Текст книги "Игра в кошки-мышки"

Автор книги: Джон Диксон Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

– Простите мое любопытство, – вежливо сказал доктор Фелл, – но приходилось ли вам судить невиновного человека?

– Часто. Могу польстить себе тем, что он всегда получал оправдательный приговор.

Внезапно судья Айртон хмыкнул. Редко когда он позволял себе такую разговорчивость. Вне зала суда от него нечасто можно было услышать более трех предложений подряд. Их знакомство с доктором Гидеоном Феллом насчитывало много лет, но в первый раз, завершив длинную и утомительную выездную сессию, Хорас Айртон испытал желание отказать доктору, который остановился в Таунише и хотел нанести визит вежливости. Тем не менее, теперь он отнюдь не сожалел о своем согласии. Разговор привел его в добродушно-юмористическое настроение.

– Да бросьте вы, – сказал судья. – Я отнюдь не чудовище, мой дорогой Фелл. И вы это знаете.

– Ах, ну конечно же.

– И я тешу себя надеждой, что вне рабочего времени я достаточно приличный человек и приятель. Что напоминает мне… – Он посмотрел на часы. – Я не предложил вам чаю, ибо миссис Дрю ушла, а я терпеть не могу возиться на кухне; но что вы скажете относительно виски с содовой?

– Благодарю вас, – сказал доктор Фелл. – От такого предложения я редко отказываюсь.

– Ваши воззрения на криминологию, – продолжил тему судья, решительно поднимаясь и направляясь к буфету, – в целом носят здравый характер. Признаю. Но вот в шахматы играть вы не умеете. Взять хотя бы гамбит, на который я вас подловил… а?

– Предполагаю, что это ваша собственная разработка, продолжение ваших уловок.

– Как вам угодно. В нее входит умение заставить оппонента думать, что он в полной безопасности, после чего он расслабляется, и ты загоняешь его в угол. Наверное, у вас есть право назвать такой гамбит «кошки-мышки».

Судья Айртон поднес к свету два стакана, проверяя их чистоту. Когда он ставил их обратно, то обвел взглядом комнату. Сморщив короткий нос, он не без отвращения посмотрел на пухлые кресла, на диваны и на голову лося. Но скорее всего, он решил, что в общем и целом все выглядит достаточно прилично, ибо с силой набрал в грудь морской воздух, который проникал в комнату через одно из открытых высоких окон, и успокоился. Что он хотел произнести в добавление к сказанному, когда щедро наливал два стакана, доктор Фелл так и не узнал.

– Привет! – услышал он громкий голос. – Эй, вы, там!

Голос был девичий, и в нем звучала натужная веселость.

Доктор Фелл удивился.

– К вам гости? – спросил он. – Женского пола?

По лицу судьи Айртона скользнула легкая тень раздражения.

– Как мне кажется, это моя дочь. Хотя понятия не имею, что она здесь делает. В последний раз сообщила мне, что собирается на вечеринку к друзьям в Таунтон… Да?

Пышноволосая девушка в прозрачной живописной шляпке, модной в 1936 году, проникла в комнату через открытое окно. На ней была легкая цветастая юбка, и она смущенно крутила в руках белую сумочку. Доктор Фелл с удовольствием отметил, что у нее честные карие глаза, хотя, даже на его снисходительный взгляд, она чрезмерно увлекалась косметикой.

– Привет! – повторила она все с тем же наигранным оживлением. – Вот и я!

Судья Айртон встретил ее с суховатой вежливостью.

– Это я вижу, – сказал он. – Чем обязан столь неожиданной чести?

– Я должна была заехать, – вскинулась девушка. И затем, словно бросаясь головой в воду, решилась: – У меня потрясающая новость. Я обручилась и выхожу замуж.

Глава 3

Констанс не предполагала, что выпалит все одним духом. Даже в последнюю минуту она не представляла, как предстанет перед отцом.

Жертва романтических сочинений, она попыталась прикинуть, как ей действовать, исходя из представлений, почерпнутых в книгах и фильмах. В романах отцы делились всего на два класса. Они или впадали в ярость, демонстрируя неумолимость, или же были неправдоподобно умны и полны симпатии к своим отпрыскам. Или же вас прямиком выкидывали из дома, или же, сочувственно потрепав по руке, произносили на удивление мудрые слова. Но Констанс (наверное, как и все остальные девушки на свете) догадывалась, что ее собственный родитель не подпадает ни под одну из этих двух категорий. Неужели со всеми родителями так трудно? Или только ей так не повезло?

Отец стоял у буфета, держа в руках сифон с содовой.

– Обручилась? – повторил он.

Она с удивлением отметила, что его обычно бледное лицо порозовело, а в голосе, наверное от неожиданности, появились теплые нотки удовлетворения.

– Обручилась и собираешься замуж? За Фреда Барлоу? Моя дорогая Констанс! Я позд…

У Констанс замерло сердце.

– Нет, папа. Не за Фреда. За… ты его никогда не видел.

– Ах, вот как, – сказал судья Айртон.

Спас положение доктор Фелл, не чуждый своеобразной неуклюжей тактичности. Хотя его присутствие в комнате было столь же уместно, как фигура слона в посудной лавке, девушка не заметила его. Он привлек к себе внимание, долго и старательно откашливаясь. Поднявшись на ноги с помощью тросточки, он просиял и подмигнул отцу с дочерью.

– Если вы не возражаете, – сказал он, – я бы воздержался от выпивки. Я обещал инспектору Грэхему, что заеду к нему на чай, и я уже опаздываю. Хм!

Судья Айртон, действуя как автомат, представил их друг другу:

– Моя дочь. Доктор Гидеон Фелл.

Констанс блеснула беглой улыбкой в его адрес. Удивившись его присутствию, она, казалось, все так же не замечала доктора.

– Вы в самом деле уверены, что вам надо идти? – осведомился судья, не скрывая облегчения.

– Боюсь, что да. Продолжим дебаты в другой раз. Будьте здоровы!

Доктор Фелл взял с дивана пелерину в крупную клетку, накинул ее на плечи и застегнул маленькую цепочку у воротника. Отдуваясь после таких усилий, он водрузил на голову шляпу с широкими полями и поправил ее. Затем, вскинув приветственным движением трость и отдав поклон Констанс, который стоил ему нескольких лишних складок на талии, он покинул дом через французское окно. Отец с дочерью смотрели, как он пересекал лужайку и возился с калиткой, открывая ее.

После долгой паузы судья Айртон подошел к своему креслу и уселся в нем.

Констанс почувствовала, как у нее мучительно сжимается сердце.

– Папа… – начала она.

– Минутку, – остановил ее отец. – Прежде чем ты мне все изложишь, будь добра смыть с физиономии излишнюю косметику. Ты выглядишь как уличная девица.

Эта его манера обращения всегда дико злила Констанс.

– Неужели ты не можешь, – закричала она, – неужели ты не можешь хоть раз серьезно воспринимать меня?

– Если, – бесстрастно ответил судья, – кто-то серьезно воспримет тебя в этом виде, он будет предполагать, что ты назовешь его «милашка» и попросишь соверен. Прошу тебя, сними этот грим.

Он мог быть терпеливым, как паук. Молчание длилось. Преисполнившись отчаяния, Констанс извлекла пудреницу из сумочки, взглянула в зеркальце, первым делом вытерла носовым платком губы, а потом и щеки. Когда она завершила эту процедуру, и тело и душа у нее были в растерзанном состоянии.

Судья Айртон кивнул.

– Итак, – сказал он. – Я предполагаю, ты отдаешь себе отчет в своих словах. У тебя в самом деле серьезные намерения?

– Папа, я в жизни не была так серьезна!

– Ну?

– Что «ну»?

– Кто он? – терпеливо спросил судья. – Что ты о нем знаешь? Откуда он родом?

– Его… его зовут Энтони Морелл. Я встретила его в Лондоне.

– Так. Чем он зарабатывает на жизнь?

– Он совладелец одного ночного клуба. Во всяком случае, это одно из дел, которыми он занимается.

– Что еще он делает?

– Не знаю. Но денег у него хватает.

– Кто его родители?

– Не знаю. Они скончались.

– Где ты его встретила?

– На вечеринке в Челси.

– Как давно ты его знаешь?

– Самое малое – два месяца.

– Ты спишь с ним?

– Папа!

Констанс была неподдельно шокирована. Ее потрясло не столько это предположение, которое от любого другого она выслушала бы совершенно спокойно и даже благодушно, сколько тот факт, что она услышала его от отца.

Открыв глаза, судья Айртон добродушно посмотрел на нее.

– Я задал тебе простой вопрос, – уточнил он. – Конечно же ты можешь на него ответить. Итак?

– Нет.

Хотя на лице судьи не дрогнул ни один мускул, казалось, он испустил вздох удовлетворения. Слегка расслабившись, он положил руки на подлокотники кресла.

Констанс, пусть и не оправившись от растерянности, все же заметила, что явного признака опасности в его поведении не просматривается. Судья не вынимал очки в роговой оправе из очешника в нагрудном кармане и не водружал их на переносицу, что привык делать в судейском кресле. Но Кон станс чувствовала, что не в силах выносить его бесстрастность.

– Неужели тебе больше нечего сказать? – взмолилась она. – Пожалуйста, скажи, что ты не против! Если ты попробуешь запретить мне выйти замуж за Тони, я просто умру!

– Тебе исполнился двадцать один год, – напомнил судья. Он задумался. – По сути дела, полгода назад ты вступила во владение наследством матери.

– Пятьсот фунтов в год! – презрительно бросила девушка.

– По этому поводу я воздержусь от комментариев на твой счет. Я лишь констатирую факт. Тебе двадцать один год, и ты совершенно самостоятельна. Если ты решишь выходить замуж, я не в силах помешать тебе.

– Нет. Но ты мог бы…

– Что?

– Я не знаю! – сокрушенно сказала Констанс. И, помолчав, добавила: – Неужели тебе нечего сказать?

– Если хочешь. – Какое-то время судья помолчал. Затем он приложил пальцы к вискам и растер лоб. – Должен признаться, я надеялся, что ты выйдешь замуж за молодого Барлоу. Я думаю, его ждет потрясающее будущее, если он сохранит голову на плечах. Я годами советовал ему, даже учил…

(Да, подумала Констанс, в этом-то и беда! Мистер Барлоу – когда она хотела быть особенно серьезной, то всегда думала о нем именно как о «мистере» – с каждым днем все более походил на своего учителя, старея буквально на глазах. Пусть Фред Барлоу достанется живой и игривой Джейн Теннант, которая откровенно обожает его. Провести жизнь рядом с человеком, воспитанным ее отцом, у которого в жилах рыбья кровь, – нет, этого Констанс даже и представить себе не могла.)

Судья Айртон сидел, погруженный в размышления.

– Твоя мать, – сказал он, – по большому счету была глупой женщиной…

– Как только ты осмеливаешься так говорить о ней!

– Так оно и было. Я думаю, ты была слишком молода, что бы помнить мать?

– Да, но…

– В таком случае будь добра не высказывать свое мнение, если у тебя нет для него аргументов. Твоя мать, повторяю, по большому счету была глупой женщиной. Она сплошь и рядом раздражала меня. Когда она скончалась, мне было жаль, хотя не могу сказать, что терзался скорбью. Но ты!..

Он поерзал в кресле. У Констанс перехватило дыхание.

– Ну и?.. – выпалила она. – Ты и со мной хочешь поиграть в кошки-мышки? Почему бы тебе не выразиться ясно и определенно – тем или иным образом? Можешь ли ты, наконец, встретиться с Тони?

Судья бросил на нее быстрый взгляд:

– Вот как? Он здесь?

– Он на пляже. Кидает в воду камушки. Я подумала, что мне надо сначала повидаться с тобой и как-то подготовить, а потом уж он появится и побеседует с тобой.

– Весьма похвально. В таком случае не пригласишь ли его?

– Но если ты…

– Моя дорогая Констанс, что ты хочешь от меня услышать? Да или нет, «да благословит вас Бог» или «ни в коем случае» – и не имея никакой информации? Твое краткое описание биографии мистера Морелла, согласись, не очень вразумительно. Но в любом случае зови его! Я могу сформировать свое мнение об этом джентльмене лишь после того, как посмотрю на него.

Развернувшись, Констанс остановилась. Ей показалось, что на слове «джентльмен» отец сделал легкое, но многозначительное ударение. Как всегда после встречи с отцом, она испытывала противное душное ощущение, что все ее мысли были искажены и ни на один свой прямой вопрос она не получила ответа: с чем пришла, с тем и ушла.

– Папа, – бросила она, держась рукой за оконный переплет, – есть еще одна вещь.

– Да?

– Я вынуждена сказать тебе о ней, ибо хочу попросить тебя… пожалуйста, ради бога, отнесись к нему с теплом! На самом деле я сомневаюсь, что Тони тебе понравится.

– Да?

– Но в таком случае виной будут лишь предрассудки – и ничего больше. Например, Тони нравятся вечеринки с выпивкой, танцы и разные современные штучки. Он потрясающе умен…

– В самом деле? – спросил судья Айртон.

– И он любит современных писателей и композиторов. Он говорит, что все те вещи, которыми вы на пару с Фредом Барлоу заставляете меня восхищаться, – в массе своей старье и рухлядь. И еще одно. Ему свойственны… ну, скажем, эскапады. Да! И я им из-за этого восхищаюсь! Но что он может сделать, если женщины считают его таким привлекательным? Что он может сделать, если они сами буквально вешаются ему на шею? – Констанс снова запнулась. – Хочешь, чтобы я присутствовала при вашем разговоре?

– Нет.

– Ага. Ладно. Мне в любом случае лучше не присутствовать. – Поставив носок туфельки на подоконник, она остановилась и, обернувшись, посмотрела на отца. – Я поброжу тут неподалеку. – Констанс стиснула кулаки. – Но ведь ты хорошо отнесешься к нему, не так ли?

– Я буду с ним предельно доброжелателен, Констанс. Обещаю тебе.

Повернувшись, девушка исчезла за окном.

Тени проникли в комнату, они лежали на дороге, тянулись по пляжу и исчезали в море. Тусклое кроваво-красное солнце, уходя в море, выглянуло из-за облаков. Гостиная вспыхнула последним отсветом дня; солнце, затянутое облаками, снова скрылось. Сумерки принесли с собой сыроватые запахи, смешанные с йодистыми испарениями водорослей. Легкий бриз унес их к югу. В редких отблесках солнца дальние участки пляжа казались плоскими и серыми; они тускло поблескивали там, куда накатывали волны прибоя, но легкий ветерок продолжал шуршать над пляжем, напоминая, что скоро придет пора очередного прилива.

Судья Айртон поерзал в кресле.

Он не без труда встал и, подойдя к буфету, уставился на две порции виски, которые сам недавно разливал. По размышлении судья взял один из стаканов, вылил его содержимое в другой стакан и добавил содовой. Из ящичка на буфете он вынул сигару, сорвал ленточку, обрезал ее и раскурил. Когда она, к его удовлетворению, затлела, он вместе со стаканом виски вернулся в кресло. Стакан он поставил на край шахматного столика, продолжая безмятежно попыхивать сигарой.

На жухлой траве лужайки за окном послышались чьи-то шаги.

– Добрый вечер, сэр! – раздался мягкий и теплый голос Энтони Морелла. – Как видите, я смело явился в львиное логово.

Подтянутый и мускулистый, излучая уверенность в себе, мистер Морелл, входя, снял шляпу и, с улыбкой представ перед судьей Айртоном, протянул ему руку.

Глава 4

– Добрый вечер, – сказал судья. Он пожал протянутую руку, хотя и не проявил особого воодушевления, оставшись сидеть. – Не присядете ли?

– Благодарю.

– Будьте любезны, напротив меня. Чтобы я мог рассмотреть вас.

– Ну что ж, идет.

Тони Морелл сел. Пружины кресла заставили его откинуться назад, но он тут же принял прежнюю позу.

Судья Айртон с той же невозмутимостью продолжал курить. Он не проронил ни слова. Его маленькие глазки не отрывались от лица гостя. Такой взгляд мог парализовать любого эмоционального человека; может, Морелл и был таковым.

Он откашлялся.

– Я предполагаю, – внезапно нарушил он гробовую тишину, – что Конни рассказала вам?

– Что рассказала?

– О нас.

– Что конкретно о вас? Постарайтесь быть точным.

– О браке!

– Ах да. Она мне рассказывала. Не желаете ли сигару? Или предпочитаете виски с содовой?

– Нет, благодарю вас, сэр, – мгновенно ответил Морелл, не теряя благодушной уверенности. – Я никогда не употребляю табака и спиртных напитков. Это мой принцип.

Словно ободренный предложением, он несколько расслабился. Он сидел с видом человека, у которого на руках козырной туз и остается лишь выбрать время, когда ввести его в игру. Но Морелл не предпринял никаких действий такого рода. Вместо этого он вынул пачку жевательной резинки, не снимая обертки, предложил угоститься хозяину и, положив пластинку в рот, с подчеркнутым удовольствием стал жевать ее.

Судья Айртон ничего не сказал.

– Не то что у меня есть какие-то возражения, – заверил его мистер Морелл, имея в виду табак и алкоголь, – просто не употребляю.

После этого великодушного объяснения он замолчал и хранил молчание, пока оно не стало тяготить его.

– Теперь относительно нас с Конни, – начал Морелл. – Она несколько волновалась по поводу нашего разговора, но я сказал ей, что смогу убедить вас проявить рассудительность. Мы не хотим никаких неприятностей. Мы хотим сохранять с вами дружеские отношения, если на то будет ваше желание. У вас какие-то весомые возражения против нашего брака? Или нет? – Он улыбнулся.

Судья вынул изо рта сигару:

– А вы сами не видите никаких препятствий?

Морелл помолчал.

– Ну, – признал он, избороздив смуглый лоб горизонтальными морщинами, – есть одна вещь. Видите ли, я прихожанин Римско-католической церкви. Боюсь, я должен настоятельно потребовать, чтобы обряд венчания прошел в католической церкви, и чтобы Конни стала католичкой. Вы же меня понимаете, не так ли?

Судья склонил голову:

– Да. Вы весьма любезно сообщили мне, что женитесь на моей дочери лишь в том случае, если она сменит религию.

– Послушайте, сэр! Я не хочу, чтобы вы предполагали…

– Я ничего не предполагаю. Я всего лишь повторяю ваши слова.

Он неторопливо запустил руку в нагрудный карман пиджака. Извлек оттуда очки в роговой оправе, водрузил их на нос и посмотрел на Морелла. Затем снял их и стал небрежно помахивать ими, держа очки в левой руке.

– Но эту ситуацию можно уладить! – возразил Морелл. Он суетливо заерзал на месте. В его темных выразительных глазах появилось враждебное выражение. – Религия для меня – достаточно серьезная вещь. Как и для всех католиков. Я всего лишь…

– Давайте оставим эту тему, если вы не против. Насколько я понимаю, вы не видите никаких иных препятствий к заключению этого брака?

– По сути, нет.

– Вы уверены?

– Ну, разве что… я должен сказать вам…

– В этом нет необходимости. Я знаю.

– Что вы знаете?

Судья Айртон аккуратно пристроил сигару на край шахматного столика. Переложив очки в правую руку, он продолжал неторопливо помахивать ими, хотя, внимательно присмотревшись, можно было заметить, что рука у него чуть заметно подрагивала.

– Антонио Морелли, – начал он. – Родился на Сицилии. Натурализовался в Англии – я забыл когда. Пять лет назад на сессии суда в Кингстоне этот Антонио Морелли предстал перед моим другом судьей Уиттом.

Наступило молчание.

– Понятия не имею, – медленно произнес Морелл, – откуда вы вытащили это старое дерьмо. Но если уж вы в курсе того дела, то, да будет вам известно, это мне стоит жаловаться. Я был оскорбленной стороной. Я был жертвой.

– Да. Без сомнения. Давайте посмотрим, удастся ли мне припомнить все факты. – Судья Айртон облизал губы. – Дело заинтересовало меня, ибо в нем просматривалась любопытная параллель с делом Мадлен Смит и Пьера Анелье. Хотя вы, мистер Морелл, выкрутились куда успешнее, чем Анелье. Тот Антонио Морелли втайне обручился с девушкой из богатого и влиятельного семейства. Звали ее Синтия Ли. Шли разговоры о браке. Она написала ему ряд писем, содержание которых некоторые юристы были склонны оценивать как скандальное. Затем страсть девушки стала остывать. Заметив это, Морелли дал ей понять, что, если она нарушит данное слово, он, как честный человек, покажет эти письма ее отцу. Девушка потеряла голову и попыталась выстрелить в Морелли. Ее обвинили в попытке убийства, но суд закончился ее оправданием.

– Это ложь! – Приподнявшись с кресла, Морелл выдохнул эти слова в лицо судье.

– Ложь? – повторил судья Айртон, водружая очки на переносицу. – Тот факт, что девушка была оправдана, – это ложь?

– Вы знаете, что я имею в виду!

– Боюсь, что нет.

– Я не хотел иметь дела с этой женщиной. Она преследовала меня. Я ничего не мог сделать. Затем, когда эта маленькая идиотка попыталась пристрелить меня, ибо я не испытывал к ней никаких чувств, ее семья решила раздуть эту историю, чтобы вызвать сочувствие к девице. Вот как это выглядело. Я никогда ей не угрожал и ничего не делал, у меня и в мыслях этого не было. – Помолчав, он многозначительно добавил: – Кстати, Конни полностью в курсе дела.

– Не сомневаюсь. Отрицаете ли вы истинность доказательств, представленных на процессе?

– Да, отрицаю. Ибо это были косвенные свидетельства. Это… да какое вам до них дело? Почему вы так на меня смотрите?

– Ничего особенного. Прошу вас, продолжайте. Я уже слышал эту историю, но продолжайте.

Медленно и тяжело дыша, Морелл снова опустился в кресло и провел рукой по волосам. Жевательная резинка, которую он для надежности засунул за щеку, снова пошла в ход. Его квадратные, чисто выбритые челюсти двигались с размеренностью часового механизма, и время от времени резинка у него во рту щелкала.

– Вы считаете, что получили обо мне исчерпывающее впечатление? – осведомился он.

– Да.

– А что, если вы ошибаетесь?

– Я готов рискнуть. Мистер Морелл, наш разговор и так затянулся; но коль скоро он состоялся, я вряд ли должен говорить вам, что никогда в жизни не испытывал столь отвратительного ощущения. У меня к вам только один вопрос. Сколько?

– Что?

– Какую сумму, – терпеливо разъяснил ему судья, – вы хотите получить, чтобы исчезнуть и оставить мою дочь в покое?

В гостиной сгустился сумрак и заметно похолодало. По лицу мистера Морелла, обнажившего крепкие белые зубы, скользнула странная улыбка. Он набрал в грудь воздуха. Похоже, он с облегчением покончил с трудной ролью, как человек, который избавляется от неудобной одежды. Расслабившись, он откинулся на спинку кресла.

– Как ни крути, – улыбнулся он, – а дело есть дело. Не так ли?

Судья Айртон опустил веки:

– Да.

– Но я просто обожаю Конни. Так что я должен услышать хорошее предложение. Очень хорошее предложение. – Он щелкнул резинкой. – Сколько вы готовы выложить?

– Нет, – бесстрастно возразил судья. – Излагайте ваши условия. И не просите, чтобы я оценивал вашу стоимость. Сомневаюсь, чтобы вы удовлетворились двумя шиллингами или полукроной.

– А вот тут-то вы и ошибаетесь! – охотно подхватил тему собеседник. – К счастью, вопрос о моей стоимости не стоит. Речь идет о ценности Конни. Вы же знаете, она прелестная девушка, и стыдно, если вы, ее отец, не оцените достоинства Конни и попытаетесь спустить ее по дешевке. Именно так. Словом, вы должны быть готовы выплатить за нее подобающую сумму плюс некоторую законную компенсацию за мое разбитое сердце. Ну, скажем… – Он задумался, барабаня пальцами по ручке кресла, и посмотрел на судью. – Ну, скажем, пять тысяч фунтов.

– Не будьте идиотом.

– Неужели в ваших глазах она не стоит этой суммы?

– Для меня этого вопроса не существует. Вопрос заключается в том, сколько я могу выложить.

– Неужто? – осведомился Морелл, искоса глядя на судью. Он снова нагло ухмыльнулся. – Что ж, мое слово вы слышали. Если вы хотите продолжить дискуссию, боюсь, вы должны выдвинуть свои предложения.

– Тысяча фунтов.

Морелл рассмеялся ему в лицо:

– Теперь вы не будьте идиотом, мой дорогой сэр. Личный доход Конни составляет пятьсот фунтов в год.

– Две тысячи.

– Нет. Не устраивает. Но если вы назовете сумму в три тысячи, и наличными, я, пожалуй, могу подумать. Не говорю, что соглашусь, но в принципе мог бы.

– Три тысячи фунтов. Это мое последнее слово.

Наступило молчание.

– Что ж. – Морелл пожал плечами. – Хорошо. Весьма прискорбно, что вы столь низко оцениваете свою дочь, но я хорошо знаю, как вести дела с клиентами.

Судья Айртон сделал легкое, незаметное движение.

– Итак, согласен на три тысячи, – подвел итог Морелл, энергично разжевывая резинку. – Когда я могу получить деньги?

– Вас ждут еще кое-какие условия.

– Условия?

– Я хочу получить полную гарантию, что вы впредь не будете беспокоить мою дочь.

Морелл проявил странное для настоящего бизнесмена равнодушие к этому условию.

– Как вам угодно, – согласился он. – Деньги на бочку – это все, что мне надо. Наличными. Итак, когда?

– Я не держу таких сумм на текущем счете. Чтобы собрать деньги, мне потребуется не менее суток. И еще одна мелочь. В данный момент Констанс на пляже. Что, если я позову ее и расскажу о нашей сделке?

– Она вам не поверит, – быстро ответил Морелл, – и вы это знаете. Откровенно говоря, она предполагала, что вы попытаетесь отколоть какой-нибудь номер. И после заявления такого рода вы в ее глазах будете конченым человеком. Так что даже не пытайтесь, мой дорогой сэр, или же я спутаю вам все карты и завтра же женюсь на ней. Вы можете сообщить ей о моем… э-э-э… отступничестве лишь после того, как я увижу цвет ваших купюр. И не раньше.

– Что меня вполне устраивает, – каким-то странным голосом сказал судья.

– Как состоится передача?

Судья задумался.

– Насколько я понимаю, вы с компанией остановились в загородном доме в Таунтоне?

– Да.

– Можете ли вы прибыть сюда завтра вечером, около восьми часов?

– С удовольствием.

– У вас есть машина?

– Увы, нет.

– Не важно. Каждый час между Таунтоном и Таунишем ходит автобус. Если выедете в семь часов, то к восьми будете на Маркет-сквер в Таунише. Последние полмили вам придется пройти пешком. Это несложно. Выйдете из Тауниша и следуйте по дороге вдоль моря, пока не окажетесь здесь.

– Я знаю. Мы с Конни сегодня по ней гуляли.

– Ранее назначенного времени не появляйтесь, ибо, скорее всего, я еще не приеду из Лондона. И… вам придется что-то придумать, дабы объяснить Констанс, почему вы покидаете ваше загородное обиталище.

– С этим я справлюсь. Не опасайтесь. Что ж…

Встав, он одернул пиджак. В гостиной стоял густой сумрак, и сомнительно, что ее обитатели замечали выражение лиц друг друга. Похоже, оба они внимательно прислушивались к легкому гулу подступающего прилива.

Из жилетного кармана Морелл извлек какой-то небольшой предмет и подкинул его на ладони. Было слишком темно, дабы судья мог увидеть, что тот собой представляет: малокалиберная револьверная пуля, которую Морелл таскал с собой как талисман. Он любовно крутил ее в пальцах, словно эта безделушка приносила ему удачу.

– Далее – ваш ход, – не без ехидства заметил он, – и желаю вам удачи. Но… там внизу Конни. Предполагается, что она явится выслушать ваше решение. Что вы собираетесь ей сказать?

– Я скажу ей, что одобрил ваш брак.

– Да? – Морелл оцепенел. – Почему?

– Вы не оставили мне иного выхода. Если я запрещу, она потребует привести причины. И если я объясню ей…

– Да, это верно, – согласился Морелл. – А так ее лицо засияет – могу себе представить – и двадцать четыре часа она будет совершенно счастлива. Затем ампутация. Но с улыбкой. Вам не кажется, что это несколько жестоко?

– И это вы говорите о жестокости?

– Во всяком случае, – с невозмутимым спокойствием сказал его собеседник, – мне будет тепло на сердце, когда я услышу ваше благословение и увижу, как вы обмениваетесь со мной рукопожатиями. Я вынужден настоятельно потребовать обязательного наличия рукопожатия. И пообещайте, что не поскупитесь на свадьбу. Конечно, грустно, что придется подвергать Конни таким испытаниям, но успокойтесь. Так я могу позвать ее?

– Можете.

– Быть по сему. – Морелл опустил пулю в жилетный карман и надел щегольскую шляпу. В светло-сером костюме, слишком зауженном в талии, он стоял на фоне окна, из которого лился сумеречный вечерний свет. – И когда вы в следующий раз увидите меня, предлагаю обращаться ко мне со словами «мой дорогой мальчик».

– Минуту, – сказал судья, продолжая сидеть в кресле. – Предположим, что в силу каких-то непредвиденных обстоятельств я не смогу собрать этой суммы?

– В таком случае, – ответил Морелл, – сложится весьма печальная для вас ситуация. Будьте здоровы.

Он в последний раз щелкнул резинкой и вышел.

Судья Айртон продолжал сидеть, погрузившись в размышления. Протянув руку, он допил стакан с виски. Его сигара, забытая на краю столика, упала на пол. Судья не без труда поднялся и неторопливо подошел к столу у стены. Отодвинув телефонный аппарат, он открыл верхний ящик и вынул оттуда сложенное письмо.

Было слишком темно для чтения, но он и так помнил каждую строчку в нем. Оно поступило от управляющего отделением его банка. Составленное в изысканно-вежливых выражениях и полное уважения, оно тем не менее сообщало, что банк впредь не может себе позволить оплачивать суммы перерасхода по счету, которые мистер судья Айртон постоянно себе позволяет. Что же касается выплаты закладных по дому на Саут-Одли-стрит и в графстве Фрей в Беркшире…

Он разложил письмо на столе. Но затем, передумав, сунул обратно в ящик и закрыл его.

Со стороны моря доносились неясные ночные звуки. Где-то далеко был слышен гул автомобильного двигателя. Любой, кто сейчас увидел бы судью Айртона (но никто не видел его), испытал бы потрясение. Он обмяк, и его крепкая фигура сейчас походила на мешок с бельем. Он рухнул на вращающийся стул и поставил локти на стол. Сняв очки, судья прижал пальцы к глазам. И затем вскинул сжатые кулаки, словно издав безмолвный крик, который был не в силах подавить.

Затем шаги, бормотание голосов, несколько напряженный смех Констанс дали ему понять, что пара возвращается.

Он с подчеркнутым тщанием снова надел очки и повернулся вместе со стулом.

Стоял вечер пятницы, 27 апреля. Этим вечером мистер Энтони Морелл добрался до Тауниша не на автобусе, а восьмичасовым поездом из Лондона. От Маркет-сквер он двинулся по прибрежной дороге. Другой свидетель дал показания, что он оказался у бунгало судьи в двадцать пять минут девятого. В половине девятого (зафиксировано по телефонному звонку) кто-то выстрелил. Мистер Морелл скончался, получив пулю в голову и до последней минуты, пока не стало слишком поздно, убийца так и не узнал, что лежало в кармане его жертвы.