Текст книги "Покрашенный дом"

Автор книги: Джон Гришем (Гришэм)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

Вот теперь я видел настоящее наводнение. До этого были и другие, но тогда я был еще слишком мал, чтобы их запомнить. Все свои детские годы я слышал истории о вышедших из берегов реках и затопленных урожаях, и вот теперь видел это своими глазами, словно в первый раз. Это было пугающее зрелище, поскольку раз уж наводнение началось, никто не может сказать, когда оно закончится. Ничто уже не сможет сдержать напор воды, она теперь потечет туда, куда захочет. Может, даже достигнет нашего дома? А может, и Сент-Франсис-Ривер разольется и смоет все вокруг? Может, дожди будут идти сорок дней и сорок ночей? И мы все погибнем, как погибли те, кто смеялся над Ноем?

Нет, по всей вероятности, нет. Там ведь было что-то такое, в этой истории, про радугу и про обещание Господа никогда больше не насылать на землю наводнения.

Да, это было настоящее наводнение. Вид радуги в нашей жизни – почти что Божье чудо, а мы уже несколько недель не видели ни единой. Я никак не мог понять, почему Господь мог допустить, чтобы такое случилось.

Паппи за сегодняшний день уже по крайней мере три раза ездил на речку, наблюдал, измерял и, вероятно, молился.

– Когда оно началось? – спросил я.

– Думаю, с час назад. Точно не знаю.

Я хотел спросить, когда оно закончится, но уже знал ответ.

– Это обратный поток, – объяснил он. – Сент-Франсис заполнилась до предела, воде уже некуда течь.

Мы долго наблюдали за прибывающей водой. Она все прибывала и прибывала, наползая на нас, поднимаясь по передним колесам трактора. Через некоторое время мне захотелось вернуться домой. Паппи же такого желания вроде бы не испытывал. Все его страхи и беспокойства нашли себе подтверждение, и он словно был загипнотизирован тем, что сейчас наблюдал.

В конце марта они с отцом начинали распахивать эти поля, переворачивая пласты земли, засыпая стебли, корни и листья, оставшиеся после прошлогодних посевов. В это время они обычно пребывали в прекрасном настроении, радовались, что наконец можно выбраться в поле после зимнего заточения. Они наблюдали за погодой, внимательно изучали фермерский ежегодник и часто болтались возле правления кооператива, чтобы узнать, что говорят другие фермеры. В начале мая они обычно уже сеяли, если погода стояла хорошая. 15 мая было крайним сроком высадки семян хлопчатника в грунт. Мое участие в их операциях обычно начиналось в первых числах июня, когда со школой уже было покончено, а в полях начинали пробиваться сорняки. Мне давали тяпку, указывали направление, и я часами полол сорняки – занятие столь же утомительное и отупляющее, как и сбор урожая хлопка. Все лето, по мере того как подрастал хлопчатник и сорняки вокруг него, мы пололи. Если хлопок зацветал к 4 июля, это означало, что урожай будет отменный. К концу августа мы уже были готовы к уборке. А к началу сентября начинали искать наемных рабочих из числа людей с гор и старались набрать мексиканцев.

А сейчас, в середине октября, нам оставалось только смотреть, как наш урожай смывает с полей. Все труды, весь пот и натруженные мышцы, все деньги, вложенные в семена, в удобрения и горючее, все надежды и планы – все это мы сейчас теряли в потоках воды, не умещающейся в русле Сент-Франсис-Ривер.

Мы все ждали и ждали, но поток не останавливался. Передние колеса трактора наполовину залило водой, когда Паппи наконец запустил мотор. Было уже совсем темно и почти ничего не видно. Тропа была залита водой, и при таких темпах ее разлива к восходу солнца весь урожай на «нижних сорока» будет потерян.

Никогда еще я не ужинал в таком мрачном молчании. Даже у Бабки не нашлось ни единого оптимистического высказывания. Я ковырял вилкой бобы и гадал, о чем могут сейчас думать родители. Отец, видимо, беспокоится по поводу займа, взятого под будущий урожай, – этот долг теперь невозможно будет выплатить. А мама обдумывает план, как нам навсегда покинуть хлопковые поля. Она вовсе не так расстроена, как остальные взрослые. Катастрофические результаты сбора урожая после столь многообещающей весны и лета давали новый запас снарядов для ее тяжелой артиллерии, которую она направит на отца.

Наводнение помогло мне отвлечься от более тяжелых мыслей – о Хэнке, Тэлли, Ковбое, – и по этой причине это была не самая неприятная тема для размышлений. Но я все равно не произнес ни слова.

* * *

Скоро должны были начаться занятия в школе, и мама решила, что мне уже пора приниматься за ежевечерние уроки чтения и письма. Я очень хотел вернуться обратно в класс (я, правда, никогда бы в этом никому не признался), так что даже испытывал удовольствие от этих домашних уроков. Мама тут же выяснила, что за лето мой почерк стал совершенно неразборчивым, и заявила, что мне нужно много практиковаться. Читал я тоже не очень бегло.

– Видишь, к чему приводит сбор урожая хлопка? – сказал я.

Мы сидели вдвоем в комнате Рики, читали друг другу перед тем, как отправиться спать.

– Я хочу тебе кое-что сказать по секрету, – сообщила она мне шепотом. – Ты умеешь хранить секреты?

Если бы она только знала, сколько их я уже храню! И я ответил:

– Конечно!

– Обещай, что никому не расскажешь.

– Никому!

– Никому об этом не говори, даже Паппи и Бабке.

– Ладно-ладно. А что такое?

Она наклонилась еще ближе:

– Мы с отцом подумываем податься на Север.

– А я?

– Ты поедешь с нами.

Это было здорово!

– Вы хотите устроиться на работу, как Джимми Дэйл?

– Точно. Отец переговорил с Джимми Дэйлом, и тот обещал устроить ему работу на заводе компании «Бьюик» во Флинте, в Мичигане. Там хорошие деньги платят. Навсегда мы там не останемся, но отцу надо найти какой-нибудь постоянный доход.

– А что будет с Паппи и Бабкой?

– Ну, они никогда отсюда не уедут.

– Они будут продолжать работать на земле?

– Надо думать, так. Не знаю, чем им еще здесь можно заниматься.

– Как же они смогут тут работать без вас?

– Да как-нибудь справятся. Слушай, Люк, мы не можем здесь сидеть, все время, каждый год теряя вложенные деньги и занимая еще и еще. Мы с отцом уже готовы попробовать прожить как-то иначе.

Я испытывал смешанные чувства, услышав это. Я хотел, чтобы родители были счастливы, а мама никогда не будет довольна своей жизнью на ферме, особенно при условии, что жить здесь приходится вместе с родней мужа. Я-то, конечно, вовсе не собирался становиться фермером, но со мной вопрос решен, я буду играть в составе «Кардиналз». Но мысль о том, чтобы покинуть единственное родное для меня место, несколько обескураживала. И еще я не мог себе представить, как я буду жить без Паппи и Бабки.

– Это будет очень здорово, Люк, – продолжала мама, по-прежнему шепотом. – Можешь мне поверить.

– Думаю, да. А там холодно, на северах?

– На Севере, – поправила она меня. – Да, зимой там много снега, но, я думаю, это тоже здорово. Будем лепить снежных баб и делать мороженое из снега, и у нас будет настоящее «белое Рождество»!

Я припомнил истории, что рассказывал Джимми Дэйл о том, как он смотрел все игры «Детройт тайгерс», как все там находят себе хорошую работу и покупают телевизоры и что школы там получше. Но потом вспомнил его жену, эту гнусную Стейси с ее плаксивым, хныкающим голоском, и как я перепугал ее, когда она заседала в нашем сортире.

– Они ж там, на Севере, говорят как-то по-странному…

– Это так, но ничего, ты привыкнешь. Это же будет отличное приключение, Люк, а если нам не понравится, мы просто вернемся домой.

– Вернемся сюда?

– Вернемся в Арканзас или в какое-нибудь другое место, но на Юге.

– Мне неохота встречаться со Стейси.

– Мне тоже. Ну ладно, тебе пора ложиться. Подумай об этом. Только помни, никому ни слова!

– Да, мэм.

Она подоткнула мне одеяло и выключила свет.

Ну вот, еще новости! Есть о чем подумать.

Глава 32

Как только Паппи проглотил последний кусок яичницы и вытер рот, то сразу посмотрел в окно над кухонной раковиной. Было уже достаточно светло, чтобы увидеть все, что нужно. «Пошли посмотрим», – сказал он, и мы все следом за ним вышли из кухни, спустились с задней веранды и пошли через задний двор по направлению к амбару. Я ежился от холода, хоть и натянул свитер, и старался не отстать от отца. Трава была мокрая, и через несколько шагов мои сапоги тоже намокли. Мы остановились на ближайшем к дому поле и стали смотреть в сторону темнеющей вдали линии деревьев вдоль Сай-лерз-Крик, до которых отсюда было почти с милю. Перед нами лежало сорок акров земли, половина нашего участка. И они были залиты водой, мы только не знали, сколько ее там.

Паппи пошел вперед между двумя рядами хлопковых стеблей и вскоре почти исчез – видны оставались только его плечи и соломенная шляпа. Ладно, он все равно остановится, как только дойдет до воды, поступающей из речки. Если будет продолжать идти еще немного, значит, речка не нанесла нам того ущерба, которого мы опасались. Может, вода уже стекает назад, и, может быть, еще выглянет солнце. И нам удастся хоть что-то спасти.

Пройдя футов шестьдесят – расстояние от «горки» питчера до пластины «дома», – он остановился и посмотрел себе под ноги. Нам ничего там видно не было – ни землю, ни то, что на ней, но мы все поняли. Вода из речки все еще шла на нас.

– Вот куда она дошла, – сказал Паппи через плечо. – Здесь ее уже на два дюйма.

Поле заливало быстрее, чем предполагали мужчины. А при их вечно пессимистических прогнозах это было своего рода достижение.

– Такого в октябре никогда не случалось, – сказала Бабка, крутя в ладонях фартук.

Паппи все рассматривал движение воды возле собственных ног. Мы не сводили с него глаз. Начался восход солнца, но небо было в облаках – тени от них то набегали, то исчезали. Я услышал чей-то голос и оглянулся вправо. Там группой собрались мексиканцы – они смотрели на нас. Даже на похоронах люди не выглядят так мрачно.

Всем хотелось посмотреть, как прибывает вода. Я сам видел это вчера, но теперь мне хотелось посмотреть, как она просачивается через наши поля, понемногу подбираясь к дому, как гигантская змея, которую ничем не остановить. Отец тоже пошел вперед, пробираясь между двумя рядами стеблей. Остановился рядом с Паппи и упер руки в боки, приняв точно такую же позу, что и его родитель. Бабка с мамой подошли следом. Я тоже пошел, но не очень далеко, потом тронулись с места и мексиканцы. Мы веером разошлись по полю, высматривая, куда дошла вода. И все остановились, выстроившись в прямую линию и глядя на мутные воды, переливавшиеся через берега Сайлерз-Крик.

Я отломил кусок от стебля хлопчатника и воткнул его в землю перед наступающей водой. Не прошло и минуты, как он был полностью поглощен течением.

Мы медленно пошли назад. Отец и Паппи о чем-то говорили с Мигелем и остальными мексиканцами. Те уже были готовы уехать либо домой, либо на другую ферму, где еще можно было собирать хлопок. Кто стал бы их обвинять за это? Я торчал поблизости, достаточно близко, чтобы все слышать. Было решено, что Паппи пойдет с ними на «задние сорок», где почва немного повыше, и они попробуют немного пособирать. Хлопок был сырой, но если солнце пробьется сквозь тучи, они, может быть, соберут по сотне фунтов каждый.

А отец поедет в город, уже второй день подряд, чтобы узнать в кооперативе, не нужны ли услуги мексиканцев на какой-нибудь другой ферме. В северо-восточной части округа земли были намного лучше, поля более высоко расположенные, вдали от местных речушек и от Сент-Франсис-Ривер. Ходили также слухи, что возле Монетта не выпадало столько дождей, как у нас, в южном конце округа.

* * *

Я был в кухне, вместе с женщинами, когда отец объявил о новых планах на сегодняшний день.

– Хлопок весь вымок, – с неодобрением заметила Бабка. – Они и по пятьдесят фунтов не соберут. Все это пустая трата времени.

Паппи все еще был на улице и не слышал ее комментария. А отец слышал, но был не в том настроении, чтобы спорить с матерью. «Попробуем устроить их на другую ферму», – сказал он.

– А мне можно в город? – спросил я у родителей. Мне очень хотелось уехать, потому что альтернативой мог стать вынужденный выход с мексиканцами на «задние сорок», где нужно будет таскать за собой по воде и грязи мокрый мешок и пытаться собрать хоть сколько-нибудь мокрого хлопка.

Мама улыбнулась и ответила: «Да, нам же нужно купить краски».

Бабка снова посмотрела на нас неодобрительно. Зачем надо тратить деньги на покраску дома, когда их и так не хватает, когда мы с тому же теряем очередной урожай? Дом, однако, был выкрашен примерно наполовину – бьющий в глаза контраст между новыми белыми и старыми буро-коричневыми стенами. Работу все равно нужно было закончить.

Даже отец не очень одобрительно относился к мысли об этих дополнительных расходах, однако сказал мне: «Можешь поехать».

– А я дома останусь, – сказала мама. – Надо немного окры собрать.

Еще одна поездка в город! Я был просто счастлив. Не надо собирать хлопок, ничего не надо делать, просто ехать по шоссе и мечтать о том, что по приезде в Блэк-Оук получишь конфету или мороженое. Только надо было соблюдать осторожность и не очень выказывать свою радость, поскольку из всех Чандлеров счастлив был я один.

Когда мы остановились возле моста, то сразу увидели, что Сент-Франсис вот-вот выйдет из берегов.

– Думаешь, еще можно переправляться? – спросил я у отца.

– Надеюсь, – ответил он, включая первую передачу, и мы поползли над рекой, боясь даже взглянуть вниз. Под весом нашего грузовичка и напором воды мост задрожал, особенно когда мы добрались до его середины. Мы прибавили скорость и скоро были уже на другом берегу. Здесь мы одновременно перевели дыхание.

Если мост снесет, это будет настоящая беда. Мы окажемся в полной изоляции. Вокруг нашего дома будет сплошная вода, нам некуда будет податься. Даже Летчеры будут в более выгодном положении – они ведь живут по ту сторону моста, на том же берегу, где расположен Блэк-Оук и вся остальная цивилизация.

Проезжая мимо, мы осмотрели земли Летчеров. «Их дом уже заливает», – заметил отец, хотя так далеко мы видеть не могли. Но урожай у них точно погиб.

Ближе к городу на полях были видны мексиканцы, хотя и не так много, как раньше. Мы остановили пикап возле кооператива и вошли внутрь. В задней части комнаты сидели несколько мрачных фермеров – пили кофе и обсуждали свои проблемы. Отец дал мне пять центов на кока-колу, а сам присоединился к беседующим.

– Вы еще собираете? – спросил его один из них.

– Понемногу.

– А как речка?

– Разлилась вчера ночью. До рассвета залила больше чем полмили. Нижние сорок пропали.

Все минутным молчанием выразили свое сочувствие при столь трагическом известии; все смотрели в пол и явно жалели нас. Я теперь еще сильнее ненавидел фермерское дело.

– Река вроде бы еще держится, – заметил еще один.

– От нас до нее далеко, – ответил отец. – Но надолго ее не хватит.

Все закивали в ответ, как бы разделяя его мнение.

– У кого еще реки вышли из берегов? – спросил отец.

– Я слыхал, у Триплетов залило двадцать акров, вроде бы Дир-Крик разлилась, но сам не видел, – сообщил один из фермеров.

– Все речки выходят из берегов, вода идет на поля, – добавил другой. – И в Сент-Франсис поступает слишком много воды…

Опять воцарилось молчание – все обдумывали положение с речками и усилившимся напором воды.

– Кому-нибудь нужны мексиканцы? – спросил в конце концов отец. – У меня их девять человек, и им нечего делать. Они уже готовы домой возвращаться.

– А про десятого какие слухи?

– Никаких. Уехал, и ладно. И вообще не до него теперь.

– Ригс знает нескольких фермеров на севере, за Блайтвиллом, они могут взять мексиканцев.

– А где Ригс?

– Скоро вернется.

Люди с гор уезжали теперь целыми группами, так что разговор перескочил на них и на мексиканцев. Исход рабочей силы стал еще одним свидетельством того, что урожай погиб. Мрачное настроение в задней части правления кооператива стало еще более подавленным, так что я вышел оттуда и направился к Перл в надежде выклянчить у нее рулет.

Но лавка Попа и Перл оказалась закрытой – такое на моей памяти было впервые. Надпись на двери гласила, что они открыты с девяти до шести с понедельника по пятницу и с девяти до девяти по субботам. В воскресенье они не работали – ну, это и так понятно. Мистер Спарки Диллон, механик из «Тексако», подошел ко мне сзади и сообщил: «До девяти не откроется».

– А сколько сейчас? – спросил я.

– Восемь двадцать.

Я еще никогда не приезжал в Блэк-Оук в столь ранний час. Я бросил взгляд вдоль Мэйн-стрит, в ту и в другую сторону, не зная, куда теперь направиться. И решил зайти в аптеку, где в задней части стоял сатуратор с содовой. К ней я и направлялся, когда услышал шум моторов. С юга, с нашей стороны округа, приближались два грузовика. Это явно были люди с гор, они возвращались к себе домой, и их имущество было высоко навалено в кузовы и привязано к бортам. Семейство в первом грузовике вполне могло сойти за Спруилов – тинейджеры точно так же сидели на старом матрасе и грустно рассматривали магазины, мимо которых они проезжали. Второй грузовик выглядел гораздо лучше и чище. Он тоже был загружен деревянными ящиками и джутовыми мешками, но они были сложены аккуратно. Муж сидел за рулем, жена – на пассажирском сиденье. У нее на коленях сидел маленький ребенок, который помахал мне ручонкой. Я помахал в ответ.

Бабка всегда говорила, что у многих людей с гор дома получше, чем у нас. И я никак не мог понять, зачем они собираются и едут к нам из своих Озаркских гор собирать хлопок.

Я увидел, что отец зашел в скобяную лавку, и пошел туда же. Он стоял у прилавка, где продают краску, и разговаривал с продавцом. Четыре галлона «Питсбург пэйнт» уже стояли на прилавке. Я невольно вспомнил команду «Питсбург пайретс». Они опять заняли последнее место в чемпионате Национальной лиги. У них был только один замечательный игрок – Ральф Кайнер, он тридцать семь раз отбил мяч за забор, всякий раз обеспечивая своей команде «хоум ран».

Когда-нибудь и я буду играть в Питсбурге. И гордо носить красный цвет «Кардиналз» и гонять этих несчастных «Пайретс»!

Мы вчера израсходовали всю краску, докрашивая заднюю стену дома. Мексиканцы собирались уезжать. По моему убеждению, было очень разумно купить еще краски и воспользоваться бесплатной рабочей силой, пока она еще торчит у нас на ферме. Иначе они уедут, а вся малярная работа опять свалится на меня.

– Этой краски не хватит, – шепотом сказал я отцу, когда продавец протянул ему счет.

– Пока достаточно, – ответил он хмурясь. Все дело было в деньгах.

– Десять долларов плюс налог в тридцать шесть центов, – сказал продавец. Отец полез в карман и вытащил тощую пачку банкнот. Медленно пересчитал их, словно не хотел с ними расставаться.

Он остановился, насчитав десять, ровно десять бумажек по одному доллару. Когда стало до боли понятно, что денег у него не хватает, он изобразил смешок и сказал:

– Выходит, я захватил только десять долларов. Налог заплачу в следующий раз, как приеду в город.

– Конечно, мистер Чандлер, – сказал продавец.

Они вынесли каждый по две банки и погрузили их в кузов пикапа. Мистер Риге как раз вернулся в кооператив, и отец пошел туда, чтобы поговорить с ним насчет наших мексиканцев. Я вернулся в скобяную лавку и направился прямо к продавцу.

– Сколько стоят два галлона краски? – спросил я.

– Два пятьдесят за галлон, всего пять долларов.

Я полез в карман и достал деньги.

– Вот пять долларов, – сказал я, протягивая ему банкноты. Он сначала не хотел их брать.

– Ты эти деньги на сборе хлопка заработал? – спросил он.

– Да, сэр!

– А отец знает, что ты покупаешь краску?

– Нет еще.

– А что это вы там красите?

– Наш дом.

– Зачем это?

– Потому что его никогда не красили.

Он неохотно взял деньги.

– Плюс еще восемнадцать центов налога, – сказал он. Я протянул ему долларовую бумажку и спросил:

– Сколько отец остался должен за этот налог?

– Тридцать шесть центов.

– Вычтите отсюда.

– О'кей, – сказал он и дал мне сдачу. А потом вынес краску и тоже погрузил ее в пикап. Я стоял на тротуаре и присматривал за нашей краской, как будто кто-то мог ее украсть.

Потом рядом с лавкой Попа и Перл я увидел мистера Линча Торнтона, нашего почтмейстера. Он отпер дверь почты и вошел внутрь. Я пошел туда, не отводя бдительного взгляда от грузовичка. Мистер Торнтон был человек с причудами, и многие считали, что это потому, что он женат на женщине, у которой проблемы с виски. К алкоголю почти все в Блэк-Оуке относились неодобрительно. В округе царил «сухой закон», а ближайший винный магазин находился в Блайтвилле, хотя поблизости имелось несколько бутлегеров, которые не жаловались на свои доходы. Я знал про это, потому что мне Рики рассказал. Еще он сказал, что самому ему виски не нравится, но он частенько пил пиво. Я прослушал достаточно много проповедей о том, какое зло этот алкоголь, чтобы здорово беспокоиться о душе Рики. И если для мужчин считалось грехом тайком пить спиртное, то для женщин это вообще было скандальным явлением.

Я хотел спросить у мистера Торнтона, как мне отправить письмо Рики, причем спросить так, чтобы об этом никто не узнал. Письмо было на три страницы, и я весьма гордился своими достижениями. Но в нем содержались все подробности про Либби Летчер и ребенка, а я все еще не был уверен, что мне следует его посылать в Корею.

– Добрый день, – поздоровался я с мистером Торнтоном, который уже стоял за прилавком и поправлял на лбу козырек, готовясь к работе.

– Ты мальчик Чандлеров? – спросил он, едва взглянув на меня.

– Да, сэр.

– У меня для вас кое-что имеется. – Он скрылся на минутку, потом вернулся и протянул мне два письма. Одно было от Рики.

– Это все? – спросил он.

– Да, сэр. Спасибо.

– Как у него дела?

– Думаю, хорошо.

Я бегом добежал от почты до грузовика, сжимая в руке письма. Второе было от представительства фирмы «Джон Дир» из Джонсборо. Я осмотрел то, что было от Рики. Оно было адресовано всем нам: Илаю Чандлеру и всей семье Чандлеров, Рут 4, Блэк-Оук, Арканзас. В верхнем левом углу был обратный адрес – непонятная путаница из букв и цифр, а в последней строчке надпись: Сан-Диего, Калифорния.

Рики был жив и писал письма домой; все остальное было совершенно не важно. Отец уже шел по направлению ко мне. Я побежал ему навстречу, размахивая письмом, и мы с ним уселись у входа в продуктовую лавку и прочитали его до последнего слова. Рики опять писал в спешке, и письмо было всего на одну страницу. Он писал, что его часть почти не участвует в боях, и, хотя он вроде бы был не очень этому рад, для нас это звучало как музыка. Еще он сообщал, что слухи о перемирии ходят все чаще и что даже начались разговоры, что к Рождеству все они уже будут дома.

Последний абзац был грустный и даже пугающий. Один из его друзей, парень из Техаса, погиб, подорвавшись на противопехотной мине. Они с Рики были одного возраста и вместе проходили подготовку в учебном лагере. Рики собирался, вернувшись домой, съездить в Форт-Уорт навестить мать своего друга.

Отец сложил письмо и сунул его в карман. Мы влезли в пикап и поехали из города.

К Рождеству Рики будет дома! Лучшего подарка и быть не может!

* * *

Мы поставили грузовичок под дубом, и отец пошел забрать краску из кузова. Там он остановился, пересчитал банки и посмотрел на меня:

– Как это у нас получилось шесть банок?

– Я купил еще две, – ответил я. – И налог заплатил.

Он, кажется, не знал, что на это сказать.

– Ты истратил деньги, что заработал на хлопке? – наконец спросил он.

– Да, сэр.

– Зря ты это сделал.

– Я хотел помочь.

Он почесал лоб и с минуту изучал проблему, а потом произнес:

– Ладно, думаю, так будет по-честному.

Мы перетащили краску на заднюю веранду, а потом он решил пойти на «задние сорок» и посмотреть, как там Паппи и мексиканцы. Если хлопок можно собирать, он останется с ними. Мне же было разрешено начинать красить западную стену дома. Я хотел поработать в одиночестве. Хотел продемонстрировать, насколько я слаб и насколько огромна стоящая передо мной задача, чтобы мексиканцы, когда вернутся с поля, пожалели меня.

Они вернулись в полдень, все перемазанные в грязи, усталые и с невеликими результатами утреннего сбора. «Хлопок слишком мокрый», – услышал я слова Паппи, обращенные к Бабке. Мы поели жареной окры с хлебцами, и я вернулся к своей работе.

Краем глаза я поглядывал на амбар, но мне целую вечность пришлось работать в одиночестве без какой-либо помощи со стороны. И что они там делают? Ленч уже прошел, тортильи давно отложены на потом. И чего бы им не прийти мне на помощь?

Небо на западе потемнело, но я не замечал этого, пока Паппи и Бабка не вышли на заднюю веранду. «Может пойти дождь, Люк, – сказал Паппи. – Лучше заканчивай красить».

Я вытер кисть и поставил краску под скамейку на задней веранде, как будто гроза могла ее испортить. И уселся над ней между Паппи и Бабкой. И мы снова стали прислушиваться к низкому погромыхиванию, доносившемуся с юго-запада. Мы ждали новых дождей.