355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джон Робисон » Посмотри мне в глаза! Жизнь с синдромом «ненормальности». Какая она изнутри? Моя жизнь с синдромом Аспергера » Текст книги (страница 2)
Посмотри мне в глаза! Жизнь с синдромом «ненормальности». Какая она изнутри? Моя жизнь с синдромом Аспергера
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 05:11

Текст книги "Посмотри мне в глаза! Жизнь с синдромом «ненормальности». Какая она изнутри? Моя жизнь с синдромом Аспергера"


Автор книги: Джон Робисон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 1
Маленький отщепенец

Я никак не мог постигнуть, что домик из кубиков можно строить несколькими способами. Но Дуг строил кубики неправильно – в этом я был убежден. И влепил ему за это затрещину – по уху, а потом по другому. Бац! Бац! Совсем так, как я видел в мультике. Подумаешь, ему всего три года. Уже мог бы знать, как правильно обращаться с кубиками! И вообще как правильно играть.

Например, канавки в песке я выкапывал маминой кухонной поварешкой. В каждую такую канавку я аккуратнейшим образом выкладывал ряды голубых кубиков. Я никогда не перемешивал еду на тарелке (овощи отдельно, мясо отдельно), вот и кубики тоже никогда не перемешивал. Голубые кубики отдельно, красные отдельно. А Дуг взял да и водрузил красный кубик поверх голубых.

Как так можно? Он что, не понимает, что так нельзя?

Я влепил ему затрещину, вторую, а потом уселся и продолжал строить башню из кубиков. Правильную башню.

Иногда, когда я злился на Дуга и ему влетало, выбегала мать и кричала на меня. По-моему, она даже не видела, какие безобразия вытворял Дуг. Она замечала только одно: что я стукнул брата, и за это мне влетало. Обычно я просто не обращал внимания на ее крики, не реагировал, но вот если поблизости оказывался отец, он тряс меня за шиворот или за плечи, и тогда я плакал.

Вообще-то в основном Дуг мне нравился. Он был моим первым другом. Но кое-какие его выходки я просто не мог выносить. Например, я ставил игрушечный грузовик на стоянку у бревна, а Дуг принимался кидаться в грузовик песком. Наши матери давали нам кубики, он наваливал их беспорядочной грудой, а потом ну хихикать. Тут я и слетал с катушек, и Дугу попадало.

В один прекрасный день мама Дуга перестала водить его на детскую площадку. Отец Дуга получил диплом в медицинском колледже, и вся семья уехала далеко-далеко в Монтану, в индейскую резервацию Биллингс. Я совершенно не понял, как это так Дуг мог уехать, если я не хотел, чтобы он уезжал. Ладно, пусть он не умеет играть правильно и смешивает кубики, но все-таки он мой единственный товарищ по играм. Я опечалился.

Я спрашивал мать про Дуга каждый раз, как мы приходили на детскую площадку, – теперь я играл там совсем один.

– Он обязательно пришлет тебе открытку, – сказала мать, но выражение лица у нее было какое-то непонятное, и я был озадачен.

Другие мамаши перешептывались, до меня долетали обрывки их разговоров, но я ничего не понимал.

– …утонул в оросительной канаве…

– …воды было меньше чем по колено…

– …наверно, упал лицом вниз…

– …потеряла его из виду, выбежала – а он лежит в канаве…

Интересно, что такое «оросительная канава»? Я понял только одно: другие мамы говорят не обо мне. И только много лет спустя я узнал, что Дуг погиб.

Сейчас, обращаясь мыслями к прошлому, я думаю – возможно, наша с Дугом дружба была не самым лучшим предзнаменованием. Но, по крайней мере, я перестал колотить других детей. Я каким-то образом уяснил: если дерешься – долгой дружбы не получится.

Осенью мать записала меня в филадельфийский детский садик «Ягодка». Садик помещался в маленьком здании. Внутри все стены были увешаны детскими рисунками, а снаружи к зданию примыкала пыльная игровая площадка, огороженная цепью, натянутой на столбики. Я впервые повстречал незнакомых детей. Ничего хорошего из этого не вышло.

