355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джон Гоуди » Пелхэм, час двадцать три » Текст книги (страница 17)
Пелхэм, час двадцать три
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 02:12

Текст книги "Пелхэм, час двадцать три"


Автор книги: Джон Гоуди



сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Он отвел взгляд от гигантских заголовков на первых страницах. Чернокожий паренек, казавшийся большим в ковбойской шляпе и красном пиджаке оленьей кожи, сунул что-то ему в лицо.

– Брат, купи газету Пантер.

Прескот покачал головой и прошел мимо. Паренек последовал за ним. Днем улицы кишели чернокожими мальчишками, продающими газету Пантер. Ему редко приходилось видеть, чтобы кто-нибудь её купил. Может быть, они продавали её друг другу? Нет, – резко обрвал он самого себя, – не отвлекайся. Разве тебе не о чем больше думать?

– Послушай, неужели тебе не хочется знать, о чем здесь пишут?

Он грубо оттолкнул руку с газетой, паренек посмотрел на него. Прескот сделал несколько шагов, потом остановился.

– Ладно, дай одну.

– Отлично.

Он сунул газету подмышку. На другой стороне улицы располагался магазин грампластинок. Двери его были закрыты, огни притушены, но из динамика в витрине неслись раскаты тяжелого рока. Может быть, хозяин забыл выключить? Неужели этот могучий бас и тягучие голоса будут греметь всю ночь и отравят даже предрассветную тишину?

Меня тошнит, – подумал Прескот, – тошнит от полицейских и преступников, жертв и свидетелей. Тошнит от того, что произошло сегодня и что случится завтра. Тошнит от белых и черных, от моей работы, друзей и семьи, от любви и ненависти. Прежде всего меня тошнит от того, что меня тошнит от несовершенств этого мира, который никто не пытается улучшить, даже если и знает, как это сделать.

Если бы только он мог подрасти на три дюйма, будь у него приличный внешний вид, будь он белым... Или по-настоящему черным.

Единственное, что у него не отнимешь – это умения играть в баскетбол. Он бесстрашно прорывался с мячом в центр площадки, презирая тех больших парней, что поджидали его, чтобы заломать, когда он будет в воздухе; и вот он ещё висит в воздухе, а мяч уже летит в корзину. Бум! И каждый раз он проделывал это, длинными прыжками прорываясь через стену поджидающих его больших парней.

Он скомкал газету Пантер в большой шар, прицелился, прогнулся и швырнул его в вывеску над входом в магазин. Два очка. Крученый мяч вернулся ему в руки и замер в смуглой ладони.

Прескот вздохнул. Завтра он почувствует себя лучше. Но что будет послезавтра и потом? Никто не знает. Завтра он будет чувствовать себя лучше, потому что хуже быть просто не может. Это уже неплохо.

Детектив Хаскинс

Детектив второго разряда Берт Хаскинс, судя по имени, был стопроцентным ирландцем. Когда-то он считал работу детектива самым привлекательным занятием для мужчины. Так он думал примерно неделю. А потом, выбросив из головы представления о блестящих дедуктивных размышлениях и столкновениях лицом к лицу с жестокими преступниками, погрузился в реальное дело, состоявшее из тяжелой изнурительной работы и терпения. Работа детектива заключалась большей частью в беготне, расследовании сотен тупиковых версий в надежде нащупать хотя бы одну реальную, хождении по лестницам, множестве звонков в дверь, бесед с перепуганными, воинственно настроенными, держащими рот на замке или просто тупоголовыми обывателями. Все опиралось на закон больших чисел. Правда, иной раз удавалось ухватить лакомый кусочек от какого-нибудь придурка, но главным образом приходилось корпеть и корпеть.

В транспортной полиции перерыли дела всех служащих метро и обнаружили сотни людей, уволенных по самым разным причинам. Розыски продолжались до позднего вечера. Чаще всего эти причины не имели ничего общего с преступностью. Тем не менее, следовало полагать, что любой уволенный может иметь основания для недовольства. Недовольства такой степени, чтобы захватить поезд метро? Это был уже другой разговор. Но как можно что-то выяснить, если не прилагать усилий?

