Текст книги "Неупокоенные"

Автор книги: Джон Коннолли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

Коллектор, смакуя, раскатывал слова по языку и гортани.

– А Дэниела Клэя ты ищешь?

Собеседник лукаво улыбнулся.

– А зачем мне, спрашивается, искать Дэниела Клэя? – с жеманной игривостью тона спросил он.

– Потому что насилие претерпевали вверенные ему дети. Потому что информация, приведшая к тому насилию, вероятно, исходила от него.

– Так ты полагаешь, что если его ищу я, то он должен быть однозначно виновен? А? Несмотря на твою ко мне неприязнь, ты все-таки, похоже, доверяешь моему суждению?

Он прав. Осознание этого меня коробило, но правдивость слов Коллектора невозможно отрицать. Почему-то я считал, что если Клэй и впрямь виновен, то Коллектор как раз по этой причине пустится на его розыски.

– Вопрос тот же: ты его ищешь?

– Нет, – ответил Коллектор. – Не ищу.

– Из-за того, что он не был причастен, или из-за того, что тебе уже известно, где он?

– Какой ты! Это означало бы все раскрыть. Зачем мне проделывать за тебя всю твою работу?

– Так что теперь?

– Я хочу, чтобы ты оставил Элдрича в покое. Он не знает ничего, что составляло бы для тебя пользу, и не может ничего сказать даже при желании. Я хотел выразить сожаление по поводу того, что произошло между тобой и Мерриком. Добавлю лишь, что я здесь ни при чем. Наконец, я хотел тебе сказать, что в данном конкретном случае мы с тобой идем попутным курсом. Я желаю выявить этих людей. Узнать, кто они.

– Зачем?

– Чтобы иметь с ними дело.

– Делами занимается суд.

– Перед высшим судом отвечаю я.

– Я не хочу препоручать их тебе.

Собеседник пожал плечами:

– Я терпелив. И умею ждать. Их души, так или иначе, обречены. Все остальное неважно, а важно единственно это.

– Как ты сказал?

Коллектор чертил на столешнице узоры, похожие на буквы некоего непостижимого алфавита.

– Бывают грехи столь тяжкие и ужасные, что прощения совершившему их нет. Душа его утрачивается. Она возвращается к Тому, кто ее создал, чтобы Он распорядился ею по своему усмотрению. Остается лишь пустая оболочка, неприкаянное сознание без благодати и снисхождения.

– Полая, – вырвалось у меня, и что-то в сумеречной мути будто откликнулось на произнесенное мной слово, как бывает собака откликается на кличку, брошенную незнакомцем.

– Да, – кивнул Коллектор. – Слово как нельзя более уместное.

Он огляделся, словно бы вбирая в себя бар и его сиюминутных обитателей, но на самом-то деле фокусируясь не на людях и предметах, а на пространствах меж ними, улавливая движение там, где должна быть лишь ровная тишина; на очертаниях без подлинной формы. Когда он заговорил снова, голос его был проникнут задумчивой грустинкой.

– А даже и существуй эти вещи, кто бы их заметил? – спросил он. – Разве что брошенные отцами восприимчивые дети, в неизбывном страхе за своих матерей. Святые простаки да провидцы-юродивые, что чуют подобные вещи нутром. Но ты не из тех и не из других. – Глаза Коллектора лукаво мелькнули в мою сторону. – Как же ты видишь то, чего не видят другие? Будь я на твоем месте, меня бы эти вещи не на шутку тревожили.

Он облизнул губы, но язык был сух и не дал им влаги. Местами они были в глубоких трещинах; поджившие рубцы смотрелись темнее свежих.

– Полые, – повторил он, растягивая слово по слогам. – А вот ты полый человек, мистер Паркер? Ведь коли на то пошло, нищета с маетой ходят под руку четой. Для достойного кандидата в рядах всегда отыщется местечко. – Коллектор улыбнулся, при этом одна из трещин на нижней губе разошлась, и в рот ему, округлившись, скатилась рубиновая капелька. – А впрочем, нет, тебе недостает… духа, так что на эту роль больше сгодятся другие. Да узнаются они по плодам их.

Он поднялся уходить, положив на стол двадцатку за коктейль (основной ингредиент, судя по запаху, бурбон «Джим Бим»), к которому за разговором и не притронулся.

– Дадим-ка на лапку нашей прислужнице, – усмехнулся он. – В конце концов ты ведь чувствуешь, что она этого достойна.

– А эти люди единственные, кого ты разыскиваешь? – внезапно спросил я. Хотелось знать, есть ли среди них и другие – может, и я в их числе.

Коллектор бочком накренил голову – ну прямо сорока-воровка, углядевшая блеснувший на солнце предмет.

– Я всегда в поиске, – сказал собеседник на это. – Сколько их еще ждут своей участи, и никого нельзя обойти вниманием. Ох, сколько их! – Он уже плавно отчаливал. – Может, свидимся снова, к добру или к худу. А сейчас мне пора, и мысль, что ты можешь невзначай цапнуть меня за пятку, вселяет легкое беспокойство. А вообще было бы лучше, если б мы изыскали какой-то способ ужиться в этом мире. Я уверен, что можно достичь какого-то компромисса. Заключить сделку.

Он тронулся к двери, а за ним по стенам шлейфом повлеклись тени. Я различал их в зеркале белесыми мазками на черном, как видел когда-то лицо Джона Грейди – тоже в зеркале, – волком воющего над своим проклятием. Лишь когда дверь открылась и в нее на секунду протянулся желтый клин света, я заметил на противоположной лавке оставленный Коллектором конверт. Я его взял. Конверт был тонкий, незапечатанный. Открыв его, заглянул внутрь. Там лежала черно-белая фотография, которую я вынул и положил на стол в тот момент, когда дверь у меня за спиной закрылась, так что теперь лишь мигающие отсветы фонаря освещали фото моего дома, густеющие сверху облака и машину у дорожки, возле которой стояли двое: высокий и мощный, сурового вида темнокожий, а рядом улыбчивый растрепа пониже ростом.

Фотографию я какое-то время пристально разглядывал, после чего упрятал обратно в конверт и сунул в карман куртки. Из дверей кухни появилась официантка, не замедлившая полоснуть меня заплаканными глазами. Бар я покинул, а заодно и Элдрича с его секретаршей и курганами старых бумаг, написанных на имя мертвых. Оставил их всех и больше не возвратился.

В то время как я ехал на север, у Меррика были свои дела. Он приближался к дому Ребекки Клэй. Позднее, когда все завершится кровью и пальбой, его присутствие припомнит сосед, но пока Меррик шел незамеченным. У него вообще был дар при необходимости рассеивать внимание, сливаться с пейзажем. Он увидел двоих верзил в слонином грузовике, а также авто третьего, припаркованное позади дома. В авто никого не было, то есть человек, по всей видимости, находился внутри. В том, что с ним можно совладать, Меррик не сомневался, но поднимется шум, а это привлечет внимание остальных. Их тоже можно грохнуть, но риск чересчур велик.

И Фрэнк решил отступить. Вместо этого он обзавелся новой машиной, выехав в ней на скорости из гаража летнего домика в Хиггинс-Бич, и проехал к складу обветшалого строительного участка возле Вестбрука, где застал в одиночестве за работой Джерри Лежера. Ему он сунул в рот ствол пистолета и проинформировал, что с выниманием оного Лежер должен будет выложить без утайки все, о чем они общались с женой насчет ее отца, а также все, что он знал или подозревал насчет событий, приведших к исчезновению Дэниела Клэя, иначе затылок будет снесен напрочь, со всеми волосами. Лежер был абсолютно уверен, что жить ему осталось всего ничего. И он во всех деталях – ложных и полуправдивых, надуманных и откровенно вымышленных – в красках поведал Меррику о своей шлюхе-жене. Была тут также и правда, что хуже любой лжи.

Но ничего для себя полезного Меррик из рассказа не уяснил и бывшего мужа Ребекки Клэй убивать не стал, поскольку тот не дал ему для этого повода. Меррик уехал, оставив Лежера валяться в грязи плачущим от стыда и облегчения.

А человек, что наблюдал за происходящим из лесополосы, все усвоил и начал делать звонки.

Глава 28

Я как раз ехал на север по Девяносто пятой, когда зазвучал мобильник. Звонил Луис. По возвращении в Скарборо он застал на дорожке к моему дому незнакомый автомобиль. Спустя пару звонков незнакомым он уже не был.

– У тебя тут компания, – сообщил он.

– Мы их знаем?

– Нет. Если только ты не планировал напасть на Россию.

– Сколько их?

– Двое.

– Где?

– Прямо у двора расселись, внаглую. Слушай, а как будет по-русски «обходительность»?

– Приглядывай за ними. Я отзвонюсь, как буду съезжать с Первой магистрали.

Да, действительно, без вопросов эти люди отстать не могли. Не могли же они вот так запросто поступиться смертью Демаркьяна, ни о чем даже не расспросив. Надежда была лишь на то, что к моему приезду они уже уйдут.

О русских, кроме как из газет и рассказанного когда-то Луисом, я знал немного. Был немного в курсе, что их позиции сильны в Калифорнии и Нью-Йорке и что каждая из этих группировок поддерживает связь со своими подельниками в Массачусетсе, Чикаго, Майами, Нью-Джерси и дюжине других штатов, а также со своими собратьями в России, – все это в рамках, по сути, гигантского преступного синдиката. Как и всякие разрозненные орды, структурированы они довольно хаотично, с рыхлой организацией – хотя, по общему мнению, это не более чем уловка, призванная сбивать с толку следствие в попытке проникнуть в структуру синдиката. Рядовые бандиты отмежевывались от боссов целым рядом буферов, так что те, кто заведовал наркотиками и проституцией на уровне улицы, знать не знал, куда в конечном итоге устремляется совокупный денежный поток. Демаркьян даже при желании вряд ли мог выложить Меррику что-либо, помимо бесфамильных имен, да и то по большей части вымышленных.

На пальму первенства в наркодилерстве русские, похоже, не посягали, оставляя ее другим, хотя ходила информация, что у них наработаны связи с колумбийскими наркобаронами. В основном они специализировались на махинациях со страховками, краже личной информации, отмывании денег и налоговом мошенничестве – достаточно сложные криминальные схемы, которые нелегко отследить, а тем более пресечь властям. Остается лишь гадать, какое число пользователей демаркьяновских порносайтов осознавало, кому они вверяют подробности своих кредитных карт.

Наверное, они все-таки приехали просто задать вопросы. Если бы речь шла о чем-то более серьезном, вряд ли у них хватило бы глупости оставить на виду машину и в открытую дожидаться меня. Иное дело, если им в принципе наплевать, видит ли кто их машину и есть ли вокруг потенциальные свидетели. Вообще русские – новость достаточно дурная. Говорят, с распадом Советского Союза в Москву как-то наведались эмиссары итальянской мафии, оценить для себя потенциал нарождающегося рынка. Повидав, что происходит там на улицах, они просто по-тихому слиняли. К сожалению, русские отправились по их следам, по пути сомкнувшись с одесской мафией, работающей на Брайтон-Бич еще с середины семидесятых, так что итальянцы в сравнении с прибывшими смотрелись подчас эдакими безвинными ягнятами. На мой взгляд, ирония состоит в том, что в конечном итоге русских к нашим воротам вывел не коммунизм, а капитализм. Сенатор Маккарти, по идее, должен перевернуться в гробу.

Через сорок минут я подъехал к Скарборо и Луису позвонил, когда поравнялся с Оук-Хилл. Луис попросил себе запас пять минут, а затем я должен подъезжать стабильно на пятидесяти. Машину я увидел, как только свернул за поворот: большой полноприводный «Шевроле» черного цвета – авто из породы, водители которых бросаются в крик, едва заметив на своих красавицах случайную грязь. Словно в подтверждение этого стереотипа, «шеви» был скрупулезно чист. Едва промахнув свой дом, я сделал резкий разворот и встал за машиной чуть ли не впритык, так что она оказалась приперта моей пассажирской дверцей без всякой возможности выехать. Вообще-то «шеви» погабаритнее «Мустанга» и в принципе на заднем ходу вполне способен моего скакуна потеснить, но при этом он неминуемо снес бы себе зад; впрочем, поставить на корму своего полноприводника решетку из труб эти молодцы не додумались, хотя впредь за этим дело не станет. У машины дружно открылись передние дверцы, и наружу показались двое, одетые по всем канонам киношного гангстеризма: черные кожаны, черные джинсы, черные свитера. Один из молодцов, бритоголовый с тяжеловесностью Восточного блока, полез в куртак за пистолетом, но тут сзади его окликнули единственным окриком: «Stoi!»

Рука верзилы замерла. В затенении у моего дома находился Луис, держа рукой в перчатке «глок». Русские оказались утиснуты между нами: я уже стоял с наведенным «тридцать восьмым».

– Вынь-ка руку из кармана, – сказал я бритоголовому, – не спеша. Когда вынешь, лучше, если у тебя на пальчиках будут ноготки и ничего более.

Бритоголовый повиновался. Его напарник уже стоял с поднятыми руками. Я вышел из-за машины и тронулся к ним.

– Наземь, – кивнул от дома Луис.

Молодцы безропотно легли. Луис обходительно их ощупал, в то время как я стоял поблизости с наведенным стволом. При обоих оказались полуавтоматические «кольты», девятимиллиметровые (ну прямо как похожие игрушки у близнецов). Луис вынул из пистолетов обоймы; проверил, нет ли патронов в стволах. Убедившись, что патронники пусты, обоймы он побросал в дальние кусты и отступил от лежащих на пару шагов.

– На колени, – скомандовал я. – Руки за голову.

Русские завозились, принимая стойку; при этом оба исподлобья косились на меня, особенно тот битюг.

– Ты кто? – спросил я.

Ответа не последовало.

– Shestyorka, – выговорил Луис. – Бегунок на посылках, что ли?

– Niet, – угрюмо отозвался бритый. – Bratok.

– Какой, в жопу, bratok, – сымитировал его тон Луис. – Он говорит, они рядовые бандиты. Н-да, вот жизнь пошла: этот, наверное, и по-английски-то ни бе ни ме. Вы что, с лодки повыпали или вас сюда волной закинуло?

– Я по инглиш говори, – подал голос русский. – Хорошо говори.

– Да ты чё? – притворно удивился Луис. – И что тебе за это, пятерку в дневник? Или звезду героя?

– Что вам здесь надо? – спросил я, хотя ответ уже знал.

– Как его, – завозился с ответом бритый, – ну это… Razborka. Мы хотим, э-э… – он опять замешкался со словами, – пояснение.

– Что ж, дам я тебе пояснение, – сказал я с хорошей дикцией. – Слушай и вникай. Мне не нравятся на моей земле вооруженные люди. Если я тебя сейчас пристрелю, этого пояснения твоим боссам будет достаточно?

На товарища покосился второй bratok, рыжий, и тоже заговорил:

– Если вы нас убьете, будет только хуже. Мы хотим поговорить про Демаркьяна.

С английским у рыжего было определенно лучше, чем у его напарника, почти без акцента. Стало ясно, что из этих двоих старший именно он, хотя пока его дружок не запорол переговоры, скрывать это было для него предпочтительней.

– Я о нем ничего не знаю, кроме того, что он убит.

– Тебя допрашивала полиция. И говорят, что его уделали из твоего пистолета.

– Пистолет у меня умыкнули, – сказал я. – Я сам толком не знаю, из него или нет застрелен Демаркьян. Может, и из него, хотя оружие киллерам я вообще-то не раздаю. Тому, кто его прихватил, он, видно, очень уж понадобился.

– Неосмотрительно было с вашей стороны утерять пистолет, – заметил рыжий.

– Ты же видишь, у меня есть другой. Потеряю его – всегда смогу одолжиться еще одним у моего друга, что у тебя за спиной. У него их тьма. Тем не менее к смерти Демаркьяна я никаким боком, со стволом или без.

– Это ты так говоришь, – пробросил он.

– Ну да. Только мы вот при пистолетах, а вы нет, так что наше слово решающее.

Русский пожал плечами, словно это его не особо и занимало.

– Как скажешь. Поверю на слово. Только все равно хотелось бы знать про того, кто шмальнул Демаркьяна. Про этого Меррика. Расскажи-ка нам про него.

– Ишь какой. Делайте-ка свою домашку самостоятельно. Он вам нужен, вы его и ищите.

– Хм. А мы вот думаем, ты его тоже ищешь. И хочешь забрать обратно свою пушку. Быть может, мы, когда его найдем, тебе ее передадим.

Бритый его дружок гаденько хихикнул и что-то бормотнул; я уловил какое-то «frayera». Луис в ответ угостил его по затылку рукояткой «глока» – не с целью вырубить, а чтоб припечатался физиономией. Из ссадины засочилась струйка крови.

– Он козлами нас обозвал, – пояснил Луис. – Какая бестактность.

Рыжий не шевельнулся, а лишь качнул головой, видимо, коря своего напарника за глупость.

– Я вижу, друг у тебя не очень-то расположен к русским, – заметил он.

Отрицать этого я не стал.

– Да он вообще ни к чему не расположен, а уж к вам двоим тем более.

– Он, наверное, расист. Ты тоже?

Рыжий слегка повернул голову, пытаясь углядеть Луиса (парень, надо отдать должное, не робкого десятка).

– Какой же я расист, – удивился Луис. – Я ж черный.

Прозвучало как-то неубедительно, но русский услышанным, похоже, удовлетворился.

– Нам нужен Фрэнк Меррик, – продолжил он. – Хочешь, мы тебя подмажем, чтоб ты нам о нем рассказал?

– Деньгами?

– Само собой, а чем же еще, – заулыбался он. Разговор становился ему определенно по нраву.

– Да не надо мне денег, – сказал я. – У меня и так хватает. Единственное, чего хотелось бы, это чтоб вы со своим дружком убрались отсюда поскорее. Видишь, он мне прямо на проезд капает.

Русский поглядел с неподдельным огорчением.

– Вот беда-то.

– Ничего, отмою.

– Да я насчет денег.

– Я понимаю. Вставай.

Он встал. Луис сзади проверял «шеви» на содержимое. Среди всего прочего там оказались классический «хеклеркох» в «бардачке» и «Бенелли М1» – ломовой дробовик с пистолетной ручкой, к которому прищелкивается еще и боевой прицел (он нашелся за откидным клапаном, что под задним сиденьем). Из обеих пушек Луис повынимал патроны, после чего, открыв у «шеви» задник, стер отовсюду свои отпечатки и упрятал оружие под серую обивку в багажнике.

– Дуйте обратно в Бостон, – подвел я итог. – Больше нам разговаривать не о чем.

– А что мне боссам сообщить? – растерялся русский. – Кто-то ж должен ответить за то, что случилось с Демаркьяном. Знаешь у нас сколько из-за этого проблем.

– Ничего, по дороге что-нибудь придумаешь.

Рыжий протяжно вздохнул.

– Руки-то хоть можно опустить?

– Только медленно, – предостерег я.

Тот опустил их на манер осторожно садящейся птицы и нагнулся, помогая товарищу встать на ноги. Затылок у бритоголового был весь в крови. Рыжий смог наконец разглядеть Луиса. Оба кивнули друг дружке в знак профессионального респекта. Луис вынул из нагрудного кармана белоснежный носовой платок и протянул русскому.

– Для головы твоего друга, – сопроводил он подношение.

– Благодарю.

– Знаешь, что такое zatochka? – спросил Луис.

– Ну знаю, – буркнул русский.

– Так вот у моего друга здесь везде все заточено, по полной программе. Так своим боссам и передай, не забудь.

Рыжий еще раз кивнул. Бритый кое-как, вперевалку, забрался в «шеви» и блаженно припал щекой к прохладной коже салона, прикрыв глаза. Его коллега обернулся ко мне:

– Ну бывай, volchara. Может, свидимся когда.

Он уселся за руль и начал задом сдавать машину по подъездной аллее; Луис все это время ступал рядом, неизменно держа его на мушке. Я подошел к своему «Мустангу» и отогнал его в сторонку, а затем какое-то время смотрел, как авто удаляется в сторону Первой магистрали.

– Наверно, украинцы, – прикинул стоящий рядом Луис. – Может, грузины. Но не чечены.

– Это хорошо или плохо?

Луис в ответ неприязненно пожал плечами.

– Все они из одного гадючника, – сказал он. – Но чечены особо ядовитые.

