Текст книги "Недолгое правление Пипина IV"

Автор книги: Джон Эрнст Стейнбек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Джон Стейнбек
Недолгое правление Пипина IV
Вымысел

Моей сестре Эстер

Дом номер один по улице Мариньи в Париже представляет собой большой квадратный каменный особняк с потемневшими от времени стенами. Особняк стоит на углу Мариньи и авеню Габриель, в квартале от Елисейских полей, почти напротив Елисейского дворца, где обитает французский президент. К дому номер один примыкает двор под стеклянной крышей, упирающийся с другой стороны в узкое высокое строение, в прежние времена служившее конюшнями и помещениями для конюхов. Нижний этаж и до сей поры занимают конюшни, весьма элегантные, с мраморными резными яслями и желобами, из которых поили лошадей, но выше теперь расположены три этажа, составляющие небольшой приятный жилой дом в центре Парижа. На втором этаже стеклянная дверь выходит на плоскую крышу.

Считается, что дом номер один вместе с конюшнями когда-то строился как парижская резиденция рыцарей-иоаннитов, нынче же он принадлежит живущей тут благородной французской семье, которая уже много лет сдает конюшенный дом и половину плоской крыши мсье Пипину Арнульфу Эристалю с семьей. Семья состоит из жены Мари и дочери Клотильды. Сняв квартиру, мсье Эристаль вскоре явился к благородному хозяину, чтобы испросить разрешения установить на своей части крыши восьмидюймовый телескоп. Разрешение было даровано, после чего все последующие годы мсье Эристаль исправно платил ренту, и общение между двумя семействами сводилось к обмену вежливыми поклонами при встречах в объединяющем их дворе. Двор со стороны улицы был, разумеется, отгорожен тяжелыми чугунными воротами. Эристаль и хозяева делили между собой одного консьержа, унылого вида провинциала, который, прожив в Париже долгие годы, так и не смог в это поверить. Жалоб со стороны благородного хозяина никогда не поступало, ибо мсье Эристаль предавался своему общению с небесами по ночам и совершенно бесшумно. Впрочем, астрономическая страсть не менее глубока от того, что ей предаются без шума.

Доход Эристалей был, можно сказать, идеальным с точки зрения француза. Истоки его находились на неких восточных склонах близ Оксерра на Луаре, где виноградники впивали тепло утреннего солнца, в то же время избегая губительного послеполуденного зноя. Это обстоятельство вкупе с благодатной почвой и хранилищем с идеальной температурой давало белое вино, обладавшее ароматом весенних полевых цветов. Вино это не переносило дальних перевозок, но в них и не было нужды, так как поклонники сами совершали паломничество к нему. Этот участок, несмотря на малые размеры, мог, вероятно, считаться лучшим среди некогда огромных земельных угодий, принадлежавших предкам Эристалей. Его возделывали и окружали заботой арендаторы-виртуозы, чуть ли не волшебники по этой части, которые к тому же из поколения в поколение исправно платили арендную плату. Доход мсье Эристаля, хоть и не очень большой, был зато постоянным и позволял ему жить вполне комфортабельно над бывшим каретным сараем на улице Мариньи; посещать вдумчиво выбранные драматические спектакли, концерты и балеты; быть членом уважаемого клуба и трех ученых обществ; покупать по мере надобности книги и в качестве почетного любителя вглядываться в удивительное небо над Восьмым холмом Парижа.

Одним словом, если бы Пипину Эристалю довелось выбирать себе жизнь, какую он хотел бы вести, он выбрал бы почти без всяких изменений ту, которую вел в феврале 19.. года. Это был пятидесятичетырехлетний худощавый, красивый и, насколько ему самому было известно, здоровый господин. То есть я хочу сказать, здоровье его было настолько отменным, что он о нем не задумывался. Жена Мари была хорошей супругой и хорошей хозяйкой, она точно знала круг своих забот и не выходила за его пределы. Мари отличалась приятной цветущей наружностью и при других обстоятельствах могла бы занять место за стойкой первоклассного ресторанчика. Подобно большинству француженок ее класса она не переносила расточительства и еретиков, рассматривая последних как зряшную затрату добротного божественного материала. Она восхищалась мужем, не пытаясь понять его, и состояла с ним в той степени дружбы, какую не отыщешь в браках, в которых страстная любовь мешает душевному покою. Свой долг она видела в том, чтобы поддерживать ради мужа и дочери порядок, чистоту и экономию в доме, заботиться о своей печени и регулярно вносить духовные взносы в неприкосновенный капитал на Небесах. Эта деятельность занимала все ее время. Излишки эмоциональной энергии поглощались эпизодическими схватками с кухаркой Розой и постоянной войной с виноторговцем и бакалейщиком, которые были плутами и свиньями, а в отдельных случаях и стервецами. Ее ближайшей подругой и, в общем-то, единственной наперсницей была сестра Гиацинта, о которой речь пойдет ниже.

Мсье Эристаль был французом из французов и в то же время кое-кем еще. Он, например, не считал грехом говорить по-французски или неестественным для француза изучать другие языки. Сам он знал немецкий, итальянский и английский. Он питал академический интерес к авангардистскому джазу и любил карикатуры в «Панче». Восхищался англичанами за их энергию и страсть к розам, лошадям и устойчивым нормам поведения. «Англичанин это бомба, – говаривал он, – но бомба с глубоко запрятанным взрывателем». Он высказал также замечание, что «почти любое обобщение относительно англичан рано или поздно оказывается неверным». И еще: «Как они не похожи на американцев!»

Он знал и любил Кола Портера, Людвига Бемельманса и вплоть до последних лет был знаком с шестьюдесятью процентами «Музыкальных подонков». Однажды ему довелось пожать руку Луи Армстронгу, и он обратился к нему «Cher Maitre Сачмо»[1]1
  Дорогой мэтр (фр.).


[Закрыть], на что маэстро отозвался: «Все лягушатники меня обожают».

Семейство Эристалей жило удобно, не предаваясь излишествам, в полном соответствии с семейным доходом, которого вполне хватало на приятную, но скромную жизнь, какой отдавали предпочтение Пипин с мадам, как и полагается добрым французам. Единственным излишеством мсье можно было счесть астрономические приборы. Его телескоп, более мощный, чем принято у любителей, стоял на основании, которое своей тяжестью гасило колебания почвы, а специальный механизм компенсировал вращение Земли. Некоторые снимки звездного неба, сделанные Пипином, появлялись в журнале «Матч», и вполне заслуженно, так как ему приписывается честь открытия в 1951 году кометы, названной Елисейской. Японский астроном-любитель в Калифорнии Уолтер Хаси доложил о ней одновременно и разделил честь открытия. Хаси с Эристалем с тех пор регулярно переписывались, обменивались фотографиями и сравнивали методики.

В обычных обстоятельствах Пипин как добрый и бдительный гражданин прочитывал за день четыре газеты. Он не питал политических пристрастий, разве что не доверял всем правительствам без исключения, а в особенности тому, которое у власти. Но и эту черту можно назвать скорее общефранцузской, чем сугубо индивидуальной.

Эристалей Бог наградил только одним ребенком – дочерью Клотильдой. Сейчас это была двадцатилетняя импульсивная, энергичная и миловидная особа с избыточным весом. Биография ее весьма примечательна. В детстве Клотильда восставала буквально против всего. В четырнадцать лет она решила стать доктором медицины. В пятнадцать написала роман под названием «Adieu, ma Ѵіе» [2]2
  «Прощай, жизнь» – намек на роман Франсуазы Саган «Здравствуй, грусть».


[Закрыть], который широко разошелся по стране и по нему сделали фильм. В результате литературного и кинематографического успеха она съездила в Америку и вернулась во Францию в джинсах, ковбойских сапогах и мужской рубахе – стиль, мгновенно подхваченный миллионами подростков, которые в течение нескольких лет именовались «джинсовики» и причиняли невообразимые страдания своим родителям. Говорили, что «джинсовики» были, если возможно, еще неряшливее и грязнее, чем экзистенциалисты. Их вращательные телодвижения вкупе со зверским выражением лица – так называемый джиттербаг – заставляли не одного отца-француза в гневе потрясать кулаками.

Из области искусства Клотильда ринулась в политику. В шестнадцать с половиной лет она сделалась коммунисткой и участвовала в рекордном шестидесятидвухчасовом пикетировании завода Ситроен. Именно в этот период общения с низшими классами Клотильда встретила отца Мешана, маленького пастора мостовых, и он произвел на нее столь сильное впечатление, что она всерьез задумалась – не постричься ли ей в монахини, которым обет предписывает молчание, черный хлеб и уход за ногами бедняков. Орден этот основала святая Анна, покровительница ног.

14 февраля случилось одно небесное событие, которое самым резким образом повлияло на жизнь семьи Эристалей. Совершенно несвоевременно и непредсказуемо, еще до равноденствия, начался метеорный дождь. Пипин трудился как безумный, делая снимок за снимком, пытаясь запечатлеть сверкающее небо. Но еще до того, как он удалился в темную комнату в винном погребе рядом с конюшней, он уже знал, что его фотоаппарат не способен зафиксировать огненные снаряды в полете. Проявленные снимки подтвердили его опасения. Потихоньку чертыхаясь, он отправился в одну крупную оптическую фирму, поговорил там с управляющим и позвонил нескольким ученым коллегам. Затем неохотно побрел назад, в дом номер один по улице Мариньи, и так он был погружен в свои мысли, что не заметил национальных гвардейцев в блестящих кирасах и шлемах с красными перьями, гарцевавших перед воротами Елисейского дворца.

Когда Пипин поднимался по лестнице, мадам Эристаль только что завершила схватку с кухаркой Розой. Она появилась в дверях кухни с победоносным видом и немного раскрасневшаяся. Вслед ей неслось недовольное ворчание поверженной Розы.

В гостиной мадам объяснила мужу:

– Представьте только, она закрыла окно на ночь, и сыр, целый килограмм сыра всю ночь задыхался в духоте. И знаете, какое она придумала себе оправдание? Ей, видите ли, было холодно. Она думает о своем удобстве, а сыр должен париться. Нет, на слуг нынче нельзя положиться.

– Возникло затруднительное положение, – проговорил мсье.

– Еще бы не затруднительное. Всякая дрянь, которая именует себя кухаркой…

– Мадам, метеорный дождь продолжается. Это подтверждают все. Мне совершенно необходимо обзавестись новым фотоаппаратом.

Денежные расходы лежали, безусловно, в сфере компетенции мадам. Она промолчала, но мсье почуял угрозу – глаза ее сузились, руки медленно поднялись и уперлись в бока.

Он продолжал уже менее уверенно:

– Мне надо принять решение. Никто не виноват. Можно сказать, веление исходит от самого Неба.

В голосе мадам послышался металл.

– И сколько стоит фотоаппарат, мсье?

Он назвал цену, и ее крепкая фигура сотряслась словно от внутреннего взрыва. Но она тут же волевым усилием привела себя в боевой порядок и пошла в наступление.

– В прошлом месяце, мсье, речь шла о новой… Что вы тогда купили? Затраты на пленку поистине разорительны. Смею ли я напомнить, мсье, о недавно полученном письме из Оксерра? Там нужны бондарные работы. От нас требуют, чтобы мы внесли половину стоимости.

– Мадам! Не я вызвал метеорный дождь!

– И не из-за меня сгнили бочки в Оксерре.

– У меня нет другого выхода, мадам.

Она словно превратилась в громадную зубчатую башню, и вокруг нее сгустилась тьма, предвещая домашнюю грозу.

– Мсье – хозяин в своем доме, – отчеканила она. – Если мсье желает, чтобы метеоры навлекли банкротство на семью, то кто я такая, чтобы роптать? Пойду извинюсь перед Розой. Кило задохнувшегося сыра поистине смехотворная малость по сравнению с пятнами света на пленках. Спрашивается, а можно есть метеоры, мсье? Могут они заменить теплую одежду? Можно ли делать из ваших драгоценных метеоров винные бочки? Мсье, я оставляю вас, делайте ваш выбор.

И она удалилась тихими зловещими шагами.

Гнев боролся в Пипине Эристале с паникой. Сквозь застекленную дверь он увидел телескоп в чехле из непромокаемого шелка. И гнев победил. Твердой поступью он спустился по лестнице, решительным жестом нахлобучил на голову шляпу, взял с вешалки трость и портфель Клотильды со столика. Кипя от бешенства, он с достоинством прошествовал через двор и подождал, пока консьерж отопрет чугунные ворота. Но все же поддался на миг слабости – оглянулся и увидел мадам: она наблюдала за ним из окна кухни, а рядом с довольным видом скалилась Роза.

– Я иду к дяде Чарли, – объявил Пипин Эристаль и захлопнул за собой ворота.

Шарль Мартель был владельцем небольшой, но процветающей картинной галереи (она же антикварная лавка) на улице Сены. Внутри нее царил полумрак, картины, как и полагается, освещены были плохо, а потому казались особенно завлекательными. Он торговал неподписанными картинами и не мог бы поручиться, что та или иная, скажем, ранний Ренуар, а также хрустальными, золочеными и китайскими вещицами из шелка, которые (тут он уже утверждал смело) принадлежали старинным родам Франции.

В конце галереи красный бархатный занавес скрывал одну из уютнейших и укромнейших холостяцких квартир Парижа. На стульях, покрытых бархатными подушечками, сидеть было одно наслаждение. Кровать стиля Луи-Наполеон – венец творения из позолоченного дерева – с высоким резным изголовьем и подножьем имела форму ладьи викингов. Днем покрывало и подушки из чуточку вылинявшей напрестольной пелены обращали спальню в очаровательное гнездышко, зовущее и неуловимо греховное. Лампы под зелеными абажурами рассеивали ровно столько света, сколько нужно, чтобы подчеркнуть привлекательные черты и скрыть недостатки. Кухонные приспособления – раковина и газовая горелка – прятались за китайской ширмой, чьи краски поблекли от времени и свелись к жемчужно-черным тонам и цвету топленого масла. В книжном шкафу стояли кожаные с золотом тома, которые привлекали взгляд, не требуя, однако, чтобы их прочитали.

Шарль всегда был человеком светским, учтивым, но несгибаемым, с безупречной осанкой и манерой одеваться. По сию пору, а ему уже перевалило за шестьдесят, он все еще оставался большим женолюбом. Его манера обращаться с женщинами делала дамой любую особу женского пола, если только она не настаивала на ином. Даже теперь, когда его больше тянуло ко сну, чем к галантным похождениям, он по-прежнему так высоко держал свою репутацию, что молодые избранницы испытывали приятный трепет, будучи приглашены за красный занавес на аперитив. И к чести его надо сказать, уходили они не разочарованные. В улочку позади лавки открывалась потайная дверь, – казалось бы, мелочь, но его избранницам это придавало уверенности.

Когда хранителю старинного имени и населенного летучими мышами замка требовалось проветриться денек в Отей или купить новую подкладку к пальто с меховым воротником, куда было лучше снести хрустальную люстру из бальной залы или инкрустированный столик для игры в пикет (в прошлом собственность любовницы короля), как не в галерею дяди Шарля? Избранная клиентура понимала, что Шарль Мартель, стоит ему захотеть, всегда отыщет какой-нибудь раритет. Так, благодаря ему, кинопродюсер Вилли Читлинг весь бар на своем ранчо в Палм Спрингз обставил мебелью, отделал панелями и украсил алтарем тринадцатого века из часовни замка Вьейкюлотт. Шарль также ссужал деньги в разумных пределах. Передавали, что у него хранились долговые расписки девяти из двенадцати пэров Франции.

Шарль Мартель приходился Пипину Арнульфу Эристалю дядей и другом. Один раз он даже покинул свою сферу искусства и безделушек ради того, чтобы найти пластинки Бикс Бейдербекке для пополнения совершенной в своем роде коллекции Пипина. Он также играл роль его советчика во всех духовных и мирских вопросах.

Когда мсье Эристаль ворвался в галерею на улице Сены, Шарль отметил, что племянник приехал в такси. Цель посещения, стало быть, была серьезной.

Шарль указал племяннику на бархатный занавес, а сам быстро завершил продажу шкатулки для косметики эпохи Людовика Пятнадцатого пожилой туристке, для которой практической ценности шкатулка уже не имела. Он закончил торг, не снизив цену, а, наоборот, внезапно подняв ее, и это убедило даму, что покупать надо немедленно, иначе она ее не получит вовсе. Шарль с поклоном выпроводил покупательницу из галереи, запер входную дверь и вывесил помятую карточку с надписью «Закрыто на обновление». Затем он и сам прошел за бархатный занавес и поздоровался с племянником, мерившим шагами комнату.

– Ты встревожен, дитя мое, – сказал он. – Присаживайся, присаживайся, сейчас я налью тебе немножечко коньяка от нервов.

– Я в бешенстве, – объявил Пипин, но тем не менее сел и от коньяка не отказался.

– Мари? – осведомился дядя Шарль. – Или Клотильда?

– Мари.

– Деньги?

– Деньги.

– Сколько?

– Я пришел не занимать.

– Значит, ты пришел, чтобы пожаловаться?

– Вот именно, пожаловаться.

– Недурная идея. Это снимает всякого рода напряжение. Домой ты вернешься в исправившемся настроении, а значит, и как муж ты будешь более приемлем. Ты хочешь пожаловаться на что-то конкретное?

– В земную атмосферу совершенно непредвиденно вторгся метеорный дождь. Мой фотоаппарат не способен… Ну, словом, мне нужен новый аппарат.

– И притом дорогой, а Мари против?

– Вы отлично уяснили ситуацию. Обиженное лицо, вид оскорбленной добродетели. Она замышляет месть.

– Ты уже купил фотоаппарат?

– Нет еще.

– Но решился.

– Поймите, дядюшка, в такое время года метеорные дожди вещь исключительная. Кто знает, что там наверху происходит. Не забывайте, ведь это я, первый, обнаружил Елисейскую комету. Меня хвалит Академия. Поговаривают, что в недалеком будущем меня, возможно, изберут туда.

– Прими поздравления, дитя мое. Какая честь! Сам я, правда, не взираю на небеса со страстью, но я поощряю страсть, каков бы ни был ее объект. Ну же, начинай жаловаться, дорогой племянник. Давай. Я – Мари, а ты – это ты. Ну как, начнем с того неоспоримого факта, что источник твоих доходов – твои владения, а не ее приданое?

– Безусловно.

– Эта земля принадлежала твоему роду еще на заре человечества.

– С тех пор, как салические франки вторглись с востока.

– По сути дела, твои холмы с виноградниками – остатки королевства.

– Империи.

– Ты принадлежишь к роду, столь древнему, столь знатному, что не снисходишь до того, чтобы напоминать новой аристократии о своем происхождении, пуская в ход принадлежащие тебе по праву титулы.

– Вы прекрасно все выразили, дядя Чарли. И всего-то мне нужен новый фотоаппарат.

– Ну вот. Тебе стало лучше?

– Да, и в самом деле.

– Разреши ссудить тебя деньгами для покупки фотоаппарата, дитя мое. Ты будешь отдавать понемногу. Мари не боится небольших трат, крупные расходы – вот что выбивает ее из колеи.

– Я пришел не за деньгами.

– Ты и не просил их. Я сам предложил. Ты купишь себе фотоаппарат. Мари ты скажешь, что раздумал покупать. Разве она отличит один фотоаппарат от другого?

– Нет, разумеется. Но ведь таким образом я сдам свои позиции как глава дома.

– Напротив, дитя мое. Ты ее поставишь в положение виноватой. Она сама будет уговаривать тебя купить то одно, то другое по мелочам. И таким путем ты мало-помалу вернешь долг.

– Удивляюсь, как это вы остались неженатым.

– Мне приятнее наблюдать счастье других. Так на какую сумму выписывать чек?

После того как мсье Эристаль захлопнул за собой чугунные ворота и ринулся к стоянке такси на авеню Габриель, мадам, несмотря на маску холодного и зловещего торжества, впала в волнение и неуверенность. А в таких случаях она имела привычку навещать свою старинную подругу сестру Гиацинту. Ее монастырь находился неподалеку от Порт де Венсен – большое, низкое, правильных форм здание близ Булонского леса. Мадам переоделась, взяла кошелек и черную уличную сумку и села в метро.

Сестра Гиацинта была ее подругой с раннего детства, и они даже вместе учились в школе. Сюзанн Леско была хорошенькой девочкой, которая очень славно пела тоненьким голоском и обладала природными способностями танцовщицы и поэтому неизменно была главной участницей «живых картин» и школьных спектаклей. Из эльфа Сюзанн неизбежно выросла в сказочную королеву, потом в Пьеретту, а позднее три года подряд играла Жанну-девственницу, к полному удовлетворению автора пьесы – настоятельницы монастыря. Мари же, не умевшая ни петь, ни танцевать, не только не завидовала одаренной подруге, но восхищалась ею, и ей казалось, будто она участвует в ее победах.

При нормальном течении жизни Сюзанн вышла бы замуж и утаила от мира свои таланты и свою великолепную фигуру. Однако в результате какой-то манипуляции Лионского банка и последовавшего самоубийства отца, служащего этой системы, Сюзанн осталась с вечно хворающей матерью на руках и младшим братом, похожим в своем черном школьном халатике на гнома. Она оказалась перед необходимостью пробивать себе дорогу в жизни собственными силами. Лишь теперь обрело смысл для Сюзанн, и еще больше для ее матери, часто слышанное мнение, что ей место на сцене.

В Комеди Франсез открытых вакансий не было, но фамилию ее записали, и на время ожидания она устроилась в Фоли-Бержер, где ее голос, грацию и высокую, совершенной формы грудь немедленно оценили и использовали. Вечные болезни матери и нескончаемые годы учения брата, в конце концов разбившегося насмерть на мотоцикле, убедили Сюзанн, что было бы экономически неразумно рисковать постоянным, хорошо оплачиваемым местом ради ненадежного высокого искусства.

Много лет еще она продолжала осчастливливать сцену в Фоли, и не только в строю прелестных обнаженных девиц, но и исполняя роли, где требовалось говорить, петь и танцевать. После двадцати лет осложнений и жалоб на болезнь мать умерла без единого симптома таковой. К этому времени Сюзанн была уже не только исполнительницей, но и балетным педагогом.

Она очень устала. Грудь ее оставалась так же высока, но ступни стали плоскими. Она вела сравнительно добродетельную жизнь, как большинство ее соотечественниц. И впрямь, молодые американцы мужского пола, получившие противоположную информацию, бывают разочарованы, когда обнаруживают, что французы народ нравственный (разумеется, по стандартам провинциального американца).

Сюзанн захотелось дать отдых ногам. Она покинула мир, о котором знала, пожалуй, чересчур даже много, и, пройдя период должного послушничества, приняла монашеский обет как сестра Гиацинта в Ордене созерцания, где приходилось много сидеть.

Став монахиней, сестра Гиацинта излучала такой покой и набожность, что сделалась украшением ордена, а благодаря жизненному опыту проявляла терпимость и оказывала помощь более молодым сестрам, когда у них возникали неприятности.

В продолжение всех этих лет, и в той и в другой жизни, она поддерживала дружескую связь со своей школьной подругой Мари. Даже между встречами они обменивались подробными скучными письмами, делясь жалобами и кулинарными рецептами. Мари по-прежнему обожала свою одаренную, а нынче праведную подругу. И совершенно естественно было зайти к ней после истории с фотоаппаратом.

Очутившись в опрятной и уютной комнате для посетителей в монастыре близ Венсен, Мари призналась:

– Ума не приложу, что делать. Во всех других отношениях мсье всегда проявляет благоразумие, лучшего и желать нельзя, но как только коснется его противных звезд, он буквально сорит деньгами.

Сестра Гиацинта улыбнулась.

– Попробуй побить его, – сказала она весело.

– Как? Ах, понимаю, ты шутишь. Уверяю тебя, это очень серьезно. Бондарные работы в Оксерре…

– Но еда у вас на столе есть? Арендная плата внесена? Или, может быть, у вас отключили электричество?

– Это вопрос принципа и прецедента, – с долей холодности ответила Мари.

– Дорогая моя, – сказала монахиня, – ты пришла ко мне за советом или пожаловаться?

– Конечно, за советом. Я никогда не жалуюсь.

– Да, разумеется. – И сестра Гиацинта мягко продолжала: – Я знала многих, кто просил совета, но очень немногих, кто действительно хотел его, и ни одного, кто бы ему последовал. Но все-таки я дам тебе совет.

– Прошу тебя, – надменно проговорила Мари.

– По роду моей профессии, Мари, мне пришлось сталкиваться со многими мужчинами. И, думаю, я имею право делать обобщения. Прежде всего, мужчины – это дети, и нередко – избалованные дети.

– Вот тут я с тобой согласна.

– Те, которые действительно по-настоящему взрослеют, Мари, никуда не годятся. Мужчины либо дети, либо старики, и между этими крайностями ничего другого нет. Но в их детском неразумии и безответственности иногда кроется величие. Пойми, я знаю, что женщины безусловно умнее, но они взрослеют, сталкиваясь с реальностью, – и очень редко женщины бывают великими. Одно из немногих огорчений в моей нынешней профессии – это отсутствие мужчин с их глупостями. Все-таки контраст необходим.

– Он открыл комету, – сказала Мари. – Его хвалит Академия. Но теперь эта выдумка с фотоаппаратом. Нет, это уже слишком.

– Я спрашиваю еще раз: ты хочешь моего совета?

– Конечно.

– В таком случае – посоветуй ему купить фотоаппарат, настаивай на этом.

– Но я уже высказала свою точку зрения. Я утрачу его уважение.

– Напротив. Если ты посоветуешь ему сделать покупку, да еще предложишь купить подороже, вот увидишь, ему уже не захочется тратить деньги. В этом случае ему придется обратиться к реальности вместо того, чтобы оказывать тебе противодействие. Мужчины занятный народ.

– Я принесла тебе носовые платки, – сказала Мари.

– Какие красивые! Мари, у тебя золотые руки. Как у тебя хватает глаз заниматься такой мелкой вышивкой?

– У меня всегда было хорошее зрение, – ответила Мари.

Когда мадам вернулась домой на Мариньи, двери гостиной были распахнуты, а муж возился около телескопа с какими-то блестящими штучками.

– Я передумала, – сказала Мари. – Я поняла, что вы должны купить фотоаппарат.

– Э? – отозвался он.

– Все-таки это может способствовать вашему избранию в Академию.

– Вы очень добры, – ответил муж. – Но и я успел поразмыслить. На первом месте должно стоять самое главное. Я обойдусь тем, что у меня есть.

– Умоляю вас.

– Нет, – повторил он.

– Я настаиваю.

– Дорогая моя, давайте не будем путать, кто у нас глава семьи. Не будем брать пример с Америки, где женщины задают тон.

– Простите, – сказала Мари.

– Пустяки, мадам. А сейчас я должен подготовиться к ночи. Метеорный дождь продолжается, дорогая. Светилам нет дела до наших забот.

Выше этажом раздался грохот чего-то металлического. Мсье Эристаль с опаской посмотрел на потолок.

– Я не знал, что Клотильда дома.

– Это медный столик на площадке, – пояснила мадам, – Подвернулся ей под ноги. Придется его переставить.

– Только, ради бога, Мари, не пускайте ее на террасу, – попросил он. – Вдруг ей подвернется под ноги мой телескоп.

Клотильда лениво спускалась по лестнице, платье слегка впивалось в ее избыточные дюймы. С плеч меланхолически свисал какой-то зверек, яростно вцепившийся в свой хвост.

– Ты куда-то идешь, детка? – спросила мадам.

– Да, мама, у меня кинопроба.

– Опять?

– Приходится делать то, что захочет продюсер.

Отец быстро прикрыл собой телескоп, увидев, что дочь, входя в стеклянные двери, слегка споткнулась.

– Вот как, у вас уже есть продюсер?

– Сейчас распределяют роли для фильма по роману «Принцесса-замарашка». Понимаете, в нем рассказывается про девочку-сиротку, которая вдруг…

– …оказывается принцессой. Американский роман.

– Ты его читал?

– Нет, детка, но знаю.

– Откуда ты знаешь, что он американский?

– Во-первых, американцы испытывают несколько преувеличенный интерес к принцессам, а во-вторых, особое пристрастие они питают к истории Синдереллы.

– Синдереллы?

– Тебе надо бы прочесть ее, детка.

– Принца будет играть Грегори Пек.

– Ну, само собой, – проговорил отец. – Вот если бы роман был французский, принцесса обнаружила бы… Осторожней, дорогая, не подходи к телескопу. Он подготовлен к ночному зрелищу.

Когда дочь их медленно спустилась в первый этаж и за ней с грохотом захлопнулись ворота, мадам сказала:

– Все-таки мне было спокойнее, когда она писала романы. Она чаще бывала дома. В каком-то смысле я буду рада, если она найдет себе приятного молодого человека из хорошей семьи.

– Но сперва ей надо побыть принцессой, – сказал отец. – Каждой девушке это надо.

– Не смейтесь над нею.

– Да я и не смеюсь. Я помню свои мечты. Они казались мне очень реальными.

– У вас хорошее настроение, мсье.

– Я необычно возбужден, и в то же время мне покойно, Мари. Целую неделю меня будут развлекать, – он вытянул палец вверх, – мои друзья там, наверху.

– И вы будете всю ночь бодрствовать и весь день спать.

– Вне всяких сомнений, – заключил мсье Эристаль.

События 19.. года во Франции следует изучать не за их уникальность, а скорее за их неизбежность. Изучение истории хотя и не дает уверенности, что события будут развиваться именно так, а не иначе, все же позволяет наметить кое-какие тенденции.

Ничего нового не было в том, что французское правительство пало из-за отсутствия вотума доверия. То, что в других странах именуется нестабильностью, во Франции есть своего рода стабильность. Лорд Коттен сказал, что «во Франции анархия так изысканна, что напоминает старый порядок» и еще: «Стабильность для француза непереносима, как тирания». Увы, лишь немногие доросли до мудрости лорда Коттена.

Великое множество страстных и пристрастных слов написано о двух недавних кризисах во Франции. Нам остается лишь окинуть процесс хладнокровным аналитическим взглядом историка.

Когда 12 февраля 19.. года мсье Рюморгу пришлось в конце концов поставить вопрос о Монако на голосование, он скорее всего знал заранее, каков будет результат. Зачем скрывать, многие из его окружения чувствовали, что он будет только рад завершению своего премьерства. Помимо того, что мсье Рюморг являлся номинальным лидером протокоммунистической партии, по традиции сдвинутой на два градуса правее центра, он был еще и специалистом по психоботанике. Приняв пост премьера, он, скрепя сердце, отказался на время от экспериментов, связанных с болью у растений, которые он долгие годы проводил в питомнике в Жуан ле Пэн. Люди, далекие от этой науки, даже не подозревают, что у профессора Рюморга есть статья под названием «Склонность к истерии и ее симптомы у красного клевера», воспроизводящая его речь в Сельскохозяйственной академии. После научной победы над недоброжелателями (а некоторые дошли до того, что объявили профессора еще более истеричным, чем его клевер) как же ему, должно быть, не хотелось занимать пост лидера партии плюс пост премьер-министра Франции. Газета «К миру через войну», хотя и стоящая в оппозиции к протокоммунистам, видимо, все-таки правильно процитировала мсье Рюморга, когда написала, что при всех недостатках нервной системы клевера легче иметь дело с ним, чем с выборными представителями французского народа.