Текст книги "Покрашенный дом"

Автор книги: Джон Гришем (Гришэм)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

Глава 23

Осенний Пикник всегда проводили в последнее воскресенье сентября, хотя никто не мог сказать, почему именно в этот день. Просто такая была традиция в Блэк-Оуке, ритуал, такой же, как приезд парка аттракционов или весенние молитвенные бдения. Пикник как бы соединял в себе праздник по случаю окончания сбора урожая и завершения бейсбольного сезона. Не совсем понятно, правда, можно ли это проделать за один пикник, но по крайней мере усилия в этом направлении предпринимались.

Мы отмечали этот день вместе с методистами, нашими друзьями, друзьями-соперниками. Здесь у нас не было других этнических групп – черных, евреев или азиатов, вообще никаких чужаков. Все мы были англо-ирландского происхождения, ну, может, еще примешалась пара капель немецкой крови, и все здесь занимались фермерством или поставками фермерам всяких товаров. И все были христиане – или считались таковыми. Разногласия начинались тогда, когда фэн команды «Кабз» начинал завираться в «Ти шопп» или когда какой-нибудь идиот заявлял, что «Джон Дир» работает хуже, чем трактор какой-нибудь другой фирмы. А в остальном наша жизнь по большей части протекала мирно. Мужчины помоложе и парни постарше любили по воскресеньям подраться позади кооператива, но в этих драках было гораздо больше просто спорта, чем чего бы то ни было другого. Избиения вроде того, что Хэнк устроил братьям Сиско, случались редко, так что в городе все еще продолжались разговоры на эту тему.

Но индивидуальные ссоры длились веками. Паппи тоже внес в это свой вклад. Настоящей вражды, правда, никогда не возникало. Существовала определенная и четкая социальная структура, где в самом низу располагались издольщики, а на самом верху – торговцы, и всем было положено знать свое место. Так вот и жили.

Граница между баптистами и методистами никогда не была ясной и четкой. Они молились немного по-другому, причем их обряд окропления младенцев, как это представлялось нам, был самым значительным отклонением от Священного Писания. И еще они не так часто встречались, что, конечно же, означало, что они не так серьезно относятся к своей религии, как мы. Никто так часто не собирался, как мы, баптисты. Мы очень гордились своими регулярными общими молебствиями. Перл Уотсон, которая мне больше всех нравилась среди методистов, говорила, что хотела бы стать баптисткой, но у нее просто не хватит на это физических сил.

Рики мне однажды сказал, когда мы с ним были вдвоем, что когда он уедет с фермы, то, может быть, станет католиком, потому что католики собираются всего раз в неделю. Я не знал, что такое католик, и он попытался мне это объяснить, но в теологии Рики был в лучшем случае не очень силен.

В то воскресное утро Бабка и мама потратили гораздо больше времени, чем обычно, на утюжку наших вещей. И конечно, меня отскребывали еще более целеустремленно. К моему разочарованию, оказалось, что нос у меня не сломан, он даже не распух, а порез на нем был едва заметен.

Мы хотели выглядеть нынче как можно лучше, потому что у дам из методистской общины платья были немного красивее. Несмотря на всю эту суматоху, я радовался и не мог дождаться, когда мы поедем.

Мы пригласили с собой Спруилов. Это было сделано из дружеских чувств и из соображений христианской заботы, хотя лично я приглашал бы их выборочно. Тэлли можно было пригласить, а остальные пускай себе остаются у нас на переднем дворе, мне все равно. Но когда я оглядел их лагерь после завтрака, то не заметил там особых передвижений. Они и не подумали отвязать от своего грузовика все бесчисленные веревки и бечевки, на которых держались их навесы и палатка. «Они не поедут», – сообщил я Паппи, который готовился к занятиям в воскресной школе.

– Вот и хорошо, – спокойно ответил он.

Перспектива видеть, как Хэнк болтается среди собравшихся на пикник, хапает еду со столов и нажирается, одновременно высматривая возможность подраться, была не слишком привлекательной.

