Текст книги "Недолгое правление Пипина IV"

Автор книги: Джон Эрнст Стейнбек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

– Что же мне делать, дядюшка? Как избежать этой… этой ширмы?

Дядя Шарль постучал очками по колену, чихнул, налил себе еще шоколаду из кастрюльки, стоявшей рядом на горелке, и медленно покачал головой.

– Будь у меня время и покой, я, быть может, и разобрался бы в политической обстановке. Но прямо так, сейчас, я не вижу для тебя никакого выхода. Разве что ты пожелаешь с достоинством погрузиться в ванну с теплой водой и вскрыть себе вены.

– Я не желаю быть королем!

– Если самоубийство тебя не привлекает, милый мальчик, утешься – в скором времени наверняка последуют попытки убить тебя, и, кто знает, может быть, одна из попыток удастся.

– А я не могу сказать «нет», дядя Чарли? Нет, нет и еще раз нет. Почему я не могу себе этого позволить?

Дядя Шарль вздохнул.

– Пока мне приходят в голову только две причины. Позднее я придумаю еще. Во-первых, тебе скажут, что Франция в тебе нуждается. А еще никто никогда ни в одной стране не мог устоять против этого аргумента. Пусть человек этот старый, больной, глупый, усталый, циничный, умный и даже опасный для страны, но если скажут, что страна нуждается в нем и только в нем, – он согласится, даже если его придется на носилках нести к трибуне принимать присягу и соборовать одновременно. Нет, выхода для тебя я не вижу. Если тебе скажут, что Франция в тебе нуждается, – все, ты погиб. Молись только, чтобы Франция не погибла вместе с тобой.

– Но, может быть…

– Вот видишь, – прервал его дядюшка, – ты уже попался. Второй резон более тонкий, но не менее убедительный. Это – численное превосходство аристократии. Разреши, я разовью свою мысль.

Аристократия пышно цветет и размножается лучше всего при демократическом или республиканском режимах. При монархии аристократы подвергаются тщательному отбору и фильтрации и даже ликвидации по тем или иным причинам, но в республиканских климатах они плодятся, как кролики. В то время как низшие слои становятся бесплодными. Лучшее тому доказательство – Америка. Там не найдется ни одного человека, кто бы не был потомком аристократического рода, даже каждый индеец там вождь клана. В республиканской Франции аристократия лишь чуть в меньшей степени, но тоже проявила прямо-таки невероятную плодовитость.

Аристократы на тебя набросятся, как воробьи на… Не стану заканчивать сравнение. Они потребуют привилегий, о каких не слыхали со времен Людовика Безобразного, но что хуже всего, дитя мое, они захотят денег.

– Что же мне делать, дядя Чарли? – Вид у Пипина был несчастный, – Почему нельзя было подождать с этим еще одно-два поколения? А нет ли какой-нибудь боковой ветви в нашем роду, которая могла бы…

– Нет, – отрезал Шарль, – такой нет. А если бы и была, то сочетание аргумента номер один плюс мадам, плюс Клотильда все равно тебя одолеет. И еще одно. Если бы даже все французы мужского пола были против твоего восшествия на трон, то все француженки будут всячески вынуждать тебя к этому. Они слишком долго взирали завистливым оком на тот берег Канала, высмеивая старомодность британской королевской семьи – и завидуя ей. Нет, Пипин, мой мальчик, ты влип, – заключил Шарль. – Ты – Его Величество Ширма. Советую тебе как следует покопаться в ситуации и отыскать в ней что-нибудь приятное. А теперь ты, надеюсь, извинишь меня. Сейчас придет клиент с тремя Ренуарами без подписи.

– Ну, по крайней мере, – заметил Пипин, – я буду чувствовать себя не так одиноко, зная, что и вам придется предстать перед миром во всем блеске своих титулов.

– Пресвятые угодники! – воскликнул дядя Шарль. – Я и забыл совсем!