Троих бандитов застрелили. На двоих обнаружили жилеты для денег, по четверти миллиона долларов в каждом. Таким образом, на свободе оставался один бандит, вместе с которым исчезло полмиллиона долларов. Официального опознания убитых террористов ещё не провели, так что если один из них и окажется обиженным отставным метрополитеновцем, это отнюдь не позволяло исключить из их числа исчезнувшего четвертого.

Хаскинс, его напарник и и ещё восемь пар детективов занимались этой проверкой. Если никому из них не повезет, работа может затянуться на много дней. Так что они поделили список и не откладывая принялись за дело, напутствуемые страстными призывами своего шефа: "Эти люди – безжалостные убийцы, под угрозой безопасность жителей нашего города, два человека уже стали их невинными жертвами..." В переводе на нормальный язык это означало: начальство давит на меня, я жму на вас, а вам, парни, нужно поворачиваться поживее. И они вертелись уже больше четырех часов.

Им в самом деле приходилось вертеться, давиться в автобусах и метро и сбивать ноги, карабкаясь по лестницам. Аксиомой их профессии стало то, что девять из десяти подозреваемых живут в домах без лифта. Это было вполне понятно. Бедняки чаще богатых совершают преступления. Или, если точнее, совершают больше преступлений, входящих в противоречие с уголовным кодексом.

– Хаскинс, ты, похоже, – коммунист.

Полчаса назад Хаскинс отправил домой своего напарника Скотта – того донимала больная печень, и его жалобы действовали на нервы. До ночи он вполне мог управиться с тремя оставшимися в списке фамилиями. Когда Скотт ушел, Хаскинс направился в небольшую химчистку, принадлежавшую бывшему работнику подземки. Шесть лет назад того уволили за то, что он плевал. Плевал на пассажиров. Он был дежурным по платформе станции Таймс-сквер и так ненавидел свою работу, что исподтишка плевал на спины пассажиров, заталкивая их в вагоны в часы пик. В конце концов после недолгой слежки его поймали, допросили и уволили. Когда оглашали приговор, он плюнул на пиджак секретарю.

Хаскинсу он заявил, что, во-первых, больше не испытывает ненависти к руководству транспортной компании, во-вторых, надеется, что вся чертова подземка в один прекрасный день провалится в тартарары и, в-третьих, что всю вторую половину дня провел в кресле у дантиста – тот раскромсал ему всю десну, вырывая всего пару корней. Этого мясника зовут доктор Шварц, его телефон...

Детектив Хаскинс пометил, что утром нужно позвонить доктору Шварцу, зевнул, посмотрел на часы, – четверть девятого, – и снова заглянул в свой список. До Поля Фитцерберта, жившего на Шестнадцатой улице к западу от Пятой авеню, и Уолтера Лонгмена на Восемнадцатой улице к востоку от Второй авеню, идти было примерно одинаково. Которого выбрать? Разницы никакой: кого бы он ни выбрал первым, все равно потом предстоит долго тащиться ко второму. Итак, кого же выбрать?

Нет, нелегка работа детектива. И совсем невмоготу заниматься ей без кофе; к счастью, рядом на углу оказалось небольшое кафе. Пожалуй, стоит зайти туда, выпить чашечку кофе, может быть, съесть кусок яблочного пирога. А потом, когда он подкрепится и прояснится голова, можно принять то важное решение, для которого так хорошо экипирован детектив (второго разряда).

Лонгмен

Лонгмен никак не мог заставить себя включить радио. Он видел в кино, как преступники выдают себя, скупая все газеты или делая из них вырезки. Конечно, это было глупо, ведь приемник никто не услышит, если сделать звук потише. Но как бы неразумно это ни было, он не мог себя заставить. И потому бессмысленно бродил по квартире, все ещё не снимая плаща и отворачиваясь каждый раз, когда проходил мимо маленького радиоприемника у кровати. Если Райдер погиб, зачем торопиться про это узнать?

Но в шесть часов он машинально телевизор и настроил его на новости. Захват поезда был главной темой дня, освещали его изумительно. Телевизионщики проникли даже в туннель и показали снимки сошедшего с рельсов экспресса, крупные планы поврежденных стен туннеля и искореженные пути. Потом показали участок туннеля, "гле происходила перестрелка". Когда камера повернулась туда, где упал Стивер, Лонгмен вздрогнул и поморщился: он не хотел видеть тел, или, если те уже убрали, пятен крови. На экране видны были темные пятна, которые могли быть пятнами крови, но тел не было. Хотя позднее показали три тела на носилках, прикрытых простынями. Их выносили полицейские.

Никаких чувств, даже по отношению к Райдеру, Лонгмен не испытал.

Потом последовали интервью с различными чинами полиции, включая комиссара. Никто не сказал ничего существенного, но каждый называл случившееся "отвратительным" и "ужасным". Когда комиссара спросили про исчезнувшего бандита, Лонгмен почувствовал, как по телу прокатилась горячая волна. Но услышал только, что тот скрылся через аварийный выход. На экране появились две фотографии – на одной вид аварийного выхода с улицы, на другой – от подножия лестницы. Еще комиссар сказал, что полиция пока не установила личности трех убитых бандитов. Двое из них были убиты на месте. Третий, которому пуля попала в позвоночник, умер через несколько минут после того, как полиция его нашла. Его пытались допросить, но он не мог ответить: видимо, речевой центр был парализован вместе с остальными жизненно важными функциями.

Какими возможностями располагает полиция для поисков исчезнувшего террориста? В разговор вмешался начальник уголовного розыска и заверил, что к делу привлечено множество детективов, и что они будут им заниматься до тех пор, пока не схватят преступника. Но репортер не отставал: – Это означает, что у вас нет серьезных улик? На что начальник возразио: это означает, что отдел работает в соответствии с твердо установленными правилами, и он надеется уже в ближайшем будущем сообщить о достигнутых успехах.

Лонгмен почувствовал, как по телу снова прокатилась горячая волна, но немного расслабился, когда камера показала ироническую ухмылку репортера.

О проверке бывших служащих подземки даже не упоминалось. Он вспомнил, что Райдер в свое время говоил об этом. Но тогда он был не столько благодарен Райдеру за предусмотрительность и стремление предусмотреть все возможные варианты, сколько испуган этой мыслью.

– Меня не найдут, – сказал он Райдеру. – Я могу укрыться у тебя.

– Я предпочел бы, чтобы ты был дома. Стоит обнаружить что-то необычное, и немедленно возникнет подозрение.

– Нужно будет организовать алиби.

Райдер покачал головой.

– Тех, у кого найдется алиби, станут проверять тщательнее и детальнее, чем тех, у кого его не будет. У большей части людей, с которыми станут разговаривать, не будет алиби, и ты затеряешься в толпе. Просто скажи, что часть дня ты гулял, потом либо читал книгу, либо вздремнул. И не будь слишком точным, вспоминая время, когда занимался тем или другим.

– Я должен подумать, что следует говорить.

– Нет. Я не хочу, чтобы ты это репетировал и вообще про это думал.

– Я могу сказать, что услышал о захвате по радио и пришел в ужас...

– Нет. Нет нужды доказывать твою добропорядочность. Твое мнение их все равно не заинтересует. Им предстоит проверить сотни людей, это вполне обычная процедура. Просто все время помни, что ты всего лишь одна строка в длинном списке фамилий.

– Ты говоришь так, что все это выглядит очень легко.

– Это и в самом деле легко, – кивнул Райдер. – Сам увидишь.

– Все-таки мне хочется немного подумать.

– Совершенно не о чем тут думать, – отрезал Райдер. – Ни сейчас, ни потом, когда все будет кончено.

Он последовал совету Райдера и, действительно, только сейчас, спустя много недель после того разговора, впервые подумал об этом. Для полицейских это была всего лишь повседневная рутинная работа, а он – всего лишь один из бывших служащих метро в длинном списке из сотен фамилий. Он с этим справится.

Он прислушался, как шеф уголовного розыска, отвечая на вопросы, признал, что описания исчезнувшего мужчины слишком схематичны, что существует множество противоречащих друг другу версий, не позволяющих создать фоторобот, но что некоторым пассажирам будут в штаб-квартире полиции покажут его фотографии. Лонгмен бледно улыбнулся. Он не имел никаких дел с полицией, у них нет его фотографий.

Показаны также интервью с некоторыми пассажирами: девицей в модной шляпке, которая казалась полнее, чем он запомнил; с крупным мужчиной, оказавшимся театральным критиком, многословным, но сказавшим очень мало; с парой чернокожих пареньков и воинственным чернокожим типом, который отказался отвечать на вопросы на том основании, что они не имеют отношения к расовым проблемам, вместо этого поднял сжатый кулак и прокричал что-то, заглушенное голосом диктора.

Появление на экране пассажиров неожиданно вызвало у Лонгмена какой-то дискомфорт. Они смотрели прямо в камеру, и казалось, смотрят прямо на него.

Лонгмен выключил телевизор. Потом прошел в кухню и вскипятил воду. Присев за пластиковый кухонный столик, так и не сняв плаща, он перекусил печеньем с отрубями, макая их в стакан с чаем. Потом выкурил сигарету. Его удивило, что до этого момента не возникало желания закурить, хотя был он заядлым курильщиком.

Потом он отправился в спальню. Там включил приемник, но выключил его прежде, чем тот успел прогреться. Потом прилег и ощутил тупую боль в груди. Ему понадобилось немало времени, чтобы понять, что это не сердечный приступ, а давление жилетов с деньгами. Встав с постели, он подошел к входной двери, тщательно проверил все три замка и вернулся в спальню. Опустил темно-зеленые шторы как можно ниже, ниже подоконника, снял плащ и пиджак, а потом и жилеты с деньгами, и аккуратно разложил их на постели.

Уолтер Лонгмен, – сказал он про себя, – теперь ты стоишь полмиллиона долларов. Он повторил эти слова громким шепотом, и тут из его горла вырвался внезапный крик. Лонгмен зажал рукой рот, чтобы его заглушить.

Анита Лемойн

Аните Лемойн доводилось знавать в своей жизни плохие дни, но этот оказался настолько ужасен, что просто опускались руки. Словно мало было того, что она оказалась заложницей. Ей пришлось ещё добрых два часа изнывать от скуки, разглядывая фотографии. Это был настоящий парад жестоких и мерзких физиономий, которые все вместе напомнили ей всех мужиков, с которым приходилось иметь дело. Причем каждый считал, что за свои паршивые доллары имеет право на любовь – или может причинить ей любую боль.

Только в девятом часу вечера всех наконец-то отпустили. Они выбрались из старого здания, в котором помещалась штаб-квартира полиции, и растерянно сгрудились на тротуаре. В паре кварталов к югу по Кенел-стрит двигался сплошной поток машин, а на Центр-стрит было холодно и пустынно. Некоторое время все стояли молча. Потом старая пьянчужка подобрала свои юбки и неверным шагом исчезла в темноте. Мгновение спустя воинственный чернокожий нахлобучил свою шапку и решительно двинулся в сторону Кенел-стрит. Собственно, – подумала Анита, – они со старой пьянчужкой оказались единственными, на кого случившееся не произвело впечатления, оказалось никак не связанным с основным ходом их мыслей.

А что можно сказать об её основном ходе мыслей? Ладно, её основные мысли состояли в следующем: Анита, вали поскорее отсюда, хватай такси и отправляйся домой. Горячая ванна с хорошей порцией тех ароматичных солей, что ей привезли из Парижа, а потом, возможно, стоит проверить автоответчик...

– Я даже не знаю, где мы находимся, – раздался слезливый голос мамаши; мальчики, стоявшие возле нее, зевали и едва держались на ногах. – Не мог бы мне кто-нибудь объяснить, как отсюда добраться до Бруклина?

– Конечно, – кивнул старик. – Вам следует поехать на метро. Это самый быстрый и самый безопасный путь.

Он хихикнул, но ответом на шутку стали только несколько слабых улыбок. И снова никто не трогался с места, пока двое чернокожих посыльных, продолжавших сжимать пакеты, которые должны были доставить полдня назад, не пробормотали что-то и не зашагали прочь.

Старик закричал им вслед:

– Прощайте, ребята, удачи вам.

Пареньки обернулись и помахали в ответ, потом пошли дальше.

– По крайней мере можно сказать, что мы приобрели весьма необычный опыт.

Это сказал театральный критик. Она даже не взглянула на него. Он намеревался пригласить её поехать вместе на такси, а потом где-нибудь выпить. Ничего не выйдет. Она отвернулась от него и почувствовала, как замезла. Холодный порыв ветра прижал её юбку и юркнул между ног. Она отвернулась. Еще не хватало простудиться и остаться без работы.

– У меня есть идея. – Это был старик, его морщинистая физиономия уже не розовела, а пижонская шляпа помялась. – После того, что нам довелось вместе пережить, будет стыдно, если бы мы просто распрощались и...

Одинокий старик, – подумала Анита, – боится, что умрет без одобрительных возгласов возле смертного одра. Она взглянула на лица окружавших её людей и подумала: завтра утром я не вспомню ни единого из них.

... не встретились, скажем через год, а может быть, даже через каждые шесть месяцев...

Она зашагала в сторону Кенел-стрит. На углу её догнал театральный критик, наклонил к ней свою розовощекую физиономию и улыбнулся.

– Отстаньте, – буркнула Анита. Каблуки её звонко стучали в тишине улицы, она шагала к Кенел-стрит.

Френк Коррел

Френк Коррел отказался уступить место сменщику. Когда Прескот ушел, он вернулся в свое собственное кресло, демонстративно стер с него"негритянскую пыль" и приступил к работе (как выразилась однажды газета работников подземки "Перевозка" "как одержимый, чья душа и тело посвящены тому, чтобы метро работало гладко, как по маслу"). Он непрерывно вопил, вертелся в кресле и выкрикивал указания своим диспетчерам. А когда кто-то по наивной своей простоте принес ему кофе, широким жестом смахнул чашку со стола. Постоянно, а порой и одновременно консультируясь с депо, оперативным отделом, производственным отделом, диспетчерскими и машинистами, он организовывал новые маршруты, отменяя старые и вообще творил чудеса, пока к восьми часам двадцать одной минуте все вновь не вошло в норму и все поезда не пошли по расписанию.

– Отлично, – сказал Коррел сменщику. – Возвращаю вам ваш пост.

Он встал, надел пиджак поверх пропотевшей рубашки, подтянул узел галстука под самое горло и набросил плащ.

Сменщик, заняв его место за пультом, сказал:

– Неплохая работа, Френк.

– Я сожалею только об одном, – сознался Коррел. – Что не смог исправит положение к часу пик.

– В таких обстоятельствах этого ни один человек не смог бы сделать, развел руками сменщик.

– В таком случае я предпочел бы быть не человеком, – Коррел отвернулся, сунул руки глубоко в карманы и вышел.

– Красиво ушел, – вздохнул сменщик.

Возле информационного табло Коррел остановился и прислушался.

– Все движение было восстановлено к восьми часам двадцать одной минуте.

Это будет передано радиостанциями в последних известиях, а назавтра похоронено где-то в самом хвосте сообщений о захвате поезда, которые заполонят центральные газеты. Всего одна строка, – подумал он. Движение было восстановлено к восьми часам двадцать одной минуте. И ни слова о том, сколько это стоило крови, пота и слез.

– Прекрасная работа, – похвалил сотрудник информационного отдела.

Коррел пожал плечами.

– Обычная работа, – сказал он и вышел в тихий коридор. Если не считать обвинений, которые он предъявит чернокожему полицейскому, завтрашний день обещает быть чертовски скучным. Ну, да ладно, ведь нельзя же рассчитывать, что такие истории станут случаться ежедневно...

Том Берри

Старший хирург проводил носилки с Томом Берри из реанимационной и подождал, пока медсестра и санитар не переложили его на постель.

– Где я? – спросил Берри.

– В больнице Бет Израэль. Мы удалили вам две пули.

Том собирался спросить, не где он находится, а что с ним. Теперь он сказал.

– Я имею в виду, каково мое состояние?

– Все отлично, – заверил хирург. – Мы выпустили бюллетень, в котором сказано, что состояние у вас хорошее.

– Понадобился бюллетень? Я что, был при смерти?

– Газетчики хотели знать. Сейчас вы в хорошей форме. – Хирург выглянул в окно. – Прекрасный вид. Прямо на Стювесант-парк.

Берри обследовал себя. Рука была забинтована от плеча до локтя, тело перетягивала толстая повязка.

– Почему я не чувствую боли?

– Вам ввели обезболивающее. Когда немного заболит, не беспокойтесь. Хирург с завистью добавил: – Мой кабинет почти в четыре раза меньше этой палаты, и окно выходит прямо на кирпичную стену. Зрелище совсем не вдохновляющее.

Осторожно ощупав повязку на теле, Берри спросил:

– Пуля попала в живот?

– Но не задела ни единого жизненно важного органа. Миновала где на миллиметр, а где на волосок. Герою повезло. Я загляну попозже.

Хирург ушел. А Берри занимала мысль, не лжет ли тот, не является ли его состояние критическим. Эти подонки никогда ничего не скажут, вечно напустят туману. Не верят, что человек может осознать такую сложную вещь, выживет он или умрет. Он попытался возмутиться, но почувствовал, что слишком слаб для этого, закрыл глаза и заснул.

Разбудили его голоса. Над ним склонились три человека. Одним был хирург. Двух других Том узнал по фотографиям: это были мэр и комиссар полиции. Он примерно догадывался о причине их появления и постарался изобразить удивление и скромность. Он же герой, к ак сказал хирург.

– Я полагаю, он проснулся, – сказал тот.

Мэр улыбнулся. Он в теплом пальто, закутан в огромный шарф, на голове меховая шапка-ушанка. Нос его покраснел, обветреные губы полопались. Комиссар тоже улыбался, но не слишком. Просто он был не слишком улыбчивым человеком.

– Примите мои поздравления, патрульный, э-э... – Мэр запнулся.

– Барри, – подсказал комиссар.

– Мои поздравления, патрульный Барри, – продолжал мэр. – Вы проявили необычайное мужество. Горожане перед вами в долгу.

Он протянул руку, и Берри с натугой её пожал. Рука была холодна, как лед. Потом он пожал руку комиссару полиции.

– Великолепная работа, Барри, – сказал комиссар. – Полиция вами гордится.

Теперь оба выжидающе смотрели на него. Конечно, нужно проявить немного скромности.

– Спасибо, но мне просто повезло. Я сделал то, что на моем месте сделал бы каждый полицейский.

– Вы скоро поправитесь, патрульный Барри, – сказал мэр.

Комиссар неумело попытался ему подмигнуть. Да, он не умел подмигивать. Но Берри понял, что сейчас последует.

– Мы все ждем вашего скорого возвращения на службу, детектив Барри.

Удивление и скромность, – напомнил себе Барри, потупил глаза и сказал:

– Благодарю вас, сэр, большое спасибо. Но я сделал только то, что любой полицейский...

Но мэр с комиссаром уже уходили. В дверях мэр сказал:

– Он выглядит лучше, чем я. Думаю, и чувствует себя лучше.

Берри закрыл глаза и снова заснул. Потом проснулся оттого, что хирург щекотал ему нос.

– Там к вам девушка, – сказал хирург. В дверях стояла Диди, и Берри кивнул. – Только десять минут, – предупредил хирург.

Он удалился, Диди вошла в комнату. Выглядела она весьма торжественно и готова была расплакаться..

– Врач сказал, что ты ранен не очень тяжело. Скажи мне правду.

– Небольшое ранение.

Из её глаз скатилось несколько слезинок. Потом она сняла очки и поцеловала его в губы.

– Со мной все в порядке, – заверил Барри. – Диди, я очень рад, что ты пришла.

– А почему бы я могла не прийти? – нахмурилась она.

– Как ты узнала, где я?

– Как узнала? Радио и телевидение только про тебя и твердят. Том, тебе очень больно?

– Герои боли не чувствуют.

Она поцеловала его и уронила на лицо несколько слезинок.

– Я не могу свыкнуться с мыслью, что ты страдаешь.

– Я ничего не чувствую. Обо мне очень заботятся. Выгляни в окно. Посмотри, какой вид!.

Она подняла его руку, прижала к щеке, поцеловала каждый палец и только потом отпустила и выглянула в окно.

– Великолепный вид, – сказал Берри.

Какую-то долю секунды она колебалась, но потом решилась:

– Я должна это сказать. Ты рисковал жизнью ради недостойного дела.

Я этого не делал, – подумал он и попытался её отвлечь.

– Недавно здесь были мэр с комиссаром полиции. Приходили меня навестить. Меня повысили. Теперь я детектив. Видимо, третьего класса.

– Тебя же могли убить!

– Это моя работа. Я – полицейский.

– Погибнуть ради того, чтобы спасти городу миллион долларов!

– Там же были люди, Диди, – мягко заметил он.

– Сейчас я не стану с тобой спорить. Не могу, когда ты ранен.

– Но?

– Но когда ты почувствуешь себя лучше, я намерена добиться от тебя обещания, что ты уйдешь из полиции.

– А когда я почувствую себя лучше, то намерен добиться от тебя обещания, что ты уйдешь из Движения.

– Если ты не понимаешь разницы между службой угнетателям и борьбой за свободу и права человека...

– Диди, не нужно речей. Я знаю, у тебя есть убеждения, но они есть и у меня.

– Свиньи? Это в них ты веришь? Ты же сам говорил, что у тебя миллион сомнений.

– Может быть, не миллион, но какие-то сомнения, конечно, есть. Но их недостаточно, чтобы меня обескуражить. – Он протянул к ней руку, Диди отшатнулась, но потом уступила. – Мне нравится моя работа. Конечно, не вся. В полиции есть очень грязная работа. Я ещё точно не представляю все пропорции.

– Тебя заманили, – глаза её потемнели, но руку его она не отбросила. Тебе подсунули конфетку, и ты на неё купился.

Он покачал головой.

– Я намерен оставаться там, пока не разберусь, что к чему. А тогда я либо куплюсь, либо уйду.

В дверях появился врач.

– Мне очень жаль, но вам пора.

– Думаю, нам лучше перестать встречаться, – Диди заторопилась к двери, потом остановилась и оглянулась.

Он подумал о каких-то увещеваниях, может быть даже мольбах, но ничего не сказал. Игра закончилась. Закончилась изматывающая, восхитительная, но в конце концов детская игра, в которую они так давно играли. Результат был очевиден, противоречия оказались непримиримыми. Следовало посмотреть правде в глаза.

– Тебе решать, Диди, – сказал он. – Я хочу сказать только одно прежде как слудет подумай.

Он не увидел, как уходила Диди: врач закрыл дверь.

– Минут через десять – пятнадцать минут вы начнете ощущать боль, предупредил он.

Берри подозрительно покосился на него, но потом понял, о чем речь. Врач говорил о физической боли.

Лонгмен

В конце концов в девять часов Лонгмен включил радио. Новости несколько обновились, но результатов не было, только одно упоминание об исчезнувшем банлите – полиция прилагает все усилия, чтобы его обнаружить. Он выключил радио и пошел на кухню, не для того, чтобы чем-то заняться, просто его обуревало беспокойство, и он непрерывно местался из комнаты в комнату. Он снова надел жилеты с деньгами – постель казалась не совсем подходящим местом для полумиллиона долларов. Потом надел сверху ещё и плащ, отчасти для того, чтобы спрятать жилеты, оточасти из-за того, что в квартире было холодно. Как обычно, экономили на отоплении.

Он взглянул на пластик кухонного стола и впервые заметил, насколько тот безобразен, как сильно вытерся, весь покрылся трещинами и порезами. Ну, хорошо, теперь он сможет себе позволить купить новый. Может позволить себе жить в любом другом месте, в любой части страны, которую выберет, в любой части света, если уж на то пошло. Это может быть Флорида, как он раньше планировал. Круглый год солнце, почти никакой одежды, рыбалка, может быть даже с какой-нибудь вдовушкой, ищущей развлечений...

Полмиллиона. Это слишком много для него. Ведь предполагалась только четверть миллиона. Так что же теперь, выбросить их, что ли? Он улыбнулся, наверное впервые за неделю. Но улыбка исчезла при воспоминании о трех телах, оставшихся в туннеле. Три небольших холмика, прикрытых простынями. Возможно, хотя камера этого не показала, продолжающих истекать кровью. Трое мертвых и один из всех оставшихся в живых – Уолли Лонгмен.

Он представил, как они лежат на холодных плитах морга. Но, если не считать Райдера, это его совсем не тронуло. Уэлкам был просто животным, а Стивер... ну, нельзя сказать, что он не любил Стивера, но тот тоже был животным, вроде послушной собаки, скажем так, доберман, выдрессированный, чтобы исполнять команды. Впрочем, про Райдера он тоже думал не слишком долго. Да, со смертью Райдера он потерял – но что? Не друга, они с Райдером никогда не были настоящими друзьями. Коллегу – вот, может быть, подходящее слово. Он испытывал большое уважение к Райдеру, восхищался его выдержкой, смелостью, хладнокровием. Но прежде всего, Райдер хорошо к нему относился, а таких людей было не так много.

Что стал бы делать Райдер, останься он в живых? Ну, наверняка не волновался, просто сидел бы и читал в своем жилище – большой безликой комнате, обставленной убого, как армейский барак. Ему не следовало тревожиться по поводу полиции, не было никакого досье, никаких отпечатков пальцев, никакого точного описания внешности, в живых не осталось ни одного сообщника, чтобы случайно его выдать. Он чувствовал себя в полной безопасности.

Ну, – подумал Лонгмен, – если он даже и нервничает в ситуации, в которой Райдер сохранял бы полное спокойствие, все равно он тоже неплохо устроился.

Испытал удовольствие при этой мысли, он вскочил. Почувствовал себя полным энергии и начал крутиться возле стола, освобождая его, прежде чем его радостные возгласы привлекут внимание соседей.

Он все ещё метался вокруг стола, когда в дверь постучали. Он окаменел от ужаса, и горячая волна вновь залила все тело.

Стук повторился, потом раздался голос:

– Эй, мистер Лонгмен? Это полиция. Я хотел бы с вами поговорить.

Лонгмен посмотрел на дверь. Покрытую толстым слоем краски её поверхность наполовину закрывал большой календарь, изображавшим симпатичную девицу в трусиках и без лифчика, скосившую глаза на собственные груди. Три замка. Три мощных замка, которые не открыть ни одному полицейскому. Что сделал бы Райдер? Райдер сделал бы то, что говорил, когда инструктировал его, как поступать в подобной ситуации. Открыл бы дверь и ответил на вопросы полицейского. Но Райдер не предвидел собственной гибели и того, что деньги окажутся здесь, а не на квартире Райдера, как планировалось.

Почему он не подумал про эти чертовы деньги? Господи, они все ещё были на нем. Деньги были надежно спрятаны под плащом, и он легко мог объяснить, почему он в плаще – в квартире было так холодно. Но как он объяснит, что не ответил на стук в дверь? Если он сейчас откроет, полицейский не может чего-нибудь не заподозрить, и с его стороны будет вполне разумно предположить, что он тянул с ответом, чтобы припрятать деньги. То, что он не ответил, могло его разоблачить. Он погорел...

– Мистер Лонгмен, это очень небольшое дело. Не могли бы вы открыть?

Он стоял у окна. Окно. Три замка. Не переступая, он протянул руку к столу, схватил серую шапку и надел её. За дверью все затихло, но он был уверен, что полицейский все ещё там, что он будет стучать снова. Лонгмен тихо повернулся к окну, взялся за створку и медленно её приоткрыл. В комнату ворвался холодный свежий ночной воздух. Он шагнул в окно на пожарную лестницу.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю