Текст книги "Недолгое правление Пипина IV"

Автор книги: Джон Эрнст Стейнбек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

– Видите ли, сэр, – продолжал Тод, – каждый член правления представляет какую-то долю акционерного капитала. Если выходит склока, члены правления просят полномочий у акционеров, те голосуют, и тот, кто получает больше всего голосов, берет контроль в свои руки. Затем приходится обратиться за согласием в профсоюзы, если от них поступает жалоба.

– О, Господи! Даже если программа подходящая?

– Да, сэр. В особенности в этом случае.

Король вздохнул.

– Видимо, корпорация не очень отличается от правительства.

– Нет, немного отличается. Это зависит от того, в чьих руках капитал. Весь акционерный капитал нашей корпорации принадлежит нашей семье. А вспоминаете, мы с вами говорили о продаже титулов в Америке?

– Сквозь туман.

– На этом деле можно сколотить состояние! – с энтузиазмом воскликнул Тод. – Знаете, сэр, ведь это могло бы решить проблему полномочий. Что, если вы передадите это дело в мои руки? Я выручу не меньше сотни тысяч долларов за одно только несчастное рыцарское звание. Ручаюсь, что герцогский титул я продам за любую сумму, какую ни запрошу.

Король поднял руку.

– Погодите, – остановил его Тод, – послушайте еще. Я могу включить в патент пункт, по которому полномочия находятся у вас. Уверяю вас, это лучше, чем раздел акций. Я могу заручиться поддержкой Наймана и Маркуса. Это будет почище, чем мисс Рейнголд[18]18
  Имеется в виду красивая девушка, рекламирующая пивную фирму «Рейнголд», так сказать, «мисс Пиво».


[Закрыть] церемония вручения ежегодных кинопремий и водная феерия вместе взятые.

– А не это называется у вас «рассредоточить капитал»?

– Нет, нет. Это гораздо лучше. Больше похоже на новый выпуск акций, на новое финансирование. Может, Билли Роуз согласится быть продюсером. Он как раз ищет что-нибудь такое, с размахом.

Король втянул голову в плечи, поежился, потом хмыкнул.

– Я, Пипин Четвертый, король Франции, как выясняется, могу разговаривать только с богатым молодым туристом и пожилой монахиней, бывшей хористкой.

– Правда ли то, что говорил дядя Шарль? Вы действительно ходили всюду переодетым, сэр?

– Я совершил ошибку, – ответил король, – Когда я навещал вас в гостинице, меня никто не узнал. Но разные кепи, усы и значки были ошибкой.

– Зачем вы это делали, сэр?

– Я решил, что неплохо бы побольше узнать о Франции. Заметили вы – в воздухе повеяло холодом?

– Да, пожалуй. Много разговоров.

– Знаю, – сказал король, – Своими ушами слышал.

– Одна вещь меня расстраивает, – пожаловался Тод, – Мой отец…

– Заболел?

– Можно и так сказать. Он подхватил герцогскую лихорадку. Кто бы подумал? Именно отец…

– Может быть, она сидит во всех нас, Тод?

– Нет, вы понимаете – именно отец…

– Почему же, понимаю… отчасти, – ответил король.

По мере того как осенние дни становились короче, все чаще и чаще у короля просили и даже требовали частных аудиенций. В таких случаях он сидел за столом в комнате, которую когда-то задумывали и отделывали для другого короля, а двое-трое представителей фракции или группы лиц вели с ним конфиденциальные беседы. И каждая депутация пребывала в уверенности, что король на их стороне. Они никогда не являлись поодиночке. У Пипина мелькнула мысль, что они не доверяют друг другу. Каждый из представителей имел в виду благо Франции, но, как выяснялось, конечное благо Франции покоилось, в первую очередь, на благе фракции или отдельных ее представителей.

Таким-то путем король узнавал, что уготовано Франции, какие зреют вокруг замыслы. Он сидел и молча слушал, как социалисты объясняют, почему коммунистов надо поставить вне закона, а центристы со всей очевидностью доказывают, что только если укреплять и защищать финансовый каркас Франции, на низшие слои населения снизойдет экономическое процветание.

Религиозники и антирелигиозники приводили каждый свои неопровержимые доводы.

А король молча слушал. И каждая беседа повергала его в угнетенное состояние духа.

Он часто укрывался в спасительных воспоминаниях о своей террасе на улице Мариньи. Он мысленно видел и ощущал темное безмолвное небо и медленно крутящиеся туманности.

Внешне он был спокоен и приветлив. Порой он кивал, и собеседники принимали это за согласие, тогда как это означало лишь то, что король постигает премудрости правления и королевской власти.

Он примирился с одиночеством, однако не мог удержаться от лихорадочных поисков решения, выхода. Но он нигде не находил их.

Едва сходили со сцены парламентарии, тут же появлялись посланники дружественных государств. Сидя в своем кабинете с крашеными стенами, Пипин вежливо выслушивал искусные, с государственным размахом замыслы других наций – как использовать Францию, каждая – в своих целях. И опять Пипин кивал, и душу его окутывала мрачная пелена подавленности.

15 ноября различные партии, которые должны были быть представлены в конституционном Конвенте, обратились к монарху с просьбой назначить дату созыва на 5 декабря. Король дал милостивое согласие, и распоряжение было обнародовано.

По вечерам Пипин взял привычку вести записи в линованных тетрадочках, в которые прежде он заносил небесные явления.

Мадам Мари тревожило состояние мужа.

– Он такой безучастный, такой отрешенный, – делилась она с сестрой Гиацинтой, – Но отрешенный по-другому, не так, как раньше. Вчера он меня спросил, нравится ли мне быть королевой. Представляешь? Нравится!

– И что ты ответила?

– Сказала правду. Что мне некогда над этим задумываться. Я просто делаю каждодневную работу.

– Ну, а нравилось тебе не быть королевой?

– Пожалуй, тогда было проще. – согласилась королева. – Но большой разницы нет. Чистоту и порядок поддерживать надо в любом доме одинаково, а муж есть муж – что король, что астроном. Но мсье очень грустный.

Настала пора, когда каждый день начинался с промозглого утра и только к полудню появлялось радующее душу солнце. С каштанов и платанов осыпались листья, и метлы уличных метельщиков так и летали.

Король вернулся к первоначальной маскировке, иначе говоря, к себе прежнему. В вельветовой куртке и сандалетах он садился на мотороллер и разъезжал по округе. После второго падения он добавил к своему костюму защитный шлем.

Как-то раз он заехал в маленький городок Гамбе, знаменитый своим прекрасным, хотя отчасти разрушенным, замком де Невиль. Пипин расположился возле сильно заросшего крепостного рва, чтобы съесть взятый из дому завтрак. Он ел и наблюдал за стариком, который шарил в грязной воде граблями.

Наконец старик нащупал нечто твердое и массивное и стал вытаскивать это на берег. Это нечто оказалось замшелым бюстом Пана – с рожками и гирляндой на шее. И только когда старик попытался взгромоздить Пана на гранитный пьедестал на краю рва, король пришел к нему на помощь. Вдвоем они втащили тяжелый бюст на постамент, а потом отступили, любуясь им и обтирая о штаны зеленые склизкие пальцы.

– Мне нравится, чтоб он смотрел больше на восток, – проговорил старик.

Они чуть-чуть повернули бюст. Пипин достал носовой платок и оттирал покрытое слоем ила лицо Пана, пока не показались сардонически усмехавшиеся губы и хитрые распутные глаза.

– Как он попал в ров? – поинтересовался король.

– Столкнул кто-то. Его часто сталкивают, бывает, раза два-три в году.

– Но зачем?

Старик поднял плечи и развел руками.

– Кто их знает. Некоторые любят сталкивать в ров. И нелегко ведь. Но просто есть такие, которые любят сталкивать. Видите, там, подальше, еще подставки? Там мраморная ваза стояла, и мальчик с раковиной, и Леда. Они тут, в воде.

– Интересно, зачем они их сбрасывают? От злости, как вы думаете?

– Кто знает? Сталкивают – и все. По ночам прокрадываются.

– И вы всякий раз их вытаскиваете?

– Этот год я подзадержался. Работы больно много, да и ревматизм.