Пипин покинул галерею как в чаду. Не глядя по сторонам, он брел вверх по Сене, по левому ее берегу, мимо Нотр-Дам, мимо складов, винных хранилищ, через мосты, мимо фабрик, он брел машинально до тех пор, пока не пришел в Берси. И в продолжение всей долгой, неторопливой прогулки он, как крыса в лабораторном лабиринте, обшаривал все закоулки своего мозга в поисках возможного пути к бегству. Он исследовал все тропки, ходы и норки и везде натыкался на проволочную сетку жестоких фактов. Еще и еще тыкался он, так сказать, умственным носом в заграждение в конце заманчивого прохода – но там его ждала реальность. Он был королем, и от этого никуда было не деться.

Усталый, он забрел в кафе, сел за мраморный столик и уставился невидящим взором на азартное сражение в домино, а потом, хотя было еще далеко до полудня, заказал перно. Он осушил рюмку залпом и так быстро заказал следующую порцию, что игроки приняли его за иностранного туриста и прикусили языки.

После третьей рюмки присутствующие услышали, как он сказал: «Ну, так тому и быть. Что поделаешь». Затем опять махнул официанту. После чего обратился к рюмке.

– Так значит, вы хотите короля, друзья мои? А вы подумали об опасности? Подумали, какого духа вы, возможно, выпускаете из бутылки? – Он повернулся к игрокам: – Не окажете ли вы мне честь выпить со мной?

Они не очень охотно, но согласились. Для американца, решили они, он превосходно говорит по-французски.

Когда всем принесли перно, Пипин поднял рюмку.

– Они хотят короля! Я пью за короля! Да здравствует король! – Он осушил рюмку. – Отлично, друзья мои, – сказал он. – Возможно, они таки получат короля – и это последнее, чего им на самом деле хочется. Именно так, они еще пожалеют, что накликали короля на свою голову.

Он встал из-за стола и направился к двери. И все отметили, что походка его была медленной и царственной.

Не так-то легко оживить монархию, как может показаться на поверхностный взгляд. Отчасти это зависит от того, какого рода монархию вы хотите иметь. Пипин склонялся к конституционной форме, и не только потому, что в душе был свободомыслящим человеком, но и потому, что уж слишком большую ответственность накладывает абсолютизм. Пипин сознавал, что чересчур ленив, чтобы затратить столько усилий для достижения успеха, и слишком труслив, чтобы принять на себя всю вину за ошибки.

Собрание всех партий, созванное для того, чтобы определить процедуру, назначило себя, по просьбе Пипина, совещательным органом. В самом начале совещания король внес на рассмотрение следующий тревожный вопрос: как отнесется к перемене американское правительство и будет ли госдепартамент оказывать ту же финансовую помощь монархии, какую оказывал Республике?

Мсье Флосс, представлявший как правых, так и левых центристов, сумел разрешить сомнения, сказав, что свойство американской внешней политики – не доверять либеральным правительствам и всячески благоволить наиболее авторитарным как, по их мнению, более ответственным.

Мсье Флосс назвал Венесуэлу, Португалию, Саудовскую Аравию, Трансиорданию, Египет, Испанию и Монако в подтверждение этой американской особенности. Он пошел еще дальше в своем утверждении, приведя в пример социалистические республики Советского Союза, а также Польшу, Чехословакию, Болгарию, Китай и Северную Корею, которые в прошлом также оказывали безусловное предпочтение диктатурам и абсолютным монархиям перед демократически выбранными правительствами.

Выяснять причины такого предпочтения нет нужды, заявил мсье Флосс. Более того, это было бы даже нескромно. Достаточно того, что такое предпочтение – исторический факт. Что касается Америки, продолжал он, то она всегда питала сентиментальную слабость к французскому трону.

Когда американские колонии оказались одиноки в своей войне за независимость, кто пришел им на помощь? Кто помог людьми, деньгами и сырьем? Республика? Нет, Французское королевство. Кто пересек океан, чтобы служить в американских войсках? Простой народ? Нет, аристократы.