– Рыжий, по-моему, не сказать чтобы совсем уж пехота.

– Да, уже один из замов. То есть Демаркьян у них действительно был в цене.

– Было б из-за чего шебутиться.

– Так они ж бизнес теряют. Сейчас на их клиентов напустятся копы, станут выспрашивать, что там за картинки с детьми. Нельзя это пускать на самотек.

Луис, казалось, что-то недоговаривает.

– Что теперь?

– Пока не знаю. Надо повысматривать, повыслушивать.

– Думаешь, они вернутся?

– Как сказать. Возможно, если б мы первыми нашли Меррика, это прибавило бы нам очков.

– Меррика я им не дам.

– Другого варианта может и не оказаться.

Луис пошел обратно к дому.

– Слушай, а что такое blat? – спросил я вслед.

– Связи, – ответил Луис. – Полузаконного характера.

– А volchara?

– Это такой сленг, означает копа или дознавателя, но при этом бойцового. Вроде комплимента. – Он сунул пистолет в кобуру под мышкой. – Буквально означает «волк».

Глава 29

На север, где расположен Джекмен, мы выехали во второй половине дня – через Шомут, Хинкли и Скоухеган, Солон и Бингем, Москоу и Каратунк; мимо мест без имени и названий без места, вдоль капризных нетель и кривых реки Кеннебек, отороченной частоколом из голых деревьев, палая листва которых устилала скованную морозом землю сиятельным ковром. Облик леса постепенно менялся по мере того, как на смену лиственным пошли взрастать хвойные деревья, темные на фоне плавно вечереющего неба, устами зимнего ветра вещающего о грядущих снегах. А когда чистые, пронзительно-ветреные дни сменялись стойким щиплющим морозцем, леса дремотно затихали, давая поглубже, на всю зиму заснуть зверью в чащобах; комьями сидели на ветвях осоловелые от мороза птицы, сберегая в себе утлое тепло жизни.

Мы двигались по маршруту, проложенному некогда военной экспедицией Арнольда вверх по реке Кеннебек в Квебек. Его армия численностью тысячу двести человек прошла маршем от Кембриджа до Ньюберипорта, откуда на повозках вдоль прихотливой излучины Кеннебека добралась до самого Гардинерстауна. Там люди пересели на легкие плоскодонки общим числом более двухсот, каждая из которых вмещала по шесть-семь человек с боезапасом, провиантом и поклажей (всего до четырехсот фунтов весу). Лодки наспех строились в Гардинерстауне Рубеном Колберном – из свежей, еще непросохшей древесины, из-за чего они быстро давали течь и разваливались, уходя на дно вместе с драгоценными запасами пороха, хлеба и муки. Впереди под предводительством Дэниела Моргана шли три передовых отряда, держа путь на Большой Волок между Кеннебеком и Мертвой рекой; сзади медленно продвигались остальные, на реквизированных у поселенцев бычачьих упряжках переправляя свои плоскодонки через непреодолимые водопады под Форт-Вестерном. Лодки затем взволакивались по крутым обледенелым берегам Скоухеган-Фоллз, в то время как большинство гребцов вынужденно спешивались, чтобы уменьшить их вес; так и шли, пока впереди наконец не проглянули двенадцать миль зыбкой болотистой низменности Большого Волока. Солдаты бросались и тут же тонули в глубоком зеленом мху, с расстояния – твердом, но под ногами – бездонно-коварном: что-то вроде морской лихорадки на суше, когда обезумевшим от нескончаемого моря матросам начинает в бреду видеться суша, которой на самом деле нет и в помине, но они кидаются с борта и тонут в волнах. Так вот теперь примерно то же самое нашло отражение на земле, которая с виду была прочной, а на деле оказывалась мягка и податлива, как хлябь. Люди спотыкались о коряги, срывались и падали в речки и ручьи; лишь со временем была проложена проезжая дорога, а та первоначальная тропа еще долгие годы различалась цветом набросанной по бокам листвы.

Пронзительно волнующее чувство овладевало мной при виде пейзажей, находящих один на другой, от чередующихся наслоений прошлого и настоящего. Эти леса и реки неотделимы от своей истории; размывалась зыбкая грань между нынешним и минувшим. Это места, где призраки мертвых солдат до сих пор блуждали по лесам и по водам, ничуть не изменившимся с той приснопамятной поры; места, где поныне неизменным оставалось звучание фамилий; где люди по-прежнему владели землей, купленной их прапрадедами за унцию золота или пригоршню серебряных монет; места, с которыми не спешили расставаться старые грехи, ибо великие перемены обошли их стороной, не смыли о них память.

Подумать только, эти самые земли пересекали когда-то солдаты Арнольда, вооруженные ружьями, топорами да тесаками. А нынче уже другие отряды и отрядики вовсю штурмовали здешние просторы, наводняя стеклянную тишину зимы буханьем винтовок, вспарывая ее ревом грузовиков и вездеходов. Бойко сновали по лесам желто-оранжевые дурни-бизнесмены из Нью-Йорка и Массачусетса, нашедшие здесь отдохновение от поднадоевших площадок для гольфа, с тем чтобы лишний раз пальнуть в лося, медведя или самца оленя, – все это в сопровождении местных, благодарных за деньги, которые щедро отстегивали им биржевые игроки, и в то же время возмущенных, сколько же зверья эти приезжие балбесы так бездумно и бессмысленно бьют и калечат.

За весь путь мы сделали всего одну остановку – у дома, напоминающего скорее сторожку: три или четыре комнатенки, замызганные окна и интерьер с дешевыми ситцевыми занавесками. Двор весь как есть зарос мощными дудками сорняков. Зевом зияла гаражная дверь, обнажая скопище ржавых железяк и неровную поленницу. Машины здесь не было: по условиям досрочного освобождения садиться за руль Мейсону Дубусу не разрешалось.

Луис остался ждать снаружи – вероятно, из-за того, что находиться в обществе Дубуса считал для себя непереносимым, поскольку этот субъект был сродни тем, что в свое время измывались над Энджелом (иногда Луис от души сокрушался, что нет у него возможности разделаться со всеми, кто оставил раны на душе его нежно любимого друга). Так что Луис остался стоять, опершись на машину. В молчании он нехорошо поглядывал на приоткрывшуюся дверь, где поверх цепочки проглянуло желтоватое лицо старика со слезящимися глазами. Единственно различимая рука его безудержно тряслась.

– Слушаю, – сказал он на удивление твердым, густым голосом.

– Мистер Дубус, я Чарли Паркер. Вам, полагаю, звонили и сообщили, что я могу подъехать для разговора.

– Может, и звонили, – сузил он глаза. – А это, как ее, документ какой-нибудь у вас есть? Ну там права, еще что-нибудь?

Я предъявил удостоверение частного детектива, которое он взял и долго разглядывал вблизи, скрупулезно изучив каждую буковку, прежде чем вернуть. Затем мне через плечо он посмотрел туда, где стоял Луис.

– А это там кто?

– Так, друг.

– Простудится он у вас там. Пусть зайдет, если хочет.

– Да нет, он лучше там подождет.

– Ну дело ваше. Не говорите потом, что я не приглашал.

Дверь на секунду закрылась – хозяин возился с цепочкой, – а когда открылась полностью, я смог впервые толком разглядеть Дубуса. Он был сгорблен возрастом, недугами и годами тюрьмы, но тем не менее в нем по-прежнему угадывался тот рослый, сильный мужчина, каким он когда-то являлся. Одежда на нем чистая, выглаженная: темные брюки, рубашка в синюю полоску и даже розовый, умело завязанный галстук. Пахло от Мейсона старомодным одеколоном с оттенком сандала и ладана. Интерьер дома полностью опровергал неказистый образ убогой лачуги. Половицы здесь мягко сияли, пахло полиролью и освежителем. В прихожей на полочке стояли книги в мягких обложках, а рядом с ними – дисковый телефон чуть ли не послевоенных времен. Над полкой к стене пришпилена «Диссерата» – что-то вроде пошагового пособия для тех, кто вынужден превозмогать трудности современной жизни. Остальные стены украшали репродукции картин в дешевеньких рамках – одни современные, другие под классику (мне в основном незнакомые), – все подобраны с несомненным вкусом.

Вслед за Дубусом я прошел в гостиную. Здесь тоже царили чистота и опрятность, хотя пошарпанная, в царапинах мебель была явно из комиссионки. По маленькому телевизору на полированном столике шло комедийное шоу. На стенках здесь тоже висели репродукции, но имелась и пара оригиналов, пейзажи. Один из них показался мне знакомым. Я подошел взглянуть. На нем сплошь тянулся лес – зеленая лента деревьев на фоне огненного заката, – но одно из деревьев было заметно выше остальных, а на его верхушке проглядывал крест. Справа внизу стояла подпись Дэниела Клэя. Галаад.

– Это он мне подарил, – пояснил Мейсон.

Он держался от меня через комнату – видимо, застарелая тюремная привычка, когда каждый из сокамерников отводит другому пусть и мелкую, но территорию, вторгаться в которую без спроса нельзя, иначе может случиться всякое.

– Интересно, за что?

– За мой с ним разговор о Галааде. Может, присядем? А то уставать я стал. Без лекарств вот не могу. – Он указал на флакончики с таблетками, стоящие на полке камина, в котором среди снопиков искр потрескивали три больших полена. – А меня от них в сон клонит.

Я сел напротив него на диванчик.

– Если хотите кофе, я сделаю, – сказал он.

– Да нет, спасибо.

– Ну ладно. – Постукивая пальцами по подлокотнику кресла, Дубус украдкой поглядывал на телевизор: видимо, я отвлекал его от вечернего просмотра. Наконец смирившись с тем, что в покое его не оставят, он нажал на пульте кнопку, и экран погас.

– Так что именно вы хотели бы узнать? – спросил он. – А то ко мне сюда, знаете, наезжают то студенты, то доктора. Так что спросить меня о том, на что я не отвечал уже сотни раз, у вас вряд ли получится.

– Мне бы хотелось знать, о чем вы беседовали с Дэниелом Клэем.

– О Галааде беседовали, – ответил Дубус. – Только про него я и говорю. В свое время провели со мной уйму тестов, показывали всякие там картинки, но теперь донимать вроде как перестали. Решили, наверное, что выведали обо мне все полезное.

– Вы считаете, в самом деле?

У Мейсона со звучным бульканьем дернулся кадык. Какое-то время старик на меня смотрел, после чего, очевидно, пришел к решению.

– Я бы так не сказал, – ответил он. – Они спрашивали, я отвечал, от сих до сих, не больше. Не думайте, что вам удастся выспросить что-то такое, чего не удалось им.

– А в чем был у Клэя интерес к Галааду? – спросил я, памятуя о том, что необходимо удерживать внимание Дубуса. Он хоть и сонный и таблеток наглотался, но все же еще начеку.

– Он хотел знать, как там все обстояло. Я рассказал ему, ничего не скрыл. Мне и утаивать нечего. И за наши общие деяния мне не стыдно. Это все было, – он скорчил неприязненную мину, – превратно понято, неверно истолковано. Выставлено инакой стороной, совсем не той, какой надо.

«Наших общих деяний». Неплохо сказано. Как будто речь шла о чем-то обоюдном, с взаимного согласия детей и взрослых, и таком же естественном, как рыбалка или сбор грибов с ягодами.

– Так ведь дети гибли, мистер Дубус.

Он кивнул:

– Это да, это точно. Худо. Такого не должно было произойти. Хотя речь шла лишь о младенцах, а времена у нас тогда были тяжелые. Можно сказать, легко отошли, блаженненькие.

– Один из тех младенцев, как я понимаю, был заколот вязальной спицей. Как-то не очень вяжется с понятием блаженства, вам не кажется?

– Вы меня судите, сэр?

Он злобно на меня покосился, дрожью рук выдавая растущий гнев, который безуспешно пытался унять.

– Да кто я такой, чтобы судить.

– Вот это верно. Потому мы с доктором Клэем и поладили: он меня не судил.

Дэниел Клэй когда-нибудь заговаривал с вами о своих подопечных детях?

– Нет. – В чертах старика шелохнулось что-то неприятное. – Хотя я пробовал. Но он не повелся. – Мейсон хихикнул.

– Сколько раз он сюда приезжал?

– Два или три, насколько мне помнится. И в тюрьму ко мне тоже приезжал, но только разок.