Текст книги "Недолгое правление Пипина IV"
Автор книги: Джон Эрнст Стейнбек
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)
– Дело не в крепости, а в присущем ему коварстве, – возразил Тод. – Смотрите-ка, король, я заговорил, как вы. Так что насчет зрелости?
Глаза у Пипина на момент закрылись, но тут же он приоткрыл их и затряс головой, как будто в уши ему залилась вода.
– Человеческий эмбрион вынашивается головой вниз, – серьезно проговорил он. – Но неверно думать, что после рождения он сразу принимает вертикальное положение вниз ногами. Обратите внимание на ноги детей и молодежи, когда они находятся в покое. Ноги у них почти всегда выше головы. Как ни старайся растущий мальчик, и особенно девочка, они просто не в состоянии держать ноги внизу. Привычка эта въедается надолго. Требуется восемнадцать-двадцать лет, чтобы ноги наконец признали землю своей нормальной опорой. Моя теория заключается в том, что судить о степени взрослости позволяет положение ног относительно земли.
Тод засмеялся.
– У меня есть сестра… – начал он.
Король внезапно встал.
– Пожалуйста, – выдавил он, – пожалуйста, отведите меня…
Тод подскочил к нему и взял под руку.
– Сюда, сэр, – сказал он. – Разрешите, я помогу. Осторожней, тут небольшая ступенька, сэр.
Занялся рассвет, когда король проснулся на одной из двух кроватей в спальне Тода. Он с удивлением обвел глазами комнату.
– Ой suis-je? [12]12
Где я? (фр.).
[Закрыть] – жалобно спросил он.
– Все в порядке, король, – отозвался Тод с соседней постели, – Как вы себя чувствуете?
– Чувствую? – переспросил король, – Как будто… неплохо.
– Я вас накачал аспирином и В1,– пояснил Тод. – Иногда это помогает от похмелья.
Король резко сел на постели.
– Бог мой! Мари! Она поднимет на ноги полицию.
– Не волнуйтесь, – успокоил его Тод. – Я позвонил Кролику.
– Что вы ей сказали?
– Сказал, что вы напились.
– А Мари?
– Не беспокойтесь, сэр. Принцесса сообщила Ее Величеству, что Ваше Величество проводит сверхсекретное совещание министров. Дело международной важности.
– Вы славный малый. Надо бы сделать вас министром.
– У меня своих проблем хватает. Вы когда-нибудь пили «кровавую Мэри»?
– Что это такое?
– Во Франции название переделали. У вас это называют Marie Blessee.
– Раненая Мари, – перевел король. – Но что это такое?
– Доверьтесь мне, сэр. Это такой эликсир, смахивает на анализ крови. – Он снял телефонную трубку. – Луи? Тод Джонсон ici. Quatre Marie Blessee, s’il vous plait. Vite. Oui, quatre. Tres bien. Merci bien [13]13
…говорит. Четыре «кровавых Мэри», пожалуйста. Поскорее. Да, четыре. Отлично. Спасибо. (фр.).
[Закрыть].
– Вы ужасно произносите по-французски, – заметил король.
– Я знаю. Не удивлюсь, если Луи пришлет четырех раненых девиц. У вас, король, в Нью-Йорке тоже возникли бы затруднения с языком, – с досадой добавил он.
– Но я умею говорить по-английски.
– Зато американцы не умеют, – Тод подошел к двери и принял поднос с коктейлями.
К девяти утра король полностью взбодрился и даже чуть больше, чем следовало.
– Пора возвращаться, – сказал он.
– Погуляйте как следует, сэр. Может, вам больше не удастся вырваться.
– Опасайтесь моего дяди Чарли, – предупредил Пипин, – По временам я чувствую, что он не вполне…
– Безусловно, сэр. Но знаете, он ведь не продал мне ни одной картины. Он очарован моим сопротивлением. Он от меня в восторге. Ну как, сэр, вам лучше? Способны вы теперь выслушать отцовские вопросы?
Король вздохнул.
– Придется. Как бы мне хотелось хоть ненадолго забыть о троне. Уж лучше быть корпорацией. У вас все пижамы шелковые, мой друг?
– Нет, просто на вас моя светская пижама. Я сплю в тенниске, в ней свободнее. Отец говорит, что вы должны все сломать. Он всегда говорит, что сначала надо все сломать. Дальше. Что вы будете продавать, кто собирается покупать и есть ли у них деньги?
– Продавать?
– Ну да. Вот мы продаем яйца, молодок и корм.
– Что же может продавать правительство? Ведь оно – правительство.
– Это понятно, но должно же оно что-то продавать, иначе к чему оно?
Король нахмурился.
– Это не приходило мне в голову. Ну хорошо, скажем, спокойствие, порядок… возможно, прогресс, счастье.
– Толково, – одобрил Тод. – Еще мой отец хочет знать, есть ли у вас для этого капитал и организация?
– У меня есть трон.
– Кое-какой актив, конечно, у трона имеется, но и балласт тоже. Возьмите, к примеру, эту банду нахлебников у вас во дворце. Вам нужно от них избавиться. Они сожрут прибыль.
– Но они же аристократия, фундамент трона.
– Термиты они в фундаменте, вот они кто. Вот если бы вы имели амортизационный фонд, вы могли бы послать их на пенсию. Ясно одно – работать их не заставишь.
– Никаким способом!
– А за что они вообще стали аристократами?
– За службу трону. Духовную, военную и финансовую.
– Вот! Видите? Те ребята, в свое время были не дураки. Ну, духовная сейчас обеспечена, военная уже не в ваших руках, а вот финансовая… ее можно бы использовать.
– Большая часть аристократии в результате невзгод…
– Разорилась, – докончил Тод. – Так давайте выпустим их на пастбище и соберем урожай.
– Не понимаю.
– Послушайте, король, я берусь продавать титулы в Техасе и Беверли Хиллз за любую сумму. Я знаю людей, которые толстенную пачку до последнего доллара отдадут за аристократический титул.
– Это неправильно.
– Что значит – неправильно? А как ваши ребята их получили? В Англии до сих пор так происходит. Не обязательно иметь винокуренный завод, чтобы заседать в палате лордов, но если он у тебя есть – тем лучше.
– Но в их случае речь идет о традиции, друг мой.
– Герцогство Даллас… – продолжал Тод. – Да десяток миллиардеров ухватятся за него обеими руками. Я мог бы пустить его на закрытый аукцион. Одна опасность – вдруг граф Форт Уорт объявит войну герцогу Далласскому. Ух, разве не красота? Так и вижу, как наши дамы задирают друг перед другом нос. Сейчас-то им удается козырять только нефтяными скважинами и кондиционированным воздухом.
– Вы все шутите, мой друг.
– Нисколько! Выпейте, король, и я закажу еще по одной. Эти штуки не такие коварные, как мартини.
– А не надо сперва позавтракать?
– Завтрак тут, в них самих – здоровый полезный томатный сок. А в вустерском соусе есть печенка.
– Ну, в таком случае… – уступил король.
– Так как? Можно пустить слушок тихо, как выпускают акции, без лишнего шума.
– Мне помнится, – сказал король, – у вас есть законы, запрещающие вашим гражданам присваивать себе титулы.
Забудьте. Если уж наши нефтяные магнаты и скотопромышленники ухитряются обойти налоговые законы и законы о коммунальных платежах, то с каким-то захудалым законишком против титулов они как-нибудь справятся. Мы могли бы гарантировать рыцарское звание каждому конгрессмену, который будет голосовать «за». Но высокие титулы – вот где золотая жила.
– Мне приходилось встречать техасцев, – сказал король. – Они очень демократичны на вид, говорят о себе не иначе как «я простой деревенский парень».
– Да, король, и обычно эти простые деревенские парни имеют полмиллиона акров земли, три аэроплана, яхту и дом в Каннах. Но зачем нам ограничивать себя Техасом? Чем хуже Лос-Анджелес? А поработав там, можно перейти к Бразилии, Аргентине – поле действий, в сущности, неограниченно.
– Что-то все это отдает моим дядюшкой, – заметил король.
– Не скрою, я с ним это обсуждал. Это пахнет деньгами, король, и большими. Я все берусь устроить.
Король молчал так долго, что Тод вгляделся в него с тревогой.
– Вам опять плохо, сэр?
Пипин смотрел прямо перед собой, и хотя глаза его слегка косили, подбородок был решительно выставлен вперед и осанка была царственной.
– Вы забываете, друг мой, что призвание короля заботиться о благосостоянии своего народа – всего народа.
– Я знаю, – согласился Тод, – Но отец правильно рассуждает: вы должны располагать капиталом и организацией. Люди, которые вас посадили на трон, делали это не за здорово живешь. Рано или поздно вам придется с ними сразиться или с ними объединиться.
– А как же простая честность, простая логика? Разве их недостаточно?
– Они никогда не срабатывали, – возразил Тод. – Мне неприятно напоминать Вам о вашей собственной истории. Но Людовик XIV был мот. Он разорил страну. Все время воевал. Опустошил сокровищницу и уничтожил целое поколение молодежи, но он был король-Солнце и его обожали, хотя Франция сидела на мели. Потом появился Людовик XVI. Вот он был простой и честный. Ввел контроль за рентабельностью народного хозяйства, собирал ассамблеи, старался слушать и вникать. Вообще старался вовсю, а его… – Тод провел ладонью по горлу.
Голова Пипина свесилась на грудь, и он печально проговорил:
– Зачем им понадобилось делать меня королем?
– Извините, – сказал Тод, – кажется, я вас не очень-то утешил. Но уж если человек заполучил трон, очень скоро ему захочется его использовать.
– Я хочу только покоя. И телескоп.
– Погодите, еще захочется, – повторил Тод, – Со всеми так бывает. Послушайте, я вас плохо принимаю. Давайте-ка побродим по городу, посмотрим, как живет другая половина человечества.
– Мне надо возвращаться.
– Но вам, может, больше не удастся вырваться. И, кроме того, вы просто обязаны общаться с вашим народом.
– Ну, если вы так ставите вопрос…
– Я вам одолжу кое-какую одежонку, – подбодрил его Тод. – Никто вас не узнает.
– Хотите взять с собой Клотильду?
– Нет, сегодня мы с вами обойдемся без женщин.
В половине четвертого утра лейтенант лейб-гвардии Эмиль Самофракийский, стоявший на часах у ворот Версальского дворца, насторожился: он услышал за воротами какой-то шум. В сумраке он различил двух мужчин, которые, трогательно поддерживая друг друга, направлялись прямо к воротам. При этом они распевали:
Лейтенант преградил им путь и кликнул стражу. Но эти двое, выставив вперед зонтики, кинулись на него с криками «к Бастилии!».
Рапорт лейтенанта гласил: «Один из них утверждал, что он наследный принц Петалумы, а другой продолжал бормотать „бя-бя-бя!“; оба препровождены к коменданту дворца на допрос».
Явившись на дежурство на следующий вечер, лейтенант обнаружил, что из журнала исчез рапорт, а вместо него стоит: «Три часа ночи тридцать минут. В королевстве всё спокойно». Под этим красовалась подпись коменданта.
В ушах у лейтенанта долго еще звучало «бя-бя-бя!».
Тем временем Франция наслаждалась таким покоем, процветанием и благосостоянием, что газеты стали именовать этот период Платиновым веком. В нью-йоркском «Дейли ньюс» Пипина называли «атомный король». «Ридерс дайджест» перепечатал три статьи (которые сам же заказал) – одну из «Сатердей ивнинг пост» под названием «Пересмотр королевской власти», вторую из журнала «Лейдиз хэум» – «Славное настоящее» и третью из ежемесячника «Америкэн лиджен» – «Король против коммунизма».
Ситроен объявил о создании новой серии.
Кристиан Диор ввел модель с сильно завышенной талией и самым тугим лифом со времен Монтескье.
Итальянские модельеры из зависти объявили, будто у этой модели грудь выглядит как зоб. Джина Лоллобриджида, неизменно сохраняющая верность Италии, заявила в аэропорту Айдлвилд, следуя в Голливуд, что отказывается быть заслоненной собственным бюстом. Но критика эта была замешана на зависти к Платиновому веку во Франции.
Англия дымила и выжидала.
Советское закупочное агентство заказало четыре цистерны французских духов.
Америку лихорадило от возбуждения. Бонвит Теллер назвал целый этаж L’Etage Royal.[15]15
Королевский этаж (фр.).
[Закрыть]
На Францию опустилась благосклонная осень. Она двинулась вверх по Сене, затем вверх по Луаре, охватила Дардонь, взобралась на Юру и заплескалась о склоны Альп. Удалось собрать огромный урожай пшеницы, виноград висел теплый, крупный, умиротворенный. Даже трюфели и те проявили щедрость – черные, жирные, они буквально рвались из почвы, насыщенной известью. На севере коровы бродили по пастбищам, тучные от жирного молока, а урожая яблок наконец-то должно было хватить на сидр, который так любят англичане.
Еще никогда за всю историю туристы не были так щедры и скромны, а их французские хозяева самодовольно неприветливы.
Международные связи достигли высот братства. Наиболее консервативные крестьяне приобрели новые плисовые штаны. Красные реки бордо хлынули из-под виноградных прессов. Овцы давали молоко, буквально созданное для сыра.
Вакации кончились, партии и фракции собрались в Париже для того, чтобы окончательно выработать кодекс Пипина, после чего в ноябре принять его.
Христианские атеисты внесли пункт, облагающий церковные богослужения налогом на развлечения. Христианские христиане подготовили закон об обязательном посещении мессы.
Правые и левые центристы действовали сообща, рука об руку.
Коммунисты и социалисты завели новую привычку: при встрече приподнимать шляпу.
Мсье Деклош, консультант по культуре и фактический лидер коммунистической партии Франции, выразил словами то, что думали все партии. На секретном фракционном совещании он наметил целый ряд ловушек и капканов, расставленных столь искусно, что любой шаг короля должен был неминуемо повлечь за собой катастрофу.
Франция находилась на вершине процветания. Туристы спали на клумбах возле лучших отелей.
Но если так, то чем объяснить появление на горизонте маленького облачка в середине сентября, которое потемнело и разрослось в первые недели октября и к ноябрю закрыло небо, как грозовая туча?
Принято объяснять исторические события уже после их свершения, с точки зрения того или иного специалиста, занимающегося историей. Так, экономист обращается к экономике, политик к политике, а биолог прибегает к помощи цветочной пыльцы или паразитов. Очень редко, а то и никогда, историки ищут причины событий просто в самочувствии народа. Разве не факт, что в Соединенных Штатах периоды наибольшего спокойствия и процветания совпадают с периодами наибольшей тревоги и беспокойства? И разве не факт, что именно в эти недели, когда Франция наслаждалась благами, среди всех классов повеяло беспокойством, нервозностью, страхом?
Если вам это покажется необъяснимым, то вспомните, как в дивный солнечный день человек говорит соседу: «Наверно, завтра польет дождь». Или как холодной промозглой зимой всеобщая молва сулит жаркое засушливое лето. Кто не слыхал, как фермер, взирая на свой обильный урожай, предрекает: «Покупателей не будет»?
Не думаю, чтобы историку требовалось особенно копаться в этом явлении. Таково уж людское свойство – не доверять удаче. В дурные времена мы с головой уходим в старания защитить себя. Мы к этому готовы. Но перед удачей род людской беспомощен. Сперва она нас озадачивает, потом пугает, затем сердит, а под конец губит. Наше главное убеждение выразил один великий, но малоинтеллектуальный игрок в бейсбол: «Уж так выходит в жизни – семь за и пять против».
Крестьянин, подсчитывающий доходы, успевал при этом подумать, сколько же он потерял на продаже оптовику. Розничный торговец потихоньку проклинал оптовика, едва тот поворачивался спиной.
И эта атмосфера подозрительности не оставалась на индивидуальном уровне. Например, комитет внешней политики в сенате Соединенных Штатов, услыхав про закупку русскими четырех цистерн французских духов, потребовал у разведывательного управления раздобыть пробы и передать их в руки квалифицированных ученых с целью выявить, какие вредные наступательные свойства – взрывчатые, ядовитые или гипнотические – таятся в «Quatre-Vingt Fleurs» [16]16
Восемьдесят цветков (фр.).
[Закрыть] или в новейшем одеколоне «L’Eau d’Eau» [17]17
О-де-вода (фр., шутливое, по типу «одеколон»).
[Закрыть].
Со своей стороны, русские агенты тайно обследовали партию пластмассовых вертолетов, предназначенных для парижских магазинов игрушек.
Отряд французских бойскаутов, упражнявшихся с дубинками, был сфотографирован подводными флотами четырех держав, и снимки отосланы в соответствующие страны для анализа.
Самыми затравленными почувствовали себя спелеологи, когда поняли, что и в самых укромнейших пещерах им не скрыться от наблюдающих глаз.
Подозрительное отношение к Франции нарастало во всем мире. А в самой Франции наблюдались порывы нервозности. Добавление Люксембургом к своей постоянной армии восьми солдат послужило причиной поспешного совещания на Ке д’Орсе.
В провинции люди нервно поглядывали в сторону Парижа. В Париже прошел слух, что в провинции растет беспокойство.
Участились вооруженные грабежи. Стремительно пошла вверх детская преступность.
Когда 17 сентября полиция обнаружила в подвале на острове Сен-Луи тайный коммунистический склад оружия, по Франции прокатилась волна паники. Полиция почему-то не сочла нужным всенародно объяснить, что оружие там спрятала Коммуна в 1871 году и что капсульные ружья и архаичные штыки не только устарели, но и безнадежно заржавели.
А что делал король, пока разрасталось и сгущалось зловещее облако?
Существует общее мнение, что вскоре после коронации король заметно переменился. Впрочем, этого следовало ожидать или, во всяком случае, это можно было предугадать.
Проведем параллель. Представим себе породу охотничьих собак, предположим, пойнтеров. На протяжении тысячи генераций производился отбор, их обучали, натаскивали, вырабатывая охотничьи качества. Затем, представьте себе морганатический брак и последующее смешение крови до тех пор, пока, наконец, не получился продукт этого смешения, выставленный в витрине лавки домашних животных. Его держат в городской квартире, выводят на поводке дважды в день на прогулку, и он семенит, опустив нос, принюхиваясь к автомобильной шине, к мусорному баку, к пожарному гидранту. Его нос привык к запаху духов, бензина, нафталина. Когти ему подстригают, шерсть пропахла хвойным мылом, пищу его составляют собачьи консервы.
Становясь взрослым, такой пес приучается приносить от входной двери утреннюю газету, сидеть, лежать, давать лапу, просить, приносить хозяину шлепанцы. Пес делается дисциплинированным, держится подальше от подноса с закусками, сдерживает позывы мочевого пузыря. Из птиц ему знакомы лишь жирные, переваливающиеся с боку на бок голуби да необузданные уличные воробьи. Единственный дозволенный ему вид любви – ухмылка встречной болонки.
Предположим теперь, что в расцвете жизни этого пса, отпрыска благородных кровей, берут на пикник за город, в приятное местечко на берегу ручья. И в борьбе с песком, муравьями, ветром, взметывающим скатерть, о собаке на время забывают.
А нос его между тем чует влажную близость проточной воды, он идет к берегу ручья, жадно лакает чистую, без бактерицидных препаратов влагу. Его переполняет какое-то атавистическое чувство. Он осторожно ступает по тропинке, принюхивается к листьям, темным стволам, к траве. Он замирает около следа, оставленного кроликом. Свежий ветерок ерошит ему шерсть.
Им внезапно овладевает возбуждение, экстаз, сродни воспоминанию, заполняющий все внутри. Нос улавливает запах – незнакомый, но хранимый памятью. Пес вздрагивает, скулит, затем неуверенно начинает двигаться туда, куда его влечет колдовская сила.
Его охватывает нечто гипнотическое. Плечи слегка пригибаются вперед. Тонкий хвост выпрямляется. Одна лапа медленно подтягивается к другой. Шея вытягивается вперед, пока нос, голова, хребет и хвост не выстраиваются в одну линию. Правая передняя лапа приподнимается. Пес застывает на месте. Он не дышит. Тело его словно игла компаса или ружье, нацеленное на выводок куропаток, спрятавшихся в подлеске.
В феврале 19… в небольшом доме на улице Мариньи жил тихий любознательный господин, жил с дочерью и приятной женой, имел террасу, телескоп, галоши, зонтик и неизменный портфель. У него был свой зубной врач, страховка, небольшой капитал в Лионском кредитном банке. Виноградники в Оксерре…
И вдруг, без всякого предупреждения, этого маленького человека сделали королем. Кто из нас, в ком не течет королевская кровь, может знать, что произошло, когда в Реймсе на его голову надели корону? И остался ли Париж для короля таким же, каким он был для любителя-астронома? И как звучало теперь слово «Франция» в ушах короля? И слово «народ»?
Странно, если бы древний механизм не сработал. Выть может, сам король и не ведал, что с ним творится. Быть может, он, как пойнтер, просто реагировал на забытые раздражители. Неоспоримо одно – королевская власть создала короля.
И как только он сделался королем, он стал одинок – отделен от всех и одинок, – такова участь королей. Словом, короля сотворила монархия.
Дядя Шарль побывал в Версале всего один раз за свою жизнь – в раннем детстве. В черном халатике с белым воротничком он промаршировал в неровной цепочке таких же школьников по коридорам и спальням, бальным залам и погребам этого национального памятника, как велел министр народного образования.
С тех пор в душе Шарля жили ненависть и отвращение к королевскому дворцу, от которых он так и не избавился. Потрескавшиеся крашеные панели, скрипящий паркет, бархатные кисти портьер, сквозняки в залах вспоминались ему как некий кошмар.
Вот почему король так удивился, когда дядя Шарль явился во дворец, да еще не один, а в сопровождении Тода Джонсона.
Шарль оглядел крашеные стены. Полы вскрикивали от боли под его подошвами. Окно было завешено одеялом от холодного осеннего ветра, в огромном камине горели поленья. Позолоченные часы все так же занимали мраморные столики и все так же жесткие стулья с прямыми спинками стояли вдоль стены, как помнилось Шарлю.
Он сказал:
– Дитя мое, мне надо с тобой поговорить.
– Я прочел в парижском «Геральд трибюн», что у вас есть любовница, сэр. Так пишет сам Арт Бухвальд, – вмешался Тод.
Король поднял брови.
Дядя Шарль поспешно продолжал:
– Я обучаю Тода моему делу. Он открывает филиал в Беверли Хиллз.
– Им там можно продать что угодно, лишь бы цена была высокая, – вставил Тод. – А где вы держите вашу любовницу, сэр?
– Кое-каких перемен мне удалось добиться, – ответив король, – но в вопросе о любовнице пришлось пойти на уступку. Нажим общественного мнения был чересчур силен. Мне говорили, что она славная женщина. И вполне на своем месте.
– Вам говорили, сэр? Разве вы ее не видели?
– Нет, не видел. Королева настаивает, чтобы как-нибудь на днях я пригласил ее на аперитив. Все говорят, что она мила, со вкусом одевается, скромна и не вульгарна. Конечно, это чистая проформа, но в таком деле соблюдать формальности очень важно. Особенно, если строишь свои планы.
– Вот-вот, – подхватил дядя Шарль, – Планы. Этого-то я и боялся. Поэтому я и приехал.
– Что вы имеете в виду? – вкрадчиво осведомился король.
– Послушай, дитя мое. Неужели ты думаешь, что твой секрет действительно является секретом? Да весь Париж, вся Франция уже знают.
– Что знают?
– Дорогой племянник, неужели ты думаешь, что блуза мастерового и фальшивые усы хороший маскарад? Ты думаешь, когда ты пришел наниматься на работу в Ситроен и простоял целый день у ворот, беседуя с рабочими, ты остался неузнанным? А когда ты обходил все старые здания на левом берегу, делая вид, будто ты инспектор, и простукивал трубы – неужели ты воображаешь, что тебя хоть один человек принял за инспектора?
– Я поражен, – сказал король, – На мне была фуражка, значок.
– Но мало того! – воскликнул дядя Шарль, – Ты посетил виноградники, притворяясь, будто ты виноградарь. Ты свел с ума рыночных торговцев своими расспросами: «Почем вы покупаете морковь?» – передразнил Шарль, – «Почем продаете? Сколько платит за нее оптовик фермеру?» А рабочих ты спрашивал: «Сколько вы платите за квартиру? Какая у вас заработная плата? Сколько вы платите в профсоюз? Какие получаете пособия? Во сколько вам обходится еда и квартирная плата в неделю?» Тогда ты, кажется, выдавал себя за репортера из «Юманите».
– У меня было журналистское удостоверение, – запротестовал король.
– Пипин! – твердым голосом провозгласил дядя Шарль. – Что ты затеял? Я тебя предупреждаю! Народ волнуется.
Король принялся было шагать взад-вперед по комнате, но пронзительный скрип инкрустированного паркета остановил его. Он снял пенсне и нацепил его на указательный палец левой руки.
– Я пытался учиться. Так много надо всего сделать. Знаете ли вы, дядя Чарли, что двадцать процентов арендуемых зданий Парижа представляют собой опасность для здоровья людей и даже для жизни? Только на прошлой неделе семью на Монмартре чуть не задавил обвалившийся потолок. Знаете ли вы, что оптовик берет тридцать процентов от продажной цены моркови, а розничный торговец берет сорок? Известно ли вам, сколько после этого остается фермеру, который вырастил эту морковь?
– Остановись! – закричал дядя Шарль. – Сейчас же остановись! Ты играешь с огнем. Ты что же, хочешь, чтобы опять строились баррикады на улицах? Чтобы в Париже запылали пожары? Откуда ты взял, что надо сократить число комиссаров полиции?
– Девять из десяти ничего не делают, – возразил король.
– Ах, дитя мое! Бедное бестолковое дитя. Ты хочешь угодить в старую ловушку? Изучай историю Англии. Когда теперешний Виндзорский герцог был королем, он один раз спустился в угольную шахту, всего один раз, но это произвело такое потрясение, что привело не только к парламентским дебатам, но чуть ли не к падению правительства. Пипин, дорогой мой, я приказываю тебе все прекратить!
Король сел в небольшое кресло, и оно тут же стало троном.
– Я не просил, чтобы меня делали королем, – сказал он. – Но теперь я король, и я вижу, что мою любимую богатую, плодородную Францию раздирают на части эгоистичные группки, обирают жадные предприниматели, обманывают партии. Я выяснил, что имеется шестьсот способов избежать налогов, если вы достаточно богаты, и шестьдесят пять способов поднять квартирную плату даже в тех районах, где арендная плата контролируется администрацией. Богатства Франции, которые должны бы как-то распределяться, буквально пожираются. Все грабят друг друга до тех пор, пока не наступает уровень, когда грабить уже нечего. Новых домов не строят, а старые разваливаются. На благодатной земле кормятся жирные личинки.
– Пипин, прекрати!
– Я – король, дядя Чарли. Пожалуйста, не забывай. Я теперь знаю, почему неразбериху в правительстве не только терпят, но поощряют. Я узнал. Потому что вконец запутавшийся народ не способен предъявлять четкие требования. Знаете ли вы, как французский рабочий или крестьянин говорит о правительстве? «Они». «Они делают то-то». «Они, они, они». Нечто безымянное, неопределенное, существующее в другом измерении и поэтому неприступное. И вот гнев вырождается, превращаясь; воркотню. Возможно ли добиваться улучшений от того, кого не существует? А что сказать об интеллектуалах, об этих высушенных умах? Писатели прошлого выжгли слово «Франция» прямо на земном шаре. А что они делают сейчас? Сидят себе, скрючившись от страданий, и создают философию отчаяния. А художники, за немногим исключением, изображают апатию и раздираемую низкими страстями анархию.
Дядя Шарль, сидевший на кончике парчового стула, подперев голову руками, начал раскачиваться из стороны в сторону, точно плакальщик на похоронах.
Тод Джонсон стоял у камина, грея спину.
– Есть у вас капитал и организация, чтобы изменить все это? – спокойно спросил он.
– Ничего у него нет, – простонал дядя Шарль. – Ни одного человека, ни одного су.
– У меня есть корона, – сказал Пипин.
– Тебя гильотинируют. Не думай, что о гильотине уже забыли. Не успеешь ты начать, как уже потерпишь крах. Они тебя уничтожат.
– Вот и вы говорите так же, – заметил Пипин. – «Они, они», безымянные «они». А по-моему, если даже король знает заранее, что проиграет, он все равно должен пытаться что-то делать.
– Да нет же, дитя мое, нет. Сколько угодно королей сидели сложа руки и ничего…
– Не верю, – прервал король. – Убежден, что сначала они пытались что-то делать, что бы там о них ни говорили. Наверняка пытались, каждый пытался.
– А что, если попробовать войну? – предложил Шарль.
Король фыркнул.
– Я знаю, дядюшка, у вас на уме только мое благоденствие.
– Пойдем, Тод, – сказал Шарль Мартель. – Пошли отсюда к черту.
– Мне надо поговорить с Тодом, – остановил их Пипин. – Доброй ночи, милый дядя. Можете спуститься по угловой лестнице, тогда вы минуете аристократов. Потихоньку пройдете садом. Караульного гвардейца угостите сигаретой.
Когда дядя удалился, Пипин приподнял край одеяла и приник к стеклу. Холодная темнота была полна звуков: квакали лягушки, в прудах булькали и плескались карпы. Король разглядел, как его несчастный дядя идет по тропинке, а в руку его вцепился пожилой аристократ, который горячо втолковывает ему что-то прямо в ухо.
Вздохнув, король опустил одеяло на место и повернулся лицом к Тоду.
– Какой пессимист, – сказал он. – Так и не женился. Всегда уверял, что к тому времени, как он узнавал женщину достаточно хорошо, чтобы жениться, ему уже этого не хотелось.
– Ловкач, – проговорил Тод. – Но, знаете, он ведь не захотел по-настоящему расширять свое дело. Мне пришлось дать слово, что хлопот у него не прибавится.
Король прижал одеяло к стеклу.
– Рамы сели, – сказал он. – Мари не одобряет одеяло, но я мерзну.
– А что, если поставить пластик? – предложил Тод. – Вместо замазки.
– Подремонтировать старую систему на современный лад? – заметил Пипин. – Отчасти поэтому я и попросил вас задержаться. Боюсь, я несколько смутно помню нашу последнюю встречу.
– Сэр, я…
– Ничего, это было очень приятно и помогло мне. Вы, кажется, прочли мне лекцию об американских корпорациях.
– Я не очень-то в них разбираюсь, но поскольку наша семья – корпорация, то, естественно…
– Понимаю. Значит, форма правления у вас – демократия, основывающаяся на принципе взаимозависимости и взаимоограничения законодательной, исполнительной и судебной власти?
– Так, сэр.
– Внутри этой системы заключены крупные корпорации, которые сами являются своего рода правительством. Правильно?
– Тут вы меня обскакали, сэр, но в общем все правильно. Вы неплохо это все обмозговали.
– Благодарю. Не скрою, я много думал. Прав ли я, считая, что корпорация обладает, так сказать, гибкостью, которой нет у вашего правительства? В том смысле, что внутри корпорации можно произвести изменение курса быстро и эффективно, просто по приказу председателя правления, не советуясь со всеми акционерами? Исходя из того, что изменение совершается ради их же блага и к их выгоде? Так ли это?
Тод посмотрел на монарха с задумчивым видом.
– Понимаю, к чему вы гнете, сэр.
– Какова была бы в таком случае процедура?
– Вы думаете, как председателю правления вам удалось бы зайти дальше, чем как королю?
– Я задаю вам, вероятно, главный для меня вопрос.
– Тогда дайте подумать, сэр. Если изменение готовится значительное, председатель обязан представить его на рассмотрение членов правления, и если они согласны, отдаст приказ. Но если мнения разойдутся, придется обращаться к держателям акций.
– Об этом не может быть и речи, – вздохнул король, – Среди моих подданных не найдется и двух с одинаковым мнением.