Вот у мексиканцев никакого выбора не было. Мама передала Мигелю приглашение еще в начале недели, а потом еще пару раз мягко напомнила, поскольку воскресенье все приближалось. Отец разъяснил ему, что будет прочитана специальная молитва на испанском, а потом подадут кучу всякой вкусной еды. Да и делать им по воскресеньям после ленча было особенно нечего.

Девятеро мексиканцев набились в кузов нашего пикапа; не было только Ковбоя. Это разожгло мое воображение. Куда это он подевался и чем занимается? И где Тэлли? Когда мы отъезжали, на переднем дворе ее видно не было. У меня упало сердце, когда я подумал, что они опять ушли в поле и теперь прячутся там и делают все, что им вздумается. Вместо того чтобы поехать с нами в церковь, Тэлли, по всей вероятности, опять укрывается в хлопчатнике и занимается чем-нибудь дурным. А что, если она теперь использует Ковбоя в роли сторожа, пока сама купается в Сайлерз-Крик? Мне была невыносима эта мысль, и я всю дорогу до города беспокоился за нее.

* * *

Брат Эйкерс с улыбкой на лице – редкое зрелище! – взошел на кафедру. Церковь была полна народу, люди сидели даже в проходах и стояли возле задней стены. Окна были распахнуты настежь, а с северной стороны от церкви, под высоким дубом, собрались мексиканцы – стояли, сняв шляпы, и их темные головы образовывали целое море черного цвета.

Мы приветствовали наших гостей, приезжих с гор, а также и мексиканцев. Людей с гор собралось порядочно, но не слишком много. Как обычно, брат Эйкерс попросил их встать и назвать себя. Они были из разных мест – из Харди, из Маунтин-Хоум, из Калико-Рок, и все они тоже принарядились, как и мы.

В окно был выставлен динамик, чтобы слова брата Эйкерса доносились из церкви до мексиканцев, где мистер Карл Дур-бин переводил их на испанский. Мистер Дурбин был вышедшим на пенсию миссионером из Джонсборо. Он тридцать лет проработал в Перу среди настоящих индейцев высоко в горах, а теперь частенько заезжал к нам с проповедями и показывал фотографии и слайды, на которых были запечатлены разные пейзажи этой далекой страны, где он пробыл столько лет. Помимо испанского, он еще знал один из индейских диалектов, и это восхищало меня.

Мистер Дурбин стоял в тени дерева, а мексиканцы расселись на траве вокруг него. На нем был белый костюм и белая соломенная шляпа, а его голос доносился до церкви, почти такой же громкий, как и голос старины Эйкерса, усиленный динамиком. Рики однажды заметил, что у мистера Дурбина гораздо больше здравого смысла, чем у брата Эйкерса; это свое мнение он высказал за воскресным ужином и вызвал настоящий скандал, не первый и не последний. Это был грех – критиковать своего священника, по крайней мере во всеуслышание.

Я сидел на краю скамьи, рядом с окном, так что мог наблюдать за мистером Дурбином и слышать его. Слов его я разобрать не мог, но уже знал, что по-испански он говорит медленнее, чем мексиканцы. А те трещали так быстро, что я часто поражался, как они вообще умудряются друг друга понимать. Он говорил гладко, предложения его были взвешенные, но в его испанском слышался сильный арканзасский акцент. Хотя я не имел понятия, что он там говорит, все же его речь захватывала больше, чем разглагольствования брата Эйкерса.

Ничего удивительного, что в присутствии такого количества народу утренняя проповедь была длинной, как марафонский забег. Меньше народу – короче проповедь. Большая толпа, как на Пасху или на День благодарения и на Осенний Пикник, – и брат Эйкерс ощущает прилив особого вдохновения. В какой-то момент, где-то в середине его разглагольствований, мистеру Дурбину все это как будто наскучило. И он, уже не обращая внимания на трансляцию из церкви, стал читать собственную проповедь. Когда брат Эйкерс делал паузу, чтобы перевести дыхание, мистер Дурбин продолжал свою проповедь. А когда вопли брата Эйкерса о геенне огненной и кипящей сере достигли совершенно болезненной высоты, мистер Дурбин уже отдыхал со стаканом воды в руке. Потом он уселся на траву рядом с мексиканцами и стал дожидаться сигнала из церкви об окончании проповеди.

Я тоже ждал. И убивал время, мечтая о жратве, которую нам скоро предложат, – блюда с горами жареных цыплят и галлоны мороженого собственного приготовления.

Мексиканцы поглядывали на окна церкви. Уверен, они уже решили, что брат Эйкерс сошел ума. «Не волнуйтесь, ребята, – хотелось им сказать. – Он всегда такой».

Потом мы все пропели пять строф псалма «Ибо Я сужу праведно» как благодарственную молитву. Никто не тронулся с места, пока брат Эйкерс не распустил конгрегацию, очень неохотно. Возле входа я встретил Деуэйна, и мы вместе помчались по улице к бейсбольному полю, посмотреть, не собрались ли там методисты. Конечно, они уже были там: они никогда так долго не молились, как мы.

За задней оградой поля, под тремя вязами, которые на своем веку выдержали удары миллионов «фолов», на столах для пикника, застеленных красно-белыми клетчатыми скатертями, уже раскладывали еду. Методисты так и кишели вокруг – дети подносили блюда, а дамы расставляли их на столах. Я увидел Перл Уотсон и заговорил с ней. «Брат Эйкерс все еще выступает?» – спросила она с улыбкой.

– Он только что нас распустил, – ответил я. Она дала нам с Деуэйном по шоколадке. Я съел свою в два прикуса.

В конце концов начали подтягиваться и баптисты. Послышались возгласы: «Привет!», «Где это вас носило?», «Чего это вы так долго?» Грузовики и легковушки все подъезжали и подъезжали, и вскоре парковка была забита машинами, стоявшими бампер к бамперу вдоль оград, со всех сторон окружавших поле. По крайней мере в одну, а то и в несколько во время игры обязательно угодит неточно брошенный мяч. Пару лет назад новенький крайслеровский седан мистера Уилбера Шифлета лишился таким образом ветрового стекла – Рики так здорово отбил мяч за левую ограду, что сумел заделать «хоум ран». Звук был жуткий – громкий удар, а потом звон разбитого стекла. Но у мистера Шифлета водились денежки, так что никто особо не беспокоился. Он знал, на что шел, когда парковал свою машину. Методисты в тот год выиграли у нас, и Рики был уверен, что тренер нашей команды, то есть Паппи, должен был заменить питчера в третьем иннинге.

Они даже некоторое время не разговаривали.

Столы были вскоре все уставлены огромными блюдами с овощами, тарелками с жареными цыплятами, корзинками со свежим кукурузным хлебом, булочками и другими хлебными изделиями. Миссис Орр, жена методистского священника, командовала размещением блюд, пока столы не приобрели какую-то видимость определенного порядка. На одном стояли только свежие овощи – помидоры десяти сортов, огурцы, маринованный желтый и синий лук. Рядом размещались бобы, фасоль и горох – вигна китайская, горошек заборный, зеленые бобы, приготовленные с ветчиной, лима мелкоплодная. На каждый пикник непременно готовили картофельный салат, причем у каждого шеф-повара был свой рецепт его приготовления. Мы с Деуэйном насчитали целых одиннадцать огромных салатниц с этим блюдом, и все они отличались друг от друга. Яйца со специями были не менее популярны, некоторые блюда с ними занимали по полстола. И последнее, самое главное блюдо – жареные цыплята. Тут их было столько, что можно было месяц кормить весь город.

Дамы все суетились вокруг столов, колдуя над блюдами, а мужчины переговаривались и посмеивались, обменивались приветствиями, но ни на секунду не отводили глаз от цыплят. Повсюду сновали дети. Мы с Деуэйном переместились к одному конкретному дереву, под которым несколько дам раскладывали десерт. Я насчитал шестнадцать контейнеров с самодельным мороженым; все они были плотно укутаны полотенцами и засыпаны льдом.

Как только приготовления завершились утвердительным кивком миссис Орр, ее муж, преподобный Вернон Орр, вместе с братом Эйкерсом встал в центре и толпа присмирела и умолкла. В прошлом году благодарственную молитву Господу возносил брат Эйкерс; в этот год эта честь принадлежала методистам. Каждый пикник проходил по строгому, хоть и неписаному распорядку. Мы склонили головы и стали слушать, как преподобный Орр благодарит Господа за Его милости, за всю эту прекрасную пищу, за хорошую погоду, за хлопок и так далее и тому подобное. Преподобный ничего не забыл. Город Блэк-Оук и в самом деле был благодарен Создателю за все, что Он нам ниспослал.

Я чувствовал аромат жареных цыплят. И уже ощущал на языке вкус шоколадных пирожных с орехами и мороженого. Тут Деуэйн лягнул меня, и мне захотелось сбить его с ног. Но я не посмел – меня непременно выпороли бы за драку во время молитвы.

Когда преподобный Орр закончил наконец свою молитву, мужчины собрали всех мексиканцев и построили их в одну линию, чтобы удобнее было раздавать им тарелки с едой. Такова была традиция: мексиканцев угощали первыми, потом приезжих с гор, потом детей, потом взрослых. Тут откуда-то появился Стик Пауэрс, конечно, в форме, и втиснулся в очередь между мексиканцами и людьми с гор. Я слышал, как он объясняет всем, что он на дежурстве и времени у него нет. Он унес две тарелки – одну с цыплятами, а вторую со всем, что успел туда наложить. Мы прекрасно знали, что он будет жрать, пока не набьет утробу, а потом найдет себе тенистое дерево где-нибудь на краю города и будет под ним спать, пока не переварит свой ленч.

Кто-то из методистов спрашивал меня про Рики – как у него дела, давно ли от него было письмо? Я старался быть вежливым и отвечать на все вопросы, но обычно мы, Чандлеры, не слишком радовались такому вниманию. А теперь, когда над нами нависла угроза разоблачения тайны Либби Летчер, любое упоминание вслух имени Рики пугало еще больше.

– Передай ему, что мы его часто вспоминаем, – говорили мне. Они всегда так говорили, как будто у нас был телефон и мы каждый вечер звонили ему. – Мы молимся за него, – говорили они.

– Спасибо, – всегда отвечал я.

Любой неожиданный вопрос о Рики мог уничтожить всю радость от такого замечательного события, как Осенний Пикник. Он был в Корее, сидел в окопах в самом пекле, укрываясь от пуль и убивая людей, и не знал, вернется ли когда-нибудь домой, пойдет ли снова в церковь вместе с нами, примет ли участие в пикнике вместе со всем городом, сыграет ли еще в бейсбол против команды методистов. В самый разгар веселья я вдруг почувствовал себя страшно одиноким и напуганным.

«Ничего, переживем», – сказал бы сейчас Паппи. Еда в этом смысле, несомненно, очень помогла. Мы с Деуэйном утащили свои тарелки подальше и уселись возле первой базы, где было немного тени. По всему полю были расстелены стеганые одеяла, на которых семьями рассаживались участники пикника, прямо на солнце. Тут и там устанавливали зонты; дамы обмахивались веерами, обмахивали детей и свои тарелки. Мексиканцы тесной группой собрались возле правой штрафной линии, подальше от всех остальных. В прошлом году Хуан признался мне однажды, что они не слишком любят жареных кур. В жизни не слыхал подобной ереси! Это ж жуть насколько вкуснее, чем какие-то тортильи! – подумал я тогда.

Мои родители и дед с Бабкой сидели на одеяле около третьей базы. После долгих споров и пререканий мне было дано разрешение есть вместе с друзьями – гигантский прогресс для семилетки!

Очередь за тарелками с едой не замирала ни на минуту. К тому времени, когда мужчины отходили к столу, тинейджеры уже прибегали назад, за новой порцией. Мне было довольно и одной тарелки. Хотелось оставить место для мороженого. И вскоре мы уже слонялись около стола с десертом, где на страже стояла миссис Айрин Флэнаган, не допуская вандализма со стороны подобных нам любителей сладкого.

– У вас много шоколадного? – спросил я у нее, оглядывая коллекцию контейнеров с мороженым, ожидающих в тени своей очереди.

– Ох, даже и не знаю, – сказала она улыбаясь. – Несколько контейнеров.

– А миссис Купер принесла свое мороженое с орехами? – спросил Деуэйн.

– Принесла, – ответила миссис Флэнаган, указывая на контейнер в середине. Миссис Купер здорово умела делать мороженое, намешивая в него шоколадное масло с арахисовым. Результат был просто потрясающий! Народ потом с восторгом вспоминал ее мороженое целый год. В прошлом году двое тинейджеров, один баптист, другой методист, чуть было не подрались из-за того, кто должен следующим получить добавку. А пока преподобный Орр восстанавливал мир, Деуэйн умудрился стащить две порции этой вкуснятины. Он удрал с ними подальше и спрятался за каким-то сараем, где сожрал все до последней капли. А потом целый месяц только об этом и вспоминал.

Миссис Купер была вдова. Она жила в хорошеньком маленьком домике через два дома от лавки Попа и Перл, и когда ей нужно было что-нибудь сделать по дому, она просто готовила контейнер орехового мороженого. Тинейджеры появлялись тут же, так что у нее всегда был самый чистый двор во всем городе. Известно было, что даже взрослые мужчины нередко задерживались у нее, чтобы выдрать парочку сорняков.

– Вам придется подождать, – сказала миссис Флэнаган.

– Долго?

– Пока все не наедятся.

Мы прождали целую вечность. В поле кое-кто из парней постарше и мужчин помоложе уже начали разминаться и перекидываться мячами. Взрослые продолжали разговаривать и общаться, общаться и разговаривать. Я уже начал опасаться, что мороженое все растает. Из Монетта прибыли двое судей, отчего толпа сразу возбудилась. Но их, конечно, следовало прежде накормить, так что пока они были больше озабочены жареными цыплятами, чем бейсболом. Одеяла и зонты начали потихоньку убирать с поля. Пикник подходил к концу. Наступало время бейсбольного матча.

Дамы собрались вокруг стола с десертом и начали раздавать сладкое. Деуэйн в итоге получил свое ореховое мороженое. А я выбрал себе парочку шоколадных пирожных с молочным кремом, изготовленных миссис Лу Кайнер. Минут двадцать вокруг стола с десертом творилось настоящее светопреставление, но какой-то порядок все же соблюдался. Оба проповедника стояли в середине толпы и оба поглощали мороженое в не меньших количествах, чем все остальные. Оба судьи от десерта отказались, ссылаясь на жару как основную причину того, что они в конце концов перестали есть.

Потом кто-то крикнул: «Мяч в игру!», и толпа хлынула к задней линии поля. Тренером команды методистов был мистер Даффи Льюис, фермер, живший к западу от города, и, по словам Паппи, человек, мало понимавший в бейсболе. Однако после четырех поражений подряд Паппи гораздо реже высказывал свое невысокое мнение о мистере Льюисе. Судьи позвали тренеров обеих команд на совещание, состоявшееся позади пластины «дома», и они там долгое время обсуждали блэк-оуковскую версию бейсбольных правил. Они тыкали пальцами в сторону забора и столбов, указывали на ветки деревьев, нависавшие над полем, – у каждого были свои правила и свой опыт. Паппи был по большей части не согласен с тем, что говорили судьи, так что споры все продолжались.

Команда баптистов была принимающей в прошлом году, так что нынче мы первыми играли в нападении. Питчером у методистов выступал Бак Прескотт, сын мистера Прескотта по кличке Зубрила, одного из самых крупных землевладельцев в округе Крэйгхед. Баку было чуть за двадцать, и он уже два года учился в университете Арканзаса, что в наших местах было большой редкостью. Он уже выступал питчером в студенческой команде, но там возникли какие-то проблемы с тренером. Он был левша и всегда бросал крученые; в прошлом году он обыграл нас со счетом девять – два. Когда он вышел к «горке», я понял, что нам нынче будет нелегко. Первый бросок был несильный, навесной и крученый; он пошел высоко и упал в аут, но это все равно было засчитано как страйк, и Паппи тут же стал орать на судью. Первых двух бэттеров Бак не пустил дальше первой базы, следующих двух выбил в аут, а потом вывел из игры моего отца, пустив высокий «флай» в центр поля, где его поймал кто-то из защитников.

У нас питчером был Дьюк Ридли, молодой фермер, у которого было семеро детей; его подачи даже я мог отбить. Он, правда, утверждал, что однажды играл питчером на Аляске, во время войны, но подтвердить это было некому. Паппи считал, что это вранье, а после того, как я посмотрел на его игру в прошлом году, когда его просто закидали мячами, у меня тоже возникли серьезные сомнения по этому поводу. Он отдал первую базу первым трем бэттерам противника, заработав всего один страйк, и я уже начал опасаться, что Паппи вот-вот бросится к «горке» и искалечит его. Тут новый бэттер противника пропустил мяч, и тот попал нашему кэтчеру. Их следующий парень отбил мяч на высокий «флай», влево и недалеко. Нам повезло, когда их шестой бэттер, мистер Лесли Хёрдл – ему уже исполнилось пятьдесят два и он был самым старым игроком в обеих командах – высоко отбил следующий мяч далеко вправо, где наш аутфилдер Бенни Дженкинс, игравший босиком и без перчатки, поймал его голыми руками.

Игра превратилась в дуэль питчера и бэттера, но вовсе не потому, что подачи были сильные, а оттого, что бэттеры обеих команд не могли отбить ни одного мяча. Мы потащились обратно к столу с десертом, где раскладывали по тарелкам последние, уже растаявшие остатки мороженого. К третьему иннингу дамы из обеих конгрегации уже сбились в маленькие тесные группки и занялись сплетнями – для них игра не представляла особого интереса. Где-то неподалеку, в одной из машин, работал радиоприемник, и до меня донесся голос Харри Карая. «Кардиналз» играли против «Кабз», это был финальный матч сезона.

Когда мы с Деуэйном шли от стола с десертом, взяв себе по последнему стаканчику мороженого, то проходили мимо группы в полдюжины молодых женщин, сидевших на одеяле. Они отдыхали и разговаривали. «А сколько ей лет, этой Либби?» – спросила одна из них.

Я остановился, откусил мороженого и стал смотреть поверх их голов в поле, где шла игра, как будто меня вовсе не интересовало, о чем они говорят.

– Ей всего пятнадцать, – ответила другая женщина.

– Она же из Летчеров. Скоро еще принесет.

– Это мальчик или девочка?

– Как я слышала, мальчик.

– А отец кто?

– Без понятия. Она так никому и не сказала.

– Пошли, – сказал Деуэйн, ткнув меня локтем в бок. Мы пошли дальше и приблизились к первой базе. Я так и не разобрался: то ли я испытывал облегчение, то ли испуг. Значит, слух о том, что Либби родила, уже распространился, но отца ребенка так и не установили.

Долго это не протянется, подумал я. И тогда нам конец. У меня будет двоюродный братец по фамилии Летчер, и всем это станет известно.

Жесткая дуэль питчеров закончилась в пятом иннинге, когда игроки каждой команды по шесть раз достигли «дома», заработав по шесть очков. В течение тридцати минут мячи летали во всех направлениях – за штрафные линии, вообще в никуда, мимо зоны страйка, в аутфилд, мимо полевых игроков. Мы дважды меняли питчеров, а потом я понял, что нам грозит беда, потому что Паппи вышел к «горке» и ткнул пальцем в моего отца. Он не был сейчас питчером, но к этому времени других уже не осталось. Он подавал низко, да и иннинг вскоре завершился.

– Мьюзиэл подает! – заорал кто-то. Или он ошибся, или пошутил. Стэн Мьюзиэл мог многое, но никогда раньше не играл питчером. Мы бегом бросились мимо болельщиков к площадке, где были запаркованы машины. Возле «доджа» 1948 года, что принадлежал мистеру Рейфу Хенри, уже собралась небольшая толпа. Приемник был включен на полную громкость, и Харри Карай разорялся вовсю – действительно, Стэн-Настоящий-Мужчина стоял на «горке» и подавал мячи на бэттера «Кабз», Фрэнки Баумхольца, игрока, с которым соревновался весь сезон за титул лучшего отбивающего. Толпа на стадионе «Спортсменз-парк» была в восторге. Харри орал в микрофон. Мы были потрясены, узнав что Стэн играет на «горке».

Баумхольц отбил низкий мяч к третьей базе, и Мьюзиэла отправили назад в центр поля. Я сбегал к нашей первой базе и сказал Паппи, что Стэн только что играл питчером, но он мне не поверил. Я сказал отцу, и он тоже посмотрел на меня с сомнением. Методисты вели со счетом восемь – шесть, кончался седьмой иннинг, и в лагере баптистов росло напряжение. Даже хорошее наводнение не вызвало бы такого волнения, по крайней мере в данный момент.

Было жарко, не меньше чем девяносто пять по Фаренгейту ^[4]. Игроки были все мокрые от пота, чистые комбинезоны и белые воскресные рубашки прилипли к телу. И двигались они помедленнее – плата за всех съеденных цыплят и картофельный салат – и недостаточно старались, чтобы угодить Паппи.

Отец Деуэйна не играл, так что они вскоре уехали. Потом ушло еще несколько человек. Мексиканцы все еще торчали под своим деревом возле столба у правой штрафной линии, но теперь уже лежали, растянувшись на траве, и, кажется, спали. Дамы еще более увлеклись своими сплетнями в тени деревьев; им было совершенно безразлично, кто выиграет.

Я сидел в одиночестве на импровизированной трибуне для зрителей и смотрел, как методисты зарабатывают еще три очка в восьмом иннинге. И мечтал о том дне, когда сам выйду на поле и буду мощно отбивать мяч, делать один «хоум ран» за другим, добиваясь невероятных результатов в центре поля. У этих поганых методистов не будет ни малейших шансов на победу, когда я вырасту.

Они выиграли со счетом одиннадцать – восемь; пятый год подряд Паппи приводил команду баптистов к поражению. Игроки обменялись рукопожатиями и немного посмеялись, а потом направились в тень, где их ждал чай со льдом. Паппи не улыбался и не смеялся и никому не пожимал рук. На некоторое время он исчез. Я знал, что он теперь неделю будет дуться.

«Кардиналз» тоже проиграли, со счетом ноль – три. Они закончили сезон, отстав на четыре матча от «Джайантс» и на восемь от «Бруклин доджерс», которые будут теперь выступать против «Янкиз» в «Уорлд сириз» в Нью-Йорке.

Остатки еды уже были собраны и отнесены обратно в машины и грузовики. Столы были вымыты, мусор убран. Я помог мистеру Даффи Льюису разровнять граблями «горку» и «дом», и, когда мы закончили, поле выглядело как новенькое. Еще час заняло прощание со всеми остающимися. Звучали обычные угрозы со стороны проигравшей команды – насчет того, что будет в будущем году, и обычные насмешки победителей. Насколько можно было судить, никто особенно не расстроился, только Паппи.

Когда мы выехали из города, я подумал, что закончился очередной спортивный сезон. Бейсбол начинается весной, когда мы заняты севом и все полны радужных надежд. Бейсбол поддерживал нас все лето, часто он был для нас единственным способом отвлечься от тяжелого труда в поле. Мы слушали репортажи обо всех матчах, а потом долго обсуждали каждую игру, всех игроков и их тактику, пока не начинался репортаж о следующем матче. Это было в очень значительной мере частью нашей повседневной жизни в течение шести месяцев, но потом она просто переставала существовать. Так же как хлопок.

Когда мы прибыли домой, я был в очень грустном настроении. Теперь уже не послушаешь спортивные репортажи, сидя на передней веранде. Шесть месяцев без голоса Харри Карая. Шесть месяцев без Стэна Мьюзиэла. Я достал свою перчатку и отправился на долгую прогулку по полевой дорожке, подбрасывая мяч в воздух и раздумывая, чем мне теперь заниматься до апреля.

Так впервые в жизни бейсбол разбил мне сердце.