Текст книги "Покрашенный дом"

Автор книги: Джон Гришем (Гришэм)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

– Ну ладно, – сказал Стик. – Рассказывай. Послушаем твою версию. Все равно никто мне ничего говорить не хочет, Господь свидетель.

Хэнк пожал плечами и сказал:

– Да я просто подошел туда, увидел, как эти двое паскудников избивают Дойла, и вмешался, чтобы их остановить.

– Кто такой Дойл?

– Парень из Харди.

– Ты с ним знаком?

– Не-а.

– Тогда откуда тебе известно, из каких он мест?

– Да просто знаю.

– Черт побери! – сказал Стик и сплюнул в пыль у ног Хэнка. – Никто ничего не знает! Полгорода торчало позади кооператива, и никто ни черта не знает!

– Вроде бы их было двое на одного, – еще раз повторил Паппи. – Ты попридержи язык, Стик! Нечего ругаться! Ты на моей земле, а тут еще и женщины стоят!

– Извините, – буркнул Стик, касаясь пальцами шляпы и кланяясь в сторону Бабки и мамы.

– Он просто пытался остановить драку, – сказал отец. Это были его первые слова за все это время.

– Тут не только это, Джесси. Как мне сказали, после того, как драка уже закончилась, он подобрал кусок деревянного бруса и стал им колотить этих ребят. Я так думаю, что именно тогда Джерри и разбили башку. Двое на одного – нечестная драка, и этих Сиско я отлично знаю, вот только совсем не обязательно, чтобы одного из них убили.

– Я никого не убивал, – заявил Хэнк. – Я остановил драку. И их было трое, а не двое.

Самое время, чтобы Хэнк рассказал, как все было на самом деле. Мне казалось странным, что Стик не имел понятия о том, что в драке пострадали три брата Сиско. Ему всего-то и нужно было пересчитать разбитые физиономии. Только, наверное, родственнички всех побитых уже укрыли и спрятали дома.

– Трое? – недоверчиво переспросил Стик. Все мы замерли.

Паппи воспользовался моментом и снова встрял:

– Трое на одного, так что тебе его не посадить за убийство. Ни один присяжный во всей стране никогда не осудит человека за убийство, если там было трое на одного.

С этим Стик вроде бы был согласен, но все равно не желал уступать:

– Ну, это если он правду говорит. Ему понадобятся свидетели, а пока что их что-то не видать. – Стик повернулся к Хэнку и спросил: – Кто были эти трое?

– Ну, я у них имен не спрашивал, сэр, – сказал Хэнк с отменным сарказмом. – Там не было времени даже поздороваться. Когда трое на одного, времени совсем нет, особенно если ты этот самый «один».

Если бы мы засмеялись, Стик наверняка бы разозлился, а злить его никто не хотел. Так что мы лишь молча улыбались, опустив головы.

– Нечего тут остроумничать, парень! – сказал Стик, пытаясь утвердить свое превосходство. – У тебя ведь нет свидетелей, не так ли?

Тут уж стало не до улыбок. Все застыли в молчании. Я надеялся, что, может, Бо или Дэйл выступят вперед и заявят, что были свидетелями. Раз уж Спруилы только что продемонстрировали, что могут врать, если на них надавить, казалось разумным, что один из них тут же подтвердит версию Хэнка. Но никто не сдвинулся с места и не произнес ни слова. Я сместился назад на пару дюймов и теперь стоял точно позади мамы.

И тут я услышал слова, которым было суждено изменить всю мою жизнь. Совершенно спокойно Хэнк заявил:

– Младший Чандлер все видел.

Младший Чандлер аж чуть в штаны не напустил!

Когда же я открыл глаза, конечно, все уже смотрели на меня. Бабка и мама явно были в ужасе. Я чувствовал, что виноват, и выглядел, наверное, виноватым, и уже понял, что все поверили Хэнку. Я был свидетелем! Я видел драку!

– Иди-ка сюда, Люк, – сказал Паппи, и я пошел так медленно, насколько это вообще возможно, и вышел в центр. Поднял взгляд на Хэнка – его глаза прямо-таки горели. Как всегда, на лице у него была обычная ухмылка, а выражение подтверждало, что он прекрасно понимает: я попался. И все сборище сгрудилось вокруг меня. – Ты видел драку? – спросил Паппи.

В воскресной школе меня всегда учили – с того самого дня, когда я впервые туда пришел, – что ложь приведет прямо в ад. Прямым путем. И ни единого шанса спастись. Прямо в геенну огненную, где уже ждет сатана и где мучаются души Гитлера, Иуды Искариота и генерала Гранта. «Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего» – учит нас Библия; это, конечно не прямой запрет на любую ложь, но именно так его интерпретируют баптисты. А меня уже пару раз пороли за маленькую неправду. «Просто скажи правду, и все дела» – так любила говорить Бабка.

И я ответил:

– Да, сэр.

– Что ты там делал?

– Я услыхал, что там дерутся, и просто пошел посмотреть.

Мне не хотелось упоминать Деуэйна, по крайней мере пока не припрут.

Стик опустился на одно колено, так что его щекастая физиономия оказалась на одном уровне с моей.

– Расскажи, что ты видел, – сказал он. – И говори правду.

Я оглянулся на отца, который навис над моим плечом. Потом глянул на Паппи, который – вот странно-то! – вроде бы совсем на меня не сердился.

Я набрал воздуху в легкие сколько мог и посмотрел на Тэлли, которая не сводила с меня глаз. Потом посмотрел на плоский нос Стика, в его черные припухшие глаза и сказал:

– Джерри Сиско дрался с каким-то парнем с гор. Потом Билли Сиско на него тоже навалился. И они его здорово били, а потом мистер Хэнк вмешался, чтобы помочь этому парню с гор.

– Так-так, погоди, значит, их было двое на одного или двое против двоих? – спросил Стик.

– Двое на одного.

– А этот парень с гор куда делся?

– Не знаю. Он просто убежал. Кажется, ему здорово досталось.

– Ладно, давай дальше. И только правду!

– Он правду говорит! – огрызнулся Паппи.

– Давай.

Я снова оглянулся вокруг, чтобы убедиться, что Тэлли все еще смотрит на меня. А она не просто не сводила с меня глаз, а еще и мило мне улыбалась.

– А потом совсем неожиданно из толпы налетел еще и Бобби Сиско. И напал на мистера Хэнка. Их было трое на одного, как мистер Хэнк сказал.

Выражение на лице Хэнка совсем не изменилось – он продолжал смотреть на меня даже с еще большей злобой. Он уже думал о том, как все пойдет дальше, он еще не получил от меня всего, что ему было нужно.

– Думаю, все ясно, – заявил Паппи. – Я, конечно, не адвокат, но мог бы убедить любых присяжных: там было трое на одного.

Стик проигнорировал его и еще ближе наклонился ко мне.

– У кого был этот деревянный брусок? – спросил он, и его глаза сузились, словно это был самый важный вопрос из всех.

Тут Хэнк вдруг взорвался:

– Скажи им правду, парень! Это ж один из этих Сиско схватил деревяшку, ведь так?!

Я чувствовал на себе пристальные взгляды Бабки и мамы. И знал, что Паппи сейчас хочется схватить меня за шею и как следует встряхнуть, чтобы выдавить нужные слова из моей глотки.

А напротив, не очень далеко, глядя на меня умоляющими глазами, стояла Тэлли. Бо, Дэйл и даже Трот – все смотрели на меня.

– Так, что ли, а, парень?! – снова рявкнул Хэнк.

Я встретился взглядом со Стиком и начал кивать – сначала медленно, потом быстрее. Маленькая робкая ложь, ложь без слов. А я все продолжал кивать, продолжал лгать и этим самым гораздо больше помогал сбору урожая хлопка, чем шесть месяцев хорошей погоды.

И все приближался к краю геенны огненной, где меня уже ожидал Сатана, я уже чувствовал непереносимый жар. «Потом убегу в лес и буду молить Господа о прощении – решил я. – Буду просить Его, чтобы смилостивился надо мной. Ведь Он дал нам хороший урожай, а уж мы должны его сохранить и собрать».

Стик медленно выпрямился, но продолжал пристально смотреть на меня – наши взгляды словно сцепились, потому что оба мы прекрасно знали, что я солгал. Стик уже не собирался арестовывать Хэнка Спруила, во всяком случае, не был намерен это делать прямо сейчас. Во-первых, для этого ему надо было надеть на Хэнка наручники, а это могло оказаться невыполнимой задачей. А во-вторых, в этом случае он разозлил бы всех фермеров в округе.

Отец схватил меня за плечо и толкнул в сторону женщин.

– Ты его до смерти перепугал, Стик! – сказал он и неуклюже засмеялся, пытаясь снять напряжение и желая убрать меня подальше, пока я не ляпнул что-нибудь не то.

– Он у вас хороший мальчик? – спросил Стик.

– Он всегда говорит правду, – сказал отец.

– Конечно, он всегда говорит правду, – подтвердил Паппи довольно злобно.

А правду только что опоганили.

– Ну ладно, я порасспрашиваю людей, – сказал Стик и пошел к своей машине. – Может, еще заеду.

Он захлопнул дверцу своей старой патрульной машины и выехал со двора. Мы смотрели ему вслед, пока он не скрылся из виду.

Глава 10

Поскольку в воскресенье мы не работали, то дом наш сразу стал тесным – родители и дед с Бабкой занялись разными мелкими делами, которыми в этот день заниматься разрешалось. Хотели было поспать после ленча, но потом раздумали из-за жары. Иной раз, когда настроение в доме приближалось к штормовой отметке, родители забрасывали меня в кузов пикапа и мы отправлялись в длительную поездку. Смотреть в округе было не на что – все земли тут были плоские и все покрыты зарослями хлопчатника. Все то же самое, что можно увидеть с нашей веранды. Главной целью было просто убраться подальше.

Немного времени спустя после того, как уехал Стик, мне было велено пойти в огород и нарвать овощей – мы собирались кое-кого навестить. Овощами наполнили две картонные коробки. Они были такие тяжелые, что отец был вынужден поставить их в кузов. Когда мы отъезжали, Спруилы сидели и лежали на переднем дворе, пребывая на разных стадиях отдыха. Мне даже смотреть на них не хотелось.

Я сидел сзади в кузове, между коробками с овощами, и смотрел, как пыль вьется из-под колес грузовичка, закручиваясь серыми клубами, которые быстро поднимаются вверх и повисают над дорогой в неподвижном горячем воздухе, прежде чем медленно раствориться в нем при полном безветрии. Сырость и грязь от утреннего дождя уже исчезли. Все опять стало нагретым и горячим: и деревянная обшивка кузова пикапа, и его ржавая, некрашеная рама, и даже кукурузные початки, картошка и помидоры, которые мама только что вымыла. В нашей части Арканзаса снег идет всего пару раз в году, и я мечтал о том времени, когда зимние поля, лишенные хлопчатника и голые, укроет толстое холодное и белое одеяло снега.

Возле самой реки пыль перестала клубиться из-под колес – мы въехали на мост. Я встал, чтобы видеть, как течет внизу вода – мутный коричневый поток едва двигался вдоль берега. У нас в кузове лежали два тростниковых удилища, и отец обещал мне, что после того, как отвезем продукты, мы с ним немного порыбачим.

Летчеры были издольщики, они жили не более чем в миле от нашего дома, но у меня было такое ощущение, что они живут в какой-то другой стране. Их покосившаяся хибарка стояла в излучине реки, вязы и ивы касались ее крыши своими ветвями, а заросли хлопчатника начинались чуть ли не у самого крыльца. Травы вокруг дома не было, только небольшой круг вытоптанной земли, где возилась орда юных Летчеров. Я втайне радовался, что они живут по другую сторону реки. В ином случае мне бы, чего доброго, пришлось с ними играть.

Они обрабатывали тридцать акров земли и часть урожая отдавали ее владельцу. Половина от немногого не давала им практически ничего, так что Летчеры жили в бедности и грязи. У них не было электричества, а также ни машины, ни грузовика. Иногда мистер Летчер заходил к нам и просил Паппи подбросить его в город, когда мы собирались в очередную поездку в Блэк-Оук.

Дорога до их хибары была такой ширины, что ее едва хватало, чтобы проехать нашему грузовичку. Когда мы подъехали к их дому, веранда была уже битком набита грязноватыми бледными мордашками. Однажды я насчитал у Летчеров семерых детишек, но точно их сосчитать было невозможно. И еще было трудно отличить мальчиков от девочек: все они были косматые, у всех были узкие личики с одинаковыми бледно-голубыми глазами, и все они ходили в каком-то рванье.

Миссис Летчер вышла на крыльцо, вытирая руки о передник. Повернувшись к маме, сумела выдавить из себя улыбку.

– Здравствуйте, миссис Чандлер! – произнесла она тихим голосом. Она была босиком, а ноги у нее были тощие, как прутики.

– Рада тебя видеть, Дарла, – ответила мама. Отец возился в кузове, передвигая коробки и убивая время, пока дамы не наговорятся. Мистера Летчера мы увидеть и не ожидали – гордость не позволяла ему выходить и принимать от нас продукты. Этим всегда занимались женщины.

Пока они там говорили про урожай и про то, как нынче жарко, я отошел от пикапа под бдительным присмотром всей этой малышни. Зашел за дом, где в тени слонялся их самый высокий парень, стараясь не попадаться нам на глаза. Его звали Перси, он утверждал, что ему уже двенадцать, хотя я в этом сомневался. Он не выглядел достаточно крупным для двенадцати лет, но, поскольку никто из Летчеров в школу не ходил, не было и возможности сравнить его ни с кем из мальчишек того же возраста. Он был без рубашки и босиком, а кожа у него была цвета темной бронзы – он ведь целыми днями торчал на солнце.

– Привет, Перси, – сказал я, но он мне не ответил.

Странные люди эти издольщики! Иногда с таким можно поговорить, а в другой раз он смотрит на тебя пустым взглядом, словно хочет, чтобы его просто оставили в покое.

Я посмотрел на их дом – маленький квадратный ящик, а не дом – и в который уже раз подумал: сколько же людей может жить в такой маленькой и жалкой развалюхе? Да наш сарай для инструментов и то побольше будет! Окна все были раскрыты, драные остатки занавесок висят неподвижно. Сеток от мух и москитов на окнах не было, не было и вентиляторов, чтобы разгонять воздух.

Мне их было очень жалко. Бабка всегда любила повторять из Писания: «Блаженны нищие духом; ибо их есть Царство Небесное» и еще «Кто милосерд к бедному, тот блажен». Однако это было очень жестоко и несправедливо, что люди должны жить в таких вот условиях. Ботинок у них не было. Одежда такая старая и рваная, что им стыдно было появляться в городе. А раз у них не было электричества, они не могли слушать репортажи про игры «Кардиналз».

У Перси никогда не было ни мяча, ни бейсбольной перчатки или биты, он никогда не играл в эту игру со своим отцом, никогда даже не мечтал о том, чтобы выиграть у «Янкиз». Думаю, он не мечтал и о том, чтобы когда-нибудь отвалить подальше от хлопковых плантаций. Эта мысль меня совершенно доконала.

Отец вытащил первую коробку с овощами, а мама стала перечислять, что в ней сложено. Малыши Летчеров высыпали на крыльцо с очень заинтересованным видом, однако держались по-прежнему на расстоянии. Перси не двинулся с места; все высматривал что-то в поле, чего ни он, ни я увидеть не могли.

У них была девочка, звали ее Либби. Ей было пятнадцать – самая старшая из всего выводка; если верить последним сплетням, гулявшим по Блэк-Оуку, она была беременна. Отца будущего ребенка пока еще не выявили; слухи и сплетни утверждали, что она отказывалась назвать всем, включая собственных родителей, имя парня, который сделал ей этот подарочек.

А подобный слух – это было нечто, чего не могли стерпеть добропорядочные жители Блэк-Оука. Вести с войны, кулачная драка, заболевание раком, столкновение машин, новорожденный младенец, которого ждут двое законных супругов, – все эти события всегда давали обильную пишу для пересудов. Чья-нибудь смерть и достойные похороны – такой темой город мог питаться несколько дней. Арест даже самого паскудного из жителей был событием, которое обсуждалось и обсасывалось неделями. Но внебрачная беременность пятнадцатилетней девчонки, пусть даже дочери издольщика, – это было нечто настолько чрезвычайное, что весь город попросту сошел с ума. Только вот проблема заключалась в том, что беременность эту пока что никто не подтвердил. Пока это были одни слухи. Поскольку Летчеры никогда не выезжали со своей фермы, было очень затруднительно обнаружить конкретные улики. А поскольку мы были их самыми близкими соседями, по всей видимости, именно на долю моей мамы и выпало провести расследование и все выяснить.

К решению этой задачи она привлекла меня. Пересказала мне кое-какие из этих слухов, а поскольку я всю жизнь наблюдал, как спариваются и размножаются животные на нашей ферме, то знал все основное об этом деле. И все же мне не хотелось в это вмешиваться. К тому же я не был полностью уверен в том, зачем вообще нужно удостовериться в том, что Либби беременна. Об этом уже столько говорили, что весь город давно поверил, что бедная девушка ждет ребенка. Единственная тайна – имя будущего папаши. «Ну, уж мне это никогда не пришьют!» – заявил однажды Паппи в правлении кооператива – я сам слышал. И все старики тут же заржали.

– Как хлопок? – спросил я у Перси. Прямо беседа двух настоящих фермеров.

– Да еще там, – ответил он, кивнув в сторону поля, которое начиналось всего в паре футов от нас.

Я повернулся в ту сторону и взглянул на их хлопок – он смотрелся точно так же, как наш. Мне платили доллар шестьдесят за каждую сотню собранных фунтов. Детям издольщиков не платили ничего.

Потом я перевел взгляд обратно на дом, на окна и рваные занавески, на просевшие доски пола. Поглядел на задний двор, где на веревке сохло их стираное белье. Осмотрел полоску пыльной тропинки, что вела мимо их сортира в сторону реки, но нигде не заметил и следа Либби Летчер. Видимо, она сидит взаперти, а мистер Летчер охраняет дверь, вооружившись охотничьим ружьем. Однажды она там и родит, и никто об этом не узнает. Просто появится еще один Летчер и тоже будет голышом бегать вокруг дома.

– Сестры там нету, – сказал Перси, по-прежнему глядя куда-то вдаль. – Ты ведь ее высматриваешь, а?

У меня аж челюсть отвисла, а щеки запламенели. Все, что я сумел из себя выдавить, было:

– Чего-о?

– Ее там нету. А теперь вали к своему грузовику.

Отец уже выставил все продукты на крыльцо, так что я пошел прочь от Перси.

– Ты ее видел? – шепотом спросила меня мама, когда мы отъезжали. Я отрицательно мотнул головой.

Мы поехали обратно, а Летчеры все сгрудились вокруг наших двух коробок и нависли над ними, как будто не ели целую неделю. Через несколько дней мы к ним еще раз заедем с новым запасом продуктов и сделаем вторую попытку выяснить, насколько верны слухи. Так что пока Летчеры держат Либби взаперти, они будут хорошо есть.

* * *

Сент-Франсис-Ривер была, как уверял отец, глубиной пятнадцать футов, а возле основания мостового быка водились сомики фунтов по шестьдесят весом, которые жрали все, что проплывало мимо. Они были огромные и мерзкие – сущие падальщики, они двигались, только когда рядом появлялось что-то съедобное. Некоторые жили лет по двадцать. Согласно семейной легенде, Рики поймал одно такое чудище, когда ему было тринадцать. Оно весило сорок четыре фунта, а когда ему вспороли ножом брюхо, то на дно кузова пикапа Паппи хлынула всякая дрянь: свеча зажигания, мраморный шарик, кучка полупереваренных пескарей, пара мелких рыбок, две монетки по одному центу и еще нечто подозрительное, которое позднее определили как человеческое дерьмо.

После этого Бабка уже никогда не жарила сомиков. А Паппи вообще перестал есть речную рыбу.

Я обычно ловил рыбу на дождевого червя, а рыбачил на мелком месте возле песчаной отмели. Там было много подлещиков и краппи – эти два вида небольших рыб легко ловить. Я брел босиком, заходя все глубже в теплую, медленно крутящуюся воду, и время от времени слышал мамин окрик: «Не заходи так глубоко, Люк!» Вдоль берега рядами росли дубы и ивы, и солнце сейчас было за ними. Родители сидели в тени, на одном из тех стеганых одеял, которые зимой во множестве производили все наши знакомые дамы из церковной общины, и ели дыню-канталупу с нашего огорода.

Они тихонько о чем-то разговаривали, почти шепотом, но я и не прислушивался, потому что для них во время уборки хлопка редко выдавался момент побыть вдвоем. Ночью, после целого дня в поле, все сразу погружались в тяжелый сон, и я редко слышал, чтобы они разговаривали в постели. Иногда они сидели на веранде, в полной темноте, дожидаясь, когда спадет жара, но не одни – вокруг всегда болтался кто-то еще.

Река меня отпугивала, и этого вполне хватало для моей полной безопасности. Плавать я еще не научился – дожидался возвращения Рики. Он обещал следующим летом научить меня, когда мне исполнится восемь. Так что я держался поближе к берегу, где вода едва покрывала мои ступни.

Тонули у нас нередко, я всю жизнь слышал красочные истории о взрослых мужчинах, попавших в зыбучий песок или плывун и унесенных при его смещении в глубину вод на глазах остолбеневших от ужаса остальных членов семьи. В тихой заводи мог вдруг возникнуть водоворот. Я, правда, такого никогда не видел. Все несчастья такого рода якобы происходили в Сент-Франсис-Ривер, однако точное место варьировало в зависимости от того, кто о нем рассказывал. Например, однажды некий маленький ребенок сидел себе тихо-мирно на песчаной отмели, и та вдруг начала сползать в реку. Ребенок очутился в воде и стал тонуть. Его старший братец увидел, что случилось, и бросился в крутящуюся воду, но был подхвачен мощным течением и его тоже понесло на стремнину. Далее, их сестра, возрастом чуть постарше, услышала крики первых двоих и тоже бросилась в реку и, только очутившись по пояс в воде, вспомнила, что не умеет плавать. Тем не менее она продолжала продвигаться вперед, крича двоим младшим, чтобы держались и что она до них сейчас доберется. Но тут плывун обрушился в воду, вроде как при землетрясении, и во все стороны стремительно понеслись новые потоки воды.

Троих детей уносило все дальше и дальше от берега. Их мать, которая вроде бы была (а может, и не была) беременна и которая, кажется, не умела (а может, и умела) плавать, в это время раскладывала еду в тени под деревом. Услыхав крики своих детишек, она тоже рванула в воду, где вскоре тоже оказалась в беде.

А их папаша удил рыбу с моста, когда услышал весь этот шум-гам. И, решив не терять зря времени, не побежал на берег, чтобы кинуться в воду оттуда, а нырнул в реку прямо с моста, головой вперед. И сломал себе шею.

Погибло все семейство. Несколько тел потом нашли, но не все. Некоторых, видимо, пожрали сомики, а других могло унести дальше, в море, где бы оно ни было, это море. Не было недостатка и в теоретических предположениях насчет того, что могло в итоге произойти с этими ненайденными телами, однако на протяжении десятилетий фамилия этих несчастных так и оставалась неизвестной.

Историю эту повторяли часто, чтобы дети вроде меня могли должным образом оценить таящуюся в реке опасность. Рики любил попугать меня этим рассказом, но часто запутывался в деталях. А мама утверждала, что все это выдумки.

Даже брат Эйкерс умудрился как-то вставить эту историю в одну из своих проповедей, чтобы проиллюстрировать, как Сатана творит свои гнусные дела, наполняя мир несчастьями и горем. Я тогда не спал и слушал очень внимательно, и когда он ни словом не упомянул о сломанной шее, решил, что он тоже сильно преувеличивает.

Но я-то сам тонуть не собирался. Рыба клевала хорошо, я то и дело подсекал и выбрасывал на берег небольших подлещиков. Потом нашел себе удобное местечко на пеньке возле небольшой заводи и стал таскать одну рыбину за другой. Это было почти такое же удовольствие, как игра в бейсбол. День тянулся медленно, и я был рад, что остался в одиночестве. Наша ферма сейчас битком набита чужаками. Поля ждут уборки и обещают тяжкий труд до боли в спине. А еще я видел, как убили человека, и сам каким-то образом оказался в этом замешан.

Легкий плеск волн на мелководье успокаивал. Почему мне нельзя целями днями ловить рыбу? Сидел бы я себе у реки, в тени… Да все, что угодно, лишь бы хлопок не собирать. Нет, я точно не буду фермером! Мне это дело совершенно не нужно.

– Люк! – раздался с берега голос отца.

Я выдернул леску из воды и пошел туда, где они сидели.

– Да, сэр? – сказал я.

– Сядь, – велел он. – Поговорить надо.

Я сел на самый краешек одеяла, как можно дальше от них. Они вроде бы не сердились на меня; по правде говоря, мамино лицо было вполне добрым.

Но вот тон отца был достаточно жестким, чтобы я забеспокоился.

– Ты почему нам ничего не сказал про эту драку? – спросил он.

Да, видать, мне никак не отделаться от этой драки.

Его вопрос меня не особенно удивил.

– Боялся, наверное.

– Боялся чего?

– Боялся, что меня застукают там, позади кооператива, когда я смотрел на драку.

– Потому что я запретила тебе, верно? – спросила мама.

– Да, мам. Извини.

Смотреть на драку было не самым вопиющим актом непослушания, и мы все трое это прекрасно понимали. Что еще делать ребятам в воскресенье после обеда, когда в городе битком народу и все веселятся и развлекаются? Она улыбнулась, потому что я извинился. А я старался выглядеть как можно более жалко.

– Да в общем-то это не слишком важно, что ты смотрел на драку, – сказал отец. – Но если будешь скрытничать, недолго и до беды. Надо было рассказать нам, что ты видел.

– Я видел драку. Я ж не знал, что Джерри Сиско умрет.

Моя логика на минутку сбила его с толку. Потом он сказал:

– Ты Стику Пауэрсу правду сказал?

– Да, сэр.

– Один из Сиско действительно первым пустил в ход эту палку? Или это был Хэнк Спруил?

Если я сейчас скажу правду, то это будет признанием, что я солгал, когда выдал свою первую версию событий. Сказать правду или солгать – этот вопрос всегда оставался без ответа. И я решил немного смухлевать:

– Если честно, пап, там все было так быстро… Настоящая свалка, все разлетаются в стороны, падают… Хэнк всех их раскидал как детские игрушки… И толпа вся бурлила и двигалась все время из стороны в сторону. Я эту палку только потом заметил.

К моему удивлению, этот ответ его вполне удовлетворил. В конце концов, мне ведь было только семь лет, я был зажат в толпе зрителей позади кооператива, там все пялились на этот ужасный мордобой. И кто станет меня обвинять, если я не совсем уверен в том, что там видел?

– Никому больше об этом не рассказывай, хорошо? Ни единой живой душе!

– Да, сэр.

– Маленькие мальчики, которые что-то скрывают от собственных родителей, попадают в большую беду, – сказала мама. – Ты же всегда можешь нам все рассказать, верно?

– Да, мама.

– Ну ладно, можешь еще немного порыбачить, – разрешил отец, и я бегом отправился обратно к своему месту.