось оставить. Впрочем, я бы все равно в них запутался. Дочерей в нашем семействе рождалось даже больше, чем сыновей.

– Около восьми лет, госпожа, – промямлил Милон.

После недавней надменной тирады им вдруг овладела такая робость, что он едва ворочал языком. Вот уж не думал, что когда-нибудь стану свидетелем подобного чуда.

– Ты сказал, тебя зовут Милон? Мне кажется, я слышала это имя. Не доводилось ли твоим сторонникам затевать уличные бои с людьми Клодия Пульхра?

– В последнее время ничего подобного не случалось, – буркнул красный как рак Милон.

– Все это так увлекательно. Ты должен рассказать мне об этом.

– Что ж, не буду мешать вашей беседе, – процедил я.

Никто из них даже не взглянул в мою сторону. Мне оставалось лишь незаметно удалиться, утешаясь тем, что я отлично выполнил миссию Эрота.

Охваченный приятным чувством сытости и не менее приятным предвкушением удачного дня, я решил нанести еще один визит, целью которого была отнюдь не только дружеская беседа. Я спустился к реке, потому как мне нужно было попасть на Палатин. Прежде всего я собирался заглянуть в храм Эскулапа.

Я впервые прошел по великолепному каменному мосту, соединяющему остров с берегом. Мост этот был возведен в прошлом году трибуном Фабрицием. В храме я расспросил о врачевателе по имени Асклепиод и узнал, что он постоянно проживает при школе гладиаторов Статилия, стоявшей прежде на том месте, где Помпей возвел огромный театр. Новое здание школы располагалось по ту сторону Тибра. Подробно расспросив о том, в каком направлении мне следует двигаться, я перешел мост и оказался в новом городском квартале, который свободно раскинулся на не скованном стенами просторе, вдали от душного и тесного Старого города.

Новая школа находилась в красивом и удобном доме и, в отличие от многих учреждений подобного типа, ничуть не походила на тюрьму. Вдоль мощенной булыжником дорожки, ведущей к дверям школы, стояли статуи чемпионов прошлых лет. Войдя в здание, я миновал сквозной коридор и оказался в просторном внутреннем дворе. Воздух звенел от лязганья металла, ибо множество людей упражнялись здесь в искусстве владения оружием. Несколько мгновений я любовался открывшимся мне зрелищем и мысленно прикидывал, на кого из гладиаторов стоит поставить во время следующих игр. Новички сражались тренировочным оружием, а в руках у опытных бойцов были остро отточенные клинки. Некоторые из них наносили удары с таким изяществом, что любо-дорого было смотреть. Даже самый опытный воин не мог бы с ними сравниться, поскольку большую часть времени солдаты посвящают хождению строем и всякого рода тяжелым работам, рытью канав и строительству. Что касается гладиаторов, совершенствование в боевых искусствах является их единственным занятием.

В большинстве своем бойцы были вооружены большими щитами и прямыми гладиями или же маленькими щитами и изогнутыми сиками. Некоторые предпочитали копья, но то были гладиаторы нового поколения, из тех, что появились после того, как гладиаторские бои оказались в ведении Цезаря, бывшего тогда эдилом.

Цезарь по уши влез в долги, пытаясь придать гладиаторским боям невиданное прежде великолепие; исчерпав перечень собственных почивших предков мужского пола, он дошел до того, что устроил мунеру в память об умершей родственнице. Он приобрел такое количество гладиаторов, что его враги в сенате запаниковали, решив, что тот задумал создать собственную армию. Противники Цезаря быстро нашли выход из положения, приняв закон, ограничивающий число гладиаторов, которых один римский гражданин может выставить на протяжении игр. Лишившись возможности взять количеством, Цезарь принялся поражать зрителей всякого рода новшествами: гладиаторы у него сражались не только верхом на лошадях и колесницах, но даже на слонах. Однако удивительнее всего были так называемые гладиаторы-сетеносцы.

Когда они впервые появились на арене, зрители разразились недоуменными возгласами. Гладиаторы, тащившие за собой сети, больше походили на рыбаков с берегов Стикса. Никто не предполагал, что они станут сражаться, так как у них не было никакого оружия, кроме гарпунов-трезубцев. Мы даже решили, что эти люди намерены развлечь нас каким-нибудь новым танцем. Но вслед за ними на арене появились вооруженные гладиаторы. Каждый из них встал напротив какого-нибудь странного рыбака. Зрители застыли в предвкушении бойни, во время которой вооруженный боец изрубит на куски безоружного. Но вопреки этим ожиданиям, сетеносцы метались по арене, бросали свои сети, пытаясь поймать противника, отбегали прочь, если бросок оказывался неудачным, и, проворно подтянув сеть, начинали все сначала. Поначалу это зрелище было встречено хохотом и улюлюканьем, но постепенно зрители вошли во вкус необычного представления и начали громко подбадривать бойцов. К немалому удивлению собравшихся, сетеносцы в большинстве случаев одерживали верх над своими вооруженными соперниками. Все это было настолько непривычно, что зрители не могли решить, кто сражался лучше. Толпа, впрочем, проявила единодушие, дружно подняв большие пальцы вверх и тем самым запретив добивать побежденных, многие из которых вскоре умерли от полученных ран.

Цезарь рассчитывал использовать это новшество лишь однажды, однако бои с сетями пришлись зрителям по душе, и они постоянно требовали повторения полюбившегося зрелища. Насколько мне было известно, ныне Статилий Таурас ввел бои с сетями в разряд постоянных состязаний. Разумеется, сторонники традиций, подобные моему отцу, недовольно пожимали плечами, а суровые поборники добродетели вроде Катона утверждали, что подобные фокусы унижают самую идею смертельной гладиаторской битвы.

Раб провел меня в покои, где проживал школьный врачеватель, мой друг Асклепиод, непревзойденный знаток по части смертельных ран. Первые несколько минут мы обменивались приветствиями, к которым Асклепиод, подобно всем грекам, питал особое пристрастие. Потом мы со всей возможной краткостью пересказали друг другу, чем занимались на протяжении последнего года; наконец я перешел к нынешним делам, поведав Асклепиоду об убийстве, случившемся накануне.

– Ох, Деций, как это на тебя похоже! – воскликнул Асклепиод, выслушав мой рассказ. – Всего три дня, как ты вернулся в Рим, и уже оказался впутанным в убийство.

– В два, – поправил я. – Одно совершено, другое, на мою удачу, осталось лишь попыткой.

Я вручил ему сверток со злополучным печеньем.

– Ты можешь узнать, отравлено оно или нет, не скармливая его рабу?

– Помимо рабов, существуют животные, – заметил Асклепиод. – Конечно, собаку сладкое печенье вряд ли соблазнит, а вот свинья сожрет его за милую душу. Но, предупреждаю тебя, на подобные проверки не следует полностью полагаться. Существуют вещества, безвредные для животных, но смертельно опасные для человека.

– Если выяснится, что печенье отравлено, существует какой-нибудь способ узнать, что это за яд? – спросил я.

– Это чрезвычайно трудно, если только в твоем распоряжении нет отравленного этим ядом человека, который описывает свои ощущения. Как ты понимаешь, опыты такого рода находятся под запретом.

– У меня и мысли не было просить о чем-нибудь подобном. Как ты думаешь, тебе разрешат осмотреть тело Капитона? К сожалению, сейчас я не занимаю никакой государственной должности и не могу выдать подобное разрешение сам.

– Думаю, с этим не будет трудностей, ведь все владельцы моргов – мои хорошие знакомые. К тому же, судя по тому, что ты рассказал, в особо тщательном осмотре нет необходимости. Достаточно беглого взгляда. Думаю, я займусь этим уже сегодня вечером.

– Буду тебе очень признателен, – кивнул я.

– Друг мой, Деций, как только ты появляешься в Риме, жизнь сразу становится намного интереснее. Прошу, без стеснения обращайся ко мне всякий раз, когда у тебя есть надобность в моих услугах.

– Я загляну завтра, – пообещал я.

– Если будешь жив, – уточнил Асклепиод.

У моего друга несколько странное чувство юмора, но у греков, как известно, множество причуд.

Я вновь пересек мост и направился к себе домой, в Субуру. Мысль о том, что сегодня не следовало выходить из дома безоружным, приходила мне на ум все чаще. Утром я был настолько поглощен перспективой первого в моей жизни заседания сената, что совершенно позабыл об осторожности. Разумеется, носить оружие в пределах, ограниченных померием, строжайше запрещено, а в курии и подавно, но я не испытываю особого благоговения перед подобными запретами. После очередного покушения на мою жизнь наши римские традиции и обычаи неизменно теряют свою значимость в моих глазах.

Я безоружным шел по узким улицам, где меня могли поджидать приспешники Клодия. Вслед за этой мыслью в голову мне пришла еще одна: действовать посредством яда – явно не в привычках моего врага. Каким бы подонком ни был Клодий, он имеет обыкновение убивать своих противников собственной рукой, предпочитая делать это на глазах у публики.

Но кто еще мог желать моей смерти? В последнее время я никого не оскорбил, никому не причинил вреда. Только безумцы вроде Клодия годами лелеют ненависть, выжидая шанса нанести смертельный удар. Я же, напротив, помирился с большинством своих прежних недоброжелателей, а прочие, судя по всему, благополучно обо мне забыли. Кто же тогда пытался меня отравить?

Добравшись до дома без всяких приключений, я послал за Гермесом. Мой престарелый раб Катон, услыхав это имя, сердито закряхтел:

– Ох, господин, зря ты взял в дом этого паршивого щенка. Помяни мое слово, ничего хорошего из этого не выйдет. Он кончит свои дни приколоченным к кресту, как это бывает с закоренелыми преступниками.

– Вполне вероятно, – согласился я. – Но пока этот печальный день не настал, заставим его приносить хоть какую-то пользу. Позови его.

Гермес явился, сияя самодовольной улыбкой. Мальчишка явно воображал себя героем, достойным наград и восхвалений. Я сильно подозревал, что на самом деле все его подвиги яйца выеденного не стоят. Но рабы воспринимают происходящее совсем не так, как мы, свободные люди. Иногда их самолюбие следует потешить.

– Ну, что ты можешь мне сообщить? – спросил я.

– Как ты и приказал, хозяин, я шел за твоим приятелем от ворот того дома, где вы обедали. По пути ему пришлось пару раз остановиться, чтобы пометать харчи.

– Странно, что Нерона рвало, – удивился я. – Обед был не слишком обильный, и мы повскакали из-за стола прежде, чем успели приступить к вину. Наверное, все дело в том, что юнец впервые в жизни пытался кого-то убить. Пережитое потрясение вызвало у него несварение желудка.

– Ха! – радостно возопил Гермес. – Значит, ты признаешь, что он пытался тебя отравить и ты спасся только благодаря мне?

– Пока что ничего такого я не признаю. Печенье я отдал врачевателю, который проверит, отравлено оно или нет. Говори, что было дальше.

– Он прошел мимо Цирка и направился на Палатин, к большому дому, в котором…

– Все понятно! – нетерпеливо перебил я. – Он отправился к Клодию, сообщить, что попытка убийства оказалась неудачной. Хотел бы я видеть гнусную рожу Клодия, когда тот услышал эту новость.