Текст книги "Святотатство"

Автор книги: Джон Мэддокс Робертс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

– Гай Юлий Цезарь, – последовал ответ.

Откровенно говоря, я был не слишком удивлен. Все нити в этом деле вели к Цезарю. Дом Цезаря, долги Цезаря, амбиции Цезаря… Теперь ко всему этому прибавилась вольноотпущенница Цезаря. Да, я совсем позабыл о несчастной жене Цезаря, которой не удалось быть выше подозрений. Как ни странно, до сих пор все это прекрасно удавалось ее супругу. Я был так увлечен Помпеем и Клодием, что не уделял Цезарю должного внимания. Впрочем, надо признаться откровенно – я не хотел считать его главным подозреваемым, поскольку он был связан родством с Юлией.

Сказать, что Юлия вскружила мне голову столь же сильно, как когда-то Клодия, было бы несправедливо. Но я ощущал в ней родственную душу, разделявшую мои увлечения и склонности. Я давно заметил, что порядочность и великодушие становятся редкостью среди римских женщин, по крайней мере среди представительниц высшего сословия. А теперь я встретил девушку, которую в своем воображении наделил этими добродетелями, получил от ее дяди брачное предложение, и розовая пелена лишила мой взор остроты. Нет, твердо сказал я себе, больше я не допущу, чтобы мои чувства одержали верх над разумом.

Тот, кто намерен верно служить сенату и народу Рима, должен обладать железной волей и держать свои желания в узде. Я не раз совершал досадные просчеты, оказываясь во власти женского очарования. Когда же я научусь делать выводы из собственных ошибок? Кстати, ведь Юлия упоминала, что ее дядя проявляет настойчивый интерес к моей персоне и моим занятиям. Но даже это не заставило меня насторожиться.

На обратном пути из храма Цереры я чувствовал, что голова у меня идет кругом. События и обстоятельства так причудливо переплелись и перепутались, что я не представлял, как в этой путанице разобраться. И хуже всего, я понимал, что мое расследование зашло в тупик. Я уже разговаривал со всеми, кто имел отношение к порученному мне делу. Исключение составлял лишь Помпей, но на то, что он снизойдет до беседы со мной, не стоило и рассчитывать.

Но помимо этой важной персоны я упустил еще одну, ничтожную, но все же имеющую прямое отношение к случившемуся, пронеслось у меня в голове. Надо немедленно исправить это упущение. Тем более разговор вряд ли будет долгим и утомительным. В моем нынешнем состоянии телесного и духовного упадка мне не вынести напряженного умственного противостояния. Размышляя подобным образом, я свернул к дому Лукулла.

В атрии меня встретил дворецкий:

– Чем я могу тебе служить, сенатор? Господина и госпожи нет дома.

– Не важно. Я занимаюсь расследованием прискорбного события, недавно произошедшего в доме великого понтифика.

– Да, сенатор, господин сообщил нам об этом и приказал оказывать тебе всяческое содействие, – кивнул дворецкий.

Очень любезно со стороны Лукулла, отметил я про себя.

– Тем лучше. Мне известно, что среди здешних рабов есть некая женщина, играющая на арфе. Именно она обнаружила злоумышленника, проникшего на ритуал. Я бы хотел задать ей несколько вопросов.

– Я немедленно приведу ее, сенатор.

Дворецкий проводил меня в маленькую приемную и поспешил прочь. Меня несколько удивило, что дворецкий огромного дома, позабыв о своем высоком положении, взял на себя труд лично выполнить подобное поручение, в то время как вокруг слонялось без дела множество рабов. Но когда он вернулся, я все понял. Его сопровождала не одна, как я ожидал, а две женщины – красивая юная гречанка в простом и скромном платье и почтенная матрона средних лет. Эта, напротив, была одета богато и пышно, а чертами лица напоминала Лукулла.

– Я – Лициния, старшая сестра Лукулла, – произнесла она. – Мой брат сказал, что все мы должны по мере возможностей помогать тебе. Ты можешь поговорить с этой девушкой. Но я буду присутствовать при разговоре, дабы удостовериться, что она не сказала ничего запретного.

– Я все понимаю, благородная Лициния, – молвил я.

Попробуй тут заниматься расследованием, когда вокруг одни запреты, вздохнул я про себя. Но изменить ситуацию было не в моей власти, и я опустился на стул. Женщины устроились на скамье напротив. Молодая гречанка выглядела несколько испуганной. Впрочем, рабы всегда выглядят испуганными, когда им случается разговаривать с человеком, облеченным властью.

– Тебе нечего бояться, милая, – обратился я к ней. – Я всего лишь хочу установить последовательность событий, произошедших той ночью. Никаких подозрений на твой счет у меня нет и быть не может. Прежде всего скажи, как твое имя?

– Филлис, господин, – ответила она с робкой улыбкой.

– И ты музыкантша?

– Да, господин, я играю на арфе.

– Именно в качестве арфистки ты присутствовала в ту ночь на ритуале в честь Доброй Богини? Возможно, этот вопрос кажется тебе пустым, – добавил я, заметив мелькнувшее в ее глазах удивление. – Но именно так тебя будут спрашивать, когда ты будешь давать показания в суде.

– Да, господин. Меня позвали, чтобы я играла на арфе.

– Отлично. И когда же ты обнаружила, что на ритуал проник мужчина?

– Как раз в тот момент…

Девушка осеклась и неуверенно посмотрела на свою госпожу, которая ответила ей предостерегающим взглядом.

– Как раз в тот момент мы не играли, – с запинкой продолжала гречанка. – Я увидела, что в вестибюль входит женщина-травница и с ней кто-то еще. Травница осталась в вестибюле, а ее спутница… спутник… он направился в атрий. Она догнала его и схватила за руку, словно хотела остановить. Но он стряхнул ее руку и вошел в атрий. Тут я его и узнала.

– Понятно. Но я слышал, лицо его скрывала густая вуаль. Как же тебе удалось разглядеть, что это мужчина? Ведь в атрии, скорее всего, царил полумрак.

– Лица я не разглядела, господин. О том, что это мужчина, я догадалась по походке. Господина Клодия я видела много раз, он часто приходит в этот дом, чтобы повидаться со своей сестрой, моей госпожой Клавдией. А еще я узнала кольцо, которое он носит на руке. Стоило мне увидеть это кольцо, я сразу поняла, кто это. Тогда я закричала, что на ритуал проник мужчина. Мать верховного понтифика подбежала к Клодию и сорвала вуаль.

– Представляю, какой шум поднялся. Насколько я понял, ты разоблачила Клодия сразу после того, как он явился в дом?

– Нет, господин, – покачала головой девушка. – Он и травница провели в доме много времени. Я видела, они пришли в самом начале вечера, когда благородные римлянки только начали собираться.

– Вот как? Ты уверена?

– Уверена, господин. Я ведь уже третий год подряд играю на арфе во время этого ритуала. Эту травницу я сразу узнала по пурпурному платью.

Мысленно я честил себя последними словами. Слишком доверившись свидетельствам тех, кто сам говорил с чужих слов, я совершил очередной просчет. Так бывает очень часто – один из свидетелей выскажет ошибочное утверждение, и оно, никем не опровергаемое, начинает восприниматься как неоспоримый факт. Если бы я дал себе труд расспросить арфистку раньше, у меня сложилась бы совсем иная картина событий, и, возможно, травница осталась бы жива. Кстати, звали ее Пурпурия, и, судя по всему, платье пурпурного цвета являлось отличительным знаком, свидетельствующим о ее ремесле. Тут мне в голову пришла еще одна мысль.

– Значит, ты узнала травницу по платью, а не по лицу? – спросил я девушку.

– Я не могла разглядеть ее лица, господин. На ней была вуаль.

– Похоже, в ту ночь вуали пользовались большим спросом. Под вуалью скрыл свое лицо не только Клодий, но и Пурпурия. Благородная Фауста, как я слышал, тоже явилась под вуалью.

– Тебя ввели в заблуждение, сенатор, – подала голос Лициния. – Благородная Фауста, – тут она слегка поморщилась, как это принято у добропорядочных матрон, упоминающих о знатных особах со скандальной репутацией, – в ту ночь оставалась здесь, в доме Лукулла.

– Понятно, – кивнул я. – А ты присутствовала на ритуале, благородная Лициния?

– Я была нездорова и тоже осталась дома. Что касается Фаусты, она совершенно равнодушна к религиозным обрядам и не проявила ни малейшего желания участвовать в предварительной церемонии, на которую допускаются незамужние женщины.

Итак, одно свидетельство подтверждает присутствие Фаусты на ритуале, два – отрицают. Но первое свидетельство исходило от Юлии, а мне по-прежнему не хотелось подвергать ее слова сомнению.

– Примите мою благодарность, – произнес я, поднимаясь. – Согласившись поговорить со мной, вы обе весьма способствовали успеху моего расследования.

– Рада слышать, – отозвалась Лициния. – Надеюсь, суд непременно состоится и злоумышленник получит по заслугам. До чего мы дойдем, если будем позволять безнаказанно осквернять священные ритуалы? Гнев богов падет на Рим.

– Мы не должны допустить этого, – с пафосом произнес я.

Осквернение ритуала меня больше не интересовало – даже в малой степени. В ту ночь в доме Цезаря произошло еще одно, куда более важное событие, и я был полон решимости разузнать о нем все. Уже направляясь к дверям, я обернулся.

– Филлис?

– Да, господин.

– Насколько я понял, Клодий и травница вышли в вестибюль из какого-то коридора. Тебе известно, куда он ведет?

– В заднюю часть дома, господин.

– То есть туда, куда удалились незамужние женщины после того, как предварительная церемония завершилась?

Девушка на несколько мгновений задумалась:

– Нет, покои, куда ушли те, кто не замужем, на другой стороне дома. А тот коридор, из которого они вышли, ведет в покои верховного понтифика. Иногда нас, рабов, отсылают туда, когда в наших услугах нет необходимости.

– Но в этом году вас туда не отсылали?

– Нет, господин.

Еще раз поблагодарив обеих женщин, я покинул дом Лукулла. Головоломка, над решением которой я бился, по-прежнему не хотела складываться в отчетливую картину. Но я чувствовал, что отыскал наконец самый важный фрагмент и теперь близок к решению. Оставалось лишь найти для этого фрагмента соответствующее место, и я смогу воспроизвести события той ночи, столь богатой загадками и тайнами. Ночи, когда и мужчины, и женщины прятали свои лица под вуалями.

Гермес ждал меня у ворот. Мальчишка не терял времени даром и, пока я беседовал с арфисткой, успел отнести домой банные принадлежности. Я сделал ему знак следовать за собой. Гермес повиновался, и случайно оглянувшись несколько минут спустя, я увидел, что он бредет, опустив голову и сцепив руки за спиной. Паршивец явно подражал мне.

– Ты что, решил надо мной позабавиться? – рявкнул я, останавливаясь.

– Кто, я? – с невинным видом воскликнул Гермес. – Знаешь, господин, я слышал, что со временем рабы всегда становятся похожими на своих хозяев. Наверное, со мной уже произошло что-то в этом роде.

– Ты ври, да не завирайся, – предупредил я. – Насмешек я не потерплю.

– Кто бы в этом сомневался, господин!

Мы продолжили путь.

– Я вот что хотел спросить, господин, – донесся до меня голос Гермеса. – Вот ты все ходишь по чужим домам, всех о чем-то расспрашиваешь, а кто-то даже пытался тебя убить. Зачем тебе все это?

– Как это зачем? – возмутился я. – Я намерен раскрыть преступление и вывести злоумышленников на чистую воду. Прежде мне уже удавалось совершить нечто подобное.

– А сейчас ты уже смекнул, где собака зарыта?

– Пока нет, но чувствую, ключ уже у меня в руках. Для того чтобы свести концы с концами, мне требуется лишь спокойно обо всем поразмыслить.

– Не знаю, как ты, господин, а я не люблю размышлять на пустой желудок, – многозначительно изрек Гермес.

– Сейчас, когда ты об этом упомянул, я понял, что тоже успел проголодаться. Немудрено, ведь завтракал я уже давно. Посмотрим, что нам может предложить этот квартал.

К счастью, лавки, торгующие съестным, в Риме можно найти везде. Зайдя в одну из них, мы купили хлеба, копченого мяса, маринованной рыбки, оливок, кувшин вина и удалились в ближайший общественный сад для подкрепления своих телесных и умственных сил. Сидя на скамье, мы уплетали за обе щеки и поглядывали на прохожих. В саду было на удивление многолюдно, и хотя час был неподходящий, вокруг сновало множество уличных торговцев.

– Разрази меня Юпитер! – воскликнул я. – Завтра же триумф Помпея! Я чуть было об этом не забыл. Все эти люди прикидывают, где занять хорошее место.

– Зрелище, наверное, будет обалденное! – заявил Гермес, яростно работая челюстями и чавкая.

– Еще бы, – буркнул я. – Для того чтобы устроить себе триумф, Помпей ограбил полмира.

– А разве мир существует не для того, чтобы римляне могли его грабить?

Гермес произнес эти слова без тени горечи или насмешки, которых можно было ожидать от раба-чужеземца. Как большинство домашних слуг, он надеялся рано или поздно получить свободу и стать гражданином Рима. А граждане Рима непоколебимо уверены в своем праве пользоваться трудом всех прочих наций.

– Не уверен, что боги, создавая мир, собирались отдать его во власть Рима, – заметил я. – Но все вышло именно так.

– Все эти варвары должны быть довольны, что оказались полезными Риму, – продолжал разглагольствовать Гермес.

– Хотя имя у тебя греческое, ты рассуждаешь, как истинный римлянин, – усмехнулся я. – Со временем из тебя получится превосходный гражданин.

Мимо нас пробежали какие-то люди в синих туниках, державшие в руках ведра с краской и кисти. Остановившись у глухой стены, предназначенной для объявлений о празднествах и Публичных играх, они с поразительной скоростью принялись выводить на ней расписание грядущих торжеств. Надписи, сделанные на стене прежде, были предварительно забелены, чтобы освободить место для свежих новостей. Я подозвал одного из этих писак и дал ему монетку.

– Что вы там выводите? – осведомился я.

– Расписание на завтра, сенатор. Вы же знаете, празднества продлятся несколько дней. И каждое утро мы будем сообщать о том, какие развлечения ожидают римлян. Большая мунера, которую все ждут, начнется только через три дня.

– И что же будет завтра?

– Прежде всего, несколько театральных представлений. В двух старых деревянных театрах будут выступать итальянские мимы, а в новом театре, что Помпей построил на Марсовом поле, дадут настоящую греческую трагедию, в костюмах и масках. Театр еще не достроен, но для патрициев там хватит места.

– Какая досада, – вздохнул я. – Я-то предпочитаю итальянских мимов, но сенат в полном составе наверняка решит отправиться в театр Помпея. Как называется трагедия?

– «Троянки», господин.

– Ее автор Софокл, верно? – уточнил я. – Или Эсхил?

– Еврипид, сенатор, – ответил он, и в глазах его мелькнула тень сожаления о столь прискорбном невежестве.

– Да, я помню, один из этих греков. Но, может, позднее нас порадуют чем-то более занимательным?

– После театрального представления начнутся показательные бои. Все гладиаторы, которым предстоит участвовать в великой мунере, продемонстрируют свое мастерство, сражаясь деревянным мечами.

– Это уже лучше, – кивнул я. – Конечно, подобное зрелище не так возбуждает, как настоящий смертный бой, но все-таки горячит кровь. А когда состоится триумфальное шествие?

– Послезавтра, сенатор. То будет зрелище, равного которому Рим еще не видел. В процессии будут участвовать дикие звери, которых Помпей захватил во время своих походов. Потом гладиаторы будут сражаться с этими свирепыми хищниками на арене. Львами, медведями и буйволами римлян уже не удивишь, но там будут леопарды, тигры, дикий вепрь невероятных размеров, белый медведь, которого поймали на дальнем севере, и…

– Звучит впечатляюще, – перебил я. – Триумф победителя – вот лучшее средство поднять дух римлян и напомнить им о том, как велико могущество нашей республики. А ныне именно Гней Помпей Магнус является живым воплощением Рима, его доблести и славы.

– Ты прав, сенатор, – кивнул мой собеседник, однако на лицо его набежала тень сомнения. Поклонившись мне на прощание, он вернулся к своей работе.

– Знаешь, господин, на твоем месте я бы поостерегся распускать язык в таких многолюдных местах, – недовольно заявил Гермес.

– А что я такого сказал? – делано возмутился я. – Неужели римский гражданин, к тому же сенатор, не может публично выразить свое искреннее восхищение такими ловкими выскочками, как Помпей, Красс и даже Юлий Цезарь?

– Конечно, мне, презренному рабу, интересоваться политикой не пристало, – пробурчал Гермес. – Но если разговор зашел о политике, скажу – лучше тебе спрятать куда подальше свое мнение обо всех этих важных особах.

– Нет, я не собираюсь лизать пятки проходимцам! – изрек я с пафосом, которому позавидовал бы Катон. – Я пытался прикончить Клодия прямо на глазах старшего претора, и, возможно, мне придется заплатить за это немалый штраф. Но я полагаю, закон не станет меня карать, если я публично выскажу свое мнение о военном авантюристе низкого происхождения.

– Закон тут ни при чем, – пожал плечами Гермес. – Помпей и сам с тобой разберется. Возможно, он уже пытался тебя убить.

– Что ты такое несешь?

– Ты забыл, что тебя пытались отравить? Может, тебе и раньше случалось перейти дорогу Помпею?

– Случалось, – кивнул я.

В чем в чем, а в покушении на мою жизнь Помпея я никак не подозревал. Наверное, так получилось потому, что недостатка в подозреваемых у меня не было.

– Но, если говорить откровенно, я слишком мелкая птица, чтобы привлечь внимание Помпея. – По крайней мере, прежде я утешал себя именно этими соображениями. – К тому же так мне говорили другие люди – из тех, кого малозначительными никак не назовешь.

– Господин, конечно, я – всего лишь ничтожный раб, а Помпей – величайший покоритель народов со времен Александра Македонского, – заявил Гермес. – Но даже мне известно: самый ничтожный из врагов заслуживает смерти.

– Над твоими словами стоит подумать, – вздохнул я. – Возможно, от тебя тоже будет какой-то толк, хотя на этот счет у меня есть серьезные сомнения. Давай разложим все факты по порядку. После того как Нерон попытался меня отравить, он отправился в дом Целера. Я сразу заподозрил Клодию на том основании, что она сестра моего врага и прежде уже пыталась меня убрать. В прошлом она не раз была пособницей Помпея. Но сейчас его окружает множество этрусков, искушенных в науке убивать. Почему он не использовал кого-нибудь из них?

Мы оба погрузились в раздумье, передавая друг другу кувшин с вином.

– Мне вот что пришло в голову, – нарушил молчание Гермес. – Может, Помпей хотел повернуть дело так, чтобы об убийстве никто не догадался? Поэтому и выбрал яд. Все решили бы, что ты отравился несвежей едой или просто умер от какой-то неизвестной болезни.

– Твои слова не лишены смысла. Я только что вернулся в Рим. И в Галлии легко мог подцепить какую-нибудь опасную хворобу. А он, разделавшись той ночью с беднягой Капитоном, счел, что двое убитых – это явный перебор.

– Значит, ты думаешь, что Капитона тоже убрал Помпей?

Разговор об убийствах доставлял Гермесу удовольствие, которое мальчишка не считал нужным скрывать.

– У него имелись на это веские причины, – кивнул я и рассказал о том, что Капитон выступал против военных поселений, столь важных для Помпея.

Выслушав меня, Гермес тихонько присвистнул:

– А я-то думал, самые опасные люди в Риме – Клодий и Милон. Оказывается, эти великие государственные деятели намного хуже.

– Неплохо сказано, – похвалил я. – Клодий и Милон – это всего лишь главари бандитских шаек, и все их притязания ограничиваются господством на городских улицах. А люди, о которых мы говорим, мечтают господствовать над всем миром. И тому, кто встанет у них на пути, не поздоровится.

– И как ты намерен защищаться, хозяин? Клодий тебе не страшен. Тебе всегда поможет твой друг Милон, а его банда ничуть не меньше банды Клодия. Но Помпея тебе не победить. Сам говоришь, что даже патриции, заседающие в сенате, ничего не могли с ним поделать.

Надо признать, для раба этот мальчишка на удивление здраво судил о политике. Внезапно мне пришло в голову, что наше фамильное поместье в Беневентуме – не такое уж скучное место, как мне казалось раньше. Возможно, укрывшись там на какое-то время, я поступлю весьма разумно.

– Я так думаю, лучше тебе не ссориться с Помпеем, господин, – закончил свои рассуждения Гермес.

– Я вовсе и не имел намерений с ним ссориться, – заметил я. – Проблема в том, что я понятия не имею, каким поступком заслужил его ненависть – если только он действительно ненавидит меня столь сильно, что даже пытался отравить. Одно могу сказать точно – никогда прежде он меня не замечал. Почему же сейчас вдруг решил удостоить мою скромную персону своего лестного внимания?

– Ты ведь знаменит тем, что можешь любого вывести на чистую воду, верно? – спросил Гермес. – Вытащить наружу правду, которую люди предпочитают спрятать. Так, может, Помпей совершил или собирается совершить нечто такое, о чем никто и никогда не должен узнать.

– Гермес, ты поражаешь меня своей сообразительностью, – признался я.

– Я же говорил тебе, что на сытый желудок голова у меня варит намного лучше.

Расследуя любое преступление или заговор, неизбежно сталкиваешься с множеством людей, которые действуют, исходя из самых разных соображений. Поначалу все эти хитросплетения приводят тебя в замешательство. По мере того как фактов и свидетельств в твоем распоряжении становится все больше, голова от них и вовсе начинает пухнуть. Но со временем расследование входит в завершающую стадию, когда каждый добытый факт, подобно звену цепи, точно становится на свое место, не запутывая, а проясняя общую картину. То, что прежде приводило тебя в недоумение, начинает обретать смысл. Я чувствовал, что наконец достиг этой финишной прямой. Моя покровительница, неутомимая муза сыска, витала надо мной, помогая распутать клубок злодеяний, где сплелись воедино жестокость и политические амбиции.

А может, я просто находился под воздействием винных паров?