Сначала я разволновался и обрадовался. Едва увидел чужих детей, как сразу захотел с ними познакомиться, понравиться им. Но я им не понравился, а почему – я так и не понял. Что со мной не так? Особенно мне хотелось подружиться с девочкой по имени Чаки. Она вроде бы любила поезда и грузовики, совсем как я. Поэтому я был уверен – у нас много общего.

На переменке я подошел к Чаки и легонько похлопал ее по макушке. Мать показывала мне, как правильно гладить нашего пуделя, чтобы с ним подружиться. И иногда она гладила по голове меня, особенно когда мне было никак не заснуть. Пока что метод работал без промаха. Все собаки, которых мать разрешала мне погладить, виляли хвостами. Им нравилось. Я решил, что и Чаки будет довольна.

Бац!

Она меня ударила.

Я шарахнулся и убежал прочь.

Ничего не получается. Поглаживание почему-то не действует. Может, чтобы подружиться, мне надо погладить ее подольше? Можно взять прутик и погладить ее кончиком прутика, издалека, чтобы она не могла до меня дотянуться. Но тут мне помешала воспитательница.

– Джон, оставь Чаки в покое. Нельзя бить людей прутьями и палками.

– Я ее не бил. Я погладить ее хотел.

– Люди – не собаки. Их так не гладят. И уж тем более не палочками.

Чаки смерила меня настороженным взглядом и весь остаток дня держалась на безопасном расстоянии. Но я не сдавался. Может, я ей нравлюсь, а она сама этого не понимает, предположил я. Мать иногда говорила мне «тебе понравится» про всякое такое, что я и не ожидал оценить по достоинству, и порой бывала права.

На следующий день я увидел, что Чаки играет в песочнице с деревянным грузовичком. О, в чем в чем, а в грузовиках я понимал! И еще я сразу заметил, что играет она со своим грузовиком неправильно. Я ей покажу, как надо. Тогда она будет от меня в восторге, и мы подружимся. Я подошел к песочнице, забрал грузовик и присел рядом с Чаки.

– Мисс Лейрд! Джон у меня машинку отнимает!

Ого, вот это скорость!

– Ничего я не отнимаю! Я хотел ей показать, как правильно играть! Она играет не как надо! – возразил я. Но воспитательница поверила Чаки, а не мне. Она отвела меня в сторону от песочницы и вручила мне другой грузовик. Чаки за нами не пошла и играть со мной не стала. Но я надеялся на завтра. Завтра все будет иначе, и мы с Чаки подружимся.

Назавтра у меня уже был готов новый план. Я поговорю с Чаки. Расскажу ей про динозавров – я про них уйму всего знаю, потому что отец водил меня в музей и рассказывал про них и показывал картинки и макеты в витринах. Иногда динозавры мне даже снились в кошмарах, но вообще-то я считал, что они здорово интересные – ничего интереснее на свете нет.

Я подошел к Чаки и сел рядом.

– Мне нравятся динозавры. Больше всего – бронтозавры. Они огромные, гигантские.

Чаки ничего не ответила.

– Бронтозавры хоть и огромные, а питаются только растениями. Травой, деревьями.

– И еще у них длинная шея и длинный хвост.

Молчание.

– Бронтозавр размером с автобус.

– Но аллозавр сильнее, он может съесть бронтозавра.

Чаки все так же молчала, смотрела в землю и что-то чертила на песке.

– Я ходил в музей с папой, и мы смотрели там на динозавров.

– И маленькие динозаврики там тоже были.

– Вообще я динозавров люблю. Они симпатичные.

Чаки молча встала и направилась прочь с площадки. Как будто меня тут и не было! Даже не взглянула.

Я посмотрел на землю, куда до этого таращилась она. Что она там такое увидела? Ничего интересного, песок и песок.

Ничего у меня не выходит. Никто не хочет со мной дружить. Я заплакал. Забился в угол детской площадки, плакал навзрыд и колотил игрушечным грузовиком по земле, пока у меня руки не заболели.

Я просидел в углу площадки до конца перемены, глядя в землю. Я был так раздавлен и унижен, что просто не мог показаться на глаза другим детям. Почему я им не нравлюсь? Чем я им нехорош? Что со мной не так?

Там, в дальнем углу площадки, и нашла меня воспитательница.

– Пора обратно, на занятие, – сказала она, схватила меня за руку и потащила за собой. Мне хотелось свернуться в клубочек и исчезнуть.

Недавно один мой друг прочитал этот эпизод с грузовичком и сказал: «Черт, Джон, да ты и сейчас точно такой же». Он прав. Я не изменился. Изменилось лишь одно: я выучил, что обычные люди ожидают от тебя в конкретных житейских ситуациях. Поэтому я научился вести себя нормальнее, и теперь меньше рискую кого-нибудь обидеть. Но сам я как отличался от обычных людей, так и отличаюсь – в этом отношении не изменилось ничего.

Аспергерианцам, как и аутистам, зачастую не хватает эмпатии, сочувствия, которое от природы присуще обычным людям и помогает им общаться с себе подобными. Потому-то мне даже не пришло в голову, что Чаки может отреагировать на мои попытки ее погладить иначе, чем реагировала собака. Я, в сущности, не понимал, чем отличаются между собой маленькая девочка и средних размеров пес. И мне не приходило в голову, что способов играть с грузовичком существует гораздо больше, чем один-единственный; поэтому я и не понял, отчего Чаки воспротивилась, когда я хотел показать ей, как играть с машинкой правильно.

Хуже всего было вот что: и учителя, и воспитатели, и вообще большинство людей считали, что я веду себя плохо, даже когда я на самом-то деле изо всех сил пытался быть добрым и хорошим. Поскольку намерения у меня были наилучшие, тем болезненнее было то, что Чаки не пожелала со мной общаться. Раньше я наблюдал, как мои родители беседуют с другими взрослыми, и решил, что мне удастся поговорить с Чаки. Но я упустил из виду главное: чтобы разговор состоялся, необходимо участие обеих сторон. А мне как аспергерианцу этого было не понять. Никак.

Больше я с Чаки никогда не общался.

Завязать общение с другими детьми я тоже не пытался. Чем больше все меня отвергали, тем больнее и обиднее мне было, и тем больше я замыкался в себе. Но обиды не показывал – потому что не умел.

Куда лучше давалось мне общение со взрослыми. Мои обрывистые бессвязные реплики вовсе не губили беседу на корню. Кроме того, взрослых я слушал внимательнее, чем сверстников, потому что считал – взрослые и знают больше. Взрослые занимались взрослыми делами. Они не играли в игрушки, поэтому мне не приходилось показывать им, как правильно играть. Если я пытался погладить взрослого палочкой, он обычно отбирал ее. При этом взрослый не унижал меня – крика не поднимал и ябедничать старшим не бежал. Взрослые всегда все объясняли, поэтому я у них многому научился. А дети объяснять не умели.

Большую часть времени я играл в одиночестве со своими игрушками. Мне нравились самые сложные, особенно кубики и конструкторы. До сих пор помню вкус «Бревен Линкольна»[3]3
  Популярный в США детский конструктор, детали которого представляют собой миниатюрные игрушечные бревна. Назван в честь Авраама Линкольна, 16-го президента США, который родился и провел детство в бревенчатой хижине. В 1999 году эта игрушка была внесена в анналы Национального Зала Славы игрушек США. – Примечание переводчика.


[Закрыть]
– я их грыз, а еще строил из них разные конструкции: можно было возводить хоть крепости, хоть дома, хоть ограды. Когда я подрос, то получил в свое распоряжение очень сложный конструктор, «Умный конструктор», из которого можно было собирать машинки. Я им очень гордился.

Машинки и конструкторы меня никогда не обижали. Они задавали задачку, бросали вызов, когда я раздумывал, как же их правильно собрать. Но они никогда меня не обманывали и не причиняли боли. Я был им хозяином, и мне это нравилось. С машинками и конструктором было спокойнее, чем с людьми. Еще мне почти всегда было спокойно с животными. Когда меня водили гулять в парк, я гладил чужих собак. А когда родители подарили мне пуделя, я подружился и с ним.

– Смотри-ка, Джон Элдер, кого тебе прислал дедушка Джек! – сказал отец. (Родители назвали меня Джоном Элдером Робисоном в честь прадедушки Джона Глена Элдера, который умер еще до моего рождения.) Отец привез домой лохматого, невоспитанного пса, судя по всему, выбракованного из какого-то пуделиного помета. У пса, наверно, были врожденные дефекты. Но я всего этого не знал и смотрел на пуделя как завороженный. Пес зарычал на меня, и, едва отец опустил его на пол, напрудил лужу.

Пуделя я не испугался, он ведь был настолько меньше меня. Правда, я еще не знал, что и у мелких собак имеются острые зубы.

– Пуделя – умнейшая порода, – сообщил отец.

Пес, может, был и умный, но не очень-то дружелюбный. Я назвал его просто Пудель, и тем заложил многолетнюю семейную традицию называть животных по их породе. Я не очень-то понимал, что делать с собакой, поэтому все время пытался разобраться – тискал пуделя и дергал за хвост. Каждый раз, как я сжимал его слишком сильно, пудель меня кусал. Иногда до крови, и тогда я плакал. Годы спустя я рассказал об этом матери, она ответила: «Джон Элдер, что ты такое говоришь, Пудель никогда не кусал тебя до крови! Попробовал бы он – мы бы мигом убрали его из дома». В ответ я смог лишь сказать: «Но для маленьких детей и маленькие укусы – дело серьезное». Именно так мне и запомнилось: что Пудель сильно кусался.

Однажды я запер Пуделя у себя в комнате, а он вырвался на волю – прогрыз лазейку в двери. Мы нашли его на заднем дворе, он грелся на солнце. Увидев, на что способен Пудель, я тоже попробовал погрызть дверь. Но мои зубы лишь оставили едва заметные вмятинки на краске, и все. Мне не удалось откусить ни щепки. Тут я понял, что зубы у Пуделя очень острые. Вскоре я приучился прятать все свои игрушки на ночь. Если я забывал об этом, Пудель ночью их сгрызал.

Родители невзлюбили Пуделя, потому что он грыз мебель. Но, несмотря на это, мы с псом постепенно сдружились. Правда, я всегда держался с ним настороже – никогда не знаешь, что пес сделает в следующее мгновение.

Обстановка у нас дома была не очень-то радостная. Пудель сгрызал мои игрушки и кусался, а родители все время ссорились. Как-то ночью меня разбудил их скандал за стеной – они часто ругались по ночам, когда думали, будто я сплю. Меня их ссоры всегда пугали и выбивали из колеи, но на этот раз мать не только кричала на отца – она еще и рыдала. Обычно она не плакала.

– Ма! – как можно громче позвал я, чтобы она наверняка услышала и отозвалась.

Мать вошла в комнату, погладила меня по голове и сказала:

– Все хорошо, Джон Элдер, спи.

И тут же вышла.

Это мне совсем не понравилось. Обычно она сидела и гладила меня по голове и напевала мне песенку, пока я не засыпал. А куда она ушла сейчас? Что происходит?

Громкие скандалы пугали меня потому, что я думал – скандалят родители из-за меня. Я знал: если я им надоем, они просто бросят меня где-нибудь на произвол судьбы. Я думал: «Надо вести себя как можно лучше, тогда они меня не бросят».

Поэтому я решил лежать тише мышки и притворился, будто уснул. Наверно, думал я, родители на это и рассчитывают.

– Он уснет, – негромко сказала мать за стеной. Я разобрал эти слова и тут же встрепенулся, испугавшись еще больше. Сна не было ни в одном глазу.

– Ничего он не уснет, – крикнул отец. – Он эту ночку будет помнить всю жизнь! – И отец тоже разрыдался. Из-за чего они плакали, я не знал, но, раз плакали оба, наверно, случилось что-то ужасное.

– Па! – не выдержал я. – Не доводи маму до слез!

Мне захотелось спрятаться под кровать, но я знал, что родители меня найдут. Я пришел в ужас.

Мать вернулась ко мне в комнату, села на постель и тихонько запела колыбельную, но голос у нее дрожал. Тем не менее, через несколько минут я все-таки забылся тревожным сном.

Лишь много позже я узнал, из-за чего ссорились родители. У отца, оказывается, завязалась тогда интрижка с секретаршей германского отделения, где он учился. Мать рассказала мне, что отцовская любовница внешне очень походила на нее саму. Видимо, в тот вечер интрижка всплыла на поверхность, и родительский брак дал еще одну трещину. Вот с тех самых пор отец повел себя по-иному – он стал ожесточаться.

На следующее утро, когда я проснулся, отец еще не вставал. На занятия в колледж он не пошел. «Папа устал и отдыхает», – объяснила мне мать.

Я подошел к отцовской постели. Пахло от него как всегда, ничего необычного. Он крепко спал и храпел. Я не стал его будить. Потом мать, как обычно, отвела меня в школу.

Когда я вернулся из школы, отца дома не было. И ночевать он не пришел.

– Где отец? – спросил я у матери.

– В больнице, – ответила она сдавленным голосом.

– Это как когда он сломал руку? – с надеждой спросил я.

В прошлом году отец поскользнулся на обледенелой дорожке перед домом. Нам повезло – неподалеку располагалась больница Пенсильванского университета, так что его быстро доставили туда. Но мне не понравился больничный запах, а к врачам я вообще относился с подозрением, поскольку в свое время они делали мне уколы и хорошего от них ждать не приходилось. Плохо, что отец попал в такое место.

– Да, как когда он сломал руку. Мы с тобой завтра его навестим. Он переутомился от учебы, и ему нужно отдохнуть, – объяснила мать.

Мне в душу закралась тревога. Я-то уставал и ложился отдохнуть после школы каждый день. А если я вот так лягу спать, а проснусь уже в больнице? Я так напугался, что в тот вечер боялся вздремнуть, а к ночи – ложиться спать.

Наутро мать взяла меня с собой в больницу, проведать отца. В палату нас впустила нянечка, и сначала открыла дверь ключом. Вот это новость. Я раньше и не подозревал, что в больнице тебя могут запереть на замок. Поэтому я решил впредь, если мать поведет меня к врачу, быть настороже. Навещать отца мне совсем не понравилось: от него и пахло не как обычно, и вел он себя непривычно.

Едва завидев меня, отец воскликнул: «Привет, сынок, поди-ка сюда!», улыбнулся, схватил меня и взял на руки. Я забеспокоился. Отец стиснул меня и прижал к себе. Щеки у него были колючие, я поцарапался.

– Я поправлюсь и совсем скоро вернусь домой, – пообещал он. Как только отец поставил меня наземь, я поспешно попятился.

Но в конечном итоге отец «отдыхал» в больнице целый месяц, а когда его выписали, вид у него все равно был по-прежнему усталый.

Вскоре мать повезла меня к своим родителям на Юг, в штат Джорджия. Там мне не понравилось. В доме пахло трухлявым деревом, а у воды был какой-то не такой вкус.

– Тут в воде сера, – объяснили мне взрослые. Но зачем подмешивать в воду серу, никто объяснить так и не удосужился.

Когда мы вернулись из Джорджии, моей собаки дома не оказалось.

– Где Пудель? – встревожился я.

– Убежал, – ответил отец. Но голос у него был неуверенный. Я заподозрил, что он говорит неправду.

– Ты что-то сделал с Пуделем? – спросил я.

– Нет! – рявкнул отец. – Убежал твой пес, вот и все!

Он так заорал на меня, что я испугался. Я понял: отец точно сделал с Пуделем что-то плохое, но что именно – неясно. А спрашивать я боялся. С тех пор я и отца боялся сильнее, чем прежде. Страх этот преследовал меня, пока я не вошел в отроческий возраст: подростком я уже умел постоять за себя.

Родители все чаще ссорились, и отец все больше ожесточался. Особенно к вечеру, потому что к вечеру он брался за бутылку. Если мне случалось чем-то провиниться или просто вывести его из себя, он меня шлепал. Очень сильно и больно. Или поднимал в воздух и тряс так, что у меня чуть голова не отваливалась. Я очень боялся, что отвалится.

Когда отец получил диплом в колледже, он принялся искать работу. В итоге он выбрал себе вакансию на другом конце страны, в Сиэттле, в штате Вашингтон. Мы добирались туда целый месяц – ехали машиной, то есть на нашем черном «фольксвагене-жуке». Я очень любил этот автомобиль. У меня до сих пор хранится снимок, где я, еще мальчик, стою у переднего бампера. В детстве я любил забираться за спинки задних сидений и прятаться там в промежутке перед багажником. Мне нравилось смотреть в заднее окно на небо и представлять, будто я лечу.

С тех пор прошло много лет, прежде чем я смог поместиться в такой тесный закуток.

В детстве я вообще обожал сворачиваться в клубок и прятаться так, чтобы меня никто не мог найти. До сих пор помню и люблю это ощущение – лежишь под грудой вещей, чувствуешь их тяжесть.

Сейчас, взрослым, я люблю наваливать на себя несколько подушек, это приятнее, чем лежать просто под одеялом. Слышал, что такое среди аутистов не редкость. Во всяком случае, когда я втискивался в закуток за спинками кресел нашего «фольксвагена» и сворачивался в клубочек на шершавом сером коврике, я бывал счастлив.

Переезд длиной в месяц был счастливейшим временем в моей жизни. Вокруг не было чужих детей и некому было меня обижать. Мать и отец целыми днями со мной разговаривали. И что самое замечательное, они не ссорились по вечерам. А еще мы все время видели что-нибудь новое и интересное, например, гору Рашмор. Высеченные в скале гигантские портреты президентов меня, конечно, впечатлили, но индейская резервация у подножия заинтересовала куда больше.

– Можно мне повидаться с Дугом? – спросил я.

– Его родители уехали в другую резервацию, не в эту, – печально ответила мать. – Они в штате Монтана, а мы сейчас в Северной Дакоте. Отсюда до Монтаны очень далеко.

Когда мы, наконец, добрались до Сиэттла, то поселились в многоквартирном доме. Детей тут было столько, сколько я никогда в жизни не встречал. Едва я их увидел, как тотчас захотел выбежать из квартиры и со всеми перезнакомиться и подружиться, чтобы быть в общей компании. Но у меня это не получилось.

Вожаком компании был шестилетний Ронни Ронсон. Совсем большой мальчик, почти на два года старше меня. Ронни верховодил остальными, и под его началом вся компания играла в ковбоев и индейцев. Игра заключалась в том, что все носились взад-вперед по травянистой площадке во дворе и кричали: «Вперед, вперед, ковбои старины Ронсона!» Еще они размахивали лассо и стреляли из игрушечных ружей. Просто восторг. Я сразу захотел поучаствовать. Поэтому я вышел во двор и принялся бегать туда-сюда вместе со всеми.

– Ты чего делаешь? – тут же спросил меня один мальчишка. – Ты разве ковбой?

Я удивленно посмотрел на него. Как это так – он ковбой, а я почему-то не ковбой?

– Я тоже ковбой! – заявил я.

– Никакой ты не ковбой, ты мартышка в штанишках! – крикнул он и убежал. Я стоял как вкопанный, а ковбои Ронсона носились туда-сюда и, пробегая мимо меня, всякий раз выкрикивали: «Мартышка в штанишках!»

Никогда они не позволят мне сделаться ковбоем. Я разозлился, и расстроился, и обиделся. Никогда меня не принимают в компанию. И зачем я только живу? Я убежал домой весь в слезах. Мать обняла меня и посадила к себе на колени.

– Что случилось?

– Я не знаю, как с ними подружиться! – прорыдал я. – Ни с кем не получается! Никому я не нужен!

Мать не знала, чем помочь, но погладила меня по голове и успокоила. Я смотрел на ковбоев Ронсона из окна, а потом засел за Чиппи – так я назвал большой трактор, который собирал из деталек «Умного конструктора». Чиппи меня никогда не обижал. С машинками я всегда хорошо ладил, еще с раннего детства.

Пожалуй, наша сиэттльская жизнь пошла как нельзя лучше, хотя подружиться мне так ни с кем и не удалось. Зато дома царили мир и лад. Отец чуть не каждые выходные вывозил нас в поход или на пикник. Он учил меня лесорубному делу и плотницким навыкам. Мы вместе листали книги, например, «Лесную энциклопедию для бойскаутов». До сих пор помню картинки: вот схема, как сделать капкан, а вот рисунок – как правильно перешагивать упавшее дерево.

Я мечтал охотиться на волков и медведей, но пока что мне была по силам лишь поимка змей и лягушек. И я на всю жизнь запомнил, как правильно перешагивать упавшее дерево.

За домом начинался лес. Это меня радовало, потому что в лесу мне обычно было хорошо. Когда меня что-нибудь огорчало, я всегда уходил в лес подумать, а еще – что-нибудь рубил или вырезал, и тогда на душе становилось легче.

Мне казалось, что лес за нашим домом – бескрайняя и густая чаща, хотя на самом деле это был всего лишь небольшой лесок. Родители, как я знал, чащей его не считали: они всегда твердили: «Не ходи за лес, на шоссе». За лесом и правда пролегало оживленное шоссе, трасса «Аврора». По словам родителей, оно шло до самой Аляски.

– Не смей ходить к шоссе, а то кто-нибудь украдет нашего мальчика! – говаривали родители. Мне совсем не хотелось, чтобы меня украли, поэтому я хоронился в чаще.

Не все местные дети влились в компанию Ронни. Некоторых туда не приняли, и постепенно я перезнакомился с этими отщепенцами и неудачниками. Одного из них не взяли в компанию явно из-за крошечного роста. Его звали Джефф Крейн, он был на полгода младше меня, и наши матери подружились, так что мы с Джеффом ходили друг к другу в гости. У Джеффа имелись старшие братья и сестра, но им с нами было неинтересно, поэтому мы играли вдвоем.

Я как старший – мне уже исполнилось пять – знал больше Джеффа, поэтому показывал ему, как строить крепости, как ловить лягушек и какие бывают растения, словом, все те премудрости, какими пятилетний уже владеет, а четырехлетний хочет освоить. Иногда нам удавалось поймать маленькую змейку и посадить в стеклянную банку. Ловить змей нам помогал старший брат Джеффа. Мы обязательно проделывали дырки в жестяных крышках банок, чтобы змеи не задохнулись.

Пообщавшись с Джеффом, я уяснил, что в глазах детей помладше всегда буду своего рода учителем и наставником. Это пришлось мне по душе. Конечно, все дети обычно уверены, будто знают все на свете. Я отличался от большинства тем, что и правда почти все знал. Даже в свои пять я уже разбирался в мире вещей куда лучше, чем в мире людей и людских отношений.

На следующий год мы переезжали из Сиэттла в Питтсбург. На прощание я отдал Джеффу свой трактор Чиппи. Трактор был моим первым ценным имуществом, я им дорожил, но ведь Джефф стал первым в моей жизни другом, так что отдать ему трактор было правильно. Хотя Джефф и был младше, соображал он хорошо, и всегда смотрел на меня как на наставника, и не дразнил меня, не то что дети постарше. И вообще для такой игрушки, как Чиппи, я уже был слишком большой. Родители совещались между собой и собирались по приезде в Питтсбург купить мне велосипед. Я точно знал: если у тебя появляется велосипед – ты уже Большой Мальчик. Может быть, думал я, когда я стану Большим Мальчиком, другие дети примут меня в компанию?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю