Текст книги "Святотатство"

Автор книги: Джон Мэддокс Робертс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

– Значит, ты подозреваешь, что за всей этой чередой убийств стоит Помпей? – проворчал отец, когда я смолк.

Лицо его по-прежнему хранило недовольное выражение, но я готов был биться об заклад, что рассказ мой не оставил его равнодушным. Подобно всем прочим представителям аристократической партии, он ненавидел Помпея, справедливо опасаясь, что тот способен узурпировать власть в Риме.

– Все обстоятельства указывают на него. К тому же в его распоряжении – целая шайка этрусских жрецов.

– И он намерен поселить воинов своей армии в Этрурии на общественных землях, – задумчиво пробормотал отец.

– Вот как? – спросил я.

Для меня это явилось новостью.

– Да, именно таковы его намерения. Ты был бы осведомлен лучше, если б поменьше ползал в вонючих сточных канавах и побольше интересовался политикой.

– Но я совсем недавно стал сенатором.

– Это ничуть тебя не извиняет. Ответь лучше, ты сознаешь, что все твои предположения строятся на весьма шаткой основе?

– Сознаю, – кивнул я.

Внезапно меня пронзила догадка:

– Скажи, отец, а какого мнения придерживался Капитон относительно поселений для ветеранов армии Помпея?

Вопрос мой так удивил отца, что он остановился как вкопанный и уставился на меня, словно перед ним возникло чудное видение, ниспосланное богами. Я смахнул кровь с верхней губы тыльной стороной цестуса. Мой несчастный нос, прокушенный Клодием, до сих пор кровоточил.

– Надеюсь, головокружительные прыжки твоей мысли все же подчиняются определенной логике, – произнес отец. – Капитон решительно возражал против предоставления земли для поселений.

– Как и большая половина сената… Но может, в возражениях Капитона было нечто особенное?

За разговором мы дошли почти до дома отца. Должно быть, вместе мы представляли довольно дикое зрелище: почтенный цензор, облаченный в претексту, и какой-то окровавленный головорез, более всего напоминающий гладиатора, только что завершившего смертельный бой. Всякий, видевший нас, приходил в недоумение, а тот, кто услышал бы, что мы обсуждаем политические дела, наверняка не поверил бы своим ушам.

– Если мне не изменяет память, Капитон утверждал, что подобные поселения нарушат общественный порядок и обеспечат Помпею мощную военную поддержку, – сказал отец. – Впрочем, так говорили все. Думаю, реальная причина, заставлявшая Капитона протестовать против поселений для ветеранов, заключалась в следующем: семья его арендует огромный участок общественной земли в Этрурии. Если закон о военных поселениях будет принят, земля эта будет нарезана на куски и передана бывшим легионерам.

Я довольно усмехнулся и тут же сморщился от боли в разбитых губах.

– Итак, семья Капитона на протяжении нескольких поколений хозяйничала на государственных землях, выплачивая Республике смехотворно низкую арендную плату, установленную более ста лет назад?

– Почти двести лет назад, – уточнил отец.

– Вот они, возвышенные и патриотические соображения, которыми руководствуются наши благородные сенаторы, – изрек я.

– Вскоре ты узнаешь, что в сенате и не такое бывает, – буркнул отец. – Если, конечно, будешь еще жив.

Мы подошли к воротам его дома.

– Ты не мог бы послать ко мне домой раба? – попросил я. – Надеюсь, этот бездельник Гермес уже вернулся домой и принес мою тогу. Пусть раб передаст, что он должен встретиться со мной у Асклепиода и принести мне чистую тунику. Мальчишка знает, где живет Асклепиод.

Отец хлопнул в ладоши, и на зов незамедлительно явился раб, которому я дал соответствующие распоряжения. Раб отправился выполнять поручение, а мы вновь вернулись к излюбленной всеми римлянами теме разговора – политике.

– А как относится к вопросу о поселениях Цезарь? – спросил я.

– В качестве защитника интересов простонародья он, естественно, выступает за предоставление земель ветеранам. Надо сказать, сам он арендует земли в Кампании. От Рима не так близко, но более плодородной почвы не сыскать во всей Италии.

– Судя по всему, Помпей и Цезарь никак не связаны, верно? – размышлял вслух я. – И все же я почти уверен, эти двое заключили между собой какой-то сговор.

– Они оба утверждали, что поселения будут способствовать военной мощи государства, – ответил отец.

Тем временем я наблюдал, как кровь из моих ран капает на плиты атрия.

– Если верить Помпею и Цезарю, военные поселения станут чем-то вроде школы для взращивания будущих солдат, – продолжал отец. – По крайней мере, они говорили об этом в один голос.

Несмотря на свое плачевное состояние, я разразился саркастическим хохотом:

– Что за чушь! Мы все так любим порассуждать о старых добрых временах, о добродетелях, которые завещали нам отцы-основатели, о трудолюбии италийских крестьян, этой главной опоры государства… Неужели кто-то серьезно считает, что времена можно повернуть вспять? Неужели мы, римляне, уподобимся некромантам, которые оживляют мертвецов, дабы услышать их пророчества? Рассчитывать на то, что закаленные в боях воины ограничатся идиллической сельской жизнью – чистой воды безумие! Еще большее безумие – думать, что они будут растить сыновей для римской армии. Пройдет несколько лет, и все бывшие легионеры продадут землю, а сами пополнят ряды городских бандитов. Им не потребуется много времени, чтобы понять – вкалывая на своих виноградниках до седьмого пота, они останутся бедняками, тогда как уличный разбой дает возможность быстро разбогатеть.

– Ты сам говоришь, прежде чем они бросят землю, пройдет несколько лет, – возразил отец. – Это вполне достаточный срок для того, чтобы Помпей успел осуществить свои планы.

– Полностью с тобой согласен.

– А что сделал бы ты, дабы изменить существующий порядок вещей? – покраснев от волнения, вопросил отец.

– Прежде всего, отменил бы латифундии, – заявил я. – Запретил бы ввоз в Италию новых рабов и продажу ее жителей в рабство. Обложил бы крупные земельные владения таким высоким налогом, что хозяевам пришлось бы продать излишек земли.

– Обложить налогом римских граждан? – не веря своим ушам, переспросил отец. – Это невозможно!

– Другого выхода нет, – отрезал я.

Как правило, я не позволял себе говорить с отцом в столь резком тоне, но пережитое потрясение, усталость и кровопотеря сделали меня более прямолинейным.

– Всем землевладельцам я выплатил бы весьма умеренную компенсацию, а их рабов выдворил бы за пределы Италии, – продолжал я. – Избыток рабов – вот корень большинства наших проблем. Правда состоит в том, что мы, римляне, слишком обленились и отвыкли работать. Все, на что мы способны, – воевать и грабить. Прочее за нас делают рабы.

– Я слышу речь безумца, – вздохнул отец. – Клодий и Цезарь вдвоем не могли бы нагородить столько ерунды, сколько наговорил здесь ты.

Я вновь расхохотался, но на этот раз смех получился каким-то дребезжащим.

– Ты же знаешь, отец, я не сторонник крайних мер. Я никогда не выйду на улицу поднимать мятеж, поскольку уверен в его бессмысленности. Любые реформы приведут к новому кровопролитию, а крови мы видели более чем достаточно.

– Если ты понимаешь это, не распускай свой язык. Боюсь, когда-нибудь он тебя погубит.

– Возможно, ты будешь столь любезен, что одолжишь мне носилки и нескольких рабов? – спросил я, чувствуя, что продолжать разговор дальше у меня уже нет сил. – Своим ходом я вряд ли сумею добраться в Заречье.

– Да, конечно.

Отец позвал раба и велел ему приготовить носилки. Поднялась суета. Про себя я отметил, что к старости характер отца становится мягче. В былые времена в ответ на мою просьбу о носилках он поведал бы, как некогда, получив в бою раны намного тяжелее моих, проделал целодневный пеший переход в полном вооружении. Возможно, он ничуть не преувеличивал. Что ж, я никогда и не претендовал на то, чтобы соревноваться с людьми старой закалки по части выносливости.

Путь в школу гладиаторов я провел в полудреме. Мерно покачиваясь в носилках, грелся на солнышке, лучи которого проникали сквозь балдахин, и припоминал все испытания, выпавшие сегодня на мою долю. Про себя я поблагодарил Лукулла за славное вино. Если б не это доброе кекубанское, подкрепившее мои силы, я давным-давно лишился бы сознания. Когда забытье наконец овладело мною, боги послали мне удивительные видения.

Передо мной предстала богиня Диана в короткой тунике охотницы, в руках у нее был лук, за спиной – колчан со стрелами. Мгновение – и богиня превратилась в Клодию, которая смотрела на меня и издевательски хохотала. Клодия и прежде нередко находила поводы, чтобы посмеяться надо мной. Я уже собирался сказать ей, что она мерзкая шлюха, как вдруг увидел, что передо мной уже не Клодия, а Фауста. Она что-то произнесла, но я не сумел разобрать слов. Прежде чем я успел переспросить, Фауста превратилась в своего брата, Фауста. Учитывая существующее между близнецами сходство, превращение далось ей без труда. Фауст что-то протягивал мне. Я обратил внимание, что пальцы у него унизаны кольцами. Как странно, пронеслось у меня в голове, ведь он служит в армии, а в воинском деле кольца – большая помеха. Особенно кольцо с отравой, такое громоздкое и неуклюжее. Меж тем произошла очередная метаморфоза. Место Фауста занял Аппий Клавдий Нерон. Он что-то сжимал в руках, и я чувствовал, он отчаянно хочет, чтобы я забрал это у него. Бедняга пытался что-то сказать, несмотря на то что горло у него было перерезано, а на лбу темнела вмятина.

Внезапно за спиной Нерона выросла гигантская тень. То был чудовищный зверь на четырех лапах, одна из которых сгребла Нерона, прежде чем он успел передать мне то, что сжимал в руках. С содроганием взглянув в морду зверя, я понял, что это Цербер, неумолимый страж, охраняющий вход в царство мертвых. Этого монстра называют псом, но никогда прежде мне не доводилось видеть пса о трех головах, к тому же столь исполинских размеров. Приглядевшись получше, я заметил, что это вовсе не собачьи, а человеческие головы. Цербер превратился в подобие египетских божеств, соединяющих в себе людей и животных. Одна из его голов принадлежала Крассу, который не сводил с меня холодных голубых глаз. Вторая принадлежала Помпею, на губах его играла язвительная усмешка. Третья голова оставалась в тени, и я никак не мог разглядеть, чья она. Я догадывался лишь, что тот, кто находится посередине, повелевает двумя остальными. Иначе и быть не могло. Внезапно трехглавое чудовище заслонил чей-то стройный силуэт. То была Юлия. Она протянула руку и коснулась моего плеча:

– Деций?

…Асклепиод слегка потряс меня, взяв за здоровое плечо. Лицо его расплывалось у меня перед глазами и лишь через несколько мгновений обрело отчетливые очертания.

– Лучше бы на твоем месте была Юлия, – пробормотал я.

– Что?

Обрамленное изящной бородкой лицо Асклепиода выражало тревогу и озабоченность.

– Не ожидал, что ты вернешься так скоро, Деций, – со вздохом произнес он и, обернувшись, сделал кому-то знак подойти. На зов явились два гладиатора, которые подняли меня с носилок с такой легкостью, словно я был малым ребенком, и отнесли в комнату врача. Там слуги Асклепиода, привычные к подобной работе, проворно раздели меня и обмыли рану.

– Снова принялся за старое, да? – проворчал Асклепиод, осматривая мое плечо. – Ну, с этим понятно. А что это за отметины у тебя на лице? Неужели следы человеческих зубов?

– Точнее сказать, это зубы грызуна, не то крысы, не то хорька, принявшего человеческое обличье, – буркнул я.

Мой друг, сосредоточенно ковыряясь в ранах, заставлял меня кусать губы от боли. Ему самому этот процесс, казалось, доставлял удовольствие.

– Что ж, придется тебя заштопать, – заявил он, закончив осмотр. – Обещаю, ты будешь жить и даже с горем пополам сможешь двигаться. Боюсь только, женщины, увидев твой многострадальный нос, будут в ужасе разбегаться. Кстати о женщинах. Кто такая Юлия?

Безмолвные рабы приготовили все необходимое – изогнутые иглы самого зловещего вида, нити из конского волоса и бронзовые щипцы.

– По пути сюда я задремал и видел странные видения, – пробормотал я, отводя взгляд от этих орудий пытки. – Во сне ко мне явилась одна из моих знакомых, по имени Юлия.

– Видно, ты питаешь к ней особо нежные чувства, если предпочел бы ее общество моему даже сейчас, когда тебе необходима врачебная помощь, – усмехнулся Асклепиод. – Говоришь, видел странные видения? Я не большой мастер по части толкования снов, но могу направить тебя к настоящим знатокам.

– То, что я видел, нельзя назвать сном. Просто картины, сменяющие друг друга. Настолько отчетливые, что мне казалось – все это происходит наяву.

Я говорил все это главным образом для того, чтобы отвлечься и не наблюдать за действиями Асклепиода. Не имею привычки пересказывать собственные сны и отнюдь не отношусь к числу тех, кто считает, что все ниспосланные нам видения обладают тайным смыслом. Проснувшись, я, как правило, не помню, что видел во сне, а те обрывки, что сохраняются в моей памяти, скучны и однообразны. Однако при особых обстоятельствах – к их числу относятся раны, кровопотеря и прочие телесные немощи – боги порой посылают мне яркие и причудливые видения.

Я подробно пересказал свой сон Асклепиоду, который слушал, по обыкновению почесывая подбородок и понимающе кивая. Когда я кончил, он вновь взял в руки иглу и пытка продолжилась.

– В том, что во сне ты видел людей, с которыми встречался в последнее время, нет ничего необычного, задумчиво изрек Асклепиод. – Подобный сон никак нельзя счесть дурным предзнаменованием. А вот появление мифического животного – это куда более важно. Быть может, Цербер имеет для римлян какое-то особое значение, не известное нам, грекам?

– Откуда мне знать, – покачал головой я. Все, что я могу сказать о Цербере – он служит Плутону, повелителю подземного мира, который не позволяет душам умерших покидать свое царство, а живым входить туда.

– Да, вы называете этого бога Плутоном. Он чем-то отличается от нашего Аида?

– Главное отличие состоит в том, что Плутон не только бог мертвых, но и бог, дарующий богатство.

– У нас бог, дарующий богатство, тоже зовется Плутон. Его часто путают с Плутусом, сыном богини Деметры, который считается воплощением богатства. Дело в том, что оба этих имени происходят от греческого слова, означающего богатство и…

Асклепиод осекся, потому что я завизжал не хуже Клодия, получившего по яйцам. Увлекшись своей лекцией по мифологии, мой друг вонзил иголку слишком глубоко.

– Ох, прости, – буркнул он.

– Ничего, я готов потерпеть, если это доставляет тебе удовольствие, – съязвил я.

– Да, я всегда увлекался мифологией, – заявил Асклепиод, специально делая вид, будто не понял моей колкости. – Полагаю, смысл твоего видения можно истолковать следующим образом: главной движущей силой всех событий, которые ты расследуешь, является стремление к богатству.

– Стремление к наживе – первопричина почти всех заговоров и политических козней, – возразил я. – Мне более важным представляется то, что во сне моем Цербер имел три головы. Три головы на одном теле – тут явно есть тайное значение.

– Две головы принадлежали Помпею и Крассу, которые в прошлом были твоими врагами. А третью ты не сумел разглядеть?

– Нет. Я лишь понял, что она важнее двух остальных. И что она повелевает ими. Странно, не правда ли? Кто может повелевать Помпеем и Крассом?

– Я так понимаю, это был не Клодий? Хотя он наверняка преследует тебя даже во сне.

Если бы не страх причинить себе боль, я непременно расхохотался бы.

– Нет, этот трусливый подонок Клодий вряд ли годится на роль повелителя.

– Хорошо, пока оставим это. Меня заинтересовал еще этот несчастный юнец, Аппий Клавдий Нерон. Ты говоришь, он хотел что-то передать тебе, пока злобный треглавый зверь не сгреб его лапой?

– Хотелось бы мне знать, что это было, – проронил я.

11

Проснувшись, я тут же пожалел о том, что сделал это. Причиной моих страданий были не только раны. Минувшим вечером, надеясь заглушить боль и уснуть, я осушил здоровенный кувшин дешевого вина и теперь испытывал жесточайшие муки похмелья.

– Хороша награда за верную службу, – проворчал вошедший в комнату Гермес. – При первой же опасности ты бросил меня на произвол судьбы, оставив мне свою тогу, а сам бросился наутек, точно горный козел.

– Видел бы ты, как я бегаю по ровной дороге! – простонал я. – Ни одна скаковая лошадь за мной не угонится. А если и угонится, то лишь самая быстрая.

– Эти люди могли меня убить, – гнул свою линию Гермес.

Как видно, этот наглый раб считал свою жизнь великой ценностью.

– Да на что ты им сдался? – отрезал я. – Им нужен был я. Хорошо еще, никому из этих мерзавцев не пришло в голову отнять у тебя мою тогу. А тебе не пришло в голову ее продать.

– Высокого же ты обо мне мнения, – надулся Гермес.

– Возможно, я несправедлив. Но сейчас мне так паршиво, что хочется наплевать и на справедливость и человеколюбие. Дай мне только волю и я, пожалуй, вылил бы на какую-нибудь весталку свой ночной горшок.

После завтрака мое самочувствие и настроение несколько улучшились. Я принял своих клиентов и уже собирался отправиться с визитом к Целеру, когда мне сообщили, что какой-то человек желает передать мне послание. Посланником оказался беззубый галл, которого я видел на складе Милона.

– Мой господин хочет встретиться с тобой сегодня в банях, сенатор, – безо всяких предисловий сообщил он.

– В банях? В какое время?

– Прямо сейчас.

Пожалуй, если я хорошенько отмокну в горячей воде, это пойдет мне на пользу, решил я. Приказав Гермесу собрать необходимые вещи, я вслед за посыльным вышел на улицу. Утренним визитом к Целеру пришлось пожертвовать, но я наделся, что он просто-напросто не заметит моего отсутствия.

Бани, в которые привел меня галл, были построены совсем недавно. Они примыкали к дому Милона, также служившему и местом сбора банды.

Оставив Гермеса сторожить вещи, я вслед за беззубым галлом отправился в парную, где в окружении своих людей восседал Милон. Увидев меня, он расплылся в улыбке.

– Теперь я и сам вижу, что это правда! – воскликнул он. – Весь Рим судачит о том, что ты один держал оборону против Клодия и его шайки и завершил драку прямо на заседании суда, под носом у Октавия!

Милон разразился хохотом, таким заразительным, что я непременно присоединился бы к нему, если бы не ноющие швы.

– Что за ирония судьбы – вернуться с военной службы без единой царапины и заработать боевые шрамы на улицах Рима! – провозгласил Милон.

– Если верно служишь сенату и народу Рима, без шрамов не обойтись, – заметил я, осторожно опускаясь на каменную скамью.

Оглядевшись по сторонам, я понял, что мои скромные шрамы вряд ли могли служить поводом для гордости в подобном обществе. В прошлом люди Милона выдержали множество боев на арене, и тела их покрывала такая густая сеть шрамов, словно из их кожи нарезали полосы. Один из бывших гладиаторов наклонился, чтобы рассмотреть мое плечо.

– Аккуратные стежки, – заметил он. – Узнаю руку Асклепиода.

Я подтвердил, что его догадка верна.

– А я так считаю, настоящий мужчина никогда не будет заниматься штопкой, как этот грек, – проворчал другой ветеран гладиаторских боев. Он указал на широкую багровую полосу сморщенной кожи, которая тянулась от его правого плеча к левому бедру. – Прижигание каленым железом – вот самый надежный способ остановить кровь. Самнит по имени Атлас едва не разрубил меня на две половины. Кстати, он был левшой.

– Хуже нет, как сражаться с левшой, – подал голос еще один громила.

Милон повернулся ко мне, а все прочие, напротив, отвели взгляды. В присутствии этих вышколенных бандитов мы могли говорить без утайки, словно были наедине.

– Как прошла твоя встреча с Фаустой? – без обиняков спросил Милон.

– Превосходно, – заверил я. – Я передал ей твое предложение, и она отнеслась к нему весьма благосклонно. Насколько я понял, мужчины ее круга нагоняют на нее скуку, а ты сумел произвести на нее впечатление человека неординарного. Думаю, когда ты отправишься ее навестить, тебя ожидает теплый прием.

– Рад слышать, – кивнул Милон.

– А я был рад оказать тебе услугу, – откликнулся я.

– Можешь не сомневаться, я в долгу не останусь. Подонкам Клодия уже известно – всякого, кто поднимет на тебя руку, ожидает немедленная смерть. Мои люди будут охранять тебя на улицах. Разумеется, до тех пор, пока ты будешь оставаться на виду. Если же, по своей привычке, начнешь петлять по темным закоулкам, вынюхивая, где пахнет жареным, то я не гарантирую тебе безопасности.

– Я способен и сам о себе позаботиться, – слегка задетый, ответил я.

Милон придвинулся ближе.

– По-моему, на лице у тебя отметины зубов, – усмехнулся он. – Неужели у тебя завелись враги и среди обитателей бестиария?

– Я высоко ценю твою помощь, Тит, – изрек я, не отвечая на бессмысленный вопрос. – Но я не понимаю, что происходит вокруг, и на сегодняшний день в этом состоит моя главная проблема. Иногда мне кажется, что ключ к разгадке уже у меня в руках, но потом выясняется, что ключ этот не подходит к замку.

– Прежде всего, расскажи, что тебе удалось узнать за последнее время, – потребовал Милон.

Рассказывая, я не мог умолчать о Юлии, так как часть сведений получил именно от нее. Стоило мне упомянуть ее имя, Милон многозначительно ухмыльнулся и вскинул бровь. Усмешка сползла с его лица, когда я сообщил, что женщины окончательно сбили меня с толку, ибо показания их расходятся. Юлия утверждает, что в ночь ритуала Фауста находилась в доме Цезаря, в то время как последняя отрицает это.

– Надеюсь, Фауста не имеет к этому никакого отношения, – процедил он, всем своим видом показывая, что возражения не принимаются.

Если, кроме Клодии, мне придется выгораживать еще одну женщину, это вряд ли пойдет на пользу расследованию, отметил я про себя.

– Как это ни странно, мне кажется, они обе, и Юлия, и Фауста, говорят правду, – сказал я вслух. – Но пока я ничего не могу объяснить.

– А я припас еще один факт, над которым ты сможешь поломать голову, – сообщил Милон. – На следующий день после совершения святотатства Красс поручился, что все долги Цезаря будут выплачены. Теперь тот может покинуть Рим. Единственное, что удерживает его в городе, – грядущий триумф Помпея.

– Все это очень любопытно, – кивнул я. – Почему Цезарь так хочет присутствовать на триумфе Помпея, находится за пределами моего понимания. Спору нет, зрелище обещает быть грандиозным, но за свою жизнь Цезарь перевидал много подобных зрелищ. Мне казалось, единственный триумф, способный вызвать интерес Цезаря, – тот, на котором почести будут воздаваться ему самому. Правда, вероятность того, что он дождется подобного счастливого дня, весьма мала.

– Доживет ли Цезарь до своего триумфа – еще один вопрос, пока что не имеющий ответа, – важно изрек Милон.

– Если доживет, значит, мир сошел с ума. Что творится в Риме, Тит? – вопросил я, ощущая, что более не могу сдерживать своего негодования. – Впервые в истории человечества нам удалось создать жизнеспособную республику. Но ныне сами основы ее находятся под угрозой, и причина тому – подлые козни низких людей. А ведь до поры до времени наша государственная система работала безупречно. Народные собрания, собрание центурий, сенат и консулы решали абсолютно все проблемы, и мы прекрасно обходились и без царей. Время от времени, когда того требовали обстоятельства, у нас появлялись диктаторы. Но власть их была ограничена шестимесячным сроком, и когда тревожный период проходил, диктатор возвращал свои полномочия сенату и народу. А теперь делами в Риме заправляют военные авантюристы, подобные Помпею, плутократы, подобные Крассу, и демагоги, подобные Клодию. Как мы могли такое допустить?

Милон потянулся и склонил голову на сложенные руки.

– Времена меняются, Деций, и прошлого не вернуть, – неспешно произнес он. – Система управления, которую ты считаешь безупречной, идеально подходила для маленького государства, только что сбросившего власть чужеземных царей. Она продолжала работать и в могущественном городе-государстве, подчинившем себе почти всю Италию. Но нынешний Рим – уже не город-государство. Он превратился в огромную державу, которая простирается от Геркулесовых столпов до Азии. Испания, львиная доля Галлии, Греция, острова, южное Средиземноморье – Африка, Намибия, Мавритания. Все это владения Рима. И кто управляет всем этим? Сенат!

И Милон громко расхохотался.

– Человечество не знало более успешного органа управления, чем сенат, – изрек я с гордостью, вполне приставшей новоиспеченному сенатору.

– Чушь, – пренебрежительно отмахнулся Милон. – Ты знаешь не хуже меня, что в большинстве своем сенаторы – корыстолюбивые ничтожества, озабоченные лишь собственными интересами. Они стали сенаторами лишь на том основании, что их предки тоже были сенаторами. Подумай сам, Деций, разве эти люди достойны управлять колоссальным государством? Их единственная заслуга в том, что их прапрадеды были богатыми землевладельцами. По крайней мере, авантюристы, которых ты так презираешь, ставят перед собой хоть какие-то цели и из кожи вон лезут, чтобы их достичь. Да, они строят козни, но, по-моему, строить козни лучше, чем почивать на лаврах.

– Значит, ты согласен отдать власть в Риме Клодию? – саркастически осведомился я.

– Нет, не согласен. Но вовсе не потому, что это противоречит конституции. Я ненавижу Клодия и намерен в ближайшее время избавить мир от его присутствия. А ты, как ты собираешься от него обороняться? Помимо моей дружбы, есть у тебя хоть сколько-нибудь надежная защита?

– Далеко не все люди в Риме покупаются на демагогию Клодия, – заявил я. – Если его приспешники сунутся в мой дом в Субуре, мои соседи дадут им достойный отпор.

– Прости меня, Деций, твои соседи ценят твое бесстрашие и отвагу, а на твои республиканские убеждения им ровным счетом наплевать. Если Клодий достигнет желаемого, перейдет в плебейское сословие и получит должность трибуна, то вряд ли тебе стоит рассчитывать на лояльность живущих рядом простолюдинов. Всем гражданам Рима Клодий обещает бесплатное зерновое пособие. Вряд ли кто-то устоит против этого, друг мой.

– Не думаю, что свободные граждане падки на подобные обещания, – процедил я, сознавая, что говорю в точности, как мой отец.

– Свобода бедняков – всего лишь пустой звук, потому что бедность – одна из разновидностей рабства, – возразил Милон. – Времена, когда граждане Рима гордились своей свободой, остались в прошлом и не вернутся уже никогда. Ныне свободные граждане объединяются в банды и действуют соответствующим образом.

– А ты, будучи главарем одной из самых крупных банд, намерен управлять Римом.

Эту фразу я произнес скорее утвердительно, чем вопросительно.

– Лучше я, чем Клодий.

– С этим я не спорю.

Аргументы были исчерпаны. Я оглядел бани, убранство которых, несмотря на свою аскетическую простоту, отличалось большим вкусом.

– Очень удобно, когда бани находятся под боком, – заметил я.

– Они принадлежат мне, – сообщил Милон. – Как, впрочем, и весь квартал.

– О, значит, речь идет не просто об удобстве, а о политической стратегии, – усмехнулся я.

– Я всегда смотрю вперед. Кстати, раз уж ты здесь, не хочешь ли опробовать на себе искусство моего массажиста? – Милон указал на низкую дверь. – После того как хорошенько разогреешься, он может тобой заняться.

– Меньше всего на свете мне хочется, чтобы кто-то мял мое многострадальное тело, – невольно поморщившись, пробурчал я.

– И все же попробуй, – не отставал Милон. – Мой массажист привык иметь дело с ранеными бойцами.

Отказать в чем-нибудь Милону не представлялось возможным, и я покорно отправился к массажисту. К моему удивлению, он не причинил мне ни малейшей боли. Этот здоровенный кретонец оказался в своем деле таким же мастером, как Асклепиод – в своем. Его огромные ручищи были сильными и грубыми, касаясь здоровой плоти, но, доходя до пораженных участков тела, моментально становились осторожными и мягкими. Когда он закончил массаж, я чувствовал себя почти здоровым. Мои мускулы и суставы вновь стали гибкими и подвижными, и раны беспокоили уже намного меньше. Пожалуй, я даже смог бы принять участие в новом сражении, хотя вряд ли проявил бы чудеса ловкости.

В голове моей упорно вертелся один неразрешенный вопрос. Я знал, что ответ на этот вопрос существует, и сейчас настало время отыскать его. По дороге из бань Милона на Авентин я с удовольствием ощущал, насколько легче двигаться моим оживленным массажем мышцам. Легкий свежий ветерок приятно овевал мое лицо, облегчая подъем на холм.

Вскоре я оказался у ступеней величественного храма Цереры. Отсюда открывался вид, на редкость красивый даже для Рима, где они сплошь и рядом. Помимо своего религиозного назначения, храм, посвященный могущественной богине земледелия, служил также местом, где находились приемные эдилов. Здесь находились не только плебейские эдилы, в ведении которых находился зерновой рынок, но и курульные эдилы, принадлежавшие к патрицианскому сословию.

На лестнице храма царило оживление, поскольку вскоре должен был начаться обряд, посвященный пахоте и севу. Так как храм был посвящен богине, вокруг меня сновали почти исключительно женщины, а также одетые в белоснежные туники дети, которым предстояло участвовать в церемонии. Они шествовали тихо и торжественно, явно сознавая важность порученной им миссии, и несмотря на то что меня тоже ожидало важное дело, я замедлил шаг, чтобы ими полюбоваться.

В глубине я сознавал, что циничные слова Милона соответствуют истине. Тем не менее сознание того, что я гражданин Рима, по-прежнему наполняло меня гордостью. Глядя на знатных римлянок и их невинных отпрысков, благоговейно готовящихся к священному ритуалу, я не мог поверить, что среди почтенных римских мужей есть низкие души, способные использовать в корыстных целях древний и священный институт сената.

В полуподвале я не без труда отыскал помещение, где располагались курульные эдилы. Тесная комната, освещенная тусклым светом свечей, была сплошь заставлена столами и завалена свитками папируса. Именно здесь я увидел того, кто был мне нужен – Лиция Домиция Агенобарба. Заметив меня, он поспешно отодвинул кипу документов, которые просматривал, встал и протянул мне руку.

– Не могу выразить, как я рад твоему приходу, Метелл, – произнес он. – Помимо удовольствия тебя видеть, твой визит позволяет мне отвлечься от этих скучных счетов и описей. К тому же мне есть что тебе сообщить. Я даже собирался послать к тебе раба. Мне удалось кое-что узнать об убитой женщине.

– Отлично! – воскликнул я. – И что же ты узнал?

– Она жила в поместье неподалеку от Рима. По рождению рабыня, но шесть лет назад получила свободу.

– И кому принадлежит поместье? – нетерпеливо вопросил я. – Кто дал ей свободу?