Текст книги "Человеческий панк"

Автор книги: Джон Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

– Слышь, иди на хер, – говорит Сара Дэйву, полушутя, полусерьёзно. – Ты мне действуешь на нервы. Это ты завёл разговор о музыке.

Дэйв отворачивается к своей женщине.

– Прости, – бурчит он. – Это всё порошок. Мощная штука, но я никак не пойму, где приход, где уход. И вообще, ты кто такая, посылать меня на хер, ты, кобыла бесстыжая.

– Дрочила.

Крис смотрит на часы и говорит, пора домой ужинать, проголодался, пока пытался продавать компьютерные комплектующие в магазинах Вест-Кантри. Он ненавидит свою работу, но у него служебная машина, маленький оклад и комиссионные. Это жестокий бизнес, куча проблем, но у него дела идут неплохо. Люди ему верят. Сначала он был вором, потом копом, от одной крайности к другой, а однажды он встал и ушёл из полиции, сказал, что заколебался ловить подонков, что психи, насильники, растлители малолетних и избивающие жён заставили его взглянуть на людей по-другому. Он видел худшие стороны человеческой натуры, и его голова не выдерживает. Отныне его внимание посвящено Кэрол и детям. Теперь он стал другим человеком, если честно, среднестатистическим. Крис хороший муж. Он говорит, что в этой стране нельзя навести порядок, так на фига и пытаться? Он хочет спокойно жить.

– Давай ещё по одной, – говорит Дэйв. – Ты проголодался? Неудивительно, уже поздно. Закажи сырный рулет, замори червячка.

Там стоит стеклянный ящик, полный рулетов, сыр с помидорами и ветчина с салат-латуком. Они толстые и радуют глаз, с прожилками горчицы и резаного лука. Крис любит этот ящик так же, как Дэйв свою одежду. Крису – вкус, Дэйву – внешность, а для меня, наверно, до сих пор – музыка. Этот парень ест и ест, но худой, как велосипед. Дэйв говорит, наверно, он болен СПИДом, но у него просто такая конституция, похоже, генетическое.

– Ещё по одной, и я пошёл, – улыбается Крис, он знает, что сейчас вечер пятницы, что он просидит здесь до закрытия или пока у них не кончится хавка.

Обычно он просто звонит Кэрол и говорит, что купит домой еды, тушёные рёбрышки и рис, жареный с яйцом из китайского ресторана, или рыбу и жареную картошку, если ей хочется чего-нибудь более традиционного. Или можно позвонить в «Чапатти Экспресс», заказать куриную тикку, а для себя виндалу [29]29
  Очень пряный соус.


[Закрыть].

Ребята на мопедах доставляют еду быстро, треск их тачек и следы пара от карри – неотъемлемая часть вечернего ландшафта.

– Надо позвонить хозяйке, заеду на обратной дороге в китайский ресторан. Она не будет злиться. Ей нравится, когда я ухожу с друзьями. Если ей хочется картошки и пирога, я привожу. Что хочет, то и привожу. Ей нравится тишина и спокойствие. Говорит, мне надо чаще бывать на людях, а мне нравится сидеть дома и смотреть телек. Я прихожу домой усталый, мне уже ничего не хочется, особенно когда весь день за рулём, пытаешься впарить что-нибудь безмозглым мудакам. Я позвоню, закажу карри. И виндалу – отличная тема.

Крис любит острую пищу. Он достаёт мобилу и решает все вопросы. Захлопывает её с ухмылкой, облизывает губы и осушает кружку.

– Моя очередь заказывать. Кто хочет рулет?

Мы качаем головами, и он уходит к стойке. Я жду, пока подойдёт его очередь, и иду к нему. Бармен наполняет кружки, и я прислушиваюсь к музыке. Голос Пола Уэллера звучит громко и чисто. Уэллер крепко держится своих Уокингских корней, говорит, будет и дальше сам делать музыку, даже достигнув успеха. Люди радуются, когда такой человек остаётся честным. Слишком многие продались. Берут сребреники и говорят, что выросли из прежних идеалов. Ребята рядом с нами слишком молодые, они никогда не видели the Jam, сами не знают, чего лишились.

– И вот, все стрелки забиты по мобилам, «Челси» собирает братву, верных три сотни. Они на местном транспорте приезжают в центр города и собираются в условленном пивняке. Но до копов дошли какие-то слухи, и они записывают всё с другой стороны дороги.

– Откуда они узнали?

– Может, они поставили жучок, а может, у них есть стукач, не знаю. Слушай дальше. Они настроены совсем не мирно, а лейстерская братва ещё даже не показалась, как обычно, бля. Бар пустеет.

– Северные педрилы. Их не забирают, потому что они сроду не приходят.

– Ага.

Крис заказывает мне «Гиннес», и два парня рядом с ним смотрят на марку. У местных ирландское пиво не в чести, хотя в Слау немало ирландской крови.

– Ох, ёб, зацени задницу.

Я тоже оборачиваюсь и вижу миловидную девочку в тугих джинсах.

– Я бы здорово её обслужил, отвечаю. Закачал бы в неё пару галлонов малафьи в любой день недели.

– Что, с паки? Шутишь или смеёшься?

– Да мне поебать, шотландка она или нет. Я не загоняюсь.

– Похоже. Видел, с какой цыпочкой пришёл Феррет на прошлой неделе? Я хуею, вот старый пердун. И он её трахал. Этот Феррет ебёт всё, что движется. Всё, что носит юбку, включая Шотландскую Стражу.

– Ну и чего, – говорит этот парень сзади.

– Чего-чего? Я бы на твоём месте горел от стыда. Она была сущий монстр. Неебательский прямо монстр.

– Забей, мудак, кончай трындеть, купи уже выпить.

– То же самое?

– Ага.

– Давай.

– Возьми мне с крышкой.

– А тёлка неплохая, а?

– Есть такое дело. Родом из Лэнгли. Милая девушка, насколько это возможно. Работает в аэропорту.

– Вроде нормально.

– Похоже. Давай, трепло. Тебе наливают или как?

– Держи.

Крис расплачивается за выпивку, а я наклоняюсь и сгребаю три пинтовых кружки. Один из парней сзади узнаёт Криса.

– Как дела, друган? Не заметил тебя.

– Всё пучком. Тоже тебя не заметил. Я бы тебе купил выпить.

– Не, моя очередь.

Возвращаюсь к Дэйву и девочкам, передаю кружки по кругу, девочки разговаривают, Дэйв ставит кружку на стол. Крис качает головой, говорит, однажды он ездил на выходные в Антверпен, с тем самым Ферретом, и этот тощий парень всю дорогу бубнил о паки. Дэйв спрашивает, мол, будем дальше гулять, Крис качает головой, говорит, хочет нормально выспаться, ему завтра надо сходить с детьми купить футбольные бутсы. Он смотрит в окно, на улицу, ждёт, чтобы присоединиться к разговору женщин, может, думает о виндалу. По губам Сары блуждает улыбка. Она здорово смотритея.

– Пошли, – говорит Дэйв, когда мы допиваем.

Я иду за ним следом в туалет. Мы входим в кабинку, и он делит порошок кредитной картой на две дорожки, колбасит коку в том же ярком стиле, в каком ребята из кебаб-лавки режут мясо. И мне хочется смеяться над Дэйвом. В пакетике осталось ещё прилично, и у него золотое кольцо на среднем пальце, и выбор наркотика плохо сочетается с полоской говна на стенке толчка. Я закрываю толчок и тяну слив, говорю Дэйву, мол, противно мне.

– Всё-таки ты блядский голубой, – смеётся тот. И наклоняется вперёд.

– Ты знал, – говорит он, зарядив ноздри, – что парня, который придумал толчки, звали Мэтью Крэппер.

Я смеюсь, угощаюсь, чувствую эффект на задней части горла. Он не шутил насчёт коки. Хороший товар. Похоже, кому-то сегодня основательно снесёт башню, если он будет молотить этот порошок всю ночь.

– В натуре. Его звали Крэппер, поэтому говно ещё называют «крэп» [30]30
  Crap (англ.) – дерьмо.


[Закрыть].

Прикольно, а? Интересно, что было раньше? Фамилия или выражение?

Этот идиот в ярком комбинезоне на пуговицах пялится на нас, когда мы открываем дверь и выходим, его мотает у стены, куда он уткнулся черепом, прямо в сопли, ужратый в говно, и я знаю, он размышляет, не пора ли доставать член и трахать. Информация несколько секунд пробивается сквозь лагер, клубящийся в его мозгах.

– А я-то думаю, чем вы тут занимаетесь, – смеётся он, уставившись на серебряную фольгу. – Я в том смысле, у нас тут голубых нету, ага? Не поднимут… голову в Слау, грязные ублюдки.

– Правительство проводит очередной закон, защищающий права голубых, через Парламент, на следующей неделе, – говорит Дэйв, открывает дверь и отходит, чтобы я мог пройти.

– Они же не собираются опять снизить разрешённый возраст? – спрашивает парень встревоженно.

– Нет, там другая тема, – говорит Дэйв, качая головой. – Они сделают это дело принудительным.

Дверь захлопывается, и до нас доносится нервный смех из туалета.

– Что будешь? – спрашивает Дэйв. Он наклоняется и делает заказ.

– Ты понравился этой цыпочке.

Может, он и прав. Он сбрасывает темп и расслабляется впервые за вечер.

– Хочешь криспов?

Качаю головой, тащу выпивку к окну и выстраиваю кружки в линию на столе, вижу, Крис достал кошелёк и передаёт по кругу фотографии Кэрол и детей, они изображают счастливую семью, пока он гуляет с друзьями. Дэйв смотрит на двух подростков, которые принюхиваются к его машине. Он стучит в окно, и они исчезают. Я громко смеюсь, чувствую, как вшторивает кокс, начинаю рассказывать про всякую новую музыку, которую стоит слушать, балаболю целую вечность, сосредоточившись на скулах, которые натягивают кожу на лице девушки.

До дома Сары – совсем близко, прямо по А4, сразу за Тремя Трубами, но перед торговым блоком, и мы едем в тишине, слушаем программу радио, водитель-скинхед настроился на репортаж о погроме, болеет за ребят, как будто это фашистов громят, большой логотип «Дельта Карз» с британским флагом во всё окно – напротив меня. Дорога к двери Сары темна, и я шатаюсь, пытаюсь это скрыть, сдаюсь и говорю, что я бухой. Мы карабкаемся по лестнице на второй этаж, мы в новом четырёхэтажном здании, с ковром в холле, и стены дрожат, когда я слишком резко захлопываю дверь. Внутри запах свежей краски и пластика, чистые и светлые комнаты освещены голыми лампочками, в больших окнах гуляют наши отражения. Сара идёт на кухню и возвращается с бутылкой водки. Меня больше не тянет пить, но я беру стакан, который она наполнила, за компанию. Не пил водку туеву хучу лет. Не могу вспомнить, когда пил в последний раз. Она идёт пописать, а я подхожу к окну и смотрю наружу, на пустую улицу и качающиеся деревья, лапы ветвей меняют форму в свете уличных фонарей. Сара возвращается, и мы сидим на диване, болтаем, смеёмся над Дэйвом.

– Этот парень влюблён в свою одежду, – говорит она. – Я дала ему орешков, и один упал ему на штаны. Я уж решила, что он сейчас заплачет. Он так испугался, что останется пятно. Может, и останется, но я сказала, если что, я его отстираю, чтобы он заткнулся. Женщинам вообще не нравится, когда здоровые мужики плачут.

Дэйв всегда был таким. Я давно его знаю, ещё с детства. Всё пучком.

– Он тебя любит, – говорит Сара. – Я же вижу, он любит тебя, как члена семьи. Он издевается, а ты слишком легко даёшь ему себя разозлить, это написано у тебя на лице, но если он тебе будет нужен, он сразу прибежит на помощь.

Не знаю, может, и так. Никогда об этом не думал.

– У нас с сестрой такая же фигня. Мы всегда собачимся. Одналсды мы не разговаривали друг с другом год, вышла какая-то тупая ссора, уже не помню даже, из-за чего. Но мы очень близки, что угодно друг для друга сделаем. Она всегда рядом, когда у меня кризис. Этот Дэйв тебе скорее брат, чем приятель.

Он мне не брат. Мой брат погиб много лет назад. Смайлз повесился на балке, у себя на чердаке, рядом с кучей старой одежды. Впрочем, Смайлз тоже не был моим братом. Он просто был мой лучший друг. Он был простой парень, честный пацан, который тронулся умом. Нет, мой брат умер, когда я родился. Он был моим близнецом. Я выжил, а он умер. Я никогда его не видел, но мы вместе росли в утробе. Говорят, под гипнозом можно оказаться в том времени, когда ты был эмбрионом, но я не верю, а даже если это правда, я бы не выдержал. Я родился первым, а мой брат остался там. Он был мертворожденным. Так и не заплакал, и не вдохнул свежий воздух. Ничего нельзя изменить, но я так и не смог понять, почему я выжил, а он умер. Это нечестно, и я не верю в судьбу. А Дэйв мне не брат.

– Ты понял, что я имею в виду. Он так считает, вот и всё. По крайней мере, он так себя ведёт. За болтливым языком обычно прячется махровая скромность. Следить надо за теми, кто сидит молча. Такое нахальное поведение женщин, конечно, злит, но он безвредный. Мой муж был тихий, как мышка, но уходил из дома и трахал всё, что движется. А однажды пошёл и вступил в армию. С тех пор я его не видела.

Позор. Женщинам приходится очень туго. Я откидываюсь и жду, что она расскажет.

– Прошло уже почти четыре года. Сначала вроде бы были счастливы, потом всё пошло не так. Всё началось с денег. Пытаясь свести концы с концами, мы оба работали. Жизнь стала скучной, и он начал часто уходить на гулянки. У меня хотя бы появился Джимми. Он – лучшее, что было в моей жизни. Грустно, что он никогда не видел отца.

Мне жаль Сару и её сына.

– Колин был красивым, чарующе красивым, но когда он женился и жена забеременела, он сдался. Слишком много проблем. Он почувствовал себя в ловушке. И что он останется в ней до конца жизни.

Сколько бы лет им ни было, женщины всегда хотят рассказать тебе о своём прошлом. Это другой образ мышления. Я стараюсь не слишком оглядываться назад. Что было, то прошло. Надо идти вперёд. Гораздо интереснее посмотреть, что ждёт тебя за поворотом. Но я понимаю и тех, кто не хочет оказаться загнанным в угол, связанным с кем-нибудь до конца дней своих, влившимся в систему, когда вся твоя жизнь в кулаке у банкиров, и надо работать, чтобы платить ипотеку и по кредитным картам. Это решение надо принять. Останься один – и ты никого не ранишь. Когда живешь сам, некого винить в собственных проблемах. Вот так я воспринимаю вещи. Это мой выбор.

– Надеюсь, у Джимми всё сложится хорошо. Постоянно заботишься, чтобы они не вляпались в проблемы. Слишком часто ребята сходят с рельсов, когда растут без отца. Не представляю, как они живут. Нужна ролевая модель. И совсем плохо, что политики урезают льготы для одиноких родителей. Так им жить ещё тяжелее.

– Сейчас Джимми ходит в школу, так что я хотя бы могу работать. Когда заперт дома и постоянно думаешь о деньгах, просто сходишь с ума.

На заднем фоне появляется звук, он становится громче и быстрее. Сначала я думаю, это музыка в другой квартире, разносится по трубам, но звучит как-то не так. Сижу пытаюсь уловить ритм. Потом думаю, может Сара оставила CD-плеер включенным или радио работает в машине внизу, но опять звук другой. И только через некоторое время я понимаю, что звук идёт из-за соседней двери. Лицо Сары краснеет. Это вообще не музыка, похоже, это соседи Сары за работой. Она поднимает стакан и осушает его одним глотком.

– Извини за шум, – смеётся она. – Не знаю, чем они там у себя занимаются. Иногда доносятся крики и всякие стоны там. Что угодно может происходить за стеной, а ты даже не узнаешь. Ты видел этот фильм про мужика с рентгеновским зрением? Он видел сквозь любые стены. Он знал всё, что происходит в его доме, но всю ночь не мог перестать видеть всякое, потому что видел сквозь веки. Смотрел прямо в космос. Видел всё дальше и дальше. В конце он увидел небеса и ад. Представь себе. Иногда лучше уж чего-то не знать. А фильм хороший. Тебе надо посмотреть.

Звук постепенно сходит на нет, а я говорю, что можно конечно посмотреть фильм на видео.

– Ты его в «Блокбастере» не купишь. Он шёл по телеку пару лет назад. У меня в голове навсегда застряло – рентгеновское зрение позволяет смотреть за угол дороги.

Дэйв бы напрягся, если бы услышал наши рассуждения о его одежде, а она достаточно долго говорила на эту тему, потом сказала, что у нас есть общие знакомые. Я пожал плечами и спросил, кто. Сказала, я ходил с этой девчонкой на вечеринки давным-давно, сказала год и прочие подробности. Я едва помню, что было вчера, чего уж говорить про прошлые годы. Я всегда был такой. Дурацкая игра – жить в прошлом.

– Ты даже не помнишь, как эта девчонка выглядела? А она почему-то показалась мне возбуждённой. У неё были короткие светлые волосы.

Что-то всплывает, в мозгу щёлкает, когда она рассказывает, я ненадолго отрубаюсь, потом опять включаюсь.

– Очень милая девочка, она тебе понравится, если ты опять с ней увидишься. – Потихоньку проясняется, что Сара говорит о себе, и чем больше она говорит, тем больше я уверен. Просто не могу вспомнить. До постели мы наверно не дошли. Я не такой парень, чтобы забывать секс. Точно, это она.

– Мы с тобой целовались и обнимались, – говорит она. – Мы нажрались – ужас. Что, не помнишь?

Как отрезало. Наклоняюсь вперёд, взять ещё выпить. Сара наливает красиво и медленно, похоже, не злится на моё мудацкое поведение. Если я забыл такое лицо, как у неё, у меня серьёзные проблемы. Должен вспомнить. По крайней мере, надеюсь. Ей наверняка обидно, и я чувствую себя подлецом.

– Забей, – говорит она, подходит и садится в кресло напротив. – Я помню. Ты был только что из тюрмы.

Она притворяется обиженной, и я откидываюсь, смотрю, как кот бродит по комнате. Он замирает, когда замечает меня. Глаза поймали блик, выглядит, как будто у него в голове пусто, и я вспоминаю сегодняшнего Дэйва, в пабе, мозги выгнивают от чарли, большие дыры в жёлтом сыре, раздвоенный язык. Кот несколько секунд стоит неподвижно, потом вальяжно шествует через комнату. Поднимает длинные лапы и зарывает когтищи в ножку кресла, тянет, вытаскивает нити. Подходит к Саре и запрыгивает прямо на колени, мурчит, когда её пальцы зарываются в шерсть. Его нос утыкается ей между ног. Это его территория, и он показывает мне, кто тут король.

Встаю, иду отлить, и пытаюсь не разбрызгать воду, когда Сара всплывает в памяти. Я не вижу её лица, только спальню и вечеринку, и другую девушку, которая вошла и наблевала на гору курток. Я возвращаюсь в комнату, спрашиваю про её парня, притворяюсь, что я её обманул, что с самого начала всё вспомнил. Она расслабляется, смеётся, поднимает Клоза с пола, подходит и садится рядом. Кот, похоже, разозлился, он уходит в кресло, тонкий образчик супермар-кетной мебели, зарывается когтями в мягкую ручку, докапывается до дерева под обивкой. Сара кидает в него диванной подушкой, и он улепётывает.

Никто не хочет, чтобы его забыли. Это самая страшная обида. Прошли годы, а я её помню, и не стоит думать, что все лица, которые я видел в жизни, где-то отложились, и только и ждут, как бы всплыть в памяти. Мне так приятно, что я её вспомнил, что я касаюсь её руки. Мы начинаем целоваться. Я заглядываю ей через плечо и вижу, что кот в углу задрал хвост. Она встаёт, я загораживаю собой кота, чтобы она не заметила, что он ссыт, не хочу портить момент.

Сара идёт в ванную за резинками, и вот мы у неё в спальне. Она засовывает их под пояс джинсов и говорит, мол, давай. Ненавижу эти штуки больше всего. Никогда их не использовал, пока, ближе к тридцатнику, не вернулся из Гонконга, а все вокруг говорили про сексуальные болезни, которые могут убить тебя. В старые добрые дни всё было как-то проще. Мы падаем на кровать, раздеваясь, тихий топот лап по ковру рядом с нами, звук моей рвущейся рубашки на заднем фоне.

Сара спит, свернувшись клубочком, а я долго не могу уснуть, смотрю на часы, уже около четырёх. Я не жалуюсь, мне вполне хорошо. Чем старше становишься, тем лучше себя чувствуешь, а я ещё не достиг пика, мне пока хватает денег в кармане и своеобразной свободы. Партия лейбористов обычно гнобит тех, кто работает сам на себя, она облагает их взносами по самое не балуйся, ей не нравятся те, кто хочет оставаться вне системы, вне бизнеса. Я привык верить в политику лейбористов, но в наши дни это уже не Партия Лейбористов, это толпа яппи, которые крутят задницами в Ислингтоне и Ноттинг-Хилле, в местах, в которых был свой шарм, когда мы были молодёжью, но сейчас они выжаты и опустошены подонками, что паразитируют на чужой культуре.

У меня всё пучком, я хорошо устроился, зарабатываю на жизнь скупкой-продажей подержанных записей и случайных билетов, ди-джействую, плюс продаю доморощенную ганджу знакомым. Ярмарки записей и заказ по почте вполне меня устраивают, пока «Сателлит Саундз», которым заправляем мы с Альфонсо и девчушкой по имени Чарли Пэ-риш, приносит три-четыре сотни в удачный месяц. Билеты и косяки – тоже неплохая прибавка к жалованию. Мне не надо платить ни за съемную квартиру, ни ипотеку, так что если выходит штука в месяц, это двести пятьдесят в неделю на счета, еду и общение, всё, по большей части, без налогов. Не понимаю, зачем может понадобиться больше денег. Дороже всего обходится жильё, а я купил заброшенную квартиру семь лет назад, сам её отремонтировал и быстро за всё расплатился.

«Сателлит Саундз» – большой прикол, я там толкнул кучу записей, из рук в руки и через флаеры, которые помогают людям включаться в бизнес заказов по почте. Дистри-бьюция – проблема, но если ты с ней справился, ты встаёшь у руля и получаешь прибыль, которую обычно снимают посредники. Это попытка контролировать собственную жизнь, решать, что и когда будешь делать, мы обычно играем в таких местах, где живут люди, куда модные ди-джеи приезжать не заморачиваются, типа Слау, Хейса, Уэст-Дрейтона, Брэкнелла, Уокинга, Чэмберли, Фелтхэма, Рединга и так далее. Иногда мы едем по М25, на север от Рикмэнсуорта и Уотфорда, к югу от Кройдона и Эпсома. Пэриш знает местную футбольную тусовку, они делают ноги, если дело пахнет керосином, но платят достаточно, чтобы мы ездили с ними, обычно мы проводим нанапряжные вечера, и, признаться честно, не слишком профессионально. Мы зарабатываем деньги на любимой музыке. Мы втянуты в водоворот людей, окунаемся в кипящий котёл мужчин и женщин, мальчиков и девочек, которые хотят послушать что-нибудь получше, чем лучшие диско-хиты местного паба, но не хотят пытать счастья и ехать в Уэст-Энд, тусоваться среди модных, студентов и туристов, слушать беспонтовую танцевальную музыку, то же диско, вид сбоку.

Кот прыгает на кровать. Я щёлкаю пальцами, и он подходит. Он осторожный, но когда я чешу его за ухом, ложится и начинает мурчать. Раньше мне кошки не нравились, до Гонконга. Я посмотрел на них другими глазами, когда надорвал спину, таская ящики в баре, где работал. Доктор сказал показаться остеопату, а вместо худой красавицы, втирающей масло мне в мускулы, разминающей суставы шеи и спины, голова покоится на крепкой груди, я заполучил парня, вылитый боксёр, причём не лучший, с разбитым лицом и отёкшими глазами. Это обошлось мне недёшево, но он знал своё дело, поставил меня прямо и сказал, будем разбираться со спиной. Спросил, попал ли я в аварию, обо что ударился, но единственное, что я мог вспомнить – драки в молодости, больше ничего. И как я расколотил свою первую машину. Он сказал мне попробовать тай цзи, что это поможет. Я принял совет, попробовал упрощённую форму, поднялся на уровень и заинтересовался боевыми искусствами. Нашёл кое-какие книги и сидел в своей комнате у Сэмми, в компании вентилятора и бутылки йодированной воды, читал про всё подряд – и выбрал каратэ. Сэмми свёл меня с парнем из Дворца Чунцина, и тот начал учить меня основам.

Джон Хо оказался психом, опийным наркоманом, любителем холодного «Хайнекена», и мы занимались два раза в неделю в зале на три этажа ниже «У Сэмми». Он разрешал мне приходить заниматься, когда я освобождался. Не брал с меня ни копейки, а я подметал у него полы. Потолок надо было бы покрасить, и стены облазили, но Хо вставал на карачки и натирал полы, пока они не начинали блестеть. Не знаю, была ли это его комната или он её снимал, но он любил эти деревянные доски. Он учил меня, что каратэ – пассивное искусство, совсем не то, что в фильмах с Брюсом Ли. Что надо обратить злость врага себе на пользу, сберечь силу и дать оппоненту устать, выждать момент. И в объяснениях Хо что-то было. Я начал думать, перестал помногу пить, много тренировался и поехал на несколько недель на Филиппины, а потом по северо-восточному азиатскому побережью, в кратковременные контрабандные поездки, в которых я увидел Сеул, Тайбей и Токио.

Он сказал мне присмотреться к кошке, когда я её увижу. Она спит почти весь день, но вот, раздался шёпот – и она вскочила, бодрая и готовая. Он говорил, что секрет – отказаться от мышления в рамках плохой-хороший, левый-правый, что если хочешь думать для себя, ты не можешь скрываться за другими людьми, тебе надо вырваться из набора правил. Он был прав, когда говорил, что люди слишком серьёзно к себе относятся. И всё это наложилось на панк, которому есть что сказать, но он вечно стебётся сам над собой, движется и ломает собственные правила, всегда на голову впереди, мутирует и остаётся невразумительным. Тот же стёбный юмор, что и в фильмах «Carry On» [31]31
  Ряд комедийных фильмов.


[Закрыть], которые мы смотрели, и в нахальных открытках, которые мы слали из-за моря. Когда «Пистолеты» играли в Финсбери Парке пару лет назад, люди говорили, они идут против собственных идеалов, что снова собираются, но для «Пистолетов» это было то, что надо. Они хотели денег, а если люди готовы раскошелиться на двадцать пять фунтов, чтобы увидеть, как они зажигают, кто тут виноват?

Хо не мог весить больше шестидесяти килограмм, и ему было не меньше шестидесяти лет, но он был крепкий ублюдок. Как он выкуривал трубку и выпивал три бутылки «Хайнекена» для разогрева, а потом гонял меня от стены к стене, я так и не понял. Он был полукитаец, полубританец, его отец – госслужащий, который подцепил китайскую девчонку в клубе и сделал ей ребёнка. Хо было по фигу, по крайней мере, он так говорил. Наверно, глубоко внутри ему было совсем не всё равно, но он не понаслышке знал про самоконтроль, и он взял китайскую фамилию матери. Он не верил в сострадание, ни к себе, ни к другим. Его жена – круглолицая женщина, но милая, на тридцать лет моложе. Хо, если вычесть философию и каратэ, оставался мальчишкой, и не только с опиумом и «Хайнекеном». Они с женой жили в комнатах дальше по коридору, и он иногда приглашал меня послушать кассеты Боба Марли, записи, которые он достал на одном из рынков Чунцина. Хо говорил, ему нравится Марли, потому что его отец тоже был британцем. Я некоторое время занимался каратэ, но я не слишком дисциплинирован, опять запил, потом забил, вернулся в Китай, где услышал про Смайлза и решил вернуться в Англию.

Я знал основы, когда вернулся, но прошло больше года, и только когда меня взяли за нападение на окраине Грейпса, и я влетел на шесть месяцев, я снова вернулся к каратэ. Это была самозащита, по крайней мере, я помогал парню, которого избивали, но копперам было до транды. В тюрьме было очень погано, и порядки кошмарные, но хуже всего оказалась потеря свободы. Для меня это был кошмар. Ребята там держались неплохо, у каждого своя история и своя жизнь, по которой они скучали, но мне скука напрочь сносила башню, я знал, что не могу никуда пойти – подвид клаустрофобии. Стало вдруг так важно сходить в магазин на углу и купить газету. Там, внутри, не хватало места. Что-то во мне разладилось. Я думал, я сломаюсь под приговором ублюдков, которых я всегда ненавидел. Тюрьма тоже стала уроком, и один старик дал мне толчок, который сбросил напряжение. Я начал снова читать о каратэ, заказывать книги в библиотеке, всё хорошенько обдумал, и к освобождению у меня был хороший план. Я никогда не был крутым, не строил свою репутацию, не пудрил нос, ходил в спортзал и держался подальше от тяжёлых наркотиков. И всё перевернулось. Невозможно победить систему, сидя за решёткой, так что я принял игру и влился в поток, но я не сдался, просто сменил методы. Я вспомнил, чему учил меня Хо, и всё сложилось, во мне появилась решимость, какой никогда не было.

Когда меня выпустили, первым делом надо было разобраться с жильём. Я никогда не воровал, но тут подвернулась работа кинуть большую фирму, крупную фармацевтическую кампанию, которую обвиняли в жестоком обращении с животными. Я был уверен, что мы поступаем с ними честно, и вышел из дела с одиннадцатью штуками. Это было простое ограбление, никакого насилия, и это было одноразовое дело. Достаточно, чтобы внести задаток за квартиру, которая никому была не нужна, и начать её чинить. Я начал заниматься каратэ, увлёкся, начал применять стандарты Джона Хо к более брутальным школам. Прошёл классификацию и получил свой чёрный пояс. Я ничего не умел, и провёл немало месяцев в размышлениях, чем зарабатывать на жизнь, и ответ всплыл за неделю до выхода из тюрьмы. Это было так очевидно, я даже расстроился, что не подумал об этом годы назад. Единственное, в чём я разбирался – музыка, в основном, панк, так что мне всего-то надо было использовать свои знания. Это я и сделал.

В голове ещё шумело, когда я вышел из квартиры Сары и пошёл в сверкающее субботнее утро, с её номером телефона в кармане и улыбкой во всю рожу. Жизнь прекрасна, это действительно так, по фиг, что там кто говорит, всё портит только тошнотворная волна коктейля из портера-коки-водки, плещущаяся в животе, хуже чем фирменное блюдо «Чапатти Экспресс», не включённый в меню фарл [32]32
  Очень едкий соус.


[Закрыть], в два раза сильнее виндалу, такая пища, которая превращает желудок в тяжёлый жирный чан с балти [33]33
  Пакистанское блюдо, очень острое.


[Закрыть].

Мне надо чем-нибудь разбавить то, что внутри, промыть миндалины, левая ноздря онемела, и струйка крови течёт на рубашку. Сара вытолкала меня из дома до того, как её мама должна была привезти Джимми домой, и правильно сделала, ненавижу стоять в холле, когда тебя разглядывают три поколения, а мамашка проверяет, не расстёгнута ли у тебя ширинка. Прямо вижу, как она раскладывает подушки и находит использованный гондон под кроватью. На фиг – на фиг, я лучше свалю.

Перехожу через дорогу, иду в газетный киоск, покупаю пачку фрут-энд-ната и пакет молока у старикана, который слушает по радио крикетный матч, пью молоко, прислонившись к ограде, смотрю на движение жизни вокруг, светофоры мигают «стой-иди-стой-иди» на пустой дороге, жёлтые блоки на той стороне вокруг дырки в асфальте. Крыша завода торчит из-за домов, довлеет над пейзажем; и общественный центр на той стороне моста; и я улыбаюсь, вспоминая, как я однажды взбесился, когда Дэйв уломал меня пойти на ночную беспонтовую блядскую джаз-фанк дискотеку, и я потребовал деньги назад, но меня быстренько вышвырнули на улицу три немереных вышибалы. Всё окончилось шестью швами на голове, но хотя бы не пришлось всю ночь слушать их идиотскую музыку. Уже полвосьмого, но час пик ещё не начался, и скоро Крис проедет мимо с семьёй, по дороге к супермаркетам и их скидкам. А я расслабляюсь, в процессе, вдыхаю прохладный освежающий воздух, пока шоколад и молоко успокаивают пожар внутри. Надо будет позвонить Саре на следующей неделе. Может, она сходит со мной выпить, ещё куда. Иду домой, и по дороге думаю о ней. С ней всё ништяк.

Придя домой, я принимаю душ, одеваюсь в чистые вещи и бреюсь, ещё не отошёл от коки, в черепе зудит, мягкая губка мозга натирает кости черепа. Наркота сильно сносит башню, так что на неделе я воздержусь от алкоголя, надо забить на кокс, который Дэйв сгружает в свой гудок, как будто завтра начнётся дефицит продукта. Попробую подождать с глобальными тусовками до вечеров пятницы и субботы, и неторопливое заседание с моим стариком и мужем сестры на воскресном обеде. Дэйв зовёт меня Одиноким Странником, может, он прав, но я работаю на себя, и если я что-то не сделал, этого никто не сделает. Микки Тодд неплохо толкает серьёзный продукт, и это наглядная демонстрация того, как разогнались потоки в каналах сбыта, как эти потоки вливаются в маленькие города, лаборатории на одного человека и мелкий бизнес расцветают на отдалённых улицах Англии, там, где не установлены камеры. Я готовлю кофе и, откинувшись на диване, закуриваю.