– А почему вы не прикрепите статуи к пьедесталам?

– Ну как же вы не понимаете, – терпеливо объяснил старик, – они же тогда вместе с подставками будут спихивать. А у меня на это силенок, скорей всего, уже не хватит.

– Вы хозяин этих мест?

– Нет. Я тут живу поблизости.

– Тогда почему вы их вытаскиваете?

Старик смотрел на короля с озадаченным видом, подыскивая ответ.

– Ну, не знаю. Скорей всего, просто есть люди, которые все вытаскивают. Вытаскивают, и все тут. Скорей всего, и я такой.

Король разглядывал зеленого скользкого Пана.

Старик продолжал с беспомощным видом:

– Просто люди делают разное. Скорей всего, – добавил он, как будто эта мысль впервые пришла ему в голову, – вот так вот все и делается.

– Хорошее или плохое? – спросил король.

– Не понимаю я, – беспомощно сказал старик. – Ну, просто есть люди… и люди что-то делают.

Король часто заходил к сестре Гиацинте. Иногда спокойно рассказать о событиях дня, а иногда просто помолчать. И сестра Гиацинта, обладавшая более богатым, чем Мари, хотя и другим опытом, знала, когда надо поболтать, а когда разделить с ним целебное молчание.

Однажды она сказала:

– Интересно, что подумала бы настоятельница, если бы узнала, что, за исключением одной мелочи, я выполняю функции любовницы короля? Все-таки вам надо повидать вашу любовницу, сир. Она чувствует себя лишней. Ей пришлось выдержать борьбу со своей совестью, чтобы стать вашей любовницей, а борьба оказалась напрасной. Вы с ней ни одного слова не сказали, а уж о том, чтобы соблазнить, и речи нет.

– Позже, – ответил король, – Позже я, может быть, приглашу ее на чай. Как ее зовут? Напомните еще раз.

Вернувшись из Гамбе, король без всякого предупреждения явился к сестре Гиацинте и застал ее в разгаре массажа. Он видел лишь розовые подошвы и щиколотки, торчащие сквозь дырки в ширме.

– Он уже кончает, сир, – раздался ее голос из-за ширмы.

Массажист поклонился королю и продолжал трудиться над розовыми подушечками пальцев, издавая мяукающие звуки, что-то любовно и почтительно приговаривая и поощряюще похлопывая и пощипывая своды стоп.

– Улучшение наблюдается, – произнес он профессиональным тоном. И добавил, обращаясь к королю: – Вглядитесь, сир, месяц назад нельзя было подсунуть тончайший листок под плюсну. А сейчас, сир, даже неопытный глаз увидит вогнутость.

– Только не вздумайте вылечить их совсем, а то меня заставят пользоваться ими! – крикнула сестра Гиацинта.

– Для нее важнее всего ее ноги, – оскорбленным тоном проговорил массажист. – А мне приходится думать о моей профессии и репутации.

Когда он ушел, сложив и убрав ширму, она сказала:

– А знаете, ведь этот самодовольный паршивец и впрямь вылечил мне ноги, я с ужасом об этом думаю.

– Держите это в секрете, сестра, – посоветовал король.

– У вас раскраснелось лицо, сир. Вы загорали?

– Я ездил на мотороллере по округе, сестра.

Она засмеялась.

– Хотела бы я увидеть на мотороллере короля-Солнце. Времена меняются – вы на мотороллере, а ваши министры, вероятно, спорят, в чьем лимузине больше лошадиных сил.

– Откуда вы знаете?

– Догадываюсь, сир. Например, я догадываюсь, что у вас затруднения, серьезные затруднения, и вы пришли, чтобы я помогла вам разрешить их.

– Вы очень умны, – заметил король.

– Однако недостаточно умна для того, чтобы покинуть кордебалет до того, как сплющились мои стопы.

– Но зато после того, как вы ушли, вы сделали огромный шаг к Богу.

– Вы очень любезны, мсье. Не исключено, что моя близость к Богу всего лишь побочный результат. Я сделала огромный шаг, потому что споткнулась. Готовы вы рассказать, в чем ваша проблема?

– Сперва мне надо сформулировать ее, сестра. В целом ее можно было бы выразить вопросом: «Что мне делать?»

– Проблема не такая уж новая, – задумчиво протянула она. – Обычно она сводится к тому, что человек поступает в соответствии с тем, что он такое. Так что прежде всего надо установить именно это, а дальше амплитуда действий не так уж велика.

– Насколько легче разбираться в других людях, – заметил Пипин.

– После того, как я оставила превосходную школу, где дружила с Мари, и поступила в Фоли, меня стала смущать проблема потери невинности. Вскоре я обнаружила, что проблема не в потере, а в правильном выборе времени. Мой выбор времени был сделан опрометчиво, и в результате пришлось терять невинность несколько раз, ну а дальше это уже не имело значения. Но ведь я-то была всего лишь одна из многочисленных обнаженных девиц на сцене, а не король.

– В данный момент я тоже чувствую себя обнаженным, – сказал король.

– Что естественно. Требуется время и некоторая притупленность чувств. Представьте себе, совсем немного лет спустя я уже чувствовала себя гораздо обнаженнее в одежде, чем без нее.

– Сестра, мне ждать некогда, – отрывисто произнес король.

– Да, знаю. Простите.

– Что я должен делать?

– Не знаю, что вы должны делать, сир, но, кажется, знаю, как вы поступите.

– Вы догадываетесь, в чем мои затруднения?

– Не видеть этого может только тот, кто не хочет видеть. Вы поступите так, как найдете нужным.

– Так и старик сказал. Но он-то всего-навсего вытаскивает статуи из грязи. Если же я совершу ошибку, пострадают другие – Мари, Клотильда, даже Франция. Что бы вы сказали, сестра, если бы доброе деяние привело к взрыву?

– Я бы сказала, что доброе деяние может быть неразумным, но оно не может принести только зло. Мне кажется, что предшествующая история человечества построена на добрых деяниях, которые приводили к взрыву. О да! Многих убило, или ранило, или разорило, но кое-что доброе все-таки осталось. Мне бы хотелось… – Она запнулась. – Почему бы и не сказать? Мне бы хотелось, чтобы на мне сейчас не было монашеского платья.

– Почему, сестра?

– Потому что тогда я могла бы дать вам одно из немногих утешений, какие один человек способен даровать другому.

– Благодарю вас, сестра.

– Благодарите Сюзанн, а не Гиацинту. Поверьте, когда-то Сюзанн не опасалась ни за свои ноги, ни за свою душу. У Сюзанн хватило бы отваги… и любви.

Рано утром Пипин сел на мотороллер и покатил в Гамбе. В кармане он вез бутылку вина.

Он оставил мотороллер у дороги и зашагал через заросший парк, вдыхая еле уловимый запах близящихся холодов. Время от времени он обрывал с кустов шиповника оранжевые плоды, схваченные первым заморозком. Порывы ветра сбрасывали ему на голову и плечи скрученные потемневшие листья с раскачивающихся ветвей.

Вдруг он услышал слабые крики, доносившиеся со стороны рва, и ускорил шаг. Выскочив из-за деревьев на опушку, он увидел, что трое здоровенных парней, хохоча, борются со стариком. С бюстом Пана на руках они двигались ко рву, а старик беспомощно тянул их за полы курток и бранился.

Пипин перешел на бег и врезался прямо в группу дерущихся. Здоровяки разом бросились на разъяренного короля, и через минуту все четверо, сцепившись, катались по земле, нанося друг другу удары. Живой клубок подкатился к краю рва и плюхнулся в темную воду. Но драка продолжалась и там, пока парни наконец не окунули окровавленного короля с головой и не подержали его как следует под водой. Когда король перестал отбиваться, они в панике выкарабкались по скользкому склону на берег и исчезли в осеннем лесу.

Пипин постепенно пришел в себя. Старик приподнял ему голову над водой.

– Кажется, я в порядке, – выговорил король.

– По виду не скажешь! Чистые разбойники. Я их знаю. Я пойду к их родителям. В суд подам.

– Раз уж я все равно мокрый, давайте поищем на дне вазу, Леду и мальчика с раковиной.

– Вот еще. Вазу я вчера достал. Вы пойдете ко мне, обсушитесь и согреетесь. У меня есть полбутылки коньяку.

Пипин вылез на берег. Он был, как Пан, покрыт зеленой слизью, под глазом красовался синяк, с разбитых губ стекала струйка крови.

В лачуге, стоявшей под деревьями на краю леса, новый знакомец развел огонь, помог королю снять мокрую одежду, обтер его губкой, обмакивая ее в ведро с теплой водой, и обтер чистой ветошью.

– Вы будто с котами дрались, – сказал старик. – Ну-ка, выпейте глоток. А теперь закутайтесь в одеяло. Я повешу ваши вещи над печкой.

Пипин засунул руку в карман промокшей вельветовой куртки и вытащил бутылку вина.

– Я принес ее в подарок, – пояснил он.

Старик отодвинул бутылку на расстояние вытянутой руки и прищурился, вглядываясь в этикетку.

– Ого, вино… для крещения… для венчания. Вот уж не знаю, будет ли у меня когда еще повод откупорить его.

– Пустяки, – сказал Пипин. – Откупоривайте сейчас. Я помогу вам распить бутылку.

– Прямо сейчас? Еще и девяти нет.

– Открывайте, – приказал король и поправил на плечах одеяло.

Старик осторожно вытянул пробку.

– С чего это вам пришло в голову дарить его мне?

– Наверное, чтобы выпить за тех, кто старается вытаскивать.

– A-а, как я – статуи?

– Или как я. Пейте, пейте!

Старик попробовал и причмокнул губами.

– Вот это вино… – сказал он. Потом вытер губы рукавом, словно боясь, как бы не закрался посторонний вкус.

– Вчера ночью мне пришло в голову, что хорошо бы задать вам один вопрос. Что вы думаете о короле?

– Каком короле?

– Теперешнем, Пипине Четвертом, монархе Франции Божьей милостью.

– A-а, про этого. – Старик взглянул на него с подозрением. – А зачем это вам? Вино вином, а неприятностей мне не надо. С чего вам вдруг вздумалось думать про это ночью?

– Так, размышлял. Просто вопрос. Никаких неприятностей. Откуда им взяться?

– Мало ли откуда.

– Налейте стаканчик и скажите – что вы о нем думаете.

– Я тут живу у себя в Гамбе, политикой не интересуюсь. Что я могу знать о короле? Наверно, король как король. Есть короли, а есть не короли, только…

– Что?

– Так ведь королей-то больше не бывает. Короли? Да они вроде больших ящериц, больших, как дом. Они кончились. Исчезли. Как это? Вывелись.

Вымерли?

Вот, вот, вымерли. Им вроде как и места больше не было.

– Но во Франции ведь сейчас король.

– Ну, это как детская игра, заместо рождественского деда. Он вроде и есть, но когда состаришься, так больше в него не веришь. Он – так… сказка, вот он что.

– А как вы думаете, будут еще короли?

– Почем я знаю. И чего вы ко мне пристали? Подумаешь, будто вы его родственник. – Он кинул взгляд на висевшую над печкой одежду, – Но вы с королем не в родстве.

– А вы догадаетесь, если появится король настоящий, не сказочный?

– Скорей всего.

– Как вы это поймете?

– Ну, он ехал бы верхом прямо по посевам… Или, случись беспорядки, он бы перевешал тьму народу… Или, может, сказал бы: «Тут у вас пропасть всякой дряни, я вам тут наведу порядок…» – Старик умолк. – Нет, пожалуй, все не похоже. Полно богачей, которые так поступают, но все ж таки они не короли. Пожалуй, есть только один способ узнать наверняка.

– Какой?

– А вот отрубят ему голову гильотиной, тогда будет ясно, что он был король. Наверно, так.

Пипин встал, шагнул к печке и снял с веревки одежду, от которой шел пар.

– Еще не высохло!

– Я знаю, но мне пора.

– Небось сообщите обо мне кому следует?

– Нет, – ответил король, – Вы ответили на мой вопрос. И клянусь, я сделаю все, что могу! Нельзя мириться с тем, чтобы тебя считали вымершим. Может быть, я сделаю все плохо, но сделаю.

– Про что вы там? Вроде не так уж вы много и выпили.

Пипин натянул на себя влажную одежду.

– Я пришлю вам еще вина, – пообещал он. – Я ваш должник.

– За что?

– За то, что вы мне сказали. Чтобы человеку отрубили голову, он должен это заслужить. Чтобы быть достойным гильотины… или креста, надо быть вором… или… Благодарю вас, Вытаскивающий из воды.

Король вышел из лачуги и быстро зашагал через лес к рощице у дороги, где его ждал припрятанный мотороллер.

В королевских покоях Мари протирала лимонным маслом полированный столик.

– Сколько раз я должна повторять, что стакан не ставят прямо на стол.

Король обнял ее и привлек к себе.

– Что вы делаете? Пипин, вы мокрый! Пипин, что у вас с лицом? А с глазом? Что произошло?

– Я споткнулся о парапет и свалился в пруд.

– Когда вы научитесь смотреть себе под ноги? Пипин, кто-нибудь войдет! Мсье! Они никогда не стучатся.

Все министры, делегаты, аристократы и академики сходились в одном – открытие Конвента должно происходить со всей торжественностью. Слишком многие, недавно получившие звания и награды, не имели еще случая продемонстрировать свои мантии и перья, шляпы, ордена, розетки и галуны. Королю было предложено присутствовать на открытии при всем параде и произнести короткую изящную речь. На образец ему дали целый ворох речей, построенных на осторожных высказываниях британских королей.

Король Франции должен был объявить, что принимает любовь и поддержку своих подданных, упомянуть о собственной любви к подданным, а также к французскому королевству, отдать должное славному прошлому и выразить надежду на славное будущее. Затем он удалится и предоставит делегатам вырабатывать конституцию, вернее, кодекс Пипина.

На это Пипин дал согласие, но дальше разгорелась двухчасовая перепалка из-за костюма. Комитет был многочисленный, члены его упорно не соглашались сесть, хотя монарх и предлагал им. К тому же двое пожилых аристократов ни за что не снимали шляп, чем создавали большое неудобство. Право не снимать шляпу в присутствии короля даровал их предкам Франциск I.

– У меня было впечатление, господа, – ядовитым тоном сказал Пипин IV, – что предстоящее собрание имеет целью создать конституцию, то есть свод законов, касающихся обычных сторон жизни обычных людей. С какой стати мы должны превращать наше собрание в костюмированный прием, какие дают в Венеции южно-американские миллионеры? Почему бы нам всем не надеть обычную современную одежду?

Последовала схватка между социалистом и аристократом за то, чтобы получить слово, победил социалист, причем не кто иной, как Честный Жан Воваш, ныне граф Катрша. Судя по согласному киванию присутствующих, граф говорил за весь комитет.

– Ваше величество, – начал он, – ничего обычного в законах нет. Напротив, закон вещь мистическая и, но мнению большинства, родственен религии. И так же как служители церковного права находят облачение необходимым, так же думают и служители гражданского права. Заметьте, сир, наши судьи восседают в суде в мантиях и шапочках. Вспомните английских судей – они не только находят непременным для себя надевать мантию и парик в любую жару, но еще и держать букеты цветов, в свое время предназначенных заглушать людские запахи, но не отвергнутых и теперь, в менее пахучие времена. А в Америке, сир, в этой раздражающе демократической стране, где правительству запрещена всякая специальная парадная одежда и где глава государства обязан быть одет хуже всех, – даже там, мне передавали, обычные люди, чувствуя себя обкраденными, вступают в тайные организации, где носят короны, мантии, горностаи и, исполняя древние ритуалы, произносят обрядовые слова, что утоляет их потребность в торжественности, хотя они и не понимают того, что говорят.

Нет, ваше величество, простой народ не хочет простоты, мало того, он не допустит ее.

Я прошу вас вспомнить, как Луи Филипп, так называемый король-буржуа, дерзнул ходить по улицам в обычной одежде, да еще носить зонтик. Возмущенный народ изгнал его из Франции.

И, наконец, сир, на открытии Конвента будет присутствовать весь цвет Франции, жены будут сидеть на галереях. Куплены новые мантии, диадемы. Немыслимо отказать им в праве надеть их. Все это может показаться мелочами, но на самом деле исполнено значения и важности. И если на такое собрание явится король в двубортном костюме, в вязаном шелковом галстуке и с портфелем, то возможная реакция присутствующих приводит меня в содрогание. Такого короля, я предчувствую, ошикают и прогонят с трона.

Весь комитет закивал как один человек, и когда Честный Жан кончил, членов комитета еле удержали от аплодисментов.

За ним на трибуну вышел почтенный академик, чье имя и чья мудрость являются притчей во языцех во всем мире.

– Я хочу поддержать мсье графа, – заявил великий Учитель, – и осмелюсь пойти немного дальше. Королю дозволено все, что ему угодно, кроме одного: его величество не может позволить себе быть смешным. Это – единственное, что неизбежно погубило бы его. В молодости, сир, мне посчастливилось обучаться под руководством одного в высшей степени ученого мужа, умудренного при этом богатым жизненным опытом. Однажды он сказал мне следующее: «Если бы величайший ум на свете был призван высказать свое мнение перед пятьюдесятью величайшими, после него, умами по вопросу такой великой важности, что от этого зависело бы само существование Земли, но при этом великий муж в своей глубокомысленной рассеянности забыл бы застегнуть ширинку, присутствующие не только не услышали бы ни слова из его речи – они не смогли бы удержаться от смеха».

Король водрузил пенсне на указательный палец.

– Господа, – сказал он. – Я не хочу создавать никаких помех. Нет у меня также желания запрещать вам и вашим женам надевать новые наряды, но на коронации во всех этих тряпках я чувствовал себя дураком и уверен, что и выглядел по-дурацки.

– Ну что вы, ваше величество! – раздался хор голосов.

– Во всяком случае, я чуть не задохнулся от жары.

Граф Катрша снова поднял руку.

– Достаточно будет, сир, если вы явитесь в мундире, скажем, маршала Франции.

– Но я не маршал.

– Король может назначить себя кем угодно.

– Но у меня нет маршальского мундира.

– Существуют музеи, сир. Музей Инвалидов безусловно снабдит вас маршальским мундиром.

Король немного помолчал и затем сказал:

– Если я соглашусь, господа, позволите ли вы мне прибыть из Версаля на машине, а не в королевском экипаже. Вы не представляете, до чего в нем неудобно.

Пошептавшись, члены комитета дали согласие. Напоследок, однако, Честный Жан сказал:

– Нам, вашим верным слугам, сир, будет очень приятно, если во время обращения – только на это время – вы разрешите набросить вам на плечи пурпурную королевскую мантию.

– О, Господи! – Пипин вздохнул. – Хорошо, согласен, но только на время речи.

На том и порешили.

В середине дня 4 декабря, когда Версальский дворец являл собой сумасшедший дом аристократы метались по комнатам, примеряли платья, укорачивали их, удлиняли, чинили и прохаживались перед зеркалами, – король в своей вельветовой куртке и защитном шлеме прошел мимо караульной будки у ворот, подмигнул капитану стражи, с которым успел за это время подружиться, и протянул ему пачку «Лаки Страйкс».

Пипин знал, что капитан состоит на службе у социалистической партии, британского посольства и перуанского закупочного агентства и еще является совладельцем кондитерской в Шаронне, неподалеку от бульвара Вольтера. Капитан Памуш докладывал каждому из своих хозяев обо всех остальных, но ему искренне нравился король и искренне нравились «Лаки Страйкс».

– Сюда, мсье. – Он провел Пипина, не снимавшего шлема и очков, в караульное помещение, где под брезентом покоился мотороллер. – Не будете ли вы проезжать мимо Шаронна, мсье? – поинтересовался он.

– Могу и проехать, – ответил король.

– Не взялись бы вы завезти записку моей жене в кондитерскую Памуша?

– Охотно, – отозвался король. – Конечно, Шаронн лежит немного не по пути. – И, кладя сложенную записку в карман, он добавил: – Если обо мне будут спрашивать…

– Я ничего не видел, мсье, – отозвался капитан. – Даже для господина министра – ничего не видел.

Король ударил ногой по стартеру и уселся на мотороллер.

– Сразу видно, что у вас в сапоге маршальский жезл, мой капитан.

– Вы очень любезны, мсье, – ответил капитан Памуш.

Городок лежал совсем не по пути, но день был такой приятный, солнечный, поездка была сплошным удовольствием и отдохновением от усиливающегося версальского безумия. Король вручил записку мадам Памуш, а она угостила его чашечкой кофе с птифурами.

Обменявшись с ней любезностями, король влился в бешеный поток несущихся машин на площади Бастилии, на полном газу промчался по улице Риволи, проскочил Понт Нёф и свернул в улицу Сены.

Ставни дома Шарля Мартеля были закрыты, дверь тоже. Пипин забарабанил в дверь кулаком, но изнутри не последовало никакого ответа. Он отошел в сторонку и стал терпеливо ждать. Наконец дверь чуть-чуть приотворилась, и Пипин проворно вставил ногу в открывшуюся щель.

– Неужели человек даже не имеет права на уединение в интимных целях? – пожаловался дядя Шарль.

– Я вам не верю, – отозвался король.

– Ах так! Входи же. Что тебе надо?

Король проскользнул в полумрак галереи и увидел, что картины исчезли со стен и повсюду стоят большие деревянные ящики, уже уложенные, которые осталось только забить гвоздями.

– Собрались в путешествие, дядюшка?

– Да.

– Не пригласите ли вы меня присесть? За что вы на ценя так сердитесь?

– Ладно, заходи. Стулья в чехлах. Придется сесть на ящик.

– Вы удираете?

– Я тебе не верю, – выпалил дядя Шарль. – Я же вижу – ты что-то замышляешь. Но ты проиграешь, дитя мое. И с какой стати мне тоже проигрывать из-за твоих глупостей?

– Я пришел за советом.

– Тогда слушай. Ступай и веди себя, как полагается порядочному королю, перестань совать нос в дела, в управление. Вот тебе мой совет. Если ты согласен ему последовать – я распаковываю вещи.

– Вы как-то сказали, что я королевская ширма. То есть что-то вроде пешки, но так ли? То, что используют, пока есть надобность, а потом теряют без сожаления?

– Пожалуй, что так. Но если пешка пытается играть роль фигуры, то это большая глупость.

Пипин уселся на упаковочный ящик.

– Не дадите ли мне коньяку?

– У меня его нет.

– А вон там что за бутылка?

– Сидр.

– Ну, хотя бы глоток сидра. Должно быть, вы сильно напуганы, дядюшка, раз утратили вашу учтивость.

– Да, я напуган. Я опасаюсь за тебя.

– Король может делать ход вперед, назад, вбок, по диагонали, но пешка имеет право двигаться только вперед. Благодарю, дядя Шарль, не выпьете ли со мной? За мое здоровье? Или нечистая совесть вынуждает вас ненавидеть меня?

Мне и в самом деле стыдно, – признался дядя Шарль. – Но тем не менее, стыд не заставит меня свернуть с пути. Я на время еду в Америку, побуду там, пока… пока пронесется гроза. Не знаю уж точно, что ты такое задумал, но знаю, что кончится это катастрофой. Но ты прав в одном: невежливость не может быть ничем оправдана. Прости меня!

– Я понимаю ваши опасения, дядюшка, но я много размышлял. Король – это анахронизм, в действительности его нет.

– И что ты предлагаешь?

– Просто хочу внести кое-какие предложения, основанные на моих наблюдениях.

– Они пошлют тебя на гильотину. Им не нужны предложения.

– Вот это как раз одна из вещей, которым я научился: король должен быть достоин гильотины. А, кроме того, какое-то из моих предложений может и прижиться.

– Всегда терпеть не мог мучеников.

Пипин хлебнул сидра и передернулся.

– Я не мученик, дядя Чарли. Мученик обменивает то, что имеет, на то, что ему нужно. Мною движет не честолюбие.

– Что же в таком случае? Озорство?

– Возможно. А может быть, просто любопытство. И уж во всяком случае, не храбрость.

– Мне казалось, что я тебя знаю. А как же Мари? И Клотильда? Тебе их не жаль?

– За этим я к вам и пришел – просить позаботиться о них, если… если что случится.