Текст книги "Святотатство"

Автор книги: Джон Мэддокс Робертс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

2

На следующее утро я проснулся очень рано и первым делом поприветствовал своих клиентов, ожидавших моего пробуждения. Я по-прежнему обходился минимальным количеством клиентов, хотя и понимал, что они являются необходимым условием общественной и политической жизни. Теперь у меня насчитывалось двенадцать клиентов. В большинстве своем то были отставные солдаты, когда-то служившие под моим началом, или же отпрыски семей, долгое время связанных с нашей. Их обязанности сводились к тому, что они приветствовали меня в общественных местах и защищали в минуту опасности. Я, со своей стороны, оказывал им всякого рода помощь, как финансовую, так и юридическую. Можно было не сомневаться, что теперь, когда я стал сенатором, клиенты потребуют от своего патрона более существенной поддержки.

Поблагодарив клиентов и раздав им небольшие презенты, я заявил, что сегодня не нуждаюсь в их услугах, и в одиночестве направился к дому Целера. В атрии слонялась целая толпа. Количество клиентов Целера в одном только Риме исчисляется сотнями, что касается всей Италии и провинций, тут счет идет на тысячи. Разумеется, даже римские клиенты Целера не могут виться вокруг своего патрона одновременно. Думаю, у них существует некая система рабочих и выходных дней.

Я прохаживался по атрию, узнавая старых знакомых и заводя новых. Разговоры по большей части вертелись вокруг Помпея и его грядущего триумфа. Согласно всеобщему мнению это триумфальное шествие станет грандиозным зрелищем, которое поразит даже привыкший ко всему Рим. Никто не сомневался в том, что ослиного упрямства сената хватит ненадолго, и разрешение на триумф будет получено в самом скором времени. Среди посетителей я вновь увидал Цезаря.

– Ты здесь уже второй день подряд, Гай Юлий! – воскликнул я. – До сих пор никто из рода Юлиев не избирал себе поприще клиента Метеллов. Неужели ты стал первым?

Цезарь улыбнулся своей ослепительной улыбкой:

– Нет, я пришел сюда не как клиент, но как бездомный проситель. Если твой родственник не снизойдет к моей просьбе и не предоставит мне кров, сегодня ночью мне негде будет преклонить голову.

– А что, крышу в доме верховного понтифика так и не починили? – усмехнулся я. – Когда я покидал Рим, работы были в полном разгаре.

– Нет, крыша давно отремонтирована, но сегодня ночью в моем доме состоится ритуал в честь Доброй Богини, при котором мужчины не должны присутствовать, ответил Цезарь.

– О, а я и совсем забыл, – кивнул я. – Впрочем, холостяку это простительно.

Ритуал в честь Доброй Богини ежегодно проводится в доме верховного понтифика под наблюдением его супруги. Все знатные матроны Рима в обязательном порядке участвуют в этом ритуале, и ни один мужчина не может взглянуть на церемонию даже краешком глаза. Женщинам под страхом смертной казни запрещено рассказывать, что происходит во время священного обряда.

– Значит, даже верховный понтифик не может оставаться в своем доме, когда там проходит ритуал? – уточнил я.

– Это так. Будучи понтификом, я постоянно провожу всякого рода сакральные церемонии, но о том, что творится во время этого ритуала, я не имею даже отдаленного понятия. И жена, как и положено, хранит об этом молчание.

– Но тогда…

Слова застряли у меня в глотке, когда человек, стоявший рядом с Цезарем, но спиной ко мне, неожиданно обернулся. Его угрюмое смуглое лицо, полыхающее злобным румянцем, было мне слишком хорошо знакомо. Странно, как это я сразу не узнал эту квадратную приземистую фигуру, начисто лишенную шеи. Усилием воли я сдержал инстинктивный порыв потянуться к оружию. Порыв тем более бессмысленный, что оружие я оставил дома.

– О, Публий, счастлив вновь тебя видеть! – произнес я.

Я ничуть не кривил душой. Сердце мое всегда радуется при виде шрамов, оставленных моим клинком на отвратительной роже врага.

– Сестра сказала мне, что ты вернулся.

Казалось, каждое слово, которое произносит Клодий, становится у него поперек горла. Можно было подумать, что он вот-вот задохнется. Красные, налитые кровью глаза его едва не метали молнии. Цезарь предостерегающе положил руку ему на плечо.

– Не будем выходить из границ благопристойности, – с улыбкой сказал он. – Не забывайте, мы в доме Метелла.

Его прикосновение, слова и улыбка возымели свое действие. Злобные огни, полыхавшие в глазах Клодия, погасли, румянец сошел с его щек. Не произнося ни слова, он кивнул. Все это было в высшей степени удивительно. Я даже предположил бы, что Клодий боится Цезаря, не будь сама мысль об этом абсурдна. Мне оставалось лишь теряться в догадках, однако этот незначительный случай укрепил меня во мнении, которое я пронес через много лет. Я понял, что не желаю видеть улыбку Юлия Цезаря, обращенную ко мне.

Мой родственник Метелл Кретик, стоявший поблизости, стал свидетелем неприятной сцены. Пытаясь разрядить обстановку, он затеял разговор.

– Неудивительно, что Деций забыл о дате проведения ритуала, – заметил он. – Думаю, в подобном положении оказался не только он. Наш календарь полон ошибок и неточностей. А ведь следить за календарем – твоя обязанность, Гай Юлий. Почему бы тебе не привести его в порядок?

В Риме мы живем по лунному календарю, а так как количество дней в году не соответствует лунным циклам, в календаре возникают искажения. Чтобы исправить их, каждые несколько лет верховный понтифик вынужден добавлять к календарному году дополнительный месяц. Со времен своего избрания Цезарь ни разу не уделил внимания этой проблеме. Скорее всего, причиной тому была самая заурядная лень.

– Этот нелепый устаревший календарь не стоит хлопот, – заявил Цезарь. – Я намерен провести радикальную календарную реформу, после которой не будет надобности возиться с добавочным месяцем.

Отличное решение для лентяя, отметил я про себя, а вслух спросил:

– И каким же образом ты намерен провести эту реформу?

– Соберу лучших астрономов и математиков и поручу им составить толковый календарь, в котором количество месяцев будет всегда оставаться постоянным. Я думаю, это вполне возможно, если исходить из убеждения, что не все месяцы имеют одинаковое количество дней, и количество этих дней не имеет отношения к лунным циклам.

– Мне подобный подход представляется чересчур смелым, – заявил Кретик.

Признаюсь, тогда я счел, что Цезарь просто-напросто набивает себе цену грандиозными планами. Но несколько лет спустя он осуществил свое намерение, и у нас действительно появился удобный календарь. Даже человек, подобный Цезарю, способен иногда совершить нечто разумное и полезное.

К этому времени прихвостни Клодия увели его прочь. Скорее всего, кто-то, возможно его заботливая сестра, пустил слух, что нас с Клодием не следует оставлять в обществе друг друга. Что ж, с подобным лишением я вполне готов был смириться. Ожидая появления Целера, я убедился в одном обстоятельстве, которое заметил еще вчера на Форуме. Моя популярность среди так называемых публиканов, или откупщиков, чрезвычайно возросла. В большинстве своем откупщики, вившиеся вокруг меня роем, принадлежали к классу всадников и сколотили себе капитал на строительных подрядах и прочих выгодных контрактах. Все они горели желанием завязать со мной знакомство и назойливо осведомлялись о здоровье отца. Учитывая, что заключение контрактов на общественные работы находится именно в ведении цензора, в усиленном внимании этих господ к моей персоне не было ничего удивительного. Намеки на то, что, замолвив словечко перед отцом за того или иного откупщика, я обеспечу себе щедрые подарки к Сатурналиям, сыпались на меня со всех сторон. Судя по всему, скоро вынужденная бедность, вошедшая у меня в привычку, останется в прошлом, усмехнулся я про себя.

Уверяю вас, все эти разговоры отнюдь не служили проявлением коррупции, хотя наш нынешний принцепс, доведись ему их услышать, выдвинул бы именно такое обвинение. Всем известно, Первый гражданин любит сотрясать воздух заявлениями о том, что римская государственная система прогнила насквозь и что его «реформы» положат конец коррупции. По своему обыкновению, он занимается самообманом. Все его так называемые «реформы» имеют одну только цель – создать условия, при которых ничто не помешает нашему поборнику справедливости захапать себе жирный кусок с каждой взятки.

Размышляя обо всем этом и краем уха прислушиваясь к пылким заверениям в преданности, в которых рассыпался передо мной некий владелец каменоломни, я обнаружил, что ноги сами несут меня к тесному кружку, центром которого был Клодий. Слух у меня острый, и я никогда не упускаю возможности подслушать какой-нибудь важный разговор, особенно если предполагаю, что собеседники обсуждают подробности моего грядущего убийства. На этот раз, впрочем, речь шла отнюдь не о моей драгоценной персоне.

– Все-таки любопытно, чем женщины занимаются во время этой церемонии?

Судя по скабрезному тону Клодия, он строил на сей счет самые непристойные предположения. Должен признать, что и сам я нередко задавался подобным вопросом.

– Всякий знатный супруг в Риме желал бы это знать, – изрек один из друзей Клодия.

Судя по его тревожному взгляду, мысль о таинственном обряде, который его жена собирается справлять ближайшей ночью, не давала ему покоя.

– Но ведь они не могут слишком далеко зайти, верно? – подал голос какой-то незнакомый мне юноша. – Я хочу сказать, там соберутся только женщины, и значит…

Бедняга осекся, заметив, что все остальные взирают на него с презрительными ухмылками, явно не одобряя подобной неискушенности.

– Бьюсь об заклад, на то, что там происходит, стоит посмотреть! – заявил Клодий.

Я с трудом подавил желание огреть его по голове вазой или чем-нибудь в этом роде. Даже звук его голоса был мне противен. То, о чем он говорил, не имело значения. Я мог прийти в ярость, даже слыша, как Клодий рассуждает о погоде.

– Стоит посмотреть? – переспросил самый старший и, вероятно, наиболее мудрый из собеседников. – Не уверен, что мужчине стоит платить за подобное зрелище собственной жизнью. А цена именно такова.

Появление Целера, громко приветствовавшего гостей, положило конец разговору. Подойдя ко мне, он положил руку на мое плечо, тем самым давая понять, что хочет поговорить со мной с глазу на глаз. Все прочие посетители благовоспитанно отошли в сторону.

– Деций, я хочу, чтобы сегодня ты посетил Мамерция Капитона и выяснил, каковы его намерения. Его политическое значение ничтожно, но в точности то же самое можно сказать и про девятерых из десяти консулов. К тому же он человек, с которым всегда можно договориться, иными словами, он легко поддается влиянию. Будучи представителем рода Эмилиев, он относится к числу римских граждан, которые по знатности происхождения уступают лишь богам. Полагаю, мне не найти более подходящего коллеги. О том, что он собирается бороться за должность консула, я слышал не раз. Узнай, согласен ли он заключить со мной союз. Но при этом отчетливо дай понять – союз этот возможен лишь при условии, что я буду старшим коллегой.

– Я отправлюсь к нему незамедлительно, – кивнул я.

Дела такого рода всегда были мне по душе. Я знал, что переговоры один на один являются самым действенным способом решения политических вопросов. Личные связи обладают в политике не меньшей важностью, чем отношения партий и фракций. Жаркие дебаты в сенате зачастую оказываются пустым сотрясением воздуха, а судьбоносные решения принимаются за обедом, в банях и даже на трибунах цирка.

Я поспешно вышел прочь, надеясь застать Капитона дома. Прежде Эмилии относились к числу наиболее прославленных римских семей, но ныне род их пришел в упадок, и в живых осталось лишь несколько его представителей. У современного поколения Эмилиев не было никаких поводов для гордости, кроме славного имени. Благодаря знатности Капитон поднялся по карьерной лестнице достаточно высоко, не имея при этом ни политических, ни военных достижений. Впрочем, то же самое можно было сказать и про две сотни его товарищей по сенату. Все они поступили на государственную службу, едва достигнув соответствующего возраста, беспрестанно козыряя прошлой семейной славой, достигли высоких должностей, а оказавшись у кормила власти, предались безделью, прилагая усилия к достижению одной лишь цели – личной наживе.

Иными словами, Капитон был идеальным союзником для столь энергичного политического деятеля, как Целер. Можно было не сомневаться, в бурную деятельность своего коллеги-консула Капитон вмешиваться не будет, а ничего другого от него и не требовалось. К тому же в качестве старшего Целер выберет себе лучшую провинцию, куда сможет удалиться по истечении срока своих полномочий. Должность консула тем и хороша, что дает возможность завладеть богатой провинцией для проконсульского правления, и именно это обстоятельство, замечу кстати, побуждает римских политиков добиваться консульства всеми правдами и неправдами. Разумеется, провинции распределяются по жребию, но всякому известно, что жребий этот – чистой воды формальность. Политический деятель, заручившийся поддержкой сената, что называется, снимает сливки, а тот, кто нажил себе лишь влиятельных врагов, отправляется в глухомань, населенную злобными варварами, у которых абсолютно нечем поживиться.

Нередко сенату приходится сталкиваться с раздутыми амбициями консулов, считающих свои заслуги перед Римом непревзойденными. Например, в свое время Помпей, избавивший Республику от пиратских набегов, потребовал в качестве вотчины все Средиземноморье и получил желаемое. Позднее, во время консульства Цезаря, сенат проявил не только враждебность, но и чувство юмора. По истечении срока полномочий Цезарю, ожидавшему назначения в процветающую провинцию, было вменено в обязанность надзирать за всеми римскими дорогами и тропами для скота. Впрочем, позднее он заставил сенат горько пожалеть об этом издевательском решении.

Бесспорно, должность консула дает преимущества, за которые стоит бороться, но не вызывает также сомнений, что консульство связано с определенным риском. Не скрою, в ту пору я тоже надеялся когда-нибудь стать консулом. Сказать, что я был одержим честолюбивыми амбициями, означало погрешить против истины. Просто имя налагает на человека определенные обязательства, и когда тебя зовут Цецилий Метелл, не стремиться к консульству невозможно. При этом я твердо знал – никто и никогда не скажет, что я сделал карьеру лишь благодаря громкому имени. Будь я политическим ничтожеством, то не нажил бы себе такое количество врагов, которые неоднократно пытались меня убить. Человек, относящийся к своим обязанностям серьезно, неизменно вызывает ненависть, которая не останавливается ни перед чем.

Я добрался до дома Капитона как раз в то время, когда утренние посетители его покинули. Сам он собирался в храм, принести ежегодную жертву в память о некоей славной победе, некогда одержанной представителями рода Эмилиев. Мы с Капитоном были едва знакомы, тем не менее он приветствовал меня со всем возможным радушием. Я намекнул, что хотел бы обсудить с ним кой-какие политические вопросы, и он тут же пригласил меня сегодня вечером отобедать в его доме.

Все складывалось наилучшим образом. Время, оставшееся до обеда, я мог посвятить собственным делам. Дом Капитона находился поблизости от Форума, куда я и направился. На Форуме я вдоволь погрелся как в лучах зимнего солнца, так и в лучах внимания откупщиков. В большинстве своем осаждавшие меня публиканы занимались строительством, и лишь один сообщил, что хотел бы поставлять в армию щиты оригинальной формы, изобретенной им самим.

– Мои щиты куда лучше прежнего скутума, – с пылом заявил он. – По прочности и надежности им нет равных. К тому же они прямоугольные, а не овальные, и это намного удобнее.

– Солдаты с недоверием относятся ко всякого рода новинкам, – заметил я. – И потом, я не понимаю, в чем преимущество прямоугольных щитов?

– Мы снабдили нашими щитами многих гладиаторов, принимавших участие в последних играх, и все они твердят в один голос – прямоугольные щиты легче овальных, к тому же во время боя меньше закрывают обзор.

– Настоящий бой и гладиаторские сражения – это совсем не одно и то же, – с сомнением заметил я. – В отличие от гладиатора, солдат на поле брани может оказаться под дождем стрел и дротиков.

– Ты ошибаешься, благородный господин, – возразил мой собеседник. – На войне или в гладиаторском бою воин всегда держит щит чуть ниже уровня глаз. При этом мой щит закрывает большую часть его тела, чем прежний.

– Но у прямоугольного щита есть один явный недостаток, – не унимался я. – Воин, стоящий в карауле, может поставить его на землю, опереться на него и уснуть. С овальным так поступить не получится.

Откупщик испустил тяжкий вздох, всем своим видом показывая, что удивлен моей непонятливостью:

– Для того чтобы наказывать нерадивых часовых, у центурионов имеются плети. Раз в году, для устрашения всех прочих, можно отсечь такому бездельнику голову, и это надолго отобьет у других солдат охоту спать на посту. Если ты замолвишь за меня словечко перед твоим отцом, цензором, я готов поставлять свои щиты по весьма умеренным ценам. Каждый год я обязуюсь обеспечить щитами целый легион, а наемникам могу предоставить более дешевую модель.

– Я поговорю с отцом, – обещал я. – Но не уверен, что его заинтересует твое предложение. Он до сих пор твердо убежден, что реформы Мария были для армии бедствием. Кстати, какова твоя цена?

– Пятьдесят пять динариев за щит для легионера, тридцать – для наемника.

– Подобная цена не представляется мне умеренной, – заявил я.

– Учти, господин, дешевыми материалами мы не пользуемся. Для наших щитов мы используем только первосортную фанеру, сделанную из выдержанной липовой древесины при помощи египетского клея. Каждый щит подбит отличным войлоком, сверху обшит сыромятной кожей, а поверх нее – дубленой бычьей кожей. Кожа эта выбелена, так что ее можно покрасить в цвета любого легиона. Что касается всех железных деталей, шишек, заклепок и ручек, можешь не сомневаться, господин, они отличной работы. И в довершение ко всему каждый щит снабжен бронзовым ободом. А теперь скажи, неужели все это не стоит пятидесяти пяти динариев?

– Назначать цену – это дело продавца, – пожал плечами я. – А чем отличается модель для наемника?

– Различий почти нет, за исключением того, что щит для наемника обит простой коровьей кожей коричневого цвета, а вместо медного обода у него обод из сыромятной кожи. Защищает он ничуть не хуже, чем щит для легионера. Но мы же с тобой знаем, легионеры поднимут бунт, стоит им увидеть, что наемники получили такие же красивые доспехи, что и они.

– Справедливо сказано, – кивнул я.

– Я готов сбавить цену на целых двадцать динариев, если взамен мне предоставят старые щиты, – заявил откупщик. – Их я продам египтянам. Но при этом я оставляю за собой право отказываться от щитов с глубокими зарубками и вмятинами.

Я пообещал откупщику сделать все, что от меня зависит. В ответ он дал понять, что будет не только благодарен, но и щедр. Забегая вперед, скажу, что легионы опробовали новые щиты и нашли их весьма удобными. Однако заключать договор на поставки они не стали, ибо нашли более дешевый выход, просто-напросто обрезав старые щиты и превратив их из овальных в прямоугольные. Военачальники, занимавшиеся вооружением армии, всегда отличались сообразительностью.

Расставшись с откупщиком, я подошел к одному из прилавков, так как почувствовал, что настало время позавтракать. Купив тонкую пресную лепешку, в которую был завернут кусок мяса, жареный лук и рубленые оливки, приправленные чесночным соусом, я утолил голод и запил еду разбавленным вином. Смакуя вино, я увидел поверх края кубка нечто любопытное.

На некотором расстоянии от меня находился шатер какого-то вещуна, из которого как раз выходил молодой человек. То был совсем зеленый юнец – наверняка с тех пор, как он впервые побрился и надел тогу без полосы, прошло не более нескольких месяцев. Наружность его показалась мне смутно знакомой, хотя я не помнил, когда и при каких обстоятельствах мы встречались. Юноша беспокойно озирался по сторонам, словно человек, только что совершивший недозволенный поступок. Я заметил, что на нем красные кожаные сандалии, украшенные полумесяцами из слоновой кости – носить такие дозволялось только патрициям. Именно эти сандалии заставили меня наконец вспомнить, где я видел молодого человека. Сегодня утром он был среди тех, кто окружал Клодия. Разговор как раз шел о ритуале Доброй Богини, и мальчишка выдал собственную неопытность, заявив, что женщины, оставшись без мужчин, не могут заниматься чем-либо непристойным. Решив, что не стоит пренебрегать подвернувшейся возможностью завязать новое знакомство, я направился к нему, стараясь при этом, чтобы он меня не заметил.

– Приветствую тебя! – громко произнес я, оказавшись у юнца за спиной.

От неожиданности тот едва не выпрыгнул из своей тоги. Лицо его, когда он повернулся ко мне, было белым как мел. Он невольно бросил взгляд в сторону шатра вещуна, явно опасаясь, что я могу его изобличить. Я похлопал его по плечу, показывая тем самым, что не питаю враждебных намерений.

– Сегодня утром мы с тобой виделись в доме Целера, но не были друг другу представлены, – напомнил я.

Юноша с трудом сдержал вздох облегчения.

– Я – Аппий Клавдий Нерон, – произнес он. – И я знаю, кто ты такой, сенатор Метелл.

Мы пожали друг другу руки.

– Рад поприветствовать новоиспеченного гражданина, – заметил я. – Полагаю, ты впервые надел тогу римского мужа, когда я был в Галлии. Ты сын того Аппия Клавдия, который был легатом Лукулла в Азии?

– Нет, я его двоюродный племянник. Его отец и мой дед были братьями.

Значит, Клодию и Клодии этот щенок приходится троюродным братом, прикинул я про себя. Прежде Клодия звали Клавдием, он сменил имя, решив стать плебеем, а любящая сестра последовала его примеру.

– Приятно убедиться, что старинные патрицианские семьи порождают сильных и крепких отпрысков, – сияя улыбкой, сказал я.

По-моему, род Клавдиев был способен производить на свет лишь крыс, но, возможно, стоявший передо мной юнец представлял собой приятное исключение. Раз в столетие в роде Клавдиев появляется достойный муж. К числу таковых относился и старший Аппий. Впрочем, то обстоятельство, что молодой Аппий увивался вокруг Клодия, отнюдь не делало ему чести.

– Благодарю, – выдавил из себя юнец. – Не хочу быть неучтивым, господин, но я вынужден тебя покинуть. У меня назначена встреча и я должен спешить.

– Не смею тебя задерживать, – кивнул я. – Надеюсь в самом скором времени видеть тебя среди гостей в своем доме. Мы должны познакомиться поближе.

Я обеими руками сжал его руку и заметил, что она дрожит. А потом я заметил нечто весьма странное – на указательном пальце он носил массивный перстень, из тех, где хранят яд.

«Зачем этому мальчишке понадобился перстень с отравой?» – спрашивал я себя, глядя в его напряженную от страха спину. Я догадывался, что найти ответ на этот вопрос для меня очень важно. Подобные вещи были давно известны в Риме, но бытующее среди варваров убеждение, согласно которому римляне использовали кольца с отравой, дабы отправлять на тот свет своих врагов, не вполне соответствовало истине. Несведущие люди воображают, что перстни снабжены крохотной крышечкой, которая, отскакивая благодаря нажатию миниатюрной пружины, позволяет высыпать яд в еду или питье врага. На самом деле перстни с отравой являются средством мгновенного самоубийства. Как правило, такой перстень представляет собой золотой ободок, в который хитроумно впаяна капсула, наполненная ядом. Существует единственный способ вскрыть эту капсулу – раскусить ее зубами. В тревожные времена гражданских конфликтов, когда ошибка в выборе партийной фракции может означать смерть, перстни с отравой становятся излюбленным украшением римлян. В спокойные же времена они – большая редкость. Время, о котором идет здесь речь, можно было назвать относительно спокойным.

Я и сам иногда вынужден носить подобную убийственную безделушку. Когда знаешь, что в любую минуту дверь твоего дома может быть взломана бандой гнусных подонков, или ждешь, что враги набросятся на тебя в темном переулке, сознание того, что ты можешь ускользнуть из их рук, позволяет почувствовать себя увереннее. Надо только прокусить тонкую золотую оболочку, и ты избежишь пыток и позорной мучительной смерти. Никому уже не удастся сбросить тебя с Тарпейской скалы или, поддев на железный крюк, через весь город протащить к Тибру и утопить в его водах.

Но у такого зеленого юнца, как Аппий Клавдий, не могло быть серьезных врагов. Возможно, он просто пытается внести в свою жизнь остроту, решил я. Мальчишки, едва начавшие бриться, любят заигрывать со смертью: носят перстни с отравой, прячут под тогой отравленные клинки или сочиняют стихи о тщете всего земного. Тем не менее все, что имело хотя бы отдаленное отношение к Публию Клодию, никак нельзя было счесть не стоящим внимания пустяком.

Я направился к шатру гадальщика, из которого вышел Аппий Клавдий. Подобно всем прочим палаткам такого рода, она представляла собой весьма ненадежное сооружение из обтянутых дешевой толстой тканью шестов. В тех, где располагаются торговцы, перед входом обычно стоит прилавок с товарами, а здесь он отсутствовал. Зато спереди грубая ткань была расшита магическими символами: изображениями полумесяцев, змей, сов и тому подобного. Я раздвинул занавески и, пригнувшись, вошел внутрь. Тесное пространство было сплошь заставлено корзинами, где хранились сушеные травы, сосудами, наполненными благовонным маслом, и какими-то диковинными предметами, о предназначении которых мог догадаться лишь человек, сведущий в магии. В одной из корзин я с содроганием увидал целый клубок извивающихся черных змей.

– Чем могу служить тебе, господин? – донесся до меня женский голос.

Вещун оказался вещуньей. Хозяйка шатра производила впечатление обычной сельской жительницы, заурядная наружность которой до смешного не соответствовала таинственной обстановке. Торговать репой на базаре ей подошло бы куда больше, чем заниматься колдовством и предсказывать будущее.

– Я – сенатор Деций Цецилий Метелл Младший, – важно представился я. – И я хочу знать, что понадобилось от тебя благородному юноше, который только что покинул твою палатку.

Ведьма окинула меня пристальным взглядом.

– Но почему я должна говорить с тобой о делах своего посетителя? – спросила она без всякого видимого трепета.

– Тебе прекрасно известно, что твой промысел относится к числу запрещенных, – процедил я.

– Я вижу пурпурную полосу лишь на твоей тунике, но не на твоей тоге, – заметила она.

Этим она хотела сказать, что лишь человек, облаченный в украшенную пурпурной полосой тогу-претексту, обладает в Риме юридической властью.

– Я не ношу претексту, это верно. Но мой отец – цензор Метелл.

– Вот как? – ухмыльнулась она. – Признаюсь, я не слишком интересуюсь политикой. Но если цензор – твой отец, а не ты сам, то говорить я буду с твоим отцом. Почему ты не привел его с собой? Может, с ним бы мне и понравилось поболтать.

– Женщина, ты испытываешь мое терпение. Ты что, не знаешь, что к сенатору следует относиться уважительно?

В устремленном на меня взгляде колдуньи мелькнуло нечто вроде сожаления.

– Эх, господин, сенатор такой же человек из плоти и крови, как и мы все, и если бы не полоса на тунике, его нипочем не отличишь от простых смертных. Знал бы ты, сколько сенаторов побывало в этом шатре. Одни хотели купить яду, чтобы избавиться от опостылевших жен, другие просили вытравить плод у молодой рабыни. В таких скверных делах я ничем не могла им помочь – я ведь честная женщина, скромная предсказательница судьбы и травница. Жены сенаторов тоже здесь не редкие гостьи. Почти у всех одна беда – муж уже год в отъезде, а жена собирается родить и при этом боится, что ребеночек будет похож на молодого галльского конюха, что служит у них в доме. Да, господин мой, порасскажи я тебе, на что способны твои благородные собратья, то у тебя волосы дыбом встанут от ужаса.

К несчастью, все, что рассказала прорицательница, не только не привело меня в ужас, но даже ни в малой степени не удивило.

– А ты, значит, не торгуешь ядами и не помогаешь женщинам избавиться от нежеланных детей? – осведомился я.

– В жизни не занималась подобными пакостями и надеюсь не заниматься ими впредь!

Она сделала жест, предохраняющий от сглаза и всякого рода несчастий.

– Я способна увидеть знаки, скрытые от остальных, и дать человеку добрый совет. Если ты схватишь простуду или будешь мучиться головной болью с похмелья, милости прошу ко мне. Я смешаю из трав снадобье, которое мигом тебя исцелит. Но подбить меня на незаконные дела еще никому не удалось и не удастся!

Скорее всего, ведьма не грешит против истины, подумал я. Всякого, кто продавал яды, используемые для иной цели, чем самоубийство, в Риме ожидала мучительная смерть, а эта женщина не походила на любительницу рисковать.

– Но предсказывать судьбу тоже незаконно, – напомнил я.

– Нарушения закона бывают разными, – возразила она. – За одни тебя изгоняют из города, за другие – распинают на кресте. Мои маленькие проступки не заслуживают тяжелой кары.

– Ладно, твои взгляды на закон меня не касаются, – отрезал я. – Но предупреждаю, я не уйду отсюда, пока ты не расскажешь, зачем к тебе приходил тот юноша. И всем твоим посетителям придется уйти ни с чем.

Женщина в отчаянии всплеснула руками:

– О благородный господин, неужели ты никогда не был молодым, как этот мальчик? Неужели ты не бегал к гадалкам всякий раз, когда улыбка пухленькой соседской дочки заставляла твое сердце сладко сжиматься? Пока мальчишки не перестанут влюбляться, мы без работы не останемся.

– Хорошо, на этот раз я приму твои слова на веру, – бросил я. – Но я еще вернусь, так и знай. Кстати, как твое имя?

– Пурпурия, мой господин. Ты найдешь меня здесь почти каждый день.

Я вышел прочь, кипя от возмущения и досады. Иногда я завидую азиатским вельможам, перед которыми простолюдины стелются в пыли и лижут им пятки. Пурпурия! Когда женщинам разрешили носить имена, отличные от мужских, они напридумывали самых что ни на есть диких. Все попытки колдуньи изобразить из себя невинность не произвели на меня ни малейшего впечатления. За свою жизнь я успел столкнуться с сотнями преступников, причем наиболее опасные из них вели себя так, что новорожденные младенцы казались в сравнении с ними закоренелыми злодеями. Одно было ясно как день: Аппий Клавдий явно не желал, чтобы его видели выходящим из палатки прорицательницы.