Мсье Флосс предложил, чтобы в качестве первого королевского акта Пипин попросил субсидии для своего правительства у Америки, с тем чтобы укрепить Францию в борьбе против коммунизма, и равной субсидии у коммунистических стран в интересах мира во всем мире.

 Энтузиазм, с каким откликнулись на эту просьбу Соединенные Штаты и Союз Советских Социалистических Республик, показал, что мсье Флосс правильно оценил ситуацию.

Сейчас каждому известно, что не только американский конгресс дал больше денег, чем просили, но что фонд Лафайета, существующий на взносы школьников, субсидировал ремонт королевских покоев в Версале.

После первого взрыва энтузиазма государственных служащих охватила паника: почтальоны, инспекторы, мириады мелких чиновников, служители общественных туалетов, охрана национальных памятников, таможенники, инспекторы инспекторов – все они по размышлении испугались, что заработки их будут урезаны. Однако обращение короля к нации, в котором он пообещал сохранить status quo, всех успокоило и пробудило пылкую лояльность среди представителей иностранных концессий.

Одновременно министр национальных памятников предъявил королю счет в триста тысяч франков, в которые обошлись пущенные принцессой Клотильдой фонтаны Версаля, а также работавшие две ночи подряд прожекторы. Сама принцесса величественно отмахнулась от счета.

Пипину удалось доказать, что на балансе у него в Чейз Банке на улице Камбон имеется всего лишь сто двадцать тысяч франков. Но тут подоспела первая ссуда из Америки и разрешила проблему, ко всеобщему удовольствию.

Как ни сложно было воссоздать монархию, коронация в Реймсе оказалась делом еще более непростым. Шарль был прав, говоря об увеличении численности аристократии во времена Республики. Мало того, что они расплодились сверх всякой меры, они еще никак не могли прийти к соглашению относительно формы коронации. Все признали, что она должна быть старинной и традиционной, но встал вопрос – какой именно?

Жизненно заинтересованные группировки настаивали, чтобы коронацию отложили до лета. Портных завалили заказами на придворные платья. Керамической промышленности требовалось время, чтобы изготовить миллионы чашек, тарелок, пепельниц и декоративных пластинок с изображением не только королевского герба, но и профилей короля и королевы. Летом сезонный приток туристов по крайней мере обеспечил бы покрытие расходов на это мероприятие.

Детали, которым прежде не придавали значения, приобрели первостепенную важность. Вновь назначенные члены протокола, герольдмейстеры, постельничие, фрейлины метались взад и вперед, а в кабинетах королевских историков ночи напролет горел свет.

Музеи перерыли в поисках карет, костюмов, флагов. Библиотеки перевернули вверх дном. Пришлось перечеканить монеты. Нашлось занятие для каждого художника, кисть и палитра не знали отдыха, перекрашивая щиты и эмблемы гербов. Плодовитость аристократии оказалась столь высока, что все щиты понадобилось делить наново. С общего согласия черную перевязь незаконнорожденных упразднили, ибо она придала бы утомительное однообразие геральдическим фигурам на гербах ныне здравствующих и умалила бы достоинство мемориальных табличек с изображением герба на домах умерших.

Каретные мастера, полжизни прозябавшие без работы, были извлечены на свет из своего старческого уединения и принялись намачивать рассохшиеся спицы и ободья колес у парадных карет и руководить заменой пружин в сиденьях.

Оружейникам пришлось вспомнить искусство полировки и смазки латных рукавиц, наголенников, забрал и шлемов, так как многие молодые пэры желали присутствовать на коронации непременно в полном вооружении, независимо от сезона.

Нейлоновая промышленность ввела на заводах дополнительную смену, чтобы обеспечить спрос на бархат и искусственный горностай, не боящийся моли.

Дело застопорилось, когда дошло до короны —‘ее не существовало. Однако Ван Клиф и Арпельс, Хэрри Уинстон и Тиффани объединили свои ресурсы, мастеров и драгоценные камни и соорудили корону в три фута высотой, так густо усаженную драгоценностями, что к спинке трона пришлось приделать подставку, чтобы корона своей тяжестью не сломала шею монарху. Корону несли четыре священника. Когда после коронации ее разломали и отдельные камни оценили, она дала двенадцать миллионов долларов прибыли, а создавшие ее фирмы получили право устроить выставку королевского оружия и пользоваться званием «Творца короны французского короля».

Помимо разных государственных дел, в том числе финансовых, помимо тонкостей международных отношений и протокола переход от Республики к монархии повлек за собой тысячи мелочей, которые, возможно, избегли внимания рядовых граждан.

В Париже возникли школы, призванные восстановить утраченное искусство хороших манер: школа умения ходить (с тростью и без), школа поклона, целования руки, школа обмахивания веером, умения нанести оскорбление, школа чести. Классы фехтования вдруг оказались переполнены. Старый генерал Виктор Гонзель, последний в мире авторитет по части пользования пистолетом, заряжаемым с дула, ежедневно давал инструкции полсотне новоиспеченных придворных.

И на все эти приготовления Пипин взирал в смятении и ужасе. Из-за делегации, явившейся с предложением сформировать роту лейб-гвардейцев, вооруженных алебардами, он пропустил затмение Луны. Галдеж расшумевшихся членов Ордена королевских карликов вынудил его искать спасения в конце галереи дяди Шарля.

– В Фоли-Бержер начался конкурс на королевскую любовницу, – пожаловался он. – Дядя Чарли, в мои молодые годы, если уж никак было не обойтись, я следовал нашей национальной практике, хотя это было и дорогое удовольствие, а через какое-то время вообще приедалось. А сейчас? Знаете ли вы, что в Париже собрались желающие из всех стран мира? Нет, дядюшка, я на это не пойду. Поверите ли, даже Мари пристает ко мне с этим. Проклятье, вы когда-нибудь слышали, дядюшка, что несут эти девицы?

– Путем различных уловок мне всегда удавалось этого избежать. Дитя мое, в каких-то вещах ты сумеешь утвердить свою королевскую власть, но если ты думаешь, что можешь быть королем Франции и не иметь любовницы, которая своими сумасбродствами и очаровательной безответственностью способствовала бы просвещению умов, то ты очень ошибаешься.

– Но королевские любовницы, почти все без исключения, ввергали нацию в неприятности.

– Разумеется, мой мальчик, разумеется. Это входит в игру. Неужели твоя астрономия заслонила от тебя всякое чувство меры и знание истории?

– Я лучше обзаведусь министром, – С ожесточением объявил Пипин. – Подберу себе какого-нибудь Мазарини или Ришелье, и пусть сами разбираются с моими любовницами.

– Ты обнаружишь, что всякий стоящий кардинал займет в этом вопросе твердую позицию, – возразил дядя Шарль. – Он будет настаивать на любовнице. Посуди сам: для короля не иметь любовницы – все равно что ходить голым. Французский народ этого не потерпит.

– У меня нет никакой частной жизни, – продолжал возмущаться Пипин, – Меня еще не короновали, а уже не дают ни минуты покоя. И, должен сказать, вы не относитесь всерьез к обязательствам, которые налагает на вас происхождение. Мне доложили, что вы обнаружили целый чердак неподписанных Буше.

– Надо же как-то жить, – запротестовал дядя. – И не думай, что я тебя бросил. Я много размышлял о твоих делах, Пипин. И сейчас попрошу у тебя абсолютного внимания. В Америке глава исполнительной власти, считающий свои функции несовместимыми со своими интересами, находит оригинальный и практичный выход из положения. Он передает часть своих функций одному из крупных рекламных агентств. Как известно, рекламные компании с их огромным штатом и с их – как это говорится? – ноу-хау способны осуществлять связь с общественностью, налаживать организацию производства, поддерживать корреспонденцию, обеспечивать информацию и ведать устройством деловых встреч. Если такому агентству под силу взять на себя поддержку президентов и политических партий, то почему б ему не оказывать поддержку королям? Только подумай, какова их квалификация! В области иностранных сношений их политика не зависит от равнодушного государственного чиновника, а основывается на принципах высшей взаимовыгоды в сделке с означенным лицом. И кто будет деликатнее и мудрее агентства, чьи доходы обусловлены его деликатностью и мудростью? Если бы возможно было заключить такой контракт, Пипин, ты бы мог вернуться к твоему телескопу. Рекламное агентство, взяло бы на себя всё и к тому же проследило, чтобы в прессу поступали только нужные сообщения. Послушай, оно бы занялось даже карьерой твоей любовницы!

– Все это звучит идеально, – проговорил Пипин.

– О, это еще не все, мой мальчик. Возьми такую простую вещь, как речь по телевидению. Нетрудно догадаться, что тебе как королю Франции придется выступить перед телезрителями.

– И что в таких случаях делает агентство?

– Скажем, президент должен произнести речь. Ничто не предоставляется на волю случая. Президента подготавливает специалист ораторского искусства, учит его произношению и эмоциональному накалу. Его тренируют, учат, как привлекать к себе внимание.

– Как это умеет Мерилин Монро?

– М-да, примерно. Но и это еще не все. Его затем гримируют мастера из Вестмор Бразерс, лучшие из лучших. И он не просто говорит речь. Нет, не тут-то было. У него есть режиссеры, сцена выступления поставлена, отрепетирована. Она доводится до великолепной кульминации. И это правильно. Если бы человек просто говорил, он, может, и был бы искренен, но он не производил бы впечатления искренности. Естественно – ведь писал-то речь не он, понимаешь? Писали специалисты. Президент из-за обилия дел иной раз даже прочесть речь до репетиции не успевает. А что, если…

– Что?

– Есть у тебя собака?

– У Мари есть кошка.

– Хорошо, неважно, оставим. Во Франции, возможно, это не имеет такого значения.

– Как вы думаете, дядя Чарли, возьмется за эту работу какое-нибудь агентство? – с жадностью спросил Пипин, – Представит ли это для них интерес?

– Я наведу деликатные справки, дитя мое. Во всяком случае, вреда от моих расспросов не будет. Даже если для них это не слишком выгодно в денежном отношении, всякое почтенное агентство сочтет для себя престижным представлять короля Франции. Если не ошибаюсь, им это очень важно для популярности, а не для непосредственной выгоды. Я все узнаю, Пипин. Нам остается только надеяться.

– И я надеюсь изо всех сил, – проговорил король.

Весна в Париже стояла традиционно превосходная. Производство сплошь королевских и сплошь французских вещей вынудило фабрики работать и в ночную смену тоже. Эра добрых чувств и надежности послужила оправданием для понижения заработной платы.

Как и следовало ожидать, мадам отнеслась к перемене в своем положении реалистически и энергично принялась за работу. Для нее случившаяся перемена была равносильна переезду с одной квартиры на другую – разумеется, в более крупном масштабе, но проблемы в целом оставались те же. Мадам составляла списки дел. Ее раздражало, что муж недостаточно серьезно относится к своим обязанностям.

– Вы все время сидите, – упрекала она его, – хотя любому ясно – дел непочатый край.

– Да, я знаю, – отвечал Пипин знакомым ей тоном, который означал, что он не слушает.

– Просто сидите и читаете.

– Я знаю, дорогая.

– Что вы нашли такое важное, чтобы читать именно сейчас?

– Что вы сказали?

– Я сказала – что вы читаете?

– Историю.

– Историю? Именно сейчас?

– Я просматриваю хронику моего рода, а также кое-что по истории родов, которые правили после нас.

– Мне всегда казалось, – ядовитым тоном заметила мадам, – что французские короли, хотя и не блистали талантами, тем не менее жили припеваючи. Конечно, за некоторым исключением.

– Как раз исключения меня и интересуют, дорогая. Я размышляю о Людовике XVI. Он был добрый человек. Во всяком случае, его намерения и побуждения были добрыми.

– Может быть, он был просто глуп, – предположила Мари.

– Возможно, – согласился Пипин. – Но я понимаю его, хотя мы с ним происходим не из одного рода. В какой-то степени мы похожи. Я пытаюсь уяснить, в чем его ошибки. Я бы очень не хотел попасться в те же ловушки.

– Вы вот все грезите наяву, а уделили ли вы хоть одну минуту вашей дочери?

– А что она опять натворила? – осведомился Пипин.

Трудно отрицать, что Клотильда вела весьма необычное существование. Когда в пятнадцать лет она написала бестселлер «Прощай, жизнь», знакомства с ней домогались самые знаменитые и сложные умы нашего времени. Книга вызвала одобрение редукционистов, ресуррекционистов, протонистов, нон-экзистенциалистов, квантистов, а сама сущность книги была такова, что сотни психоаналитиков жаждали покопаться в подсознании Клотильды. У нее был постоянный столик в кафе «Три блохи», где она устраивала приемы и свободно отвечала на вопросы относительно религии, философии, политики и эстетики. За этим же столиком она начала писать второй роман; закончить его она так и не закончила, но название уже придумала: «Le Printemps des Mortes»[8]8
  «Весна мертвых» (фр.).


[Закрыть].

Ее почитатели основали школу клотильдизма, которую осудило духовенство и которая привела к тому, что шестьдесят восемь подростков в экстазе покончили с собой, спрыгнув с Триумфальной арки.

За ее занятиями политикой и религией последовал символический брак с белым быком из Булонского леса. Ее знаменитые дуэли, в результате которых она ранила трех пожилых академиков и сама получила укол шпагой в правую ягодицу, приобрели отрицательную огласку – и все это еще до того, как ей исполнилось двадцать. В статье, напечатанной в журнале «Souffrance» [9]9
  «Страдание» (фр.).


[Закрыть], она писала, что карьера не оставила ей времени на детство.

Затем наступила фаза, когда все дни она стала проводить в кино, а вечерами до глубокой ночи обсуждала достоинства Грегори Пека, Таба Хантера, Марлона Брандо и Фрэнка Синатры. Мерилин Монро она считала чересчур цветущей, Лоллобриджиду – коровой. Она побывала в Риме, где сыграла в трех версиях «Войны и мира» и в двух «Кво вадис?», но рецензии в газетах повергли ее в такое отчаяние, что титул принцессы подоспел как раз кстати. В этой сфере конкуренция была не такая жестокая.

Клотильда начала думать о себе во множественном числе, говорить «наш народ», «наше положение», «наш долг». За первым августейшим жестом, а именно включением фонтанов в Версале, последовала тщательная разработка дорогого ее сердцу проекта, отчасти имевшего некоторые параллели в истории. Она выделила недалеко от Версаля участок земли, который должен был именоваться Пти Голливуд. Там надлежало построить небольшие домики, загоны для скота, амбары. Там железные клейма не вынимались бы никогда из костров. Индейские лошадки, дико выкатывая глаза, налетали бы на загородки. В Пти Голливуд наведывались бы Рой Роджерс, Алан Ладд, Хут Гибсон, Гэри Купер – молчаливые и сильные. Они чувствовали бы себя там как дома. Клотильда в кожаной юбке и черной рубашке ходила бы между гостями и разносила самогон в маленьких стаканчиках. Если бы началась перестрелка (ну как избежать перестрелки там, где собираются необузданные немногословные мужчины?), то принцесса – тут как тут – останавливала бы кровь и облегчала своей августейшей рукой муки страдальца, молча сносящего терзающую его боль. Такова была суть лишь одного из замыслов Клотильды.

Именно в это время она стала брать к себе в постель старого игрушечного мишку. Именно в это время она безумно влюбилась в Тода Джонсона.

Клотильда встретила его в посольстве, куда пришла с юным Жоржем де Марин, иначе говоря, графом де Марин. Этот надутый семнадцатилетний юнец отлично знал, будучи членом одного с ней клуба поклонников Таба Хантера, что тот непременно появится в течение вечера в посольстве.

Тод Джонсон сидел рядом с Клотильдой на банкетке, обращенной к танцевальной площадке. Она заметила его – и дыхание ее участилось; некоторое время она наблюдала за ним – и сердце ее колотилось; наконец, под нытье скрипок она наклонилась к нему и спросила:

– Вы американец?

– Точно так.

– Тогда будьте осторожны. Вам все время будут наливать шампанское, пока вы их не остановите.

– Спасибо за совет, – ответил Тод, – уже наливали. А вы француженка?

– Конечно.

– Я думал, тут французы не бывают.

Жорж злобно пнул под столом Клотильду, лицо ее покраснело от боли.

– Надеюсь, вы не рассердитесь, – сказал Тод, – Я уж сам представлюсь – Тод Джонсон.

– Я знаю, в Америке так принято, – сказала Клотильда, – Я там была. Разрешите представить вам графа де Марин. Теперь, – обратилась она к Жоржу, – представь ты меня. У них так полагается.

Жорж с хитрым видом прищурил глаза.

– Мадемуазель Клотильда Эристаль, – монотонным голосом сказал он.

– Что-то вроде имя знакомое, – заметил Тод. – Вы, случайно, не актриса?

Клотильда опустила ресницы.

– Нет, мсье, разве что все люди актеры.

– Хорошо сказано, – одобрил Тод. – Вы здорово говорите по-английски.

– Говорит ли мсье по-французски? – опять произнес Жорж монотонным голосом, считая свой тон оскорбительным.

– На принстонском французском. Вопросы задавать могу, но ответов не понимаю. Но я учусь. Сейчас уже разбираю отдельные слова, не то что несколько недель назад.

– Вы долго пробудете в Париже?

– Определенных планов у меня нет. Разрешите, я закажу шампанского?

– Если вы их потом остановите. Не позволяйте себя надувать, как будто вы какой-то аргентинец.

Вот так это все началось.

Тод Джонсон был идеальный молодой американец – высокий, волосы ежиком, голубоглазый, хорошо одетый, с хорошим, по принятым стандартам, образованием. Отец его, X. У. Джонсон, яичный король из Петалумы, Калифорния, был известным обладателем белых леггорнов, в количестве тридцати миллионов двухсот штук. Еще более удачным можно считать то, что X. У. выбился из бедняков и создал свое куриное королевство благодаря собственным усилиям.

Как вы сами убедитесь, Тод Джонсон, будучи очень богат, ничуть не страдал от своей родословной. После шестимесячного пребывания в Европе, имевшего целью встряхнуться, ему предстояло вернуться в родную Петалуму, начать куриное дело с самого низу и, в конце концов, поднявшись на самый верх, перенять его у отца.

Лишь после нескольких встреч с Клотильдой он поведал ей о своем отце и куриной империи. А Клотильда к тому моменту до такой степени горела и таяла от любви, что забыла познакомить его с их семейными событиями. Клотильда-романистка, суетная девица, коммунистка, принцесса, перестала существовать. В свои двадцать лет она втюрилась, как пятнадцатилетняя девчонка. Она только и делала, что вздыхала, в животе у нее не проходило неприятное ощущение тяжести, и она впала в такое безразличное, отсутствующее состояние, что мадам решила применить старое простонародное средство, которое, правда, уложило дочь в постель, но зато избавило от необходимости звать психиатра. Чтобы оправиться после этого жестокого средства, телу Клотильды с такой силой пришлось бороться за свое выздоровление, что душе предоставили справляться самой. И душа, как это бывает в таких случаях, справилась вполне успешно. Любовь осталась, зато Клотильда получила опять возможность нормально дышать.

В 19.. году все американские рекламные агентства оказались чудовищно загружены. ББД&О были по макушку заняты переписыванием Конституции Соединенных Штатов, а также поисками рынка сбыта для нового понтонного гольфмобиля. Райкер, Данлап, Ходжсон и партнеры взялись бы за французскую работу осенью, но сейчас никак не могли снять своих ведущих сотрудников с рекламы «нудент» – средства для выращивания зубов.

Товарищество Мерчисон занималось трансатлантическим нефтепроводом. В прессе он назывался ТАНП и представлял собой двадцатичетырехдюймовую магистраль, проходящую под океаном из Саудовской Аравии в Нью-Джерси. Каждые 50 миль на протяжении всего пути были отмечены нефтекачалками. Все бы ничего, если бы не постоянное вмешательство сенатора Бангера, демократа из Нью-Мехико, который то и дело приставал с вопросом – почему персонал и материалы армии и флота используются частной корпорацией? Товариществу Мерчисон предстояло провести в Вашингтоне почти всю весну и лето.

Будь у любого из этих агентств развязаны руки, коронация французского короля прошла бы значительно глаже.

Кто мог бы описать всю драматичность, пышность и великолепие, а также, увы, неразбериху во время коронации в Реймсе 15 июля? Количество слов в газетных сообщениях достигало нескольких миллионов. Цветные фотографии заполняли первую страницу всех газет с тиражом свыше 20 тысяч.

На первой странице нью-йоркской «Дейли ньюс» красовался заголовок, составленный из букв четырехдюймовой высоты: «Лягушатники коронуют Пипа».

Все видные журналисты и комментаторы Америки присутствовали на коронации.

Конрад Хилтон воспользовался случаем и открыл в Версале отель «Хилтон».

Заранее были раскуплены биографии всех французских аристократов.

Луэлла Парсонс поместила на первой полосе вопрос: «Приедет ли Клотильда в Голливуд?».

Читателю стоило бы посмотреть старые выпуски газет с отчетами о великом дне в Реймсе и Париже: собор, набитый битком до самых дверей, выкрики билетных спекулянтов, прилавки с керамикой, миниатюрные сувенирные гильотины.

Сама коронация явила собой торжество беспорядка. В последнюю минуту выяснилось, что не позаботились о лошадях для королевского экипажа. Этот пробел восполнили скотобойни Парижа, хотя этот их жест оставил некоторые районы города на три дня без мяса. Мисс Франция в виде Жанны д’Арк стояла возле трона со знаменем в одной руке и обнаженным мечом в другой, пока наконец от жары и веса доспехов не потеряла сознания. С металлическим грохотом кухонной утвари она рухнула на пол во время королевской присяги. Ее проворно подняли шестеро служителей алтаря и прислонили к готической колонне, где она и стояла, всеми забытая, до позднего вечера.

Коммунисты чисто механически, по привычке, написали краской на стенах собора «Наполеон, гоу хоум», но к этому промаху по части истории и хороших манер все отнеслись добродушно.

Коронация закончилась к одиннадцати утра. После чего толпы зевак ринулись назад в Париж, чтобы поспеть к параду, который должен был двинуться от площади Согласия к Триумфальной арке. Процессия была назначена на два часа, но началась в пять.

Окна вдоль Елисейских полей были распроданы заранее. Места на краю тротуара шли по пять тысяч франков. Обладатели стремянок получили возможность продлить себе отпуск на целую неделю, а то и дольше.

Шествие было искусно организовано таким образом, что представляло и прошлое, и настоящее. Впереди двигались парадные экипажи пэров Франции, украшенные золотым листом и кувыркающимися ангелами; затем – батарея тяжелой артиллерии, которую везли тягачи; потом отряд арбалетчиков в камзолах с разрезами и в шляпах с перьями; затем полк драгун в блестящих кирасах; дальше тяжелые танки и бронетранспортеры, а за ними организация молодых аристократов в доспехах. Далее следовал батальон парашютистов, вооруженных автоматами и ведущих за собой королевских министров в парадных мундирах, а под конец шагал взвод мушкетеров в кружевах, штанах до колен, в шелковых чулках и башмаках на высоких каблуках и с большими пряжками. Мушкетеры шествовали величественно, используя мушкетные подпорки как посохи.