Текст книги "Пелхэм, час двадцать три"

Автор книги: Джон Гоуди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

– Готов держать пари, – не унимался Уэлкам. – Пять-шесть пуль, и все точно в яблочко.

Райдер смотрел мимо тела – на него впредь можно было не обращать внимания, оно больше никому не угрожало, если вообще когда-то и кому-то угрожало. Он смотрел вокруг: на полотно дороги, блестящие рельсы, грязные стены, колонны, за которыми мог прятаться человек. Движения нигде заметно не было, спокойный полумрак туннеля разрывали только судорожные вспышки сигнальных огней, да отдельные огоньки отмечали местонахождение телефонов, щитов питания и аварийных выходов.

– Я начал действовать, – Джо Уэлкам прерывисто дышал, нейлоновая маска то втягивалась в рот, то выдувалась наружу. – Я открыл счет.

Он слишком возбужден, – подумал Райдер, – убийство вызвало прилив адреналина.

– Скажи Стиверу, чтобы подошел сюда. Я хочу, чтобы вы поменялись с ним местами.

– Зачем? – спросил Уэлкам. – Почему ты меняешь план?

– Пассажиры знают, что ты кого-то убил. С ними будет легче справиться: они будут тебя бояться.

Нейлоновая маска скрыла усмешку Уэлкама.

– Тебе лучше знать.

– Только не перегибай палку, – добавил Райдер, когда Уэлкам шагнул вперед. – Держись спокойно, они сами будут вести себя как надо.

Райдер снова стал разглядывать туннель. Стивер остановился за его спиной и молча ждал, когда он заговорит.

– Оставайся здесь и поглядывай, – велел Райдер. – Я хочу, чтобы Уэлкам был поближе ко мне, чтобы я мог за ним наблюдать.

Стивер кивнул и посмотрел через его плечо на рельсы.

– Убит?

– Возможно, это было нужно, не знаю. Но он слишком любит нажимать на спуск. – Райдер кивком указал в голову вагона. – Что там за человек в крови? Ты его ударил?

– Мне пришлось, – заявил Стивер. – А он не заставит людей нервничать? Я имею в виду Уэлкама.

– Я собираюсь с ним поговорить.

– Все идет нормально? – спросил Стивер.

– Все по плану. Я уже говорил, что сначала события будут развиваться медленно. Противник ещё не пришел в себя от изумления. Но скоро они опомнятся и начнут действовать по нашему плану.

Стивер удослетворенно кивнул.

Он простодушный человек, – подумал Райдер, – хороший солдат. Дела могли идти хорошо или не очень, но он в любом случае выполнит свою задачу. Стивер не требовал никаких гарантий. Он использовал шанс и принял бы любой исход не потому, что был игроком, а потому что его простой ум прекрасно понимал, о чем идет речь. Либо жить, либо умереть.

Райдер прошел вперед. Пост Стивера в центре вагона был свободен, Уэлкам стоял, широко расставив ноги, а пассажиры старательно смотрели в другую сторону. Лонгмен, расположившийся в углу между аарийным выходом и дверью в кабину машиниста, также старался избегать его взгляда. Стрельба привела его в ужас. Он в самом деле был близок к панике, когда во время стрельбы барабанил кулаками в дверь кабины. Райдер сам слышал выстрелы, приглушенные изоляцией кабины, но не обратил на них внимания, точно также как не обратил внимания на стук Лонгмена, пока не закончил разговор с центром управления. Выйдя из кабины и столкнувшись лицом к лицу с Лонгменом, он тотчас понял его состояние. Его удивило, как много можно прочитать на лице сквозь нейлоновую маску.

Райдер встал слева от Уэлкама и без всякого вступления заговорил.

– Кое-кто из вас хотле узнать, в чем дело. – Он выдержал паузу и проследил, как пассажиры повернулись к нему, некоторые – с тревогой и опасением, другие – удивленно. – Дело в следующем: вы – наши заложники.

Раздались стоны и сдавленный вскрик матери двоих мальчиков, но большая часть пассажиров восприняла новость спокойно, хотя некоторые и обменялись вопросительными взглядами, словно не были уверены, как поступить, и нуждались в руководстве. Казалось, только воинственный негр и хиппи остались безучастными. Правый глаз негра, видневшийся над окровавленным носовым платком, смотрел по-прежнему жестко и равнодушно. Хиппи все также блаженно улыбался, глядя на загнутые носки своих башмаков.

– Взятие заложников, – продолжал Райдер, – представляет определенную форму временного страхования. Если мы получим то, чего хотим, вас освободят и никто не пострадает. А до тех пор вы должны точно выполнять все, что будет сказано.

Элегантно одетый старик спокойно поинтересовался:

– А если вы не получите то, чего хотите?

Другие пассажиры старались не смотреть на старика, всем своим видом показывая, что не хотят считаться его соучастниками; он задал вопрос, на который никто из них не хотел получить ответа.

– Мы надеемся, что все будет улажено, – пожал плечами Райдер.

– И чего вы хотите? – спросил старик. – Денег?

– Хватит с тебя, дед, – буркнул Уэлкам. – Заткнись.

– А что ещё мы можем требовать? – ответил старику Райдер и усмехнулся под нейлоновой маской.

– Так. Деньги. – Старик, как бы в подтверждение, кивнул. – А если денег не дадут?

– Старик, ведь я могу тебя заткнуть, всадив пулю прямо в твою болтушку, – не выдержал Уэлкам.

Старик повернулся к нему.

– Друг мой, я просто задаю несколько существенных вопросов. Ведь все мы разумные люди, не так ли? – Он повернулся к Райдеру. – Если вы не получите денег, то убьете нас?

– Мы получим деньги, – заявил Райдер. – Что же касается вас, всех вас, мы не колеблясь перебьем вас, если вы станете вести себя не так, как надо. Имейте это в виду.

– Хорошо, – кивнул старик. – Послушайте – так сказать не для протокола, это простое любопытство, – какую же цену вы запросили? Не могли бы вы сказать мне по секрету? – Старик осмотрел вагон, но не нашел поддержки и рассмеялся в одиночку.

Райдер прошел в головную часть вагона. Лонгмен шагнул вперед и оказался перед ним.

– Отойди назад, – велел Райдер. – Ты стоишь на линии огня.

Лонгмен отшатнулся в сторону, потом вытянул вперед шею и прошептал:

– Мне кажется, там сидит полицейский.

– С чего ты взял? Кого ты имеешь в виду?

– Посмотри сам. Ты когда-нибудь видел человека, больше похожего на полицейского?

Райдер подошел к мужчине, на которого указал Лонгмен. Тот сидел рядом с хиппи, – крупный плотный парень с тяжелым флегматичным лицом, говорившем об упрямстве и силе. Он был в твидовом пиджаке и мягких кожаных мокасинах, мятую рубашку украшал грязноватый галстук сомнительного вида. Мужчина не слишком стремился поддерживать бравый вид, но это ничего не значило; никого не волновало, как должен одеваться детектив.

– Давай его обыщем, – прошептал Лонгмен. – Если он коп и у него есть пистолет... – Его шепот сорвался на хрип.

Когда несколько недель назад возник вопрос о возможном обыске пассажиров, они приняли решение этого не делать. Шансов, что у кого-то окажется оружие, были незначительны, и только полный идиот мог бы пытаться им воспользоваться против такого количества тяжелого оружия. Что же касается ножей, вероятность их найти была гораздо больше, но серьезной угрозы они не представляли.

Человек явно был очень похож на отставного полицейского.

– Ладно, – решил Райдер, – прикрой меня.

Когда он шагал по проходу, пассажиры чересчур старательно убирали ноги и старались отодвинуться от него подальше.

Райдер остановился перед мужчиной.

– Встаньте.

Не спуская внимательного взгляда с лица Райдера, тот медленно поднялся. Сидевший рядом хиппи старательно чесался под своим пончо.

Том Берри

Том Берри уловил произнесенное шепотом слово "обыск". Зафиксировал он его, как профессиональный термин, хотя на обычное слово не обратил бы внимания. Высокий мужчина, явно вожак, казалось, изучал его, взвешивая в уме предложение шептавшего сообщника. Жар волной прокатился по телу. Каким-то образом его вычислили. Тяжелый "Смит и Вессон" 38-го калибра с массивным двухдюймовым стволом уютно лежал у него на поясе под пончо, касаясь голой кожи. И что же теперь делать?

Искать ответ приходилось срочно, понять возможные последствия было несложно. В результате воспитания, образования и данной присяги оружие для него стало священным предметом, и никому он не позволил бы его забрать. Он должен защищать его, как защищал бы собственную жизнь; это и была его вторая жизнь. И не отдать его – значит, выказать себя трусом, любой ценой старающимся сохранить свою первую жизнь.

Ну, что же, пусть он трусо. Но он готов был отдать и револьвер, и патроны, и при этом и пальцем не шевельнуть для того, чтобы, как говориться, защитить свою честь. После этого его могли связать, но вряд ли стали бы делать что-нибудь еще. Не было смысла убивать его обезоруженного. Полицейский без оружия никого не пугает, а только смешит.

Так пусть они смеются. Как и неизбежное осуждение коллег, это нериятно, но не смертельно. Раны от насмешек заживают быстро...

Так что он принципиально предпочел выбрать бесчестие, а не смерть. Может быть, Диди увидела бы это в ином свете. Впрочем, она наверняка бы осталась довольна его выбором – в силу целого ряда причин, среди которых, как он надеялся, могла быть и такая аполитичная причина, как любовь. Не приходилось долго гадать, какую позицию займет все управление в целом и его капитан в частности. Нет сомнений, его предпочли бы видеть мертвым, но не обесчещенным.

Но в этот миг вожак бандитов двинулся к нему, и его инстинкты, воспитанные длительной тренировкой, образом жизни, промыванием мозгов, называйте, как хотите, решительно наплевали на все рассуждения, и он превратился в полицейского, верящего во все эти устаревшие понятия о чести и достоинстве. Он сунул руку под пончо и начал чесаться, перемещая кисть, пока пальцы не нащупали твердую деревянную рукоять револьвера.

Вожак навис я над ним, голос его звучал одновременно безлично и угрожающе.

– Встаньте.

Пальцы Берри уже сомкнулись на рукояти револьвера, когда сидевший слева от него иужчина встал. Ослабив хватку на оружии, Берри так и не понял, да это и к лучшему, что не понял, кого же выбрали на самом деле. Он лишь подумал, что его сходство с полицейским не так велико и то возникает, то исчезает, как мигающие фонарики над китайским рестораном.

Только сейчас он увидел, насколько смахивал на полицейского поднявшийся мужчина. Вожак, держа автомат наперевес, одной рукой быстро и умело его обыскал. Довольно отметив, что оружия не оказалось, он забрал бумажник и, приказав мужчине сесть, быстро просмотрел его содержимое. Потом швырнул его на колени хозяину и, похоже, впервые немного повеселел.

– Журналист, – буркнул он. – Вам говорили, что вы похожи на полицейского?

Лицо мужчины побагровело, с него градом лил пот, но ответил он твердым голосом:

– Не раз.

– Вы – репортер?

Мужчина покачал головой и обиженно поправил:

– Когда я иду по району трущоб, в меня обычно кидают камнями. Я театральный критик.

Казалось, вожак слегка ошеломлен.

– Ну, надеюсь, вам понравится наше небольшое представление.

Берри подавил смешок. Вожак отошел и вернулся в кабину машиниста. Берри снова почесался, его пальцы выпустили револьвер и рука, словно краб, медленно поползла по влажной коже, пока не выбралась наружу из-под пончо. Потом он скрестил руки на груди, опустил на них подбородок и принялся бессмысленно ухмыляться, пялясь на свои башмаки.

Райдер

В кабине машиниста Райдер вспомнил яркий солнечный день, который скорее подчеркивал, чем смягчал кричащую безвкусицу улиц Нью-Йорка. Они гуляли с Лонгменом, когда тот неожиданно остановился, как вкопанный, и выпалил вопрос, который мучил его уже несколько недель.

– Почему такой человек, как вы, идет на это? Я хочу сказать, вы умный человек, гораздо моложе меня, вы вполне могли бы жить нормально, ваша жизнь... – Лонгмен сделал паузу, чтобы ещё сильнее подчеркнуть значение своих слов, и сказал: – Вы же на самом деле не преступник.

– Я планирую преступную операцию. Это делает меня преступником.

– Ну, ладно, – отмахнулся Лонгмен. – Но хотел бы я знать, почему вы это делаете?

Существовало несколько ответов, каждый из которых был правдив лишь отчасти, или, можно было сказать, отчасти неправдив. Он мог бы сказать, что делает это ради денег, или ради острых ощущений, или из-за того, как умерли его родители, или потому, что он воспринимает некоторые вещи не так, как другие... И возможно, любой из этих ответов мог Лонгмена удовлетвориить. Не то, чтобы Лонгмен был глуп, просто он принял бы любое разумное решение этой загадки – или не принял икакого.

Но вместо этого Райдер сказал:

– Знай я, почему, скорее всего не стал бы этого делать.

Казалось, Лонгмена отговорка удовлетворила. Они продолжали гулять и больше никогда к этому вопросу не возвращались. Но Райдер чувствовал, что вопрос висит в воздухе, давит, и дело не в том, интересует его сам вопрос, либо ответ на него – его собственный или кого-то другого. Теперь, стоя в кабине машиниста – уединенном месте, похожем на исповедальню и в переносном смысле расположенном на полпути между землей и адом, – он напомнил себе, что он ни психиатр, ни пациент. Он знал свою жизнь, и этого было достаточно. Ему не было нужды объяснять факты своей жизни, исследовать её смысл. Жизнь, как и жизнь любого человека, поражала его как довольно жестокая и неловкая шутка, которую смерть устраивает людям, и прекрасно, если человек это понимает. "Смертью мы обязаны Богу". Он вспомнил, что где-то читал эту фразу – кажется, у Шекспира. Ну, что же, он относился к тем людям, которые платят по счетам, когда приходит время, и не любят оставаться в долгу.

Однажды девушка ему сказала – одновременно зло и огорченно – что ему чего-то не хватает. Он не сомневался в этом, но подумал, что она недооценила суть дела. Другие делали это точнее. Он сам пытался заняться самоанализом, чтобы понять, чего же ему не хватает, но со временем утратил всякий интерес к этой затее и её оставил. Теперь ему пришло в голову, что одной из тех составляющих, которых ему не хватало, было отсутствие интереса к самому себе.

Он помнил факты своей жизни и понимал, что, вполне возможно, именно они обусловили ту или иную линию его поведения. Но он позволил им это сделать. Не имеет значения, плывете вы по течению или пытаетесь бороться с ним, все равно вы попадете в ту же точку назначения – смерть. Ему было безразлично, какой путь выбрать, если не считать того, что предпочел бы он что-нибудь более живописное и соответствующее. Это делало его фаталистом? Ну, что же, значит он фаталист.

На примере родителей, которые умерли друг за другом в течение года, он многое постиг насчет ценности жизни. Его отец погиб от удара тяжелой стеклянной пепельницей, вылетевшей из окна. Разъяренная жена запустила её в мужа, но тому удалось увернуться. Пепельница вылетела наружу, ударила отца по голове и пробила череп. Смерть матери была вызвана раком: колония раковых клеток неожиданно буйно разрослась в теле крепкой здоровой женщины и убила её после восьми месяцев агонии, вызвавшей ужасные разрушения.

Если смерть родителей, которую он не воспринимал как раздельные события, и не стала единственным источником его философии, то уж явно послужила её зародышем. Ему было четырнадцать лет, и он не слишком оплакивал потерю. Возможно потому, что у него уже развилось известное отчуждение. Явное отсутствия любви между родителями сказывалось на единственном ребенке. Он понимал, что некоторые из тех вещей, которых ему недоставало – это наследство родителей, но никогда не ставил им этого в вину. Ему не доставало не только любви, но и ненависти.

Потом он жил в Нью Джерси с теткой, младшей сестрой покойной матери. Тетка преподавала в школе; аскетичной угловатой женщине было под сорок. Выяснилось, что она тайком пьет и занимается мастурбацией, но если не считать этих пороков, делавших её более человечной, она оставалась официальной и далекой. В соотвествии с какой-то последней причудой матери его отправили в военную академию в Бордентауне, так что он редко виделся с теткой – за исключением каникул и случайных выходных. Летом она отправляла его в лагерь для мальчиков в Адирондакских горах, а сама отправлялась в ежегодное путешествие по Европе. Но поскольку он никогда не знал теплых семейных отношений, такой образ жизни его вполне устраивал.

Школьные занятия Райдер полагал пустой и бессмысленной тратой времени, а своего школьного учителя, отставного генерала, считал ослом. Друзей у него было немного, и никто не стал особенно близок. Он сам не был слишком силен, чтобы стать забиякой и хулиганом, но и не слишком слаб, чтобы превратиться в жертву. В первую же неделю пребывания в школе он оказался втянутым в две драки и отделал своих противников с такой холодной и бесцеремонной жестокостью, что больше до конца учебы его уже не задирали. Реакция у него была приличная, и силы для своего веса вполне достаточно, но спорт вызывал у него скуку, и он участвовал в соревнованиях только тогда когда это было обязательно. По успеваемости он входил в первую десятку. Но оставался прирожденным одиночкой.

Он никогда не присоединялся к походам в местный публичный дом и не участвовал в случайных развлечениях с охотно шедшими навстречу девицами из города. Однажды он-таки отправился в публичный дом, но ничего не смог. В другой раз его подцепила разбитная девица; она загнала свою машину на берег озера и там его соблазнила – с её точки зрения, весьма успешно. Член у него встал вполне удовлетворительно, но кончить он не смог, что весьма понравилось девице. Был у него и одина гомосексуальный контакт, удовольствия он получил не больше, чем от гетеросексуальных, и после этого исключил секс из своего школьного расписания.

Ничто из военных занятий в школе или учебы в колледже, во время службы рядовым или учебы в офицерской школе не подготовило его к тому открытию, которое он сделал, когда попал в бой. Это произошло во Вьетнаме в те безмятежные счастливые дни, когда американцы были всего лишь советниками и появление более полумиллиона солдат представлялось совершенно невероятным. В чине второго лейтенанта его прикомандировали к вьетнамскому майору, отправившемуся с сотней солдат и какой-то непонятной миссией в деревушку в нескольких милях к северо-западу от Сайгона. На пыльной, устланной листьями проселочной дороге им устроили засаду и перебили бы все до единого, будь противник – вьетконговцы в пропотевших рубахах и камуфляжных шортах – более дисциплинирован. Но когда вьетнамцы отступили (а на самом деле – в панике бежали), сидевшие в засаде покинули укрытия и пустились в погоню.

Майора и ещё одного офицера убило первым же залпом, а оставшиеся растерялись и оказались совершенно беспомощны. С помощью сержанта, который немного говорил по-английски, Райдер собрал своих вояк и организовал оборону. В конце концов, обнаружив, что не испытывает никакого страха, или, точнее говоря, что мысль о смерти не приводит его в ужас и не влияет на способность командовать, Райдер повел их в контратаку. Враг был отброшен или, точнее сказать, рассеян, но осталось достаточно убитых и раненых, чтобы позднее толковать этот эпизод как победу союзной армии.

Позднее он не раз участвовал в боях, командовал небольшими отрядами, выполнявшими ограниченные задачи. Он не испытывал особого удовольствия, убивая противника, но явно получал определенное удовлетворение, демонстрируя свои способности. После окончания срока пребывания во Вьетнаме его вернули в Штаты, назначили инструктором в пехотный лагерь в Джорджии и продержали там до демобилизации.

Райдер вернулся в дом тетки, где произошли некоторые перемены: она стала меньше пить и предпочла мастурбации занятия любовью с пожилым адвокатом с козлиной внешностью и, видимо, такой же доблестью. Скорее от безделья, чем ради истинного интереса или любопытства, Райдер использовал накопившиеся деньги, чтобы прокатиться по Европе. И в Бельгии, в каком-то захудалом антверпенском баре познакомился с громогласным добродушным немцем, завербовавшим его наемником в Конго.

Если не считать короткой службы в Боливии, Африка в разных её частях, на одной или на другой стороне, с той или иной политической партией, стала местом его успехов, и он был этим вполне доволен. Он многое постиг в военном искусстве, научился сражаться в самых разных условиях, командовать подразделениями с самыми разными уровнями воиинской дисциплины и храбрости, трижды был ранен, два раза легко и один – серьезно. Копьем его проткнули, как шашлык, но повезло: жизненно важные органы не пострадали, и через месяц он опять встал в строй.

Когда спрос на наемников упал, какое-то время он провел в Танжере. Там представилась возможность заняться контрабандой (вывоз гашиша, ввоз сигарет), но ему это не понравилось. В то время он проводил четкую грань между войной за деньги и уголовщиной. Там он повстречал иорданца, который обещал устроить на службу к королю Хуссейну, но ничего из этого не вышло. В конце концов Райдер вернулся в Штаты, где обнаружил, что его тетка с адвокатом освятили свою связь законным браком. Пришлось собирать скудные пожитки и отправляться на Манхеттен.

Несколько недель спустя он начал торговать ценными бумагами и оказался втянутым в дела с некоей дамой. Та делала вид, что намерена купить у него акции, а на самом деле лишь стремилась затащить его в постель. Партнершей она была жадной, даже хищной, а он, хотя и научился кое-каким штучкам, половым гигантом не был. Женщина делала вид, что влюблена в него, возможно, так оно и было, но он не испытывал особого удовольствия от проникновения в различные её отверстия. В тот же день, когда его уволили с работы, он перестал встречаться с дамой. Ни то, ни другое его особенно не взволновало.

Райдер не мог бы объяснить, почему подружился с Лонгменом. Разве что дружба была ему предложена, и не стоило тратить сил, чтобы от неё отказаться. Он не смог бы объяснить даже самому себе, почему, отказавшись от уголовщины в Танжере, охотно пошел на неё на Манхеттене. Может быть, виною тому стали возникшие проблемы. Может быть, его заела скука, чего в Танжере не было. Почти наверняка это случилось потому, что надоело зарабатывать на жизнь гнусными способами. И ещё наверняка из-за того, что ему нравился риск. Но, в конце концов, мотив особой роли не играл, важно было только само действие.

Глава 9

Клайв Прескот

Начальник лейтенанта Прескота капитан Дургин позвонил в центр управления, чтобы сообщить новость насчет Доловича. Прескот перегнулся через плечо Коррела и взял телефонную трубку. Коррел прикрыл глаза рукой и со стоном откинулся в кресле.

– Я собираюсь перебраться на ту сторону реки к Двадцать Восьмой улице, – сказал капитан. – Не думаю, что нам оставят слишком большое поле действий. Я имею в виду полицию. Настоящую полицию. Они все взяли в свои руки.

Коррел неожиданно выпрямился и патетически воздел руки к небесам, словно призывая их на помощь.

– Все строго по инстанциям, – поправил капитан. – Мы получаем команды от шефа Костелло и председателя. Они подчиняются комиссару, тот слушает мэра... И что тут поделаешь...

Коррел, обращаясь к потолку, хрипло и взволнованно сыпал проклятьями на головы убийц Казимира Доловича, обращался с мольбой к Господу, чтобы тот отомстил, и сам поклялся отомстить, причем проделывал все это одновременно.

– Это начальник дистанции, – пояснил Прескот. – Полагаю, Долович был его приятелем.

– Скажи ему, чтобы заткнулся. Я ничего не слышу.

Из дальних закутков центра управления люди потянулись к Коррелу, который как-будто успокоился, потом скорчился в кресле и разрыдался.

– Оставайся там, Клайв, – велел капитан. – Поддерживай связь с поездом, пока мы не придумаем ещё какой-то способ связи. Они что-нибудь говорят?

– Последних несколько минут молчат

– Скажи им, что мы пытаемся связаться с мэром. Скажи, что нам нужно время. Господи, что за город! У тебя есть ещё вопросы?

– Да, – сказал Прескот. – Мне хотелось бы самому принять участие в операции.

– Это не обсуждается. Оставайся там, где ты есть, – капитан повесил трубку.

Постепенно прибывал народ из других отделов центра управления начальники дистанций и диспетчеры других отделений. Перекатывая сигары из угла в угол рта, они окружили пульт управления и с интересом смотрели на Коррела. Коррел, чьи настроения, как успел понять Прескот, проявлялись очень бурно, но быстро менялись, перестал плакать и принялся в ярости колотить кулаком по столу.

– Джентльмены, – вмешался Прескот. – Джентльмены. – Дюжина физиономий повернулась в его сторону, теперь сигары уставились на него. – Джентльмены, за этим пультом теперь будет работать полиция, так что попрошу освободить место.

– Каз умер, – трагическим голосом произнес Коррел. – Погиб в расцвете сил.

– Джентльмены... – повторил Прескот.

– Толстяк Каз ушел от нас, – не унимался Коррел.

Прескот строго посмотрел на группу людей у пульта управления. Ему ответили пустые взгляды, сигары продолжали перекатываться из угла в угол, но потом со все такими же непроницаемыми лицами люди начали расходиться.

– Френк, попробуйте связаться с поездом, – попросил Прескот.

Настроение Коррела снова изменилось. Его жилистое тело напряглось, и он закричал:

– Я отказываюсь пачкать руки и вступать в разговоры с этими черными подонками.

– Как вы смогли по радио узнать, какого цвета у них кожа?

– Цвета? Я имел в виду, что у них черные сердца, – поправился Коррел.

– Очень хорошо, – кивнул Прескот. – А теперь освободите место, чтобы я мог работать.

Коррел вскочил.

– И вы рассчитываете, что я смогу руководить движением, если вы займете мой пульт?

– Воспользуйтесь пультами диспетчеров. Френк. Я понимаю, это неудобно, но ничего не поделаешь, – Прескот скользнул в кресло Коррела, подался перед и включил микрофон. – Центр управления вызывает ПелхэмЧас Двадцать Три. Центр управления вызывает ПелхэмЧас Двадцать Три.

Коррел хлопнул себя по лбу.

– Никогда не думал, что доживу до такого дня, когда увижу, что разговор с убийцами важнее управления железной дорогой, от которой зависит жизнь города. Господи, где же справедливость на этом свете!

– Ответьте, Пелхэм Час Двадцать Три, ответьте... – Прескот выключил микрофон. – Речь идет о жизни шестнадцати пассажиров. Вот что важнее всего, Френк.

– Плевать я хотел на пассажиров! Какого черта они хотят за свои паршивые тридцать пять центов – жить вечно?

Он неплохо играет роль, – подумал Прескот, – но все-таки не совсем. Он настоящий фанатик своего дела, но как все фанатики мыслит слишком узко. За спиной Коррела он видел диспетчеров отделения А, отчаянно пытавшихся справиться с морем звонков от растерянных машинистов: поезда стали по всей линии, и они даже не делали вид, что регистрируют звонки в журнале.

– Если бы командовал я, – заявил Коррел, – то немедленно отправил бы на штурм полицейских с винтовками и слезоточивым газом...

– Слава Богу, что вы не командуете, – осадил его Прескот. – Почему бы вам не заняться возникшей пробкой и не предоставить полиции заниматься своей работой?

– Это совсем другое дело. Мне нужны распоряжения вышестоящего начальства. Они сейчас консультируются. Хотя какого черта тут консультироваться? Нужно развести поезда к северу и югу от запертого участка. Но по-прежнему останется разрыв в милю длиной, где выведены из строя все четыре пути, причем в самом центре города. Если бы вы мне разрешили дать питание на два пути, даже на один...

– Ничего мы разрешить не можем.

– Вы хотите сказать, что эти убийцы не позволяют восстановить питание? И вы терпите приказы от банды мерзких пиратов? Это же чистой воды пиратство!

– Постарайтесь успокоиться, – посоветовал Прескот. – Вы получите свою дорогу примерно через час, с точностью до нескольких минут... или нескольких жизней.

– Целый час, – воскликнул Коррел. – Вы понимаете, что приближается час пик? Час пик – а у нас вышел из строя целый участок. Сумасшедший дом!

– Пелхэм Час Двадцать Три, – произнес Прескот в микрофон. – Вызываю Пелхэм Час Двадцать Три.

– Откуда вы знаете, что эти подонки не блефуют? С чего вы взяли, что они не ожидают, что мы будем бороться за жизни пассажиров?

– Бороться за жизни, – повторил Прескот. – А вы штучка, Коррел, ещё какая штучка.

– Они сказали, что начнут убивать пассажиров, но, может быть, это просто блеф?

– Как блеф с Доловичем?

– О, Господи! – Настроение Коррела снова резко изменилось, глаза его наполнились слезами. – Толстяк Каз... Он был замечательным человеком. Белым человеком.

– Коррел, вам следует очень внимательно следить за своим языком.

– Старина Каз. Он был настоящим путейцем, как в старое время. Пат Бердик мог бы им гордиться.

– Если он полез под пули, то просто дурака свалял, – заметил Прескот. – А кто такой Пат Бердик?

– Пат Бердик? Это легенда. Величайший из старых начальников дистанций. О нем ходит множество историй. Могу рассказать целую дюжину.

– Может быть, в другой раз.

– Однажды, – продолжал Коррел, – поезд остановился без десяти пять. Представляете, за десять минут до пяти! Буквально перед самым часом пик!

– Я хочу попробовать вызвать их снова, – заметил Прескот.

– Машинист позвонил по телефону, – это было задолго до появления двусторонней радиосвязи, – и сказал, что на путях прямо перед поездом лежит мертвец. Пат спрашивает: "Вы уверены, что он мертв?" "Конечно уверен", отвечает машинист. – Он твердый, как бревно." – Тогда Пат кричит: "Тогда, черт тебя подери, прислони его к колонне и езжай дальше. Мы заберем его, когда пройдет час пик!"

– Центр управления вызывает Пелхэм Час Двадцать Три...

– Вот такого сорта путейцем был Каз Долович. Знаете, что сказал бы сейчас Каз? Он бы сказал: "Не думай обо мне, дружище Френк, думай, как наладить движение". Каз захотел бы, чтобы все шло именно так.

– Пелхэм Час Двадцать Три вызывает центр управления. Пелхэм Час Двадцать Три вызывает лейтенанта Прескота в центре управления.

Прескот нажал на кнопку передатчика.

– Прескот слушает. Говорите, Пелхэм Час Двадцать Три.

– Лейтенант, я смотрю на часы. На них два тридцать семь. У вас осталось тридцать шесть минут.

– Сволочи, – буркнул Коррел. – Мерзкие убийцы.

– Заткнитесь, – отрезал Прескот. Потом произнес в микрофон: – Будьте же благоразумны. Мы готовы с вами сотрудничать. Но вы не даете нам времени все подготовить.

– Тридцать шесть минут. Вы меня поняли?

– Я вас понял, но этого слишком мало. Вы же имеете дело с властями. А они слишком медленно поворачиваются.

– Пора научиться вертеться быстрее.

– Все вертится. Но вы же понимаете, у нас нет наготове миллиона.

– Вы ещё не подтвердили, что заплатите. Достать деньги не так трудно, если отнестись к этому всерьез.

– Я простой полицейский, и не слишком хорошо разбираюсь в таких вещах.

– Тогда найдите того, кто разбирается. Время идет.

– Я свяжусь с вами, как только будут новости, – заверил Прескот. Проявите терпение. Просто больше никого не убивайте.

– Больше никого? Что вы имеете в виду,