Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Джон Китс

* * *

 
О, не красней так, о, не красней!
Иль тебя искушенной сочту я.
Если ты улыбнешься – и румянцем зальешься,
Не поверю в невинность святую.
 
 
Есть краска стыда для «нет, никогда!»
И есть для «скажите на милость»,
Есть для помышленья и есть для сомненья —
И для «как же это случилось?»
 
 
О, не вздыхай так, о, не вздыхай,
Вспоминая о Еве румяной!
Ты губами впивалась в нежную алость
И кусала ее неустанно.
 
 
Давай же опять станем яблоки рвать —
И весне от нас не умчаться!
Наступил как раз тот блаженный час,
Чтобы вволю нацеловаться.
 
 
Вздыхают «о да!», вздыхают «о нет!» —
И вздыхают, роняя слезинки…
Но не лучше ли нам райский плод пополам
Разрезать до сердцевинки?
 

31 января 1818

РОБИН ГУД

Другу

 
Нет! Навек прошли те дни:
Стары, в седине они.
Много дней, часов, минут
Обрело себе приют
Под опавшею листвой.
Часто, часто ветра вой
Слал метелям зимний зов
На пиры во тьме лесов.
…Раньше не было невзгод,
И аренд не знал народ.
 
 
Нет, не слышен больше рог,
Луком не звенит стрелок.
Не трубит рожок впотьмах
Ни в степи, ни на холмах,
И в лесу не слышно смеха:
Не повергнет больше эхо
Нынче путника в испуг
Шуткой, в чаще слышной вдруг.
 
 
В дни июня даль ясна,
В путь: хоть солнце и луна
Или светлых семь Плеяд
Свет в пути тебе струят,
Робин Гуд, мне поверь,
Не увидишь ты теперь,
По пустой баклаге счет
Уж никто не отобьет,
Напевая песнь ловцов,
Этим скоротать готов
Путь к веселости своей
Возле Трента, средь полей…
Навсегда ушли отсель
Песня, шутка, пряный эль…
 
 
Нет веселых плясок ныне,
Смолкла песнь о Гамелине.
Где разбойник удалой,
Скрытый в зелени пустой?
Век былой прошел, пропал…
Если б нынче Робин встал
Из могилы средь полян,
Если б дева Мариан
Снова в этот лес пришла,
Явь бы их с ума свела:
Повалил дубы с тех пор
Корабельщика топор,
И в волнах гниют они.
Пчелы смолкли в наши дни,
Нынче – странно! – даже мед
Всяк за деньги лишь возьмет!
 
 
Будем петь мы все равно:
Славься Линкольна сукно!
Слава старой тетиве!
Слава плещущей листве!
Славься, старый громкий рог!
Славься, сметливый стрелок!
Славься, Дюжий Малый Джон,
Конь твой также восхвален!
Славься, храбрый Робин Гуд,
Что в лесу нашел приют!
Славься, дева Мариан!
Славься, весь разбойный клан!
Пусть прошли те дни – вдвоем
Песню мы с тобой споем.
 

Не позднее 3 февраля 1818

СТРОКИ О ТРАКТИРЕ «ДЕВА МОРЯ»

 
Души бардов, ныне сущих
В горних долах, в райских кущах!
Разве этот лучший мир
Лучше, чем у нас трактир
«Дева Моря», где по-царски
Угостят тебя Канарским,
Где оленина всегда
Слаще райского плода?
Наслаждались этим чудом
Марианна с Робин Гудом,
Как, бывало, в оны дни
Пировали здесь они!
 
 
Слышал я, что было дело:
С крыши вывеска слетела,
Поднялась на небосвод,
И под нею звездочет
Вдруг увидел вас, веселых,
За столом и в ореолах,
Осушающих до дна
Бочку доброго вина,
Возносящих к небу чаши
В честь Созвездья Девы Нашей!
 
 
Души бардов, ныне сущих
В горных долах, в райских кущах!
Разве этот лучший мир
Лучше, чем у нас трактир?
 

Не позднее 3 февраля 1818

К ДАМЕ, КОТОРУЮ АВТОР ВИДЕЛ

ОДНАЖДЫ В ВОКСХОЛЛЕ

 
Пять лет о берег бил прибой времен,
И под приливом двигались пески
С тех пор, как я тобою был пленен,
Когда перчатку ты сняла с руки.
Увижу я полночный небосвод —
И взора твоего звезда горит,
Увижу я, как роза расцветет, —
И вспоминаю цвет твоих ланит,
Увижу я бутон – и слух готов
К устам твоим лететь на зов мечты,
И ожидать любовных нежных слов,
И жить обманом… Затмеваешь ты
Воспоминанием восторг любой
И отравляешь радости тоской.
 

4 февраля 1818

К НИЛУ

 
Сын старых африканских лунных гор,
Дом крокодилов, область пирамид!
Мы говорим: ты благ и плодовит,
Но лишь одну пустыню видит взор.
Народов смуглых нянька с давних пор.
Ты благостен? Иль твой обманчив вид
Для тех, кого работа тяготит,
Кто до Каира строй могил простер?
Нет, мрачная догадка не права!
Незнанью чудится пустыни тишь
Во всем чужом. Твоя вода жива,
Как наши реки, поишь ты камыш,
И так же омываешь острова,
И к морю так же весело спешишь.
 

4 февраля 1818

К СПЕНСЕРУ

 
О Спенсер! Обожатель твой, лесник,
Пройдя твой лес, вчера с улыбкой милой
Просил, чтоб я, твоей подвигнут силой,
Впредь очищал английский мой язык.
Сказитель эльфов! Кто ж из нас достиг —
Из нас, живущих средь зимы постылой,
Таких высот, как Феб золотокрылый,
Чтоб разливать веселье утра вмиг?
Кто может без упорного труда
Живить, как ты, свои произведенья?
Цветок из почвы долго пьет всегда,
Пока придет пора его цветенья.
Явись весной: из кожи буду лезть,
Ему на радость, а тебе на честь.
 

февраля 1818

ОТВЕТ НА СОНЕТ,

ЗАКАНЧИВАЮЩИЙСЯ СТРОКАМИ

ДЖ. Г. РЕЙНОЛДСА:

«…Дороже темный цвет

В глазах, чем слабый отблеск гиацинта».

 
Голубизна! Ты – жизнь небес: простор
Для Цинтии, дворец бескрайний Феба,
Для Веспера со свитою шатер,
Хранительница туч, пестрящих небо.
Голубизна! Ты – жизнь всесветных вод:
Ни океан, кипя взъяренной пеной,
Ни реки, сокрушающие лед,
Не затемняют сути неизменной.
Голубизна! Ты родственна лесам,
С нежнейшей зеленью обручена ты:
Синеет незабудка, а вон там —
Фиалка притаилась… Как сильна ты,
Чуть проглянув! Но власть твоя стократ
Сильней, когда тобой сияет взгляд!
 

8 февраля 1818

О ЧЕМ ГОВОРИЛ ДРОЗД

Строчки из письма к Джону Гамильтону

Рейнолдсу

 
Ты – тот, кто ветру подставлял лицо,
Кто видел в дымке тучи обложные
И вязы среди звезд заиндевевших;
Пожнешь ты жатву – лишь весна придет,
Ты – тот, кому казался книгой свет
Кромешной мглы, которая питает
Тебя всю ночь, до появленья Феба;
Тебе весна сторицею воздаст.
О знаньях не пекись – и будь как я:
Ведь песенке моей неведом холод.
О знаньях не пекись – и будь как я;
Мне внемлет Вечер. Тот, кто загрустил
При слове «праздность», – праздным быть не может.
Лишь наяву ты думаешь, что спишь.
 

19 февраля 1818

НАБРОСКИ ДЛЯ ОПЕРЫ

1

 
Будь я причтенным к божествам Олимпа,
Всевышнюю я утвердил бы волю:
Когда влюбленный устремится следом
За красотою, вдалеке сокрытой,
Пусть с каждым мигом облик совершенный
Становится нежнее и прекрасней;
От диких ягод, сорванных поспешно,
Пусть зреет поцелуй на древе страсти
И соком сладким наполняет плод,
Чтоб на устах паломника истаять.
 

II

ПЕСНЯ МАРГАРИТКИ

 
Велик у солнца глаз —
Я зорче во сто раз.
Не подглядеть луне
Того, что видно мне.
 
 
Опять весна, весна!
Я радости полна:
В густой траве таюсь,
К красавицам тянусь.
 
 
Я подмечаю то,
Чего не смел никто,—
И колокольцев звон
Баюкает мой сон.
 

III

ПЕСНЯ ДУРОСТИ

 
Гудит на свадьбе контрабас,
А Дурости – ура!
 
 
Пускаются девицы в пляс,
А Дурости – ура!
 
 
Горшок со сливками – вверх дном,
А Дурости – ура!
 
 
Белье промокло под дождем,
А Дурости – ура!
 
 
В бочонке прохудилось дно,
А Дурости – ура!
 
 
Кричит на козлах Китти: – Нно! —
А Дурости – ура!
 
 
Пусть пережарен поросенок,
А Дурости – ура!
 
 
Пусть ломтик сыра слишком тонок,
А Дурости – ура!
 
 
Сэр Чих беседует с юристом,
А Дурости – ура!
 
 
Мисс Кусь в обнимку с трубочистом,
А Дурости – ура!
 

IV

 
О, как истерзан я тревогой мрачной!
Быть может, зубы у нее – не жемчуг,
А голос не похож на соловьиный;
Ресницы же (сомненье сердце гложет)
Едва ль длиннее усиков осиных;
Нет ни единой ямочки на щечках —
Одни веснушки… Боже, если нянька
До времени дитя ходить учила —
Дианы ноги сделались кривыми,
И покосилась царственная шея.
 

V

 
Нежданный гость, сойдя с коня,
Ни слова не сказал:
Он только руку госпоже
Тайком поцеловал.
 
 
Нежданный гость, вступая в дом,
Ни слова не сказал:
Он прямо в губы госпожу
Тайком поцеловал.
 
 
В цветник, что господин взрастил,
За госпожой вослед
Нежданный гость вошел тайком,
Тайком ушел чуть свет.
 
 
Служанке он, вскочив в седло,
Кольцо украдкой дал —
И, наклонившись, горячо
Ее поцеловал.
 

VI

 
Уснула! Спи, о спи, мой перл бесценный!
И дай склониться пред тобой с молитвой,
И дай призвать небес благословенье
Неслышное на твой покой счастливый,
Дай прошептать о верности безмерной,
О преданном, внезапном обожанье —
Сокровище мое, любовь моя!
 

Февраль 1818

* * *

 
Четыре разных времени в году.
Четыре их и у тебя, душа.
Весной мы пьем беспечно, на ходу
Прекрасное из полного ковша.
Смакуя летом этот вешний мед,
Душа летает, крылья распустив.
А осенью от бурь и непогод
Она в укромный прячется залив.
Теперь она довольствуется тем,
Что сквозь туман глядит на ход вещей.
Пусть жизнь идет неслышная совсем,
Как у порога льющийся ручей.
Потом – зима. Безлика и мертва.
Что делать! Жизнь людская такова.
 

Между 7 и 13 марта 1818

СТРОКИ ИЗ ПИСЬМА

 
Здесь незаметно бегут вечера.
Налево гора,
Направо гора,
Река и речной песок.
Можно сесть
И со сливками съесть
Теплого хлеба кусок.
 
 
Один ручей
И другой ручей
Вращают колеса храбро.
В ручье лосось,
Чем пришлось,
Откармливает жабры.
 
 
Здесь дикий бор
И великий простор
Для охоты, пастьбы и порубки;
И у всех дорог
Золотистый дрок
Цепляется за юбки.
 
 
Бор высок,
В бору голосок
Нежно зовет кого-то;
А в поздний час
Веселье и пляс
На ровном лужке у болота.
 
 
Куда ни взгляни,
Кусты да плетни,
Дроздам неплохая квартира.
Осиный дом —
В обрыве крутом,
Чтоб не было слишком сыро.
 
 
Ах и ах!
Маргаритки во рвах!
Примул раскрылись кубки!
Тронешь бутон,
И навстречу он
Протягивает губки.
 
 
Я даром отдам
Всех лондонских дам
И критиков сморчков,
Чтобы на лугу
Валяться в стогу
И вспугивать пестрых сверчков.
 

Не позднее 21 марта 1818

ДЕВЧОНКА ИЗ ДЕВОНА

 
Девчонка из Девона, чем у тебя
Набита ручная плетенка?
Видать, со сметаны так щеки румяны,
Не дашь ли сметаны, девчонка?
 
 
Люблю я твой мед и цветы на лугах
И очень люблю твое масло,
Но больше, признаться, люблю целоваться,
О только не дуйся напрасно!
 
 
Мне сладки и долы твои, и холмы,
И овцы кудрявые в долах,
Но сладкого слаще средь вереска в чаще
Валяться на травах медовых.
 
 
Так что же? Повесим на иву платок,
А рядом поставим корзинку
И ляжем в теплыни на зыбкой перине
Среди незабудок в обнимку.
 

Не позднее 21 марта 1818

ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ

 
Мой милый Рейнолдс! Вечером, в постели,
Когда я засыпал, ко мне слетели
Воспоминанья: дикий, странный рой
Порой смешных, пугающих порой
Видений, – все, что несоединимо:
Взгляд ведьмы над устами херувима;
Вольтер в броне и шлеме, со щитом;
Царь Александр в колпаке ночном;
У зеркала Сократ в подтяжках длинных;
И Хэзлитт у мисс Эджворт на крестинах;
И Юний Брут, под мухою чуть-чуть,
Уверенно держащий в Сохо путь.
 
 
Кто избежал подобных встреч? Возможно,
Какой-нибудь счастливец бестревожный,
Кому в окно не всовывался бес
И в спальню хвост русалочий не лез;
Кому мерещатся повсюду арфы
Эоловы, венки, букеты, шарфы
И прочие отрадные тона.
Но жизнь грубей – и требует она
Все новых жертв; взлетает нож, как птица,
В руке жреца, и белая телица
Мычит, изнемогая от тоски;
И, заглушая все, визжат рожки,
Творятся возлиянья торопливо;
Из-за зеленых гор на гладь залива
Выходит белый парус; мореход
Бросает якорь в лоно светлых вод,
И гимн плывет над морем и над сушей…
 
 
Теперь о чудном Острове послушай!
Там Замок Очарованный стоит,
До половины стен листвою скрыт,
Еще дрожащей от меча Урганды…
О, если б Феба точные команды
Тот Замок описать мне помогли
И друга средь недуга развлекли!
 
 
Он может показаться чем угодно —
Жилищем Мерлина, скалой бесплодной
Иль призраком; взгляни на островки
Озерные – и эти ручейки
Проворные, что кажутся живыми,
К любви и ненависти не глухими,—
И гору, что похожа на курган,
Где спящий похоронен великан.
 
 
Часть Замка, вместе с Троном чародейским,
Построена была Волхвом халдейским;
Другая часть – спустя две тыщи лет —
Бароном, исполняющим обет;
Одна из башен – кающейся тяжко
Лапландской Ведьмой, ставшею монашкой;
И много здесь неназванных частей,
Построенных под стоны всех чертей.
 
 
И кажется, что двери замка сами
Умеют растворяться пред гостями;
Что створки ставен и замки дверей
Знакомы с пальчиками нежных фей;
А окна светятся голубовато,
Как будто край небес после заката
Иль взор завороженных женских глаз,
Когда звучит о старине рассказ.
 
 
Глянь! из туманной дали вырастая,
Плывет сюда галера золотая!
Три ряда весел, поднимаясь в ряд,
Ее бесшумно к берегу стремят;
Вот в тень скалы она вошла – и скрылась;
Труба пропела, – эхо прокатилось
Над Озером; испуганный пастух,
Забыв овец, помчался во весь дух
В деревню; но рассказ его о «чарах»
Не поразил ни молодых, ни старых.
 
 
О, если бы всегда брала мечта
У солнца заходящего цвета,
Заката краски, яркие как пламя! —
Чтоб день души не омрачать тенями
Ночей бесплодных. В этот мир борьбой
Мы призваны; но, впрочем, вымпел мой
Не плещется на адмиральском штоке,
И не даю я мудрости уроки.
Высокий смысл, любовь к добру и злу
Да не вменят вовек ни в похвалу,
Ни в порицанье мне; не в нашей власти
Суть мира изменить хотя б отчасти.
Но мысль об этом мучит все равно.
Ужель воображенью суждено,
Стремясь из тесных рамок, очутиться
В чистилище слепом, где век томиться —
И правды не добиться? Есть изъян
Во всяком счастье: мысль! Она в туман
Полуденное солнце облекает
И пенье соловья нам отравляет.
 
 
Мой милый Рейнолдс! Я бы рассказал
О повести, что я вчера читал
На Устричной скале, – да не читалось!
Был тихий вечер, море колыхалось
Успокоительною пеленой,
Обведено серебряной каймой
По берегу; на спинах волн зеленых
Всплывали стебли водорослей сонных;
Мне было и отрадно, и легко;
Но я вгляделся слишком глубоко
В пучину океана мирового,
Где каждый жаждет проглотить другого,
Где правят сила, голод и испуг;
И предо мною обнажился вдруг
Закон уничтоженья беспощадный, —
И стало далеко не так отрадно.
И тем же самым мысли заняты
Сегодня, – хоть весенние цветы
Я собирал и листья земляники,—
Но все Закон мне представлялся дикий:
Над жертвой Волк, с добычею Сова,
Малиновка, с остервененьем льва
Когтящая червя… Прочь, мрак угрюмый!
Чужие мысли, черт бы их побрал!
Я бы охотно колоколом стал
Миссионерской церкви на Камчатке,
Чтоб эту мерзость подавить в зачатке!
Так будь же здрав, – и Том да будет здрав! —
Я в пляс пущусь, тоску пинком прогнав.
Но сотня строк – порядочная доза
Для скверных виршей, так что «дальше – проза»…
 

25 марта 1818

* * *

 
Через холмы, через ручей,
Лугом – на ярмарку в Долиш:
Отведать коврижек и калачей
И так поглазеть – всего лишь!
 
 
Шалунье Бетти я предложил
(Трепал ее юбки ветер):
«Я буду твой Джек, а ты – моя Джил»,—
И села со мною Бетти.
 
 
«Кто-то идет! Кто-то идет!..» —
«Ах, Бетти, это лишь ветер!»
И без лишних слов, без дальних забот
На спинку упала Бетти.
 
 
«Ах, погоди! Ах, погляди!..» —
«Прикуси язычок, малышка!»
И смолкла она, внезапно хмельна,
Свеженькая, как пышка.
 
 
Ну как по пути не потерять
С нею часок короткий?
Как на лугу цветов не примять
Ради такой красотки?
 

26 марта 1818

К ДЖ. Р.

 
О, будь неделя веком – и тогда
На сотни лет год растянуться б мог;
Разлук, свиданий шла бы череда,
Румянец встречи не сходил со щек.
За миг мы вечность прожили б с тобой,
В одно биенье наши слив сердца:
Безмерным стал бы краткий путь дневной,
Чтоб наше счастье длилось без конца.
О, мчаться в среду к Индским берегам,
В четверг Левант роскошный навестить!
Исчезло б время: удалось бы нам
В мгновении все радости вместить.
Как исполняются мечты, мой друг,
Вчера – вдвоем с тобой – узнал я вдруг.
 

18—20 апреля 1818

ИЗАБЕЛЛА,

ИЛИ ГОРШОК С БАЗИЛИКОМ

ИСТОРИЯ ИЗ БОККАЧЧО

I

 
Прекрасная, младая Изабелла!
Лоренцо, восхищенный пилигрим!
Она душою нежною робела,
За общей трапезой встречаясь с ним,
И юноша тянулся к ней несмело,
Ее блаженной близостью томим, —
И по ночам вздыхал и плакал каждый,
Обуреваемый любовной жаждой.
 

2

 
Так под единой крышей много дней
Любовь была и горем, и отрадой;
Он ежечасно думал лишь о ней,
В дому, в лесу или под сенью сада,—
Ей голос юноши звучал нежней,
Чем шум листвы, чем рокот водопада,—
И, образом его увлечена,
Не раз губила вышивку она.
 

3

 
Томясь в своем покое одиноком,
Он знал: она недалеко сейчас;
И проникал он соколиным оком
В ее окно, и видел каждый раз:
По вечерам, в смирении глубоком,
Молясь, она не опускает глаз,
А ночью слышать жаждал с нетерпеньем,
Как утром дева сходит по ступеням.
 

4

 
Печально миновал прекрасный май;
Царила грусть июньскою порою.
«О, завтра для меня наступит рай —
Я сердце госпоже моей открою».
«Коль он меня не любит, то пускай
Навек расстанусь с прелестью земной…»
Так грезили в полночный час они,
Но тщетно длились горестные дни.
 

5

 
Младая дева мучилась дотоле,
Пока не истощился цвет ланит,—
Так мать, когда дитя кричит от боли,
У колыбели тает и скорбит.
Лоренцо думал: «Я не в силах боле
Смотреть на муки. Сердце мне велит:
Я ей мою любовь открыть посмею,
Хоть для того, чтоб плакать вместе с нею».
 

6

 
Так он однажды утром возгласил.
Но сердце было выпрыгнуть готово
От робости; недоставало сил;
Сердечный жар не дал сказать ни слова
И всю его решимость погасил, —
А мысль к невесте устремлялась снова.
Кто любит, тот в один и тот же миг
Бывает столь же кроток, сколь и дик.
 

7

 
Еще одна бы ночь над ним висела,
Тоскою и любовью тяжела, —
Когда бы не младая Изабелла,
Взор не сводившая с его чела, —
Что в это утро смертно побледнело.
Она решилась и произнесла:
«Лоренцо!..» – и умолкла столь же скоро,
Все досказав одним сияньем взора.
 

8

 
«О Изабелла, я могу едва
Решиться молвить о моей кручине;
Люблю тебя, поверь в мои слова,
Как веришь избранной тобой святыне;
От мук душа моя почти мертва, —
Я не посмел бы говорить и ныне,
Но дольше не могу прожить и дня,
В груди любовь безмолвно хороня.
 

9

 
Любовь моя! Зима уйдет, бушуя,
С тобой весна, лучиста и чиста,
Коснуться ныне алых роз хочу я,
Бутонов, где таится теплота».
И вот – сомкнулись рифмой поцелуя
С устами девушки его уста;
И, как росток под нежной лаской лета,
Блаженство их вступило в час рассвета.
 

10

 
Они расстались, будто два цветка,
Несомые волнами аромата, —
Но встреча вновь была уже близка,
Девица пела, радостью объята,
Хваля стрелу умелого стрелка,
А юноша стоял в лучах заката,
Следил, как солнце падало во тьму,
И радовался чувству своему.
 

11

 
И вновь сошлись они при первых звездах,
Взошедших на хрустальный свод небес,
И много раз встречались так при звездах,
Взошедших на хрустальный свод небес,
В беседке, где дышал цветами воздух,
Укрытые от суетных словес, —
Как жаль, что все изменится, что вскоре
Пойдет молва об их великом горе.
 

12

 
Нет, им печали не было дано.
Как много слез излито за влюбленных,
Как много скорби с ними заодно,
Как много воздыханий похоронных, —
Как много повестей сочинено,
Во злато и сафьян переплетенных;
Лишь ту восторгом встретить не могу,
Где Ариадна ждет на берегу.
 

13

 
Хотя в любви – от горечи великой
Лекарство в малой сладости найдешь, —
Дидона тенью странствует безликой,
И нашей деве счастья не вернешь;
Ее жених индийскою гвоздикой
По смерти не был умащен, – так что ж, —
Известно даже пчелам, что недаром
Отравленный цветок манит нектаром.
 

14

 
В дому у братьев девушка жила.
Неисчислимы были их доходы
От шахт и фабрик, где царила мгла, —
Где освещались факелами своды,
Где под кнутами корчились тела
Невольников, не ведавших свободы, —
И люди, коченея, день-деньской
Песок перемывали золотой.
 

15

 
Для них ловец жемчужин на Цейлоне
Нырял, чтобы не вынырнуть потом;
Для них, припав ко льду в предсмертном стоне,
Лежал тюлень, пронзенный гарпуном;
Для них вершились травли и погони;
И меж людей, задавленных трудом,
Два брата – бережливы, терпеливы —
Вращали ловко жернова наживы.
 

16

 
А чем гордиться? Тем ли, что фонтан
Не столь плаксив, как нищего гримаса?
А чем гордиться? Тем ли, что тимьян
Благоуханней, чем гнилое мясо?
А чем гордиться? Тем ли, что карман
Набит не хуже, чем казна Мидаса?
А чем гордиться? Пусть ответ дадут:
Во имя правды, чем гордиться тут?
 

17

 
Так жили оба, жизнь свою запрятав
Подалее от взоров бедняка,
В наживе достигая результатов,
Как два еврея, два ростовщика,
Два мытаря, два мула для дукатов,
Два ястреба, два жадных паука,
Искусно изучившие наречья
Иберии, Тосканы, Междуречья.
 

18

 
Но как смогли исчадия контор
Проведать, что в душе таит девица?
Как уследить сумел их жадный взор,
К какой наживе юноша стремится?
О, лучше б их сразил библейский мор!
Но братьям не случилось ошибиться:
Пусть каждый, кто огнем любви объят,
Как заяц на бегу, глядит назад.
 

19

 
Боккаччо, сочинитель превосходный,
Прошу прощенья за свою вину,
У рощ твоих, у нивы многоплодной,
У роз твоих, что влюблены в луну,
У мирты, у лилеи благородной,
Что никнет у мелодии в плену, —
Простите, что в печальный тон рассказа
Закралась дерзкая, чужая фраза.
 

20

 
Прости меня, Боккаччо, и тогда
Рассказ пойдет спокойно, как пристало;
Прости, на строки этого труда
Взирая благосклонно с пьедестала;
Ты в рифмы облачен – и не беда,
Что проза старая поэмой стала,
Что ты стихом английским зазвучал,
Что ветер севера тебя помчал.
 

21

 
Проведали злокозненные братья,
Что их сестра и юноша младой
Друг другу дарят вздохи и объятья, —
Хозяева, забывшие покой,
Лоренцо слали тайные проклятья, —
Слуге остаться надлежит слугой! —
Для братьев было выгодней и проще
Отдать сестру за фабрики и рощи.
 

22

 
Не раз кусали губы два дельца
И меж собою совещались много,
Каким путем остановить юнца, —
И вот, обдумав все и взвесив строго,
Искоренили жалость до конца,
Под планом подведя черту итога, —
Решенье братьев было таково:
Убить Лоренцо и зарыть его.
 

23

 
Однажды юноша пред балюстрадой
Стоял, встречая солнечный восход,
Не зная, что по свежим росам сада
К нему спешат хозяева, – и вот
Услышал он: «Хотя нежна прохлада,
Лоренцо, но, однако, труд не ждет:
Садись в седло, послушайся совета,
Сколь ни приятен тихий час рассвета.
 

24

 
Сегодня мы намерены с утра
Скакать по направленью к Апеннинам,
Покуда солнцу не придет пора
В ветвях шиповника пылать рубином».
Не зная, что за страшная игра
Ведется ими с юношей невинным,
Склонил Лоренцо свой покорный взгляд
И поспешил к себе сменить наряд.
 

25

 
Войдя во двор, приблизясь к окнам дома,
Он часто замирал, едва дыша:
Быть может, ранней свежестью влекома,
Она окно откроет не спеша, —
И трелью смеха, музыкой знакомой
Он был вознагражден: его душа
Возликовала: за резной решеткой
Сверкнула дева красотою кроткой.
 

26

 
«Любимая! Сколь щедры небеса,
Что вижу я тебя, – сказал он нежно
Бессильны все земные словеса
Поведать, как печаль моя безбрежна:
Простись со мной на целых три часа —
Но встреча наша будет безмятежна!»
«До встречи, милый!» – прозвучал ответ,
И песнь летела юноше вослед.
 

27

 
Все трое ехали туда, где Арно
Средь камышей танцующих течет,
Где солнца луч трепещет светозарно
И плещется форель на глади вод, —
Следя за жертвой зорко и коварно,
Злодеи-братья отыскали брод
И с юношей – ошую, одесную —
Вступили братья в гущину лесную.
 

28

 
Там был убит Лоренцо и зарыт.
Любовь его нашла конец в могиле —
Душа свободна, но она болит.
Преступники мечи в реке омыли;
Принявши сытый и довольный вид,
Как гончие, что зверя затравили,
И бодро, в первый раз за много дней,
Они домой направили коней.
 

29

 
Они сестре истолковали вскоре
Столь непонятный юноши отъезд:
По их делам уехал он за море
И не пришлет вестей из дальних мест.
Узнай, о дева, что такое горе,
И мужественна будь, неся свой крест;
Отныне вдовий час все безнадежней,
И каждый день – печальнее, чем прежний.
 

30

 
Так первый день проплакала она,
Вкушая горечь и тоску разлуки,
Поняв, что ночь любви не суждена;
Молчание удваивало муки,
И, вглядываясь в темноту, одна,
Прекрасные заламывая руки,
Стонала дева о своей беде
И тихо призывала: «Где ты, где?»
 

31

 
Но час печали по себе не долог, —
Над ней иные думы взяли власть,
Пропал последний горести осколок,
В терпение настало время впасть,
Над ней простерло ожиданье полог,
В ее душе не угасала страсть,
И мучили великие тревоги
О юноше, томившемся в дороге.
 

32

 
В дни осени, когда багряный цвет
Сменяют дерева на темно-серый
И ветры свой смертельный менуэт
Играют нежно на ветвях шпалеры,
Чтоб каждый ствол был донага раздет,
Пока зима не вышла из пещеры, —
Теряла Изабелла красоту,
И было ждать уже невмоготу.
 

33

 
Лоренцо не вернулся к ней. С истомой
Она к убийцам обращала взор —
Зачем так долго друг вдали от дома?
Ей сообщали братья разный вздор,
Но преступленье, словно дым Еннома,
Терзало их, и по ночам с тех пор
Они стонали, видя сон фатальный:
Свою сестру в одежде погребальной.
 

34

 
И так бы завершились дни ее,
Но нечто, черным ужасом чревато,
Разрушило внезапно забытье, —
Так смерть от яда – быстрая оплата
Испившему; так острое копье
Того, кто принял дозу опиата,
Внезапно отвращает от мечты
К мирским страданьям, в гущу суеты.
 

35

 
То призрак был. В ногах ее постели
Возник Лоренцо в тишине ночной:
Он горько плакал; кудри потускнели,
Иссушены гробницею лесной,
И голос, что звучал нежней свирели,
Проникнулся тоскою ледяной, —
Могила угасила взор невинный
И уши грязной залепила глиной.
 

36

 
Он говорил, и речь его текла
Печально, странно, будто панихида, —
Была мучительна и тяжела
Его мольба из глубины Аида, —
Она, казалось, рождена была
Надтреснутою арфою друида:
Звучал во мраке призрачный напев,
Как ветер меж кладбищенских дерев.
 

37

 
Он усмирил во взоре блеск озноба,
Несвойственного жителям земли,
Он прошлое приоткрывал ей: злоба
Преступных братьев, козни, что плели
Они кругом, – сосновая чащоба,
Куда его убийцы привели,
И топкая дерновая лощина,
Где суждена была ему кончина.
 

38

 
«О, Изабелла, – прошептала тень, —
Я сплю в земле; лесная даль туманна,
Лежит в изножье у меня кремень,
Шуршат колючие плоды каштана,
Могилу осыпая; каждый день
За речкой овцы блеют утром рано —
Приди, слезу на вереск урони,
Утешь мои мучительные дни!
 

39

 
Я – призрак! Я навеки обездолен,
Я мессу в одиночестве пою
И звуки жизни слышать приневолен
У бытия земного на краю:
Гуденье пчел и звоны колоколен
Безмерной болью ранят грудь мою, —
Я сплю, печаль великую скрывая,
И ты чужда мне тем, что ты – живая.
 

40

 
Когда бы призрак мог сойти с ума,
Я обезумел бы неотвратимо:
Мне в памяти не отказала тьма,
Но вижу – ты печалями томима,
И оттого теплей моя тюрьма,
Как если б я любовью серафима
Владел: я счастлив красотой твоей,
Я мертв, но я люблю еще сильней».
 

41

 
Дух прорыдал: «Прощай!» – и сгинул в бездне,
Оставя темноту искриться. Так,
В полночный час раздумья и болезни,
Нас угнетает каждый прошлый шаг
И больше прочих – труд, что бесполезней
Всех дел земных, и мы глядим во мрак
И видим искры тлеющие эти.
Очнулась дева только на рассвете.
 

42

 
«Увы! – она сказала. – Эта ложь
Была прикрытьем нашему несчастью —
Я думала, от рока не уйдешь,
Сама судьба нас наделила страстью, —
Но вижу я кровавый братнин нож!
О Призрак милый! Ты нездешней властью
Отверз мне очи: я приду к тебе,
И да внимает Бог моей мольбе!»
 

43

 
Уж рассвело, и дева осторожно
Придумала, как братьев обмануть,
Добраться до чащобы и, возможно.
Найти к могиле драгоценный путь, —
И если впрямь видение неложно,
Излить всю скорбь любимому на грудь.
И в лес, когда решение созрело,
Пошла со старой нянькой Изабелла.
 

44

 
Они спустились медленно к реке,
И дева здесь кормилице украдкой,
Завидевши опушку вдалеке.
Шепнула что-то. «Что за лихорадка
Томит тебя, дитя, зачем в руке
Ты держишь нож?» – и страшная разгадка
Нашлась, когда к концу склонился день:
Могила под каштаном и кремень.
 

45

 
Кому не доводилось на кладбище,
Бродя в тиши, которой равных нет,
Сквозь почву видеть гробовое днище,
Истлевший саван, череп и скелет,
Вселяя душу мысленно в жилище,
Пустующее столько долгих лет?
Ах! В этих чувствах скорби слишком мало
В сравненье с тем, что дева испытала.
 

46

 
Взор Изабеллы проникал до дна
Сквозь комья почвы, вплоть до сердцевины,
Ей раскрывала тайну глубина
Яснее, чем хрусталь речной стремнины.
Так над могилой высилась она
Подобно лилии лесной долины —
Но стала вдруг со страстию былой
Копать ножом земли присохший слой.
 

47

 
Над вышитой перчаткою Лоренцо
Пришлось ей вскоре тягостно вздохнуть;
Несчастная, бледнее полотенца,
Перчатку эту спрятала на грудь,
Что предназначена кормить младенца, —
Но тут же, не замешкавшись ничуть,
Продолжила работу Изабелла —
Лишь локон поправляла то и дело.
 

48

 
Кормилица, печальна и седа,
Дивилась отыскавшейся могиле
И помогала девушке. Тогда,
Усталые от тягостных усилий,
По завершенье трех часов труда
Они в земле холодный труп отрыли, —
А в небесах уже сгустилась мгла, —
Но стойко дева все перенесла.
 

49

 
Ах, для чего описывать пространно
Ту плоть, что тлела в глубине сырой?
О, ради чести старого романа
И наслажденья чистою игрой!..
Что ж, если для тебя, читатель, странно
Внимать поэме – ты ее закрой,
Поскольку ожидать смешно и дико,
Что в ней сокрыта сладкая музыка.
 

50

 
Не вспоминать бы, как Персеев меч
От тела отчленил главу Горгоны!..
О нет, – они отважились отсечь
Главу Лоренцо. Древние законы
Гласят: любовь ни потопить, ни сжечь;
В печали дева сдерживала стоны,
К любви своей с лобзанием припав —
Звала любовь, любовью смерть поправ.
 

51

 
Вернувшись, утая приметы клади,
Омыла девушка ручьями слез
Главу Лоренцо; расчесала пряди
В земле давно слежавшихся волос,
Освободила, с нежностью во взгляде,
От глины липкой уши, рот и нос,
Разгладила прекрасные ресницы
И горестно рыдала до денницы.
 

52

 
А ранним утром голову в платке,
Что был напитан смолами Востока,
Возогнанными на змеевике
И в темноте хранимыми до срока, —
Она в цветочном глиняном горшке
Ту голову запрятала глубоко
И, слез не укрощая ни на миг,
В ту землю посадила базилик.
 

53

 
И позабыла голоса природы,
И позабыла чисел имена,
И позабыла пажити и воды —
И позабыла, как шумит весна, —
Не зная, дни проходят или годы,
Она всегда сидела у окна
И плакала над милым базиликом,
Навеки в горе затворясь великом.
 

54

 
Вспоен слезами, рос чудесный куст,
Служа бальзамом наболевшей ране, —
Он становился и высок и густ,
Как ни один подобный куст в Тоскане,
Корнями восходя из мертвых уст,
Ланит, очей, – и то, что было ране
Истлевшей отсеченною главой,
Взрастало благовонною листвой.
 

55

 
О Грусть, помедли, я молю – ни шага!
О Музыка, печалью прозвучи!
О Эхо, долети с архипелага
В летейских водах, – о, не умолчи!
О Скорби дух, над камнем саркофага
С усмешкой лей сребристые лучи,
Рассеивая сумрак живописный
Над мраморами в роще кипарисной.
 

56

 
Стенайте, ямбы горя и тоски,
Служители печальной Мельпомены!
Коснитесь струн в мистерии строки
В трагическом распеве кантилены,
Пусть звуки будут скорбны, глубоки —
Увы, несет нам ветер перемены:
Исчахнуть дева вскорости должна,
Как пальма, что ножом надсечена.
 

57

 
Оставьте пальму, чтоб она увяла
Сама собой, не приближайте час!..
Нет, так нельзя: служители Ваала
Приметили – в потоке слез погас
Взор девы; это многих удивляло
Средь родичей ее уже не раз:
Ведь, пожелай, она была бы скоро
Невестою богатого сеньора.
 

58

 
Дивило братьев более всего,
Зачем она проводит дни, лаская
Цветок, – и с ним творится волшебство:
Он оживает, листья распуская;
И были в толк не в силах взять того,
Как отвлекла безделица такая
Сестру от всяких помыслов о том,
Что юноша не воротился в дом.
 

59

 
Как вышло это, как могло случиться?
И братья долго были начеку:
Порой сестра ходила причаститься,
Но тотчас же, к любимому цветку,
Назад спешила в свой покой девица,
Как мать спешит к недужному сынку,
Садилась, как наседка, терпеливо
И снова плакала без перерыва.
 

60

 
И все же был украден базилик,
Им удалась преступная затея —
Сколь ни был мерзок им представший лик,
Но юношу узнали два злодея, —
Открыв секрет, они в единый миг,
От ужаса назад взглянуть не смея,
Бежали, не оставив ни следа,
Из города неведомо куда.
 

61

 
О Грусть, молю, не говори ни слова,
О Музыка, надеждой не звучи,
О Эхо, Эхо, долети к нам снова
Из Леты черной, – о, не умолчи!
О Скорби дух, не береди былого —
Ведь Изабелла брошена в ночи:
Она угаснет в непомерной муке,
С возлюбленным цветком навек в разлуке.
 

62

 
Отныне деве не было утех,
Все поиски остались бесполезны,
Стал взор ее безумен, жалок смех,
Вопросы тщетны и моленья слезны;
Она старалась разузнать у всех,
Где спрятан базилик ее любезный,
И все звучал ее печальный клик:
«Верните мне мой нежный базилик!»
 

63

 
Она скончалась в одинокой спальне,
Похищенный цветок вернуть моля.
Со смертью девы сделалась печальней
Прекрасная тосканская земля;
Судьбу ее и ближний знал и дальний,
И до сих пор напев поют поля:
«О, сколь жесток в безумии великом
Похитивший горшок мой с базиликом!»
 

Февраль – апрель